§ 7. Наука и мораль

Если наука имеет дело с объективным миром, то мораль ― один из основных способов нормативной регуляции действий человека в обществе. Поскольку она имеет дело с взаимодействием людей, то ее понимание является более трудным делом, чем решение даже самых сложных проблем естествознания. В связи с этим уместно привести знаменитый ответ Эйнштейна на вопрос о том, почему в науке рано или поздно всегда находится ответ на любые проблемы, тогда как в обществе до сих пор нет решения проблемы войны и мира. «По-видимому, ― в свойственной ему лаконичной форме сказал великий физик, ― это происходит потому, что политика сложнее физики».

Научное (рациональное) обоснование морали со времен Сократа является довольно типичным. В частности, марксизм придерживается именно этой точки зрения. Широко известно определение В.И. Лениным критерия коммунистической нравственности, согласно которому нравственно все то, что способствует построению коммунизма.

Но уже Аристотель критиковал рациональную этику Сократа, связав добродетель не столько со знанием, сколько с волей. Ведь недостаточно знать, что является добром, утверждал он; важно проявить волю к совершению добрых дел. Августин Блаженный обратил внимание на недостаточность воли для совершения нравственных поступков. Даже искренне стремясь делать добро, человек часто оказывается во власти искушений, которые он не в состоянии преодолеть без божьей помощи. Поэтому вера в Бога лежит в основе добра.

На ограниченность религиозного обоснования морали обратил внимание И. Кант. Наука, как и мораль, соизмерима только с человеком. Представление о Боге ― это представление человека. Нелепы любые попытки доказать существование Бога самого по себе, так как все они выходят за пределы опыта, в рамках которого строится учение о природе и человеке. Широко известны заключительные слова «Критики практического разума»: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, ― это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования»¹. Моральный закон, названный Кантом как категорический императив, гласит, что следует поступать так, чтобы максима нашей воли всегда могла быть вместе с тем и принципом всеобщего законодательства. Этот основной принцип морали, по Канту, является принципом волнения, определяющим направление поступков. Он выступает как форма всех поступков независимо от положения и обстоятельств, в которых происходят сами поступки. Это ― ценность, поскольку он выполняет регулятивную функцию. Человек поступает нравственно не для того, чтобы быть счастливым, а для того, чтобы быть достойным счастья. Роль удовольствия в этике Канта аналогична роли ощущений в гносеологии критической философии: и то и другое выражают пассивность субъекта и поэтому несущественны. Человек в этике Канта определяется как нравственная личность, формулирующая нравственные принципы (категорический императив), нравственные законы (не убей, не укради...) и нравственные чувства (совесть). Ценность морали не в выгоде и пользе, а в достоинстве, свободе и ответственности. Ценность поступка не в результате, а в его нравственности, проявляющейся в поступках, которые не всегда увенчиваются успехом. «Поступай так, как должно, а там будь что будет!» ― такова максима нравственности. Человек может то, что должно и поэтому мы вправе требовать от него соблюдения нравственности. «Будь человеком!» ― говорим мы, хотя и осознаем всю сложность следовать этому принципу. Требования морали как акты духовного принуждения (а не физического) вовсе не вынуждают человека слепо им подчиняться. Его подчинение им является актом ответственности, а не рабства, в котором проявляются честь, достоинство и свобода человека. Последние отсутствуют, если человек подчиняется своим аффектам, страстям, сиюминутным желаниям, влечениям, на что обратил еще внимание один из представителей рациональной этики Б. Спиноза, когда утверждал, что человек раб своих страстей, если следует им, а не подчиняет их разуму.

