наука получает полный простор для своего развития. И поскольку общественная жизнь во многом определяется научными открытиями, будущее течение истории в принципе непредсказуемо, имеет открытый характер. Научное открытие – творческий акт, не поддающийся никакому предсказанию и вычислению, поэтому и сами открытия, и их общественные последствия непредсказуемы.

Подведем итог. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, опровергая их – таков, согласно Попперу, девиз ученого. Достоинство ученого не в том, чтобы быть осторожным в суждениях и избегать ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно устранять ошибки. Честь научного интеллек-

та – не в установлении истины, а в точном указании условий, при которых его теория окажется опровергнутой. Тягчайшее интеллектуальное пре-

ступление в науке – предвзятость. Развитие науки – непрерывные реформы, совершенствование. Главная движущая сила совершенствования – критика. Изменение научных взглядов рационально, определяется внутринаучными факторами.

8.6. Теория научных революций Т. Куна

Однако, согласно американскому физику и историку науки Томасу Куну, автору другой, в известной мере альтернативной теории науки, реформистский прогресс возможен лишь в «нормальной» науке, в которой господствует именно предвзятость – принятая научным сообществом парадигма. Требование отбросить якобы опровергнутую экспериментом теорию (фальсификационизм) он считает достаточно наивным. Критика принятой парадигмы допускается лишь в редкие периоды научного кризиса и научной революции. Научная революция же в некотором смысле выходит за рамки самой науки: переход от одной парадигмы к другой напоминает «мистическое преображение», религиозное обращение, внезапное «переключение» теоретического гештальта, у которого нет рациональных правил.

Концепция Куна также имеет антипозитивистский характер. В науке нет «чистого опыта», «нейтральных фактов». Любые факты всегда видны лишь в свете каких-то общих идей. Кун радикально усиливает этот мотив, намеченный Поппером. Его теория научных парадигм – радикальный историзм, социологизм, релятивизм в понимании науки. Наука – это прежде всего деятельность научного сообщества, группы людей, социальный институт. Этот институт постоянно развивается. Не существует никакой научности «вообще», каких-то вечных абстрактных критериев научности или ненаучности знания. Все исторично, текуче, конкретно. Есть нормы, правила, идеи, идеалы, разделяемые конкретным научным сообществом, и прежде всего – парадигма, принимаемая данным сообществом в данное

260

время и в данном месте. Наука – это то, что считается наукой авторитетным научным сообществом.

Основное понятие куновской теории – парадигма. Это – образец, и прежде всего – образцовый научный труд в котором дается ставшее классическим решение научной проблемы. «Физика» Аристотеля, «Начала» Евклида, «Альмагест» Птолемея, «Диалоги» Галилея, «Оптика» и «Математические начала натуральной философии» Ньютона и т. д. На этих трудах воспитаны поколения ученых. Человек становится «ученым», читая их, и через них усваивая парадигму: он понимает, как надо ставить и решать научные проблемы, что значит мыслить и действовать «научно». Через парадигму студент или аспирант социализируется, становится членом научного сообщества, усваивает его представления о мире, ценности, нормы, методы, цели, идеалы. В наше время «физик» – тот, кто учится у Ньютона, Максвелла, Эйнштейна, Бора тому, как надо ставить и решать физические проблемы. Если не по их собственным работам, то по книгам и статьям, написанным по данному ими образцу, на основе их идей.

Нормальная наука – это решение задач по образцу, данному в парадигме. Со временем в нормальной науке появляются аномалии, которые не поддаются никаким усилиям по ее преодолению. Аномалии дают толчок для разработки новой парадигмы. Появляется возможность выбора парадигмы. Тогда и происходит научная революция – то есть смена парадигмы в результате возникновения новой парадигмы, ее столкновения с прежней, отказа от старой парадигмы и принятия новой. Факты опыта не играют решающей роли в научной революции. Кун, как и Поппер, утверждает, что теория конкурирует не с фактами, а с другими теориями. Те факты, которые не может объяснить старая парадигма, рассматривается ее сторонниками как нерешенная пока еще задача, как «головоломка». Ученым не свойственно суетиться и впадать в панику. Они не торопятся с выводами. Если теория уже многое объяснила и хорошо себя оправдала, то какое значение может иметь один или даже несколько пока еще не проясненных фактов, которые, как кажется, противоречат теории, не подтверждают ее предсказаний? Ученый привык решать трудные задачи. Научные теории – не карточные домики, которые рушатся от одного толчка. Факт интерпретируется как «новый», как «аномалия», как противоречащий теории лишь тогда, когда уже появилась конкурирующая теория. Лишь в свете другой парадигмы факт оценивается как противоречащий данной парадигме.

