позднее название геоцентрической. Она была усовершенствована александрийскими астрономами, Эратосфеном и Гиппархом, и получила завершение в «Великом построении» (араб. – «Альмагест») Клавдия Птолемея (II в. от Р. Х.), которое оставалось основой всех астрономических расчетов (и мировоззрения) вплоть до XVI в., и находилось в хорошем соответствии с наблюдаемыми фактами.

Физика Аристотеля в ее отношении к физике Ньютона – одна из главных точек опоры современных дискуссий о природе научного знания и его отношении к действительности.

4.8. Теория научного познания Платона

Теперь обратимся от научных достижений античности к разработанным в то же время учениям о сущности познания вообще, научного в особенности. Учение Платона о знании имеет важное значение для философского понимания науки. В нем проводится различие между видами и уровнями знания, обсуждаются особенности того вида знания, которое мы сегодня называем научным. Платон опирался в своей теории и на учения предшественников. Натурфилософы-досократики впервые построили тео-

ретическую модель процесса познания: чувственное восприятие мира объ-

ясняется непрерывным истечением-излучением от всех окружающих нас вещей, тонких телесных оболочек, образов («идолов»), которые, сохраняя вид породивших их вещей, летают в воздухе во всех направлениях и «ударяют» по органам чувств. Частицы этих своеобразных «призраков» внешних вещей физически воздействуют таким образом на душу, которая также состоит из телесных частиц, легких и подвижных, а потому способна почувствовать, воспринять в себя легчайший удар тончайших летучих оболочек вещей и воспроизвести во внутреннем движении материи (частиц, атомов) души вид, свойства, способ движения частиц внешних тел. Таким образом, первоначально познание понимается как физический (и отчасти даже механический), вполне естественный (природный) процесс взаимодействия двух тел – тела человека и внешнего тела, в результате которого в теле (душе) человека остается отпечаток (образ) этого внешнего воздействия и его источника – самого внешнего тела. Эта общая схема познания как отображения внешних тел во внутреннем состоянии тела (мозга) человека проходит в различных модификациях и усложнениях через всю историю философского и естественнонаучного материализма (реализма), вплоть до настоящего времени.

Платон, однако, смотрел на вещи шире: он учел и размышления софистов, которые начали изучать язык, выступающий одновременно в качестве способа выражения знания (телесной оболочки мысли) и средства общения. Тем самым они обратили внимание на социальное измерение

104

знания, на его субъективность и относительность. Благодаря им знание впервые стало настоящей проблемой: стало непонятно, как вообще возможно знание, как мы можем сообщать друг друг другу свои мысли, каким образом знание и его предмет, а также мнения разных людей могут иметь хоть что-нибудь общее.

Платон опирался и на критику софистики у Сократа, который сумел преодолеть субъективизм и релятивизм софистов, руководствуясь именно инстинктом науки, несокрушимой верой в силу разума, мышления, логики, рассуждения, совместного обсуждения (диалога). После Сократа и Платона диалектическая методология обсуждения навсегда вошла в со-

став науки и имеет в ней не меньшее значение, чем формально-логические процедуры доказательства или экспериментальное искусство получения фактов.

Не менее важно для философии и методологии науки другое открытие Сократа, который впервые ясно отличает общую идею вещи от самой отдельной (единичной) вещи, данной в чувственном восприятии, и показывает, что эта идея не есть нечто лишь субъективное (только «наше понятие»), но есть нечто объективное, и даже более реальное, более существенное в бытии, чем всякая отдельная вещь. Более того, эта отдельная, данная в чувственном восприятии, вещь самим фактом своего наличия уже предполагает существование чего-то иного, невещественного, бытия другого рода, более совершенного, лишь благодаря которому существует и «вот эта» отдельная, конкретная вещь. Сократ открыл невидимое царство идеальнореального, строго отличая его от физического, природного мира телесно-

реального. Именно оно является истинным предметом знания, хотя нам кажется, что мы познаем отдельные телесные вещи.

