до того, как она была объявлена опровержением механики Ньютона и подтверждением общей теории относительности. До этого она была заурядной аномалией. Лакатос склонялся к утверждению, что вообще нет ничего такого, что можно было бы назвать «решающими экспериментами». Сгоряча они объявлялись, но если «опровергнутая» программа позднее находила его объяснение, почетный статус снимался, и поражение становилось победой. Неразумно ставить закон под сомнение из-за одного эксперимента. Да и вообще очень трудно решить, чему учит нас опыт, что он доказывает или опровергает.

Поэтому Лакатос довольно существенно расходится с Поппером в оценке значимости фальсификации. Ученые поступают рационально, ко-

гда продолжают развивать программу вопреки фальсифицирующему результату эксперимента. Некоторое догматическое упорство необхо-

димо, иначе мы не можем узнать эвристическую силу программы. Теория может преодолеть «упрямство опыта». «Путь, по которому следует наука, прежде всего определяется творческим воображением человека, а не универсумом фактов, окружающих его»77. Ученые выдвигают самые фантастические идеи и пускаются в охоту за новыми фактами, подтверждающими эти фантазии. При достаточном рвении найти их всегда можно!

Нужный мир опыта создается! Хорошо продуманное создание концеп-

туальных «матриц» должно происходить быстрее, чем регистрация «фактов», которые в них помещаются. Утонченный фальсификационист Лакатоса стремится взять все лучшее и у Канта, и у конвенционализма, и у эмпиризма, и у прагматизма, и у реализма (материализма). Он признает, что

прогресс науки увеличивает правдоподобие научных теорий. Но не в смысле «близости» к истине или к реальности, а в специальном смысле Поппера: в лучшем отношении ложных и истинных следствий теории. Точное соотношение мы не можем знать, но делать предположения – можем.

8.8. «Эпистемологический анархизм» П. Фейерабенда

Пол (Пауль) Фейерабенд наиболее решительно и откровенно, резко и даже скандально сформулировал те конечные выводы, к которым вынуждена придти «философия науки», принимающая позитивизм в качестве своей основы. Реальная история науки и реальное научное творчество, по Фейерабенду, настолько богаты и сложны, в сущности – иррациональны, что никакая методология и никакая теория научного познания просто невозможны.

77 [47; С. 157]

273

Концепция Фейерабенда проста. Она сводится к двум тезисам: 1) годится все: принцип ничем не ограниченной пролиферации, т. е. умножения или размножения, гипотез (идей), альтернативных и конкурирующих; вообще «не существует идеи, […] которая не способна улучшить наше познание»78; 2) делай, что хочешь, или принцип теоретического упорства: если хочешь, выбирай любую из теорий и вопреки всему применяй ее для объяснения всего, что угодно; если не получается, проявляй изворотливость в лакатовском «защитном поясе», путем дополнительных предположений.

Все гипотезы или теории для чего-нибудь да пригодятся и любой из них можно без сожалений пожертвовать. Бога нет, и все позволено. Если факты хорошо подтверждают теорию, все равно не доверяй ей. Если факты противоречат теории, тем хуже для фактов. Ни одна теория никогда точно не соответствует фактам. В общем, теории всегда имеются, но ничего не стоят. Факты – тем более. Все в мире науки случайно, текуче, временно. Познание не приближается ни к истине, ни к какому-нибудь идеалу. Всякая «истина» на самом деле – просто догма: называя что-то истиной, кто-то кого-то хочет себе подчинить, хочет навязать другим свои взгляды. В научном знании нет никакого устойчивого содержания. Число несовместимых альтернатив постоянно растет. В этом пункте позиция Фейерабенда диаметрально противоположна позитивистскому кумулятивизму. Фейерабенд решительно отрицает преемственность между последовательно сменяющими друг друга теориями (физикой Ньютона и теорией относительности Эйнштейна, например), отрицает принцип соответствия, согласно которому последующая теория должна совпадать с предыдущей в той области, где она была справедлива, и утверждает принцип несоизмеримости альтернативных теорий. Единство науки – иллюзия. Разные научные сообщества говорят на разных взаимонепереводимых языках и не понимают друг друга. Этот тезис далее расширяется на всю человеческую культуру – на язык мифов, легенд, суеверий, искусства, религии, философии и т. д. В итоге – равноправие всех этих замкнутых миров, в том числе – в их познавательной ценности. Принцип «все дозволено», выросший из попперовского фальсификационизма, окончательно стирает границу между истинным и ложным, которую все-таки признавали Поппер и Лакатос, и уравнивает в правах науку со всеми прочими видами знания. Никакого различия в познавательной ценности или отношении к истине между научной теорией Дарвина и древнееврейским библейским мифом о сотворении человека не существует. Фальсификация теряет всякий смысл. Вместе с ней утрачивает смысл и сама идея науки как более обоснованного и надежного знания, чем всякое иное. Наука рассматривается как одна из языковых игр, в которую