Почему же побеждает новая парадигма? Потому что за борьбой идей всегда стоит борьба людей. Науку делают люди – и ничто человеческое им не чуждо. История науки – история борьбы, драма идей, трагедии людей. Решают в этой борьбе не только и даже не столько новые факты или логически строгие и неопровержимые рассуждения. Влияет многое, сторонники старой и новой парадигмы сильны своей верой в теорию, в истинность

261

своих взглядов. Кто же из них «настоящий ученый», а кто «шарлатан»? Старая теория до поры до времени сильнее – у нее больше приверженцев, она больше объясняет, она глубже укоренена в социуме. Аристотелевская физика господствовала в умах ученых сотни лет, в Средние века была тесно связана с авторитетом и властью церкви. Но победили со временем Галилей и Ньютон – кто победил, тот и признается «настоящим ученым», и аристотелевская физика объявляется «ненаучной».

Неопозитивизм сводил теорию к фактам. Для него по сути дела нет никакой теории, то есть всякая теория – лишь сокращенная запись фактов. Кун настаивает, напротив, на первичности теории и принципиальной зависимости фактов от теории. Именно теория решает, что надо наблюдать, и что, собственно, наблюдается в опыте, каков результат эксперимента. Нет «чистого опыта» или «нейтральных фактов». Кун пояснил эту мысль на примере истории открытия кислорода. Оказывается, мы не можем ответить на простой вопрос о том, кто и когда открыл существование кислорода. Опыты Пристли лишь в свете другой парадигмы (Лавуазье) интерпретируются как «открытие кислорода». Сам Пристли, видевший мир сквозь призму иной парадигмы, увидеть «открытый» им кислород в принципе не мог. В науке главный «прибор» – голова, мышление, они важнее глаз и ушей. Сколько людей видели падающие предметы и качание маятника? Нужна была голова Галилея и витающие в ней идеи, чтобы увидеть смысл этих фактов. Важен не факт сам по себе, а его смысл, его значение. Можно сказать и сильнее – нечто ощущаемое или воспринимаемое чувственно становится фактом лишь в свете какой-то идеи. Именно идеи или понятия делают чувственно воспринимаемое явление или событие – фактом опыта. В основе констатации факта всегда лежит нечто подразумеваемое, некоторое представление о мире, какая-то онтология или метафизика. Поэтому между физикой и метафизикой нет границы, «линии демаркации». Метафизика (онтология) явно или неявно лежит в основании физики и любого установления фактов опыта.

Однако размышления подобного рода приводят Куна к социокультурологическому релятивизму. Если смена парадигм не определяется рациональными причинами, если каждая теория имеет свои факты, которых просто «не видит» другая теория, то различные парадигмы (теории) превращаются в замкнутые миры, не сообщающиеся друг с другом. Парадигмы невозможно сравнить – у них нет общего масштаба, у них разные факты, разные принципы объяснения. В каком-то глубоком смысле представители разных парадигм вообще живут в разных мирах. Получается, что парадигмы несопоставимы, несравнимы, несоизмеримы, то есть – равноправны. Есть лишь смена парадигм, но нет единства науки, нет прогресса, развития. Наконец, наука утрачивает все свои преимущества перед другими видами знания, утрачивает свою специфику, поскольку миф, религия

262

или идеология также имеют свои парадигмы. Кун подготовил появление эпистемологического анархизма Фейрабенда.

8.7. Методология «исследовательских программ» И. Лакатоса

Поппер защищал и спасал рационализм в теории науки. В критике Поппера у Куна появляется серьезный элемент иррационализма. У Поппера рост науки неиндуктивен, но рационален. По Куну, рост науки неиндуктивен и иррационален. Нет никаких сверхпарадигматических критериев. Научная революция имеет иррациональный (социально-психологический) характер и меняет все критерии «рациональности». Имре Лакатос, ученик Поппера, считал спор Куна и Поппера очень важным: он затрагивает

главные интеллектуальные ценности человека, а не только понимание развития науки.

