S 2. Творчество.

Вскоре по оставлении земской службы П.А. Дементьев опубликовал в "Вестнике Европы" за сентябрь-октябрь 1880 года автобиографические деревенские очерки "Издалека и вблизи" под псевдонимом П.А. Тверской⁷⁶⁵. Повествование в них велось от первого лица, обозначенного инициалами П.А. (иногда Т.), земского деятеля, местного помещика, занимавшегося своим хозяйством. В названии звучало отношение автора к тому, о чем он писал – уже "издалека"– он ушел из земства, но в то же время еще "вблизи"– ушел совсем недавно, хотя на первом месте стояло именно слово "издалека", что можно считать символичным. Ведь если он еще не собирался тогда покинуть Россию (это решение, как мы видели, было вызвано соединением объективных и субъективных причин), то с земской деятельностью распрощался определенно. А перед самым отъездом Дементьева в Америку, в "Вестнике Европы" за март-апрель 1881 года вышла повесть П. Тверского с "говорящим" названием "Не к полю ягоды. Две недели в медвежьем углу"⁷⁶⁶, где он подвел итоги своей жизни и общественной деятельности в России.

В этих художественных произведениях отразилось разочарование Дементьева в земской работе вообще (он служил не только в Весьегонском уезде, но также уездным и губернским гласным в одной из смежных с Тверской губерний, в двух уездах которой он имел землю⁷⁶⁷), сконцентрировались все мысли и настроения, приведшие его к крутому перелому жизни. Но в то же время они представляют интерес для характеристики не только личности Дементьева, но и состояния земства вообще и тверского в частности, поскольку поднимают взаимосвязанные вопросы смысла существования земских учреждений, восприятия их народом, ухода из земства, красной нитью проходящие через большинство освещаемых нами аспектов просветительской деятельности тверского земства и решаемые Дементьевым принципиально иначе, чем всеми представленными выше земцами.

К тому же нарисованные им довольно неприглядные картины земской жизни не приветствовались в общественном мнении и "передовой" печати времени начала деятельности земских учреждений. Эта печать, на взгляд Дементьева, страдала "деспотизмом мысли" по отношению к корреспонденциям из деревни, урезывавшимся, подкрашивавшимся и исправлявшимся "до неузнаваемости", когда "о недостатках, ошибках, прорехах умышленно молчали, а всякий мало-мальски благоприятный симптом раздували в десять раз"⁷⁶⁸. Такую тактику Дементьев считал обманом, хотя бы и продиктованным "неправильным пониманием чувства долга и возвышенными теоретическими стремлениями". "Правда <...> продолжала оставаться в загоне даже в несомненно честных и искренне желавших добра своей родине изданиях", – отмечал он, убежденный в огромном вреде, наносимом любому делу партийным, заведомо односторонним или неверным к нему отношением. "Прежде всего следует писать одну правду – и всю правду", – призывал он⁷⁶⁹.

Свою правду он и выразил в рассматриваемых нами произведениях.

Отношение к органам земского самоуправления разных слоев общества.

Итак, главный герой его повести, молодой человек по фамилии Ларин, за участие в одной из "студенческих историй" 60-х годов был выслан в свою деревню (где он не только не занимался хозяйством, но "с отвращением" относился к окружавшей его чуждой крестьянской среде⁷⁷⁰). Затем по окончании университета он уехал за границу изучать "общественный быт и учреждения у разных народов"⁷⁷¹, долго находился в Америке, социальное и экономическое положение которой стало его идеалом (здесь сказалось увлечение Америкой самого Дементьева, о чем мы уже упоминали). Таким образом, Ларин застал лишь упование при введении реформ, пришедшееся на время его студенчества, а конкретная работа по организации новых общественных учреждений, первые результаты их деятельности и начавшееся разочарование в них в обществе известны ему лишь из газет, преимущественно иностранных, и из переписки с несколькими гимназическими и университетскими товарищами. Письмо одного из них, Кирсанова, служившего председателем уездной земской управы "в одной из ближайших к Петербургу губерний средней полосы"⁷⁷² (здесь можно увидеть совпадение с расположением Тверской губернии), заставляет Ларина вернуться в Россию. В этом письме, дышавшем "крайним пессимизмом и раздражением против всего окружающего"⁷⁷³, уже возникла тема ухода из земства.