78 [68; С. 179]

274

всякий имеет право играть, но не имеет права заставлять играть в свою игру других, т. е. навязывать им «научные» представления о мире. В этом пункте несомненно определяющее влияние на Фейерабенда философии лингвистического анализа позднего Витгенштейна. Но если, по существу дела, граница между научным и ненаучным исчезает, то нет и никакой теории науки. Почему же в этом случае труды Фейерабенда числятся по ведомству «философиинауки» идаже «методологии науки»?

Ответ на этот вопрос дают в некоторой степени социологические и политические взгляды Фейерабенда. Он сам называет себя «секретным агентом», который делает вид, что занимается «методологией науки», но играет в разумные игры для того, чтобы подорвать авторитет самого разума. Научное знание в союзе с государственной властью (системой образования) для него – угнетающая и подавляющая сила, от которой необходимо избавиться, как в свое время человечество сумело избавиться от власти «Единственной Истинной Религии» в лице духовной диктатуры католической церкви. Наука – лишь идеология, новая религия, форма отчужденного сознания. На концепцию Фейерабенда оказал существенное влияние марксизм, очищенный, однако, от материализма, теории отражения, диалектики, исторического материализма и т. д. Остался лишь бунтарский пафос, направленный против несправедливостей буржуазного общества, эксплуатации и т. д., причем наука, на которую Маркс возлагал главные надежды в построении будущего справедливого и гуманного общества (коммунизма) объявляется союзницей и частью всего гигантского аппарата угнетения свободной личности. Освободительный пафос, гуманистическая ориентация – единственное, пожалуй, что вызывает симпатии в творчестве эпистемологического анархиста, которого, пожалуй, можно назвать и литератором от философии науки. Его сочинения имели успех у читающей публики. Однако прав, пожалуй, Кант, который предостерегал от покушения на права разума в интересах свободы: лишая разум верховного права на истину, эти защитники свободы, несомненно, ее и лишаются.

8.9.Феноменологическая философия науки

ВXIX в. эмпирическое конкретно-научное исследование стало малопомалу вытеснять философию (метафизику) из всех областей знания. Дело дошло до того, что вновь возникшая дисциплина, эмпирическая психология, как конкретная наука, противопоставившая себя традиционной философской, метафизической психологии (идущей от Аристотеля), стала притязать на эмпирическое обоснование и объяснение всего научного знания,

втом числе логики и математики – последнего убежища метафизики, априоризма и рационализма. С позиций ставшего популярным психологизма были выдвинуты следующие тезисы:

275

-логика как наука представляет собой систему эмпирических, индуктивных обобщений;

-логика описывает психологические процессы мышления, и поэтому зависит от устройства мыслительного аппарата (мозга) человека;

-логика – это практическое искусство; она дает рекомендации о том, как надо правильно мыслить (нормативная точка зрения на логику как совокупность правил, предписаний).

С позиций психологизма, следовательно, так называемая логическая необходимость есть лишь психологическая привычка, которая благода-

ря неоднократному повторению так отпечаталась в сознании, что кажется всеобщим логическим законом (такова, собственно, точка зрения Юма).

Против этого психологизма в понимании логики (и математики) высту-

пили Эдмунд Гуссерль (1859–1938 гг.) и Готтлоб Фреге (1848–1925 гг.).

Оба они видели, что вместе с понятием логической необходимости (всеобщности и объективности знания) не только устраняется сама идея науки, но ставится под вопрос вообще мышление, нацеленное на истину. Заметим, что и Т. Кун по существу исследовал не логику науки, а психологию ученых. Дело в том, что логика – не частная наука, имеющая ограниченный предмет и претендующая на значение лишь в узких областях знания, подобно геологии или риторике. Она указывает необходимые условия мышления во всех областях, применительно к любому предмету научного познания. Поэтому в споре с психологизмом речь шла о принципиальной возможности достижения объективно истинного, проверенного знания в науке и философии вообще. Это обстоятельство и побудило Гуссерля дать новую интерпретацию логики, которая одновременно положила начало феноменологии, как новому направлению в философии вообще, в философии науки – в частности. Новая интерпретация логики у Гуссерля, как и у Фреге, была неразрывно связана с проблемой обоснования математики, уяснения происхождения ее начальных понятий.