Кун прав в критике «наивного методологического фальсификацио-

низма». Но он не разглядел более тонкую концепцию научной рацио-

нальности, которая есть у Поппера. Поппер прав в том, что прогресс науки поддается рациональной реконструкции. Сделанного Лакатосом «небольшого шага» достаточно, по его мнению, чтобы отбить критические выпады Куна, несмотря на то, что Кун действительно открыл некоторые грустные истины относительно коллективной психологии ученых. Однако помимо психологии есть и объективная логика развития научного знания. Суть же «небольшого шага» в том, что у Лакатоса критика и фальсификация не убивают теории так быстро, как у Поппера. Отношение между фальсифицирующими фактами и научными теориями выглядит более сложно.

Научный джастификационизм, согласно Лакатосу, потерпел крах. Джастификационизм (justification – оправдание, обоснование, подтверждение) – вера в то, что научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. Логическая дедукция, как известно, лишь переносит истинность с одних суждений на другие. Логически можно установить лишь зависимость истинности одних высказываний от истинности или ложности других. Поэтому проблема – в тех высказываниях, истинность которых устанавливается внелогическим (не посредством доказательства)

образом. Для классического интеллектуализма (рационализма) это вне-

логическое основание – интеллектуальная интуиция. Для классического эмпиризма – небольшое множество твердо установленных фактов, которые образуют эмпирический базис науки. В этом случае дедукции недостаточно, и для обоснования теории нужны другие средства, например, индуктивная логика. Джастификационисты считают, что единичное высказывание достаточно для опровержения универсальной теории. Немногие из них, однако, считают эмпирический базис достаточным для доказатель-

263

ного обоснования теории. Джастификационизм господствовал в научном мышлении на протяжении столетий. Однако рационализм был сокрушен неевклидовой геометрией и неньютоновской физикой, а эмпиризм – логической невозможностью обосновать теорию чисто эмпирическим базисом (индуктивно). Вывод из истории развития науки таков: никакие теории не могут иметь доказательного обоснования (если речь идет о познании реального мира).

Пробабилизм хотел спасти джастификационизм. Его наиболее значительный представитель – член Венского кружка Рудольф Карнап. Признание истинности теории лишь вероятной – это отступление, но в пределах идеала истинности. Однако Поппер показал, что все теории имеют нулевую вероятность, что все они равно невероятны. И тем не менее, это не означает, что научное знание о реальном мире невозможно. Поппер заменил старую идею обоснования (джастификационизм) новой идеей погре-

шимо-критического развития, которое имеет объективные критерии.

Фальсификационизм Поппера – дальнейшее отступление рационализма, но – лишь от его утопических идеалов. Кроме того, необходимо различать формы фальсификационизма.

Догматический (натуралистический) фальсификационизм – это фальсификационизм в его наиболее жесткой, безжалостной форме. Он ут-

верждает, что все теории опровержимы, но есть неопровержимый эмпири-

ческий базис. Один-единственный контрпример может быть единственным судьей, выносящим окончательный приговор теории: ложна! Это – строгий эмпирицизм, но без индуктивизма. Это – ослабленный вариант джастификационизма, поскольку возможность признания ложности предполагает истинность – на эмпирическом уровне фактов. Выше, однако, истинность не переносится. Все, что выше отдельного твердо установленного факта, проблематично и гипотетично. Любая теория должна допускать возможность своего опровержения, т. е. иметь непустое множество потенциальных фальсификаторов. И научная честность и доблесть состоит в стремлении именно к такому эксперименту, который с наибольшей вероятностью опровергнет предсказание вашей теории. Догматический фальсификационизм видит радикальную асимметрию между теорией и фактами, между теоретиком и экспериментатором: теоретик всегда предполагает, экспериментатор – располагает и решает. Теория – свободное творение ума, а факт – голос самой природы! «Да» эксперимента всегда тихое и неуверенное, «нет» – громкое и решительное. История науки –

это история опровержения природой вымыслов ума.

