Глава 4. «переходное время»

В ИСТОРИИ НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ

Первым человеком, кто забил тревогу по поводу «новых веяний» в песенном творчестве, был И И. Железнов. Он еще в 50-е годы высказал опасение, что «удалая песня», родившаяся, по его мнению, на фабриках и заводах, может пагубно повлиять на старинную поэзию уральских казаков. Известный уральский бытописатель понимал, что переход произведений из одной социальной среды в другую, близкую ей, процесс неизбежный и даже «не вредный»; но также понимал, что песни рабочих несут новые идеи, новые формы искусства, и это для деятеля, зараженного славянофильской идеологией, было страшнее всего. Так, уже самые первые ростки устной поэзии рабочих вызвали настороженность со стороны буржуазно-либеральной фольклористики.

В течение последующих тридцати лет о песнях рабочих ничего не писалось, как будто их и не было. Ничего не говорилось также о порче старинных песен, хотя появившиеся публикации (И. Змеева, Н. Мелехина, например) и наблюдения над песней в ее живом бытовании (В. Шинюнко) давали пищу для заключений подобного рода. Пока процесс разложения старых песенных традиций протекал в мелкобуржуазной среде и пока рабочее песнетворчество не приняло массового размаха, официальная фольклористика не особенно беспокоилась: элементы гусарской бравады, мещанского «жестокого романса» отголоски городского быта и настроений буржуазно-чиновничьего люда наблюдались еще в народной песенной лирике конца XVIII — начала XIX вв. И лишь когда заметно окрепло песнетворчество рабочего класса и, следовательно, усилилось его влияние на традиционную лирику народа, буржуазная фольклористика всколыхнулась в гневе. При этом всякая порча — и та, что шла от буржуазной среды,— стала приписываться фабрично-заводскому рабочему.

В 1907 г., когда творчество пролетариата уже не могло быть более замалчиваемо и все чаще и чаще становилось достоянием печати, со специальным заявлением выступил украинский фольклорист Н. А. Янчук. Он требовал пресечь дальнейшую публикацию произведений устно-поэтического творчества рабочих. «В последние годы,— негодовал он,— раздается немало голосов о необходимости заняться собиранием материалов и, в частности, рабочих-шахтеров с юга России. Со всей решительностью должно быть отмечено, что это изучение ничего не прибавит, не даст никаких реальных научных и художественных ценностей, потому что быт рабочих-шахтеров и других предприятий с каждым годом все сильнее и сильнее утрачивает черты своей родной самобытности, пропитываясь чуждыми, антихудожественными элементами интернационализма, а песенное творчество всех рабочих, утратившее все лучшие образцы народно-поэтической традиции, зачастую просто граничит с хулиганским и воровским».

И все же среди русской интеллигенции, фольклористов и писателей нашлись силы, которые оказали противодействие этому натиску на рабочий фольклор. Видя художественную неполноценность фабрично-заводских песен, они все же стремились понять причины, вызвавшие их к жизни, и порою находили в них ценные качества.

Один из первых публикаторов рабочих песен В. Пругавин подчеркивал познавательную значимость заводской лирики: «Как ни плохи фабричные песни с художественной точки зрения, тем не менее, они представляют немалый интерес в чисто бытовом отношении. Интересны они главным образом в смысле характеристик отношений народа к фабрике, к фабриканту, к фабричному труду й т. д.»

И. Я. Львов предпринимает и попытку объяснить, почему развитие «новой песни» пошло в русле литературных течений. По его мнению, «городское и фабрично-мастеровое население» более подвержено напору внешней цивилизации и «ранее усваивает ее»; оно же и «более грамотное сословие народа — и инициатива в создании новых мотивов народной лирики должна принадлежать ему». Поэтому, заключает он, песни «нового периода» — неминуемо должны быть «фабрично-лакейского происхождения».

Объяснение Львова имеет два недостатка:

1) оно совершенно не учитывает классовой специфики пролетариата;

2) не вскрывает внутренних побуждений рабочих, как и других «горожан», отказаться от традиционных форм выражения своих мыслей и чувств в песенной лирике.

Известно, что такого же мнения придерживался о частушках и Г. И. Успенский. Он писал: «Собрав эти «частушки» с такою же тщательностью, как собираются статистические сведения обо всяких мелких подробностях хозяйства в крестьянском дворе, можно было бы иметь поучительный материал о широте духовной народной жизни. «Частушки», собранные тысячами, сотнями тысяч, но разработанные соответственно тем сторонам народной жизни, которых они касаются, дали бы поистине прелестнейшую картину нравственной жизни народа».

В самом начале XX столетия фольклористы уже подразделяли все частушки на две большие группы: бытовые и фабричные.

Таким образом, даже демократически настроенные литераторы, в конце концов, сводили песенный рабочий фольклор к категории «неполноценного», «извращенного искусства». Конечно, мы видим не только негативную сторону этих наблюдений и суждений, но и позитивную. Нельзя, например, не обратить внимания на то, что те же Н. М. Лопатин и В. П. Прокунин, страстно протестовавшие против распространения «новых песен», которые они называли «безобразными», в то же время, слушая эти песни, испытывали «'странное впечатление»: «если бы не было слышно слов, мы бы сказали, что нам поют превосходные старинные песни, так хорош был их напев в хоре». Интересно свидетельство В. Пругавипа о том, что «новые песни» не бывали долговечными: они, «продержавшись три-четыре года, обыкновенно бросаются и заменяются новыми».

Возникновение рабочего фольклора связано с резко критическим отношением пролетариата к действительности, и это отношение распространялось также на прежние эстетические воззрения народа. Пролетариат не удовлетворялся решением социальных конфликтов в духе «традиционного типа художественного мышления». Отсюда — разрушение привычной, традиционной поэтики, отказ от народно-романтического пафоса. Именно поэтому в ранних произведениях рабочей поэзии господствует натуралистический стиль, они примитивны по содержанию и форме.

На этом основании буржуазные ученые стали говорить об «эстетической неспособности» пролетариата, о вымирании поэзии в рабочей среде. Эту точку зрения разделяли и некоторые марксисты, которые объясняли низкий художественный уровень поэзии пролетариата тяжестью экономической и политической кабалы. Ошибка и тех и других заключалась в том, что к рабочему фольклору они подошли, во-первых, с меркой старых эстетических понятий, а, во-вторых, как к якобы уже сложившемуся художественному явлению, которое только может «разрушаться», но не развиваться.

На самом же деле, появление устной поэзии рабочих было исторически обусловленным и прогрессивным процессом. Эстетические отношения фольклора к действительности, сложившиеся во времена феодализма и закономерные для него, не могли оставаться прежними в новую историческую эпоху, так как не отвечали характеру мировоззрения знаменосца эпохи — пролетариата.