В двухтомной работе «Логические исследования» (1900–1901 гг.) Гуссерль разработал систематическую и глубокую аргументацию против психологизма. Согласно этой аргументации, логические законы выражают не долженствование (как мы должны мыслить), а бытие: они формулируют закономерности некоторой особой, идеально существующей действительности. Логика – априорная и демонстративная наука, и она описывает идеальное положение вещей, которое одинаково является в сознании всех людей, и не зависит от человеческого мыслительного аппарата, а тем самым и от эмпирической психологии, описывающей, как психологически протекает процесс мышления. Феноменология и была разработана Гуссерлем как объяснение способа существования того идеального бытия, которое лежит в основании логики. Эти идеальные предметности Гуссерль назвал эйдетическими феноменами. К этому понятию Гуссерль пришел в

276

процессе исследования значения языковых выражений во втором томе «Логических исследований». Проведенный там феноменологический анализ понятия смысла – одно из крупных достижений философии XX в. и, одновременно, возвращение (от позитивизма, гносеологизма и аналитизма) к великим онтологическим идеям античности и средневековья. Гуссерль задается вопросом: что происходит, когда мы понимаем смысл языкового выражения? Непосредственно мы слышим звуки или видим условные письменные знаки. В момент понимания мы, очевидно, используем чувственно данные материальные буквы или звуки голоса как знак чего-то другого, отличного от них самих. Hо чего же именно? Гуссерль показывает, что слово «стол», например, отсылает к некоей идеальной сущности, которую следует отличать от трех вещей, за которыми скрывается этот эйдетический феномен, и в которых он себя выражает: 1) от телесного носителя знака, т. е. от видимых букв или слышимых звуков; 2) от конкретного, случайно представленного этим словом отдельного материального стола, с которым мы столкнулись здесь и сейчас; 3) от представления о столе в мозгу или в сознании (психике) отдельного человека. То, что в действительности подразумевается под словом «стол», есть нечто постоянно равное самому себе, – то, что подразумевается и всеми другими людьми, если они хотят что-либо выразить словом «стол», на каком бы языке оно ни произносилось. Существует нечто себетождественное, идентичное «по ту сторону» всего многообразия отдельных, конкретных переживаний, ощущений, ситуаций, речевых актов тех или иных людей. В многообразных и изменчивых психологических актах на самом деле всегда подразумевается нечто неизменное, постоянное, некоторый эйдос, на который и направлены как бы с разных сторон и в разное время все эти единичные психологические акты; этот эйдос стоит «за» отдельными эмпирическими восприятиями, «за» отдельными психологическими актами мышления, «за» отдельными чувственно данными телесными предметами; эйдос выходит за все эти пределы, «трансцендирует» их.

Феноменологический анализ значения языковых выражений и актов понимания показывает, что научные теории, в результате ложного отношения к ним, могут искажать подлинную сущность вещей, вводить людей в заблуждение. Задача эйдетической феноменологии – освободить, очистить подлинно подразумеваемое, или «эйдосы» вещей и событий, от отождествления их или с частичными чувственно данными аспектами, или с элементами, коренящимися в «предрассудках», то есть искусственно навязанных, внушенных людям взглядов, в том числе – научных. Эйдетическая феноменология должна пробиться к самим вещам, как звучит лозунг феноменологов, в том числе – сквозь научные представления, полученные в школе или университете. В этом контексте и формулируется феноменологическая теория науки как критика не самой науки, но тесно

277

связанной с наукой ложной интерпретации научных представлений,

неправомерной онтологизации научных понятий, неверного понимания отношения научной теории к реальности.

Феноменология, по сути, в конечном счете, есть просто описание того, что непосредственно и изначально дано сознанию. Ее метод – духовное созерцание (вѝдение) фактов-сущностей, первичных, основных феноме- нов-эйдосов, которые показывают себя нашему сознанию и которые мы, собственно, всегда подразумеваем, когда хоть что-нибудь понимаем. Чело-

век способен непосредственно схватывать сущность, как бы «видеть» ее. Это созерцание сущности, или сущностное видение, происходит именно интуитивно, посредством «схватывания» непосредственно и очевидно данного сознанию. Мы способны видеть сам объект, а не просто иметь ощущения. Всякое ощущение воспринимается как явление чего-то лишь в том случае, если мы способны видеть сам объект, который, однако, никогда полностью в ощущениях не дан, всегда «виден» лишь в каком-то ракурсе, одной стороной, в отдельном проявлении и т. п., но мы способны понимать, что перед нами – сам объект! Представление об объекте, согласно феноменологии, не может сложиться постепенно из ощущений и не представляет собой эмпирическую абстракцию. Наоборот: без первоначального интуитивного видения некоторого объекта разнообразные ощущения просто не будут складываться в «явление» и в познание какой-то «вещи». Гуссерль опирается здесь на Канта, но, в отличие от него, признает существование не априорных чистых форм, но материального Априори, априорного содержания сознания, которое имеет всеобщий, общезначимый и необходимый характер.