Догматический фальсификационизм, однако, основан на двух ложных посылках. Первая: есть точная разграничительная линия между теорией и опытом, или «умозрительными» высказываниями и фактуальными (базисными, эмпирическими) высказываниями. Вторая: эмпирическое вы-

264

сказывание истинно или достаточно обосновано наблюдением или экспериментом. Для догматического фальсификационизма совершенно убийственна возможность ложного факта, или опровержения ранее установленного факта (эмпирического базиса). Первая посылка опровергается психологией, вторая – логикой. Эмпирический джастификационизм оказывается в зависимости от психологии чувственного восприятия. Ведь он предпола-

гает «здоровое» или «нормальное» состояние чувств (или души вообще), но что это такое? Современный джастификационизм предполагает некоторую психотерапию, которая должна приготовить сознание к восприятию истинного положения вещей. Однако благодаря Канту, Попперу и др. известно, что нет и не может быть ощущений, не «нагруженных» ожиданиями. Иначе говоря, нет никакой естественной (психологической) разницы (демаркации) между высказываниями «наблюдения» и высказываниями «теоретическими». Факт в науке – частный случай теории. Вторая посылка опровергается тем, что никакое фактуальное (эмпирическое) высказывание не может быть «выведено» из чувственного восприятия или «доказа-

но» им. Вывести (обосновать) можно лишь одно предложение из другого предложения. Это – элементарная логическая истина.

Из ложности посылок догматического фальсификационизма следует, что невозможно ни доказать теорию, ни опровергнуть ее. Все научные высказывания погрешимы – в том числе и фактуальные (эмпирический базис). Кроме того: наиболее признанные научные теории не запрещают никаких наблюдаемых состояний. Следующий поучительный пример поясняет эту мысль: «Это история о том, как неправильно вели себя планеты. Некий физик…, пользуясь ньютоновской механикой и законом всемирного тяготения (N)… вычисляет траекторию только что открытой малой планеты Р. Но планета не желает двигаться по вычисленному пути, ее траектория отклоняется. Что делает наш физик? Может быть, он заключает, что, поскольку такое отклонение не предусмотрено теорией Ньютона, а с упрямым фактом ничего поделать нельзя, то, стало быть, теория N опровергнута? Ничуть не бывало. Вместо этого наш физик выдвигает предположение, что должна существовать пока еще неизвестная планета Р', тяготение которой возмущает траекторию Р. Он садится за расчеты, вычисляет массу, орбиту и прочие характеристики гипотетической планеты, а затем просит астронома-наблюдателя проверить его гипотезу. Но планета Р' слишком мала, ее не удается разглядеть даже в самые мощные из существующих телескопов. Тогда астроном-наблюдатель требует построить более мощный телескоп, без которого успешное наблюдение невозможно. Через три года новый телескоп готов. Если бы ранее не известная планета Р' была бы открыта, ученые на весь мир раструбили бы о новом триумфе ньютонианской теории. Но ничего подобного не произошло. Что же наш физик? Отверг ли он ньютоновскую теорию вместе со своей гипотезой о причине от-

265

клонения планеты от вычисленной траектории? Отнюдь! Вместо этого он уверяет, что планета Р' скрыта от нас облаком космической пыли. Он вычисляет координаты и параметры этого облака и просит денег на постройку искусственного спутника Земли, наблюдениями с которого можно было бы проверить его вычисления. Предположим, что установленные на спутнике приборы (возможно, самые новейшие, основанные на еще мало проверенной теории) зарегистрировали бы существование гипотетического облака. Разумеется, это было бы величайшим достижением ньютоновской науки. Но облако не найдено. Отбросил ли теперь наш ученый теорию Ньютона вместе со своими гипотезами о планете-возмутительнице и облаке, превращающем ее в планету-невидимку? Ничего подобного. Теперь он уверяет, что существует некое магнитное поле в этом районе вселенной, из-за которого приборы спутника не могут обнаружить пылевое облако. И вот построен новый спутник с другими приборами. Если бы теперь магнитное поле было обнаружено, ньютонианцы праздновали бы головокружительную победу. И снова – увы! Может быть, теперь уже можно считать ньютоновскую теорию опровергнутой? Как бы не так. Тотчас выдвигается новая еще более остроумная гипотеза, объясняющая очередную неудачу, либо... Либо вся эта история погребается в пыльных томах периодики и уже больше никем не вспоминается»74. Ее вспомнят, когда появится другая парадигма, скажем, релятивистская. И тогда она станет «решающим экспериментом», якобы опрокинувшим ньютонову механику.