По пути в имение Кирсанова, расположенное по соседству с его собственным, запущенным имением, Ларин, не желавший "для себя лучшей деятельности, как деятельность общественная" и стремившийся послужить "делу земскому", на которое он смотрел "с точки зрения европейского конституционализма"⁷⁷⁴, впервые столкнулся с реальной жизнью крестьян и купцов, бывших его попутчиками. Из их рассказов представала не только нищенская жизнь деревни, но и полнейшее непонимание ими новых учреждений: "Очень уж много нонче этих новых названий пошло. Не сообразишь. И у нас в городе присутствиев да управ конца краю нет. Дело какое случится, не знаешь, куды и идтить. Черт ногу сломит"⁷⁷⁵, – если так воспринимал горожанин-купец городское самоуправление, то чего же оставалось ждать от еще более "темных" крестьян по отношению к самоуправлению земскому? На взглядах Дементьева по этому вопросу мы остановимся ниже, а здесь отметим, что он затронул проблему неосведомленности широких кругов общества о земских учреждениях, актуальную не только для описанного времени (спустя пятнадцать лет после их введения), но и спустя почти пятьдесят лет, что мы видели, говоря о приуроченных к юбилею земской реформы просветительских мероприятиях земства, направленных на популяризацию его деятельности⁷⁷⁶. "Мудрено ли, что мужик, не знающий грамоте и живущий в своем заколдованном мире, знает немногим меньше кандидата университета?"⁷⁷⁷, – вопрошал Дементьев.

Однако почти одинаково далекими от местного самоуправления оказались не только деревня и столица, напрямую не включенные в его систему, но и важнейшее ее звено, уездный город. "После-завтра выборы гласных, самый важный факт в жизни общества в течение целого трехлетия, а никому до них и дела никакого нет <...> Десятка два или три праздных бар, большинство которых знает только свои личные расчеты, составляют собою все самоуправление уезда", – поражался Ларин общественному индифферентизму, свидетельствующему об отсутствии почвы для "живого дела"⁷⁷⁸. Он сравнивал эту картину с происходившим "во время выборов в Европе, не говоря уж об Америке"⁷⁷⁹. Земцы же, товарищи Кирсанова, радовались возбуждению хотя бы личных интересов, все равно считая подобные собрания "школой для будущего"⁷⁸⁰.

Позже, в "Воспоминаниях...", Дементьев высказывался созвучно этой умеренной точке зрения, а не максималистскому взгляду главного героя его повести. Исходя из опыта своей службы он подчеркивал такие позитивные моменты, как почти безусловное искоренение взяточничества "в уездных учреждениях, в мировых судах, в земстве"⁷⁸¹. Он оценивал это как огромный успех "общественного самосознания", несмотря на медленное воздействие на население реформ 60-х годов, глубокое невежество громадного большинства и силу растлевающих традиций⁷⁸². Об отсутствии в работе органов земского самоуправления "искусственного характера дворянства", сословных предрассудков и корыстных видов Дементьев писал в обращении "К русскому царю", оппубликованном во втором номере "Современника"⁷⁸³.

То же противопоставление земского самоуправления прежнему дворянскому он проводил в "Воспоминаниях…", указывая на положительное значение работы губернского земского собрания. В большинстве своем оно состояло из "серьезных и интеллигентных людей, <...> хороших, деловых работников, видевших в нем не случай приятно провести время", как это зачастую бывало в прежних дворянских собраниях, а "исполнение важных и существенных обязанностей"⁷⁸⁴. Здесь Дементьев имел в виду, главным образом, тверское губернское земство.