Этика Канта исходит из представления об амбивалентности человека. С одной стороны, человек звено в мире природы, в мире необходимости, с другой ― он живет в мире свободы: нравственная личность, имеющая духовную структуру, не является звеном в мире причинной необходимости. Человек начинается там, где происходит деление мира на мир необходимости и свободы. Если инстинкты характеризуют непосредственную связь живого организма с внешней средой, то сознание проявляет себя в этом акте деления на два мира. В этом фундаментальном дуализме только и существует человек как человек. Эти два мира принципиально различны и было бы нелепостью сводить один из них к другому. Известно, что, например, Д. Дидро определял свободу как иллюзию человека, который осознает себя причиной определенных следствий, но не осознает себя следствием определенных причин. Для Канта же оба мира реально существуют с точки зрения человека, который является точкой их пересечения. Если бы не было сознания человека, то не было бы и деления на два мира, не было бы и проблемы человека. Человек детерминирован как горизонтально внешним миром (природной необходимостью), так и вертикально (свободной причинностью, по выражению Канта). С помощью естествознания человек вписывается в мир природы, с помощью морали ― в мир субъектов. Как физический детерминизм неприменим в области этики, так и этический ― в области физики. Связь между ними в современной методологии науки выражается с помощью принципа дополнительности Н. Бора, который по сути совпадает с решением проблемы свободы и необходимости, данной Кантом. Очевидность принципиального различия мира природы и мира свободы становится явной, если мы учтем, что в школе и вузе мы изучаем гуманитарные и естественные науки на совершенно различных языках: для понимания поступков литературных или исторических героев мы не нуждаемся в знании устройства их тел, хотя последние и подчиняются физическим, химическим и биологическим законам.

Между наукой и моралью как двумя видами духовной культуры есть много общего:

1. Обе содержат принципы запрета, без которых невозможен путь к истине или добру.

2. Как путь к истине становится в процессе усложнения науки все более и более длинным и сложным, так и путь к добру, в противоположность пути к злу, становится все более окольным. Еще Гоббс писал, что с каким трудом мы поднимаем камень в гору, тогда как вниз он скатывается сам, с таким же трудом нас вверх влекут добродетели, а вниз ― пороки.

3. Как принципы и законы науки носят общий характер, так и правила морали не зависят от эмпирического контекста. Ведь нравственный долг чист и не зависит от обстоятельств места и времени: нельзя быть честным до обеда и только дома.

Различие между наукой и моралью сводится к следующему:

1. С исторической точки зрения мораль возникла раньше науки. Она является более долговременной структурой, чем наука. Поэтому не случайно, что многие мыслители определяют человека как нравственное существо.

1. Мораль принадлежит миру свободы, наука ― миру необходимости. Нравственным положениям присуще духовное принуждение, научным ― логическое.

2. Мораль ― это ценность, различающая добро и зло, наука ― это знание, различающее истину и ложь. Первая выполняет регулятивную функцию, вторая ― познавательную. Мораль ничего не говорит о результате поступка, наука обладает предсказательной функцией.

3. Мораль ― это плод воспитания, наука ― плод образования. Нравственные максимы непосредственно очевидны, научные положения логически обосновываются. Человек поступает по совести, а не по причине. Мы непосредственно различаем добро и зло, но встаем в тупик, когда нас спрашивают, что это такое. Короче, они очевидны для души, но не для логического определения.

4. Мораль укоренена в бытии человека, наука ― в мышлении человека. Первая ― плод спонтанного непреднамеренного процесса, вторая ― плод преднамеренной целесообразности.

6. С помощью науки человек вписывается во внешний мир, с помощью морали он остается при этом самим собой, не растворяясь в нем.

Влияние морали на науку очевидно. Вебер писал, что прежде чем заниматься производством вещей, которое сегодня немыслимо без науки, необходимо произвести самого человека. Мораль ребенок усваивает задолго до того, как осознает ее правила. Между нравственными поступками и правилами морали существует такое же отношение, как между речью и грамматикой. Я совершаю нравственные поступки, не зная правил морали, как я могу правильно говорить, не зная грамматику языка. Моральные наклонности и вкусы, о которых говорил Эйнштейн, оказывают влияние на выбор и характер научной деятельности. По стилю научной работы можно судить о нравственном облике ее автора.

Но имеет место и обратное влияние науки на нравственность. Известны слова отца атомной бомбы Р. Оппенгеймера о том, что изобретая атомную бомбу, физики осознали, что такое грех. Когда двенадцатилетний африканский мальчик узнал о первой пересадке сердца, то он задал нравственные вопросы: действительно ли человек, у которого взяли сердце, должен был умереть? А нельзя ли было его спасти? Подобного рода вопросы, которые ставит перед человечеством современная наука, можно множить до бесконечности. Академик Легасов, бывший министр атомной энергетики, писал, что в России ученые всегда стояли на плечах гуманитариев. Так, например, на вопрос о том, кем бы хотел видеть своего сына, известный русский хирург Н.И. Пирогов ответил: «Человеком!». Поэтому не случайно, что именно Россия породила одного из крупнейших ученых-гуманистов XX века, создателя первой в мире водородной бомбы А.Д. Сахарова.