Иначе говоря, что именно запрещает теория, а также установление нарушения запрета – тоже проблема. Теория запрещает сингулярное собы-

тие лишь в конъюнкции с универсальным предложением о несуществова-

нии неизвестных дополнительных причин, а это предложение не относится к эмпирическому базису.

Догматический фальсификационизм разрушается фаллибилиз-

мом – признанием принципиальной погрешимости любых научных высказываний.

Но в чем же тогда смысл опыта, в каком смысле наука может быть эмпирической? Можно ли совместить фаллибилизм с идеей рационального прогресса науки? На каком основании можно отказаться от одной теории и признать другую – лучшей?

В решении этой проблемы, по мнению Лакатоса, не обойтись без конвенционализма. Для того, чтобы лучше понять его суть, следует вспомнить различения Поппера: 1) пассивисты в теории познания считают знание отражением, отпечатком и т. д. реальности, существующей вне нас и воздействующей на наши органы чувств (эмпиризм); 2) активисты считают знание продуктом творческой деятельности духа; 3) при этом

74 [47; С. 24–26]

266

консервативные активисты считают формы творческой деятельности духа врожденными и неизменными, мы как бы живем в «тюрьме собственного концептуального каркаса» (так думал Кант); 4) для пессимистов среди этих консервативных активистов это значит, что реальность (вещи в себе) непознаваема; 5) оптимистам нужен Бог, сотворивший нас с адекватным миру врожденным духовным каркасом; 6) наконец, революционные активисты полагают, что «каркас» ума может изменяться, в том числе нами самими: мы сами строим умственные «тюрьмы» и сами их перестраиваем.

Конвенционализм – одна из форм «активизма». Конвенционалисты (Пуанкаре, Мильо, Леруа) объясняли успехи ньютоновской физики твер-

дым априорным методологическим решением ученых. Они просто решили,

что не будут пересматривать исходные принципы, а будут их применять, невзирая ни на что. В случае возникновения аномалий всегда можно придумать «конвенционалистские уловки». Однако этот консервативный конвенционализм не объясняет отказа от прежних теорий и переход к новым. Пуанкаре думал, что ученые сами строят свои концептуальные «тюрьмы», но по мере успехов теории они становятся настолько прочными и привычными, что их уже невозможно разрушить. Из критики Пуанкаре выросли две соперничающие школы «революционного активизма»: 1) симплицизм Пьера Дюгема, 2) фальсификационизм Карла Поппера.

Дюгем полагал, что теория не может быть опровергнута, но под влиянием конвенционалистских уловок постепенно утрачивает простоту, а с началом «ремонтных работ» и появлением все новых «подпорок» ad hoc со временем все же рушится. Требование простоты теории заставляет строить новую. Выходит, что отказ от теории субъективен и зависит от эстетического вкуса.

Поппер хотел найти объективный критерий. От консервативных конвенционалистов его отличает то, что по соглашению выбираются не теории (универсальные высказывания), а факты (сингулярные высказывания о наблюдаемых в пространстве-времени событиях).

«Наивный» методологический фальсификационизм – это разно-

видность «революционного конвенционализма». Компетентные люди способны решить вопрос о приемлемости «предложения наблюдения» или «базисного предложения». Они сознают возможную ошибочность своего решения, риск, связанный с принятием этих эмпирических данных. Они понимают, что экспериментальная техника и результат эксперимента связаны с теориями, которые могут быть ошибочными. Однако в данном контексте эти теории, необходимые для самого получения экспериментального результата, рассматриваются как непроблематичное исходное знание (наблюдательные теории), которое принимается (условно, на риск) как бесспорное на время проверки другой теории. Мы принимаем решение