Его особенности проглядывали и в описании земских горестей и неудач Кирсанова, взбешенного "бесцеремонным вмешательством разного начальства, с одной стороны, и трусостью и ограниченностью большинства собрания, с другой"⁷⁸⁵. Здесь отражено реальное положение дел во многих земствах того времени, где стремившееся хоть что-то сделать для общей пользы либеральное меньшинство оказывалось между ограничениями сверху и противодействием консервативного большинства. Это отмечал в своих воспоминаниях Ф.И. Родичев, говоря об "очень трудном" положении Бакуниных в первых земских собраниях Тверской губернии (до появления в 1874 году "новых людей"): "Люди, руководившие дворянским собранием в конце 50-х годов и в 61 году окончательно отошли, частью изменились <…> Молодежь 60-х еще не появлялась. Большинство земских собраний было если не крепостнически-реакционное, то очень дворянски-консервативно настроено, боялось новшеств, боялось расходов, боялось неблагонадежных людей. Бакуниным приходилось отстаивать с великими усилиями общественную точку зрения в земских делах, бороться за то, чтобы земская деятельность не была средством для "устройства мест" своим людям"⁷⁸⁶. О преобладающей роли в жизни земства "проклятого денежного вопроса" – земского жалования, как средства "заткнуть дыру в доходах от имения", писал и консервативно настроенный гласный по Старицкому уезду К. Головин⁷⁸⁷. Почти на то же самое жаловался Ларину Кирсанов, страдавший от отсутствия "разумного общества": "Возиться приходится со всякой публикой, ничем не брезговать <…> Нас всего несколько человек, которые порядочно к делу относятся <…> Да разве у нас могут быть какие–нибудь программы? <…> До этих плодов западно – европейского просвещения мы вряд ли скоро дойдем <…> Громадному большинству совершенно дела нет, как идут земские дела, <…> есть школы или нет, и каковы эти школы?"⁷⁸⁸.

Деятельность инспекции народных училищ. Примечательно выделение из "земских дел" именно школ, отражавшее придававшееся им Дементьевым значение. "Бывалые земцы", опровергая мнение Ларина о наличии у них "полной возможности" для необходимого "поднятия умственного уровня массы", указывали на отсутствие у земских органов, только взымавших налоги и плативших деньги, какого-либо авторитета в организации народной школы. Главные стороны этого процесса, а именно "выбор учителей и наблюдение за учебной частью", находились "всецело в руках местного инспектора", безапелляционно решавшего "своей властью все вопросы <...> обыкновенно диаметрально противоположно желаниям и стремлениям земцев", – замечал Дементьев.⁷⁸⁹ Позже, в письме "К русским либералам" он называл учреждение инспекции народных училищ среди отрицательных сторон политики Александра 11⁷⁹⁰.

Негативные черты этого института наглядно показаны в "Деревенских очерках". В приведенной там беседе земских деятелей с инспектором народных училищ последний весьма положительно отозвался о волостном старшине Соколове, безвозмездно пожертвовавшем под сельское училище "прекрасное, обширное помещение"⁷⁹¹. Земцы пытались разъяснить, что эта "безвозмездность" основывалась на том, что местный священник, учитель народной школы, даром обучал детей Соколова в свободные от школьных занятий часы, а также помогал ему проделывать различные махинации со сбором денег на учебные принадлежности. Указывали земцы и на формальный, показной характер преподавания священника. Они приводили жалобы крестьян на то, что он "частенько манкирует, <…> ребята ходят в школу целую зиму, а и азов не выучат"⁷⁹², но при посещении начальства спрашивал только тех, с кем занимался отдельно, либо учившихся ранее в других учебных заведениях. Инспектор назвал все это "посторонними обстоятельствами" и собирался "доносить <…> начальству" о толковом и добросовестном преподавании⁷⁹³. Местный земец Пущин выразил уверенность, что в ближайшем будущем священника "переведут на высший оклад, мерзавцу Соколову пришлют благодарность сверху"⁷⁹⁴.

Представители крестьянства в земском собрании. Отсюда Пущин видел один выход, вернее, полнейшую безвыходность: "Самое лучшее – плюнуть на все и ни во что не вмешиваться"⁷⁹⁵, то есть здесь возникла тема бессмысленности каких-либо действий земства по народному просвещению, в связи с чем в "Деревенских очерках" появился портрет представителя нового сословия "кулаков-мироедов". Ведь именно "позорное стремление сделать образование недоступным для масс" способствовало "усилению и развитию нарождающейся из подонков общества аристократизации кредитного билета"⁷⁹⁶. Так говорил Кирсанов о преобладавшем тогда по его мнению типе "людей будущего", в руках которых "лет через десять, много двадцать, очутится центр тяжести местных дел"⁷⁹⁷.