В 1913 г. Гуссерль опубликовал свою новую работу «Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии», в которой интерпре-

тировал эйдетическую феноменологию как трансцендентальную философию. Главной темой новой, теперь уже трансцендентальной феноме-

нологии была теперь не просто идеальная предметность как таковая, но – те способы суждения, в которых нам даются эйдетические феномены. Гуссерль полагал, что феноменология – существенно новая наука, далеко уходящая от обыденного, естественного мышления, от наивного реализма и от наивной онтологизации научных понятий (веры в то, что наука описывает мир таким, каков он «на самом деле»). Если мы хотим установить, что мы действительно имеем в виду в некотором акте сознания, мы должны исключить из него все «предрассудки» и элементы, привходящие в него в процессе школьного образования из абстракций науки. Поэтому феноменологический анализ начинается со скептического воздержания от суж-

дения (эпохэ) и с феноменологической редукции (сведения):

- усомниться в высказываниях теоретических наук, усвоенных в школе, вузе и т. д.;

278

-«заключить в скобки» все, сообщаемое общественной традицией;

-оставить без внимания сугубо лично-субъективное;

-не считаться с авторитетами, если только их опыт не совпадает с собственным;

-отказаться от всего неясного, туманного: каждый шаг размышления должен совершаться с полнейшей ясностью;

-поскольку ищется одна лишь сущность, должен быть оставлен без внимания даже вопрос о существовании (реальности) подразумеваемого.

Последняя редукция для феноменологии особенно важна, так как должно быть описано то, что не связано условиями места и времени,

иимеет совершенно иной способ бытия, нежели конкретные единичные вещи. Ведь в реальном и в воображаемом столе сознанию являет себя один

итот же эйдос.

Полученный в результате такого рода эйдетической редукции остаток, своего рода «феноменологический осадок», и есть сама вещь, или ис-

комый идеальный предмет, эйдос.

К вычлененному эйдосу, в свою очередь, должна быть применена феноменологическая редукция, учитывающая результаты кантовской философии, принципы трансцендентализма. Иначе говоря, должно стать ясным, что эйдос невозможно отделить от деятельности сознания. Место «трансцендентности», то есть самостоятельного бытия неких «вещей самих по себе» наивного реализма, религиозной веры или науки (частиц, сил, полей), заступает трансцендентальность, т. е. философско-феноменологическое знание о неустранимой корреляции эйдоса и сознания. После этого должна быть показана конституирующая деятельность сознания, первостепен-

ное значение в которой имеет интенциональность. «Интенциональность» сознания была обнаружена средневековыми

схоластами и, незадолго перед Гуссерлем, специально исследована Францем Брентано (1838–1917 гг.). Интенциональность считалась чуть ли не главной характеристикой психического бытия, радикально отличающей его от бытия физического: все модусы (состояния) психики («представлять», «видеть», «любить», «мыслить» и т. п.), в отличие от модусов природы, всегда имеют свой предмет, на который они направлены: видеть что-то, любить кого-то и т. д. Состояния сознания выходят за границу непосредственно субъективно данного отдельной личности: они всегда «подразумевают» интенциональный предмет. В этом отношении сознание парадок-

сально: сознание по существу есть сознание того, что не есть сознание.

Сознание направлено вовне самого себя, как бы выходит из самого себя в бытие совершенно иного рода, само себя «трансцендирует» и в нормальном состоянии, вообще говоря, самого себя и не замечает. Гуссерль назвал сам акт сознания – ноэзис (от греч. «знание»), а нераздельно и необходимо подразумеваемое этим актом – ноэма (греч. – «идея», «смысл»). Это

279

отличение ноэмы от ноэзиса позволило объяснить многие прежние недоразумения. Ошибка эмпирической психологии, вернее, абсолютизирущего ее психологизма, состоит в том, что он видит один лишь ноэзис, но не замечает ноэм. Простое эмпирическое восприятие предмета содержит в себе дифференцированную и конститутивную работу сознания, незаметную для тех, кто не прошел школу феноменологии.