Платон исходил из этой мысли Сократа, которую через две тысячи лет Декарт (соединивший платонизм с механицизмом) иллюстрировал в «Размышлениях о первой философии» знаменитым примером с воском: та реальная вещь (кусок воска), которую мы якобы видим собственными глазами, мы в действительности не столько видим, сколько мыслим, или неявно «домысливаем», «примысливаем» к непосредственно и явно данному чувственному восприятию. Все чувственно данные качества воска могут постепенно измениться, но мы понимаем, что видим тот же самый предмет. Поэтому в ходе познания мы постоянно «примысливаем» к тому, что непосредственно ощущаем, нечто совершенно иное, в самих ощущениях отсутствующее. Без этой деятельности мышления мы не понимаем, что мы видим, к чему относятся разнообразные и постоянно изменяющиеся ощущения. То, что объединяет отдельные ощущения, относя их к одному и тому же «предмету», – мыслится. Лишь благодаря этому объединению, синтезу многообразного в единство, собственно, и возникает знание о «предмете» –

105

воске. Аналогичные размышления о сущности предмета можно найти в «Критике чистого разума» Канта.

В процессе познания чувственно воспринимаемых вещей, согласно Сократу и Платону, мы познаем именно то, чего в самом восприятии нет, что скрывается за ним. Имея перед собой одни лишь текучие, изменчивые чувственные образы, мы говорим о себетождественных вещах. Иначе говоря, мыслим одну и ту же идею.

Один из источников теории Сократа–Платона – математика. Теория познания Платона – один из примеров того, как размышления над научным знанием дают ключ к пониманию сущности познания вообще. Для доказательства теоремы Пифагора необходимо нарисовать прямоугольный треугольник и рассуждать, опираясь на чертеж. Без чертежа (использования наглядных представлений) доказать теорему мы не можем, но доказательство относится не к чертежу, не к тому, что нарисовано и воспринимается зрением. В ходе доказательства мы видим одно, а имеем в виду (мыслим) нечто совершенно иное. И познается посредством доказательства такой предмет, такая реальность, которую невозможно ни видеть, ни даже наглядно вообразить.

Точно также обстоит дело в любом познании. Чувственно воспринимаемые, телесные вещи, которые кажутся подлинной и единственной реальностью, – лишь «тени», которые отбрасываются на наши органы чувств подлинной, идеальной действительностью. В сущности, мы стремимся к познанию именно этой действительности.

Не следует думать, что платоновские идеальные сущности, с современной точки зрения – всего лишь «абстракции», или «идеальные объекты», существующие лишь в сознании людей или в воображении ученых. Психика людей – еще более неопределенная, субъективная и текучая «материя», нежели материя внешнего мира, в которой мы созерцаем образы точки, линии или треугольника. Она не может быть «средой обитания» строго определенных идеальных сущностей (чисел, например), как объектов научного, доказательного, объективного, общезначимого знания. Следует отличать психический акт, в котором осознается идеальная сущность (понимание теоремы тем или иным человеком), от самой этой сущности (смысла или содержания самой теоремы), на которую лишь направлено сознание. Сознание направлено вовне себя; сознается то, что не есть сознание, поэтому сознаваемый объект – не часть сознания, не его элемент, состояние или содержание. Это – себетождественный объект, на который может быть направлено сознание разных людей, в разное время, в разные эпохи, в разных местах, с разной степенью ясности и отчетливости и т. д.

Платон различал уровни совершенства знания. Совершенство знания зависит и от совершенства его предмета. Предмет тем совершеннее, чем

106

меньше в нем неопределенного, изменчивого, т. е. телесного и чувственно воспринимаемого. Чем совершеннее предмет, тем точнее и достовернее знание о нем. Уровням бытия соответствуют уровни знания: «теням» (следам, проявлениям, отображениям) телесных вещей соответствует предположение; непосредственному чувственному восприятию отдельных вещей – вера (мнение); математическим объектам – рассудочное знание (дианойя); бестелесным идеям – разумное умопостижение (ноэзис). В этом различении можно увидеть одну из первых попыток определить особенности научного знания.

Несовершенство (текучесть, неуловимость) телесных вещей обусловливает и несовершенство знания о них. Физика, как познание телесного и подвижного мира природы, – низшая наука. Здесь возможны лишь мнения, предположения, гипотезы, но невозможны точность, полная достоверность, неизменность. В этом пункте Платон согласился бы с Поппером. Более совершенное знание достигается в математике, предметом которой являются нематериальные и неподвижные (неизменные) сущности. Математика для Платона и Аристотеля – самостоятельная наука о бытии, которая в иерархии знания занимает более высокое место, чем физика. Однако в математическом познании еще сохраняется элемент чувственности (наглядности, интуиции), а потому – некоторое несовершенство. Заметим, что и Кант считал математику не вполне совершенной наукой, поскольку она опирается на созерцание, конструирует свои понятия, а возможности такой конструкции неисчерпаемы, бесконечны – поэтому математика никогда не достигнет завершенного состояния. Высшее по степени совершенства и достоверности знание, по Платону, должно быть свободным от всего чувственного36. Это чисто умозрительное знание о высшей реальности, об идеях, которые невозможно себе представить наглядно, было позже названо «первой философией» или метафизикой.