Нарисованный в "Воспоминаниях…" портрет "идеального члена управы" из крестьян, своего советника Николая Ивановича, названного им "мужицким земским "оком"", добросовестного практика-хозяйственника, делового и симпатичного, по всем отвлеченным вопросам стоявшего на общем уровне мужика, рассуждавшего с его точки зрения и не признававшего "какой–либо философии", но усердно исполнявшего то, что "он вполне понял", Дементьев считал редким исключением в описанной им земской жизни⁷⁹⁸. Больше Дементьев не знал "ни одного крестьянина", способного тогда "занимать эти места по своему общему развитию, отношению к лицам и вещам"⁷⁹⁹, даже независимо от цензовых ограничений. Большинство гласных от крестьян, кулаков, старшин и писарей, составлявших "третье сословие", очень интересовалось "земскими делами и выборами"⁸⁰⁰ только исходя из личной выгоды. Поскольку "обетованная земля" в виде земской управы, членство в которой, во-первых, делало их как бы ровней с "господами", а, во-вторых, давало возможность "при случае, запустить лапу и в другие волости уезда", могла быть достигнута немногими, они старались извлечь как можно больше пользы из своего положения – получить земскую стипендию для сына или земский подряд для себя, или, в большинстве случаев, "выслужиться своей преданностью перед разным начальством"⁸⁰¹.

Пущин предрекал установление в ближайшем будущем безраздельного господства этой "новой породы" при полной беспомощности местной интеллигенции. "С одной стороны, опускается кулак-барин, с другой, – поднимается кулак-мужик, <…> и близко то время, когда эта квинт-эссенция мерзости и нахальства вытеснит все порядочное и запустит всюду свою лапу!", – вторил ему Кирсанов, партии которого уже приходилось считаться с "бестолковым, грязным большинством", отлично ладившим "и с урядниками, и с инспекцией"⁸⁰², видевшими в кулаках опору для достижения своих корыстных целей. "Наши земцы, – полагал Дементьев, – совершенно основательно приписывали непомерно быстрое развитие кулачества покровительству и помощи уездных полицейских чинов, единственного действительного "начальства"" в деревне, в борьбе с которым оказывались "вполне бессильны даже высшие представители дворянского и земского самоуправления"⁸⁰³.

Дементьев опасался распространения во всем "человеческом роде <...> хищнических инстинктов <...> людей будущего", шедших "по стопам французской буржуазии" новейшего времени⁸⁰⁴. Эти инстинкты могла сдерживать "только горячая любовь ко всему великому и прекрасному, <...> что оставили нам в наследство лучшие люди всех времен"⁸⁰⁵, – говорил его герой Ларин, с точки зрения носителя традиций дворянской культуры отвергавший энергичное наступление капитала.

Состояние земского собрания. А с точки зрения земского деятеля "только твердая дисциплина нашей партии и ее единодушие", не давало до сих пор "нашим противникам захватить в свои руки бразды правления и насаждать всюду своих кандидатов"⁸⁰⁶, – уверял Кирсанов. Он объяснял это тем, что противники, обладая бесспорным численным превосходством, не имели "общей идеи и находились между собой часто в неприязненных личных отношениях". Они могли "подраться на выборах из-за общественного пирога"⁸⁰⁷. Хорошую организацию "земской левой" Тверского губернского собрания также определял как причину того, что она "брала верх над правой, даже находясь в меньшинстве", К.Ф. Головин: "Она всегда была на месте, в сборе", а "левые" гласные, жившие "не в самой Твери и не в соседнем Торжке, приезжали всегда аккуратно. Правые, напротив, постоянно опаздывали, а то и не приезжали вовсе. Благодаря этому, при открытии собрания, искусственное левое большинство всегда выбирало <…> по образу своему и подобию <…> подходящую комиссию", готовившую все доклады, почти всегда принимавшиеся⁸⁰⁸.