267

считать некоторую теорию «наблюдательной» для того, чтобы некоторые чувственные впечатления считать наблюдениями каких-то объектов (событий в природе). Поэтому здесь принимается два конвенциональных решения – сначала теория принимается как наблюдательная, а затем и само произведенное наблюдение принимается как истинное. Ведь всегда возможна ошибка. Поэтому наблюдения повторяются. Сколько раз? Это тоже – дело соглашения, сколько раз достаточно. Конвенция имеет институциональный, коллективный характер: что именно «установлено опытом», решает авторитетное сообщество экспериментаторов. Установленный таким образом «эмпирический базис» науки, как мы говорили, – всего лишь «сваи, забитые в болото». Поэтому если теория фальсифицирована таким базисом, то она считается фальсифицированной, но не ложной. Методологический фальсификационист более осторожен, чем «догматический». Наблюдательная теория может быть ложной. И, тем не менее, фальсифици-

рованную теорию нужно элиминировать, даже с риском потерять ис-

тинную теорию! Иначе вообще нет никакого критерия отбора и отказа от теорий. Опровержение, строго говоря, невозможно, но отбрасывание необходимо!

Итак, в отличие от догматического фальсификационизма, методологический, сохраняя фальсифицируемость, отказывается от «опровержения» и заменяет эмпирический базис (без кавычек) – «эмпирическим базисом» (в кавычках, с элементом иронии, без догматизма). Однако методологический фальсификационизм оказывается в очень трудном положении при проведении границы между «проблематичным» и «непроблематичным» знанием.

Методологическому фальсификационизму удается совместить критицизм с фаллибилизмом (который сокрушил догматический фальсификационизм). Полный фаллибилизм – это последовательный скептицизм, отрицающий все интеллектуальные стандарты, знание и прогресс. Ничто не может быть установлено, ничто не должно быть отвергнуто и опроверг-

нуто, между разными взглядами нет никакой связи. Это – познавательный хаос. Страх перед ним две тысячи лет питал джастификационизм. Многие думали, что выбор прост: джастификационизм или иррационализм. Но развитие науки показывает, что джастификационизм – иллюзия, форма эскапизма (бегства от мрачной действительности в иллюзорный идеальный мир). Методологический фальсификационизм смотрит научной и истори-

ческой реальности в лицо и принимает вызов фаллибилизма, отвергая ир-

рационализм. Он ведет что-то вроде рискованной игры с малыми шансами на победу.

Обе рассмотренные формы фальсификационизма, согласно Лакатосу, вступают в некоторый диссонанс с реальной историей науки. Во-первых, они полагают, что проверка – это «схватка» теории и эксперимента, одна-

268

ко на деле это столкновение по меньшей мере трех сторон – соперничающих теорий и эксперимента. Во-вторых, они полагают, что единственно важна фальсификация; однако на самом деле и подтверждение играет в науке не менее важную роль.

Утонченный фальсификационизм самого Лакатоса заключается в утверждении: теория приемлема лишь в том случае, если она имеет доба-

вочное подкрепленное эмпирическое содержание по сравнению со своей предшественницей или соперницей. Утонченный фальсификационист признает теорию Т фальсифицированной, если и только если предложена другая теория Т' со следующими характеристиками: 1) Т' имеет добавочное эмпирическое содержание по сравнению с Т, то есть она предсказывает новые факты, невероятные с точки зрения Т или даже запрещаемые ею; 2) Т' объясняет предыдущий успех Т, то есть все неопровергнутое содержание Т (в пределах ошибки наблюдения) присутствует в Т'; 3) какая-то часть добавочного содержания Т' подкреплена75. Это означает, что при оценке теории важно учитывать то изменение, которое она вносит в теоре-

тическое знание. Поэтому оценке подлежит не отдельная теория, а ряд

(последовательность) теорий. Последовательность теорий является теоретически прогрессивной (теоретически прогрессивный сдвиг проблем), если каждая последующая предсказывает новые, неожиданные или даже невероятные с точки зрения предшествующей теории факты. Она же является и эмпирически прогрессивной, если некоторые из них действительно открыты (теория получила подкрепление). Сдвиг проблем просто прогрессивен, если имеется и то, и другое. В противном случае сдвиг проблем – регрессивный. Теория фальсифицирована только если она замещена другой в результате прогрессивного сдвига. Научной следует считать не теорию, но лишь последовательность (ряд) теорий. Считать научной отдельную теорию, согласно Лакатосу, – это «решительная ошибка»! Суть научности – не в «согласии с фактами», а в производстве новых фактов. Факт объяснен научно, если вместе с ним объяснен также новый факт.