Для теории науки принципиально важно заметить, что Платон считает высшее, теоретическое знание (математику и метафизику) в принципе невыводимым из опыта (если воспользоваться языком новоевропейской философии), или априорным (как говорил Кант). То, что нет прямого пути от опыта к теории, что теория не может быть выведена из опыта путем обобщения, – не является открытием философии науки XX в. Платону (и всем, кто внимательно читал Платона) это было ясно. Подняться шаг за шагом от вещей (чувственных восприятий) к идеям (теории, как познанию подлинной реальности) в принципе невозможно. Невозможно «вытянуть»

36 В этом положении Платона можно увидеть прообраз и кантовского понимания метафизики (не требующей помощи созерцания, в отличие от математики), и гегелевского понимания абсолютной науки как чистого, спекулятивного умозрения, и даже «метаматематики», тех программ в логике и математике XX в., которые стремятся к полной элиминации интуитивного элемента из математического знания.

107

идеи из вещей, невозможно абстрагировать идеи от вещей, от содержания чувственного восприятия. Ни в самих вещах, ни в содержании чувственного восприятия идей нет. Между отдельными вещами (единичным) и идеями (всеобщим, универсальным) всегда остается бесконечное расстояние, непереходимая пропасть. Поэтому, если бы познающая душа человека (субъект) не была связана с истинным бытием (объектом) как бы «в обход» чувственно воспринимаемых вещей, т. е. изначально и непосредственно, то она никогда и не узнала бы о нем. В отношении высшего, теоретического знания справедлива парадоксальная формула: невозможно узнать того, чего уже не знаешь. Высшее знание – не эмпирическое обобщение, оно не «отвлекается» от вещей, но прирождено самой душе и лишь обнаруживается в ней под влиянием внешнего толчка (чувственного восприятия, опыта) путем «припоминания». Это учение о «врожденности» истины получило позднее название нативизма. Разумеется, «припоминание», «врожденность» – лишь метафоры. Но они ясно показывают: Платон знал, что теоретическое знание не приходит извне, от вещей, а рождается изнутри, из природы, сил и глубин самой души, и для этого рождения (осознания скрытого в душе) необходима особая диалогическая техника общения (или, как говорят теперь, дискуссии и дискурса), которая необходима не менее, чем наблюдение внешнего мира.

Мало, однако, и того, что теоретическое (научное, философское) знание, по Платону, не является вторичным, зависимым и производным от чувственно-эмпирического знания. Верно прямо противоположное: если бы мы уже не знали идей (как правило, неявно, сами этого не сознавая), то не могли бы познавать даже отдельные чувственно воспринимаемые тела.

Индуктивное эмпирическое обобщение – это иллюзия. Нам лишь кажется,

что знание постепенно «вытягивается» из опыта, что понятия мышления ка- ким-то образом формируются самими вещами и их чувственными восприятиями, как бы «кристаллизуются» из ощущений путем «отвлечения» (абстрагирования). На самом же деле врожденное и неявное знание, незаметная активность души (мышления) составляет невидимое и не осознаваемое условие возможности явного, эмпирического знания. Не имея этих общих «априорных» предпосылок, внутренней активности души, невозможно и ничему научиться из опыта. Эта кантовская мысль в таком общем виде, хотя ина другомязыке, несомненно, уже была высказана Платоном.

Таким образом, высшая задача познания – научиться прямо и непосредственно мыслить сами идеи в чистом виде. Метод, ведущий к выявлению такого чистого знания (без всякой примеси чувственного), к мысленному «созерцанию божественного» Платон называет диалектикой. «Припомнить» вечные идеи, умопостигаемую структуру Космоса, можно только в сократическом диалоге, в котором сталкиваются различные мнения, противоположные позиции, тезисы и антитезисы, возникают проти-

108