Проблема совместимости гения и злодея (Моцарт и Сальери) существует давно. Есть два типа ученых, по-разному ее решающих. Одни считают, что ученому нет дела до того, как используется его научное открытие. Другие считают, что они несут ответственность за отрицательные последствия применения своих открытий. Здесь можно провести такую аналогию. Известно, что подсудимые на Нюрнбергском процессе офицеры перекладывали свою вину на старших, приказы которых они выполняли, таким образом, виновным в конечном счете оказался по такой логике один Гитлер. Так и создание атомной бомбы и ее применение против мирного населения Японии ― это дело рук и ума многих тысяч людей: ученых, конструкторов, инженеров, рабочих и, наконец, летчиков, сбросивших атомные бомбы на мирные города Японии. И в том и в другом случае все люди, вовлеченные в эти трагические события ХХ века, несут свою долю ответственности. Важно заметить, что осознание этой ответственности прямо не зависит от того места, которое занимал тот или иной человек в этой цепочке: летчик, сбросивший атомную бомбу, мучился угрызениями совести, тогда как Э. Ферми, создавший эту бомбу, от этого не страдал.

По большому счету наука облагораживает человека. Она выполняет не только образовательную, но и воспитательную функцию. Сама научная деятельность формирует искренность, честность, так как она по своей сути стремится к истине, освобождаясь ото лжи, предрассудков. Наука учит скромности, поскольку ученый как никто другой осознает, как мало он знает. Да и сами научные открытия убеждают нас в том скромном месте, которое человек занимает в мире (Коперник, Дарвин). Сам характер научной деятельности становится все более коллективистским. Эйнштейн считал, что идеальное место для него ― это быть смотрителем маяка или бакенщиком. Сегодня мечта великого физика стала утопией. Чувство солидарности, единства, сопричастности одному общему делу формируется в современных научных коллективах. Наука формирует трудолюбие, поскольку в ней нет царского пути, и только тот достигает ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам (К. Маркс). Бывший ректор МГУ академик Петровский любил повторять, что нетрудно увидеть Северный полюс, трудно до него дойти. В конце своей жизни Эйнштейн с горечью заметил, что он теперь понимает, почему люди любят колоть дрова: результат сразу же налицо, тогда как тридцатилетний труд по объединению гравитации и электромагнетизма так и оказался бесплодным. Наука интернациональна по определению. Ее здание строится всем человечеством. Ее язык ― математика. Позволю себе личное воспоминание. Будучи аспирантом МГУ, я часто ходил к физику-теоретику Г.А. Соколику, с которым активно обсуждал философские проблемы программы геометризации физики (тему моей кандидатской диссертации). Как сегодня помню нашу последнюю с ним встречу в 1972 году. Мне было известно, что вскоре он уезжает в Израиль и я с ним больше не встречусь. Поэтому я был настроен на исключительно деловой разговор. Но он начал беседу с национальной проблемы. Я почти сразу же прервал его, извинившись, и задал вопрос, вовлекая его в обсуждение философских проблем физики. Через полтора-два часа после интенсивного обсуждения этих проблем, заканчивая разговор, я всем своим существом почувствовал несоизмеримую ценность того, что нами обсуждалось, с тем, с чего он начал беседу. Желания вернуться к началу нашего разговора не было ни у меня, ни у него.

Человек не Бог, он задается негарантированными целями. Как процесс научного познания, так и процесс совершенствования человека никогда не сможет быть завершен: негарантированные цели гарантируют возможность бесконечного научного познания и совершенствования человека. Человек несовершенен, писал Достоевский, не потому, что не может стать совершенным, а потому, что у него нет предела к совершенству. Писатель Рыбаков как-то сказал, что мы не можем победить ненависть, но если мы с ней не будем бороться, то ненависть победит нас. Стремление к истине и добру укоренено в нас. Оно делает нас людьми. Теряя это стремление, мы деградируем.