Получается, что фальсификация теории невозможна без появления лучшей теории, одними лишь фактами. Таким образом, негативизм теории Поппера исчезает, критика становится конструктивной. «Решающий эксперимент» против прежней теории становится (признается) таковым только задним числом, в свете новой теории, после достигнутого погресса. Фальсификация не предшествует созданию новой теории. Фальсифицирующий пример – не столько отрицающий прежнюю теорию, сколько подтверждающий новую теорию. Поэтому пролиферация теорий (умножение их числа) важна для утонченного фальсификационизма. Он заимствует идеи и у эмпиризма, и у кантианства, и у конвенционализма. Он не

75 [47; С. 50]

269

отбрасывает метафизику, поскольку метафизические идеи могут участво-

вать в прогрессивном сдвиге проблем. Он позволяет также уменьшить

конвенциональный элемент.

Поясняя свой тезис о необходимости участия в процессе фальсификации нескольких теорий, Лакатос указывает на следующий факт. Теоретик может подать апелляцию против результата фальсифицирующего эксперимента, и тогда на «суде» подвергается допросу не столько сам экспериментальный результат, сколько интерпретативная теория, на основании которой он был устанавлен. Изменение «наблюдательной теории» может полностью обессмыслить самые точные и аккуратные предшествующие измерения! Иначе говоря, проверка одной теории всегда есть применение другой теории. Догматический фальсификационизм, видящий лишь одну теорию (монотеоретическая модель), этого не видит. Является ли некоторое утверждение «теорией» или «фактом» – это в случае проверки дело методологического решения. Проблема не в отношении между теорией и фактом, а в отношении двух теорий друг к другу – объяснительной и ин-

терпретативной. Вторая порождает факты, первая – объясняет их. Вто-

рая может быть столь же высокого уровня, что и первая. Проблема в том, какую теорию считать объяснительной, какую – интерпретативной. Иногда вполне уместен принцип: если факты противоречат теории, тем хуже для

«фактов». Теоретик может заменить интерпретативную теорию – и опровержение станет подтверждением! Например, Ньютон предложил первому королевскому астроному Флэмстиду скорректировать результаты своих наблюдений за движением Луны, учтя более точную теорию рефракции в земной атмосфере, и они перестали противоречить теории Ньютона. Следовательно, дело обстоит не так, что мы придумываем теорию,

априрода через факт говорит «нет». Мы выдумываем несколько теорий,

априрода через эксперимент говорит: «они несовместимы». Поэтому более глубокий вопрос – какую из несовместимых теорий элиминировать? Ответ Лакатоса прост: делайте что хотите, лишь бы получить прогрессивный сдвиг проблем.

Наиболее значительные последовательности теорий в истории науки характеризуются непрерывностью, связностью, цельностью. Эти непрерывность и целостность создаются исследовательской программой, начало которой может быть положено самыми абстрактными (философски-

ми, метафизическими) утверждениями. Программа состоит из методоло-

гических правил. Отрицательная эвристика – это правила, указывающие,

каких путей в решении проблем надо избегать. Положительная эвристика – это правила, указывающие, какие пути выбирать и как по ним идти. Методологические правила могут формулироваться и как «метафизические принципы» (не имеющие потенциальных фальсификаторов).

270

У всех исследовательских программ есть твердое ядро. Оно a priori исключается из сферы действия modus tollens: никакой отрицательный результат не рассматривается как опровергающий твердое ядро. Поэтому вокруг ядра создается защитный пояс, который и принимает на себя «залпы» modus tollens. Он подвергается проверкам и постоянно модифицируется. Если модификации приводят к прогрессивному сдвигу, программа успешна. Классический пример успешной программы – теория тяготения Ньютона. Ньютонианцы превратили целый океан аномалий (контрпримеров) в подкрепляющие примеры, в новую победу программы. Отрицательная эвристика запрещала применять modus tollens к ньютоновским законам движения и закону тяготения. Это было чисто методологическое решение. Рациональный конвенционализм в данном случае заключается в правиле: не переносить опровержение на твердое ядро, пока подкрепленное эмпирическое содержание защитного пояса увеличивается. Но если программа не позволяет более предсказывать новые факты, нужно отказаться и от твердого ядра.