Таким образом, феноменология – это прежде всего онтология (трансцендентальная), т. е. учение о бытии, об истоках и корнях всякого бытия и знания, о его первых началах. Феноменология продолжает традицию фи-

лософии как абсолютного знания, как универсальной науки. Гуссерль стремился сохранить и усилить традицию рационализма, классической философии перед лицом ее критики со стороны частных наук, позитивизма и иррационалистической философии жизни. Он стремился найти философское обоснование единого миропонимания перед лицом быстрого увеличения числа частных наук, утрачивающих единство. Гуссерль продолжает традицию метафизической онтологии, которая после Канта может быть лишь онтологией сознания, онтологией трансцендентальной субъективности – систематическим описанием того, что являет себя сознанию. Гуссерль создал даже сверхрационализм, исходя из понимания философии как

высшей и абсолютно строгой науки, объединяющей все научные знания,

но не путем внешнего соединения их результатов (к чему стремился позитивизм), а путем феноменологического описания самого сознания и присущего ему эйдетического, сущностного видения, т. е. интуитивного, непосредственного схватывания первоначальных «очевидностей». Феноменология – последняя по времени попытка найти первые начала и последние основания мира как целого, дать абсолютное обоснование знания, установить абсолютные истины, значимые не только для всех людей, но и для всех мыслящих существ вообще – и даже безотносительно к ним. Истина, по Гуссерлю, пребывает вне времени. Утверждения истинной науки носят на себе печать вечности. Гуссерль подверг резкой критике релятивизм и психологизм современной ему философии. Что истинно, то абсолютно истинно, само по себе, истина едина, мыслят ли ее люди или чудовища, боги или инопланетяне. В философии Гуссерля, писал С. Л. Франк, мы видим «протест как бы самого научного духа против распространяющихся влияний скептического и субъективистического умонастроения, грозящих по-

шатнуть доверие к научной истине и поколебать ее самодовлеющее значение»79.

Феноменология – это общая теория явления объектов в сознании,

т. е. описание того, как нечто, что-либо вообще, являет себя в сознании. Это учение о всех возможных способах данности объектов сознания. На-

79 [26; С. 8]

280

пример, чувственное восприятие – лишь один из способов вещи являться сознанию. Задача феноменологии – систематически описать и другие способы данности, не умаляя одних и не возвышая других как якобы «истинных». С точки зрения феноменологии, любая сущность классической философии или научной теории (атомы, молекулы, поля, элементарные частицы) – это тоже явление, т. е. лишь один из способов данности объекта. Иначе говоря, подлинная реальность не приписывается больше одной только сущности вещей в ущерб другим способам их данности. Более то-

го, вопрос о «подлинной реальности» как «истинной сущности» вообще снимается. Гуссерль критикует рационализм, эмпиризм, спиритуализм, материализм и т. д. за односторонность, узость в понимании действительности. Феноменолог стремится максимально расширить границы мира, его

«горизонт». Он уравнивает в правах все виды данности, все формы опы-

та. Все явления эйдоса, все его модусы данности равно важны и необходимы для понимания данного в них «нечто». Поэтому феноменология – не только сверхрационализм, но и сверхэмпиризм, самый радикальный эмпи-

ризм. «Принцип всех принципов» Гуссерля гласит: надо описывать то,

что является и так, как оно является.

Что это значит? Вопрос о реальности «вне и независимо от сознания» просто «выносится за скобки», снимается. В науке он принципиально важен, в философии – нет. Почему? Потому что кругозор философии, ее опыт бесконечно шире, чем в любой конкретной науке; феноменология – это предельное расширение видения̀ мира. Феноменологию интересует не бытие объекта, но смысл явления. Например, для науки важно и существенно, что «кентавров нет», что в природе, в действительности их не существует, но для феноменологии кентавр – это явление сознания (что несомненно), и смысл этого представления в греческой и мировой культуре есть. Вопрос о бытии Бога для феноменологии смысла не имеет. Она требует описать все способы явления кентавров или Бога (как эйдосов) в сознании людей – найти их смысл. Один лишь смысл Бога – смысл его явлений в сознании верующих, мистиков, в произведениях искусства (эстетическом, художественном сознании), в философско-теологических учениях и т. д. Смысл у Бога как интенционального объекта сознания во всяком случае есть. Научная философия не дает веру в Бога и не отнимает ее, не доказывает и не опровергает бытие Бога. Она создает систематическую феноменологию Бога, по возможности полное описание явлений этого эйдетического феномена в сознании людей. Лишь полное феноменологическое описание Бога и дает его истинный смысл.

Феноменология, таким образом, раздвигает горизонт мира, требует полноты описания духовной жизни, внимания ко всем видам «данности», всем видам реальности, ко всему, что так или иначе являет себя в созна-

нии. Она направлена против физикализма и других форм редукциониз-

281