Аномалии никогда не исчезают полностью. Положительная эвристика – это «политика» развития защитного пояса. Конструирование моделей реальности на основе твердого ядра. На контрпримеры она просто не обращает внимания. Развивает идею, постепенно усложняя модель. Пример – разработка ньютоновской модели солнечной системы. «Ньютон вначале разработал свою программу для планетарной системы с фиксированным точечным центром – Солнцем и единственной точечной планетой. Именно в этой модели был выведен закон обратного квадрата для эллипса Кеплера. Но такая модель запрещалась третьим законом динамики, а потому должна была уступить место другой модели, в которой и Солнце, и планеты вращаются вокруг общего центра притяжения. Такое изменение мотивировалось вовсе не наблюдениями, […] а теоретическим затруднением в развитии программы. Затем им была разработана программа для большего числа планет так, как если бы существовали только гелиоцентрические и не было бы никаких межпланетных сил притяжения. Затем он разработал модель, в которой Солнце и планеты были уже не точечными массами, а массивными сферами. […] Решив эту «головоломку», он приступил к работе над моделью с вращающимися сферами и их колебаниями. Затем в модель были введены межпланетные силы и начата работа над решением задач с возмущениями орбит»76. Лишь когда теоретическая модель стала достаточно сложной, он обратил внимание на факты, и отклонения от них заставили его далее усложнять модель (деформированные планеты и т. д.). Опровержения играли во всем этом процессе незначительную роль. Развивая программу, Ньютон прекрасно понимал, что первая, «наив-

76 [47; С. 81]

271

ная» модель «ложна», как и вторая, и третья, и четвертая. Их расхождение с опытом легко предвидеть. Положительная эвристика и есть стратегия этого «априорного» предвидения. Положительную эвристику стимулируют не опровержения, а верификации. Лишь немногие эксперименты имеют действительно важное значение для развития программы. Теория в положительной эвристике постоянно сама себя корректирует. Нужны годы творческой работы, чтобы получить первые новые факты и еще больше времени, чтобы эксперимент стал действительно интересным, т. е. мог дать такое опровержение, которое не может предвидеть сама теория.

Методология исследовательских программ объясняет относительную автономию теоретической науки. Проблемы разрабатываются в зависимости от положительной эвристики и творческой силы ума. Аномалии регистрируются, но о них стараются забыть, в надежде, что дальнейшее развитие моделей превратит их в подкрепления. Повышенная чувствительность к «фальсификациям» характерна лишь для регрессивной фазы исследовательской программы. Новые теории иногда подобны растениям, посаженным в самую неблагоприятную почву, но постепенно подчиняющим ее себе и полностью преобразующим. Программа может плодотворно развиваться не только вопреки аномалиям, но и вопреки противоречиям в теории! Однако непротиворечивость – важнейший принцип науки, поэтому противоречие терпят как временное. Оно – всегда проблема, которая должна быть решена, поскольку отказываясь от непротиворечивости, наука отказалась бы и от истины. Лакатос не отказался от нее, в отличие от Куна и Фейерабенда. «Анархическая» эпистемология рассматривает «анархию в основаниях» как добродетель науки.

Элиминация программы происходит не в результате ее противоречивости или эмпирической фальсификации, и даже не в результате ее регресса, а в результате вытеснения лучшей программой, демонстрирующей большую эвристическую силу. Но и эта борьба между различными программами достаточно сложна. Любая программа знает немало поражений, после которых она продолжала успешно развиваться. Даже в «точке насыщения» она может долго сопротивляться. И ее нужно оберегать от критики даже сильной и успешной соперницы, если есть надежда на погрессивный сдвиг. Нужна, так сказать, методологическая толерантность. Программу, которую поддерживают талантливые ученые с хорошим творческим воображением, победить чрезвычайно трудно.

Однако методологический либерализм должен иметь границы, иначе мы придем к анархизму и скептицизму, для которых «все годится» и «все проходит». Если борьба длительное время оказывается безуспешной и программа регрессирует, некоторые эксперименты наконец объявляются решающими задним числом, иногда – десятилетия спустя. Аномалия движения перигелия Меркурия, например, была известна за десятки лет

272