Но у Дементьева описан случай объединения "правых", начавших суетиться задолго до ставших сюжетной кульминацией повести выборов гласных в уездное земское собрание на новое трехлетие, ожидая от них "великих и богатых милостей"⁸⁰⁹, вокруг местного крупного помещика графа Турма. Он искал в земстве лишь удовлетворения своих честолюбивых амбиций, но из формального стремления следовать либеральным велениям времени (заводить в своем имении фабрики, больницы, школу) вначале примкнул к партии Кирсанова. Уяснив вскоре "положение различных партий в уезде, их состав и относительную силу", он понял, что лидером мог бы стать лишь среди "фаланги толстых", в свою очередь почуявших в нем своего "поля ягоду", "вожака", при котором они смогли бы "пролезть, куда захотят"⁸¹⁰. Произошедшее вследствие объединения графа с "правыми" поражение на выборах своей партии Кирсанов трактовал шире, чем результат случайностей и допущенных неправильностей. Исходя из старой истины о том, что всякое общество достойно управляющего им правительства, он считал "избранный состав... несомненным выразителем желаний и стремлений большинства"⁸¹¹.

Так же полагал и Ларин, нашедший "внизу – полнейшее равнодушие масс; вверху – бессильные, неумелые попытки ничтожной горсти честных людей и нескрываемую, хищную алчность огромного большинства"⁸¹². Тем самым он подтверждал убеждение Кирсанова во внешнем, формальном характере земского самоуправления, осуществлявшегося несколькими людьми в уезде, где полтораста тысяч душ и пятьдесят человек гласных в земском собрании⁸¹³. Но это крайне ограниченное количество "порядочных" людей, как писал Дементьев в "Воспоминаниях…", страдали свойственным интеллигенции тяготением "к абстракту и к теоретическим препирательствам"⁸¹⁴, а также отсутствием "умения", которое, на взгляд героя его повести Кирсанова, неоткуда и взять⁸¹⁵.

Вопрос о соблюдении законности и "произволе" в деятельности земства. Последствием довольно естественного для начала любого, а тем более столь принципиально нового дела "неумения", прежде всего оказывались подчеркиваемые Дементьевым "произвол, усмотрение", становившиеся "решающим фактором"⁸¹⁶ во всех отраслях земского хозяйства. Иногда этот произвол, по его мнению, ни на чем не основывался, как, например, в деле оценки имуществ города и казны. На особенностях земского налогообложения в отношении городских слоев населения мы еще остановимся, что же касается казны, то, как отмечает современный исследователь земства А.А. Ярцев, местный управляющий казенной палатой обычно "не обладал достаточными силами, чтобы противостоять большинству земского собрания"⁸¹⁷. Чаще в основе произвола Дементьев видел явный фаворитизм, как в случае со своевременным получением жалования из пустующей земской кассы только мировыми судьями, их съездом и самой управой. Подобное положение дел, названное в "Воспоминаниях..." "капризом Ивана Ильича", – по имени прежнего председателя управы, известного своими произвольными действиями, поссорившими уезд с губернской управой, с казной и уделом, – являлось "обычным, широко распространенным"⁸¹⁸, и сам Дементьев оказался не в состоянии вести без "капризов" земские дела. Избегая особенно "чудных" капризов своего предшественника, таких как отправка губернского земского сбора не теми ценными бумагами, какие требовала казна, или "война с губернатором из–за приведения в исполнение прямого закона", он вынужден был прибегать к произволу "в оценке городского или казенного имущества, в раскладках налогов, в решении многих других, столь же важных и серьезных дел"⁸¹⁹. Его надежды на помощь в этом плане губернского собрания не осуществились, поскольку "губернское земство и все уездные" пребывали "в такой же темноте"⁸²⁰. Его поражало абсолютно спокойное отношение даже лучших, наиболее осведомленных, добросовестных и опытных людей к произволу.

Причину этого он искал в особенностях российской законодательной практики, быстро загромождавшей "всякое основание первоначального положения о разных учреждениях <...> разнообразными инструкциями высших государственных учреждений, <…> имевшими <…> силу новых узаконений"⁸²¹. Законы таким образом постепенно превращались для населения "во что-то неопределенное, доступное манипуляциям и произволу исполнителей", но недоступное "беззащитным и бесправным обывателям"⁸²². Они "должны были чаще всего беспрекословно подчиняться настроению и личным свойствам <…> разнообразного начальства"⁸²³. Законность, воспринимавшаяся Дементьевым, как "краеугольный камень всякой свободы", чем обусловлено значительное место, отводимое в его размышлениях вопросам права, "при Александре 11 мало помалу обратилась в произвол власть имущих", – утверждал он в обращении "К русским либералам"⁸²⁴. А в третьем письме "К русским недовольным" он продолжал свою мысль, подчеркивая, что со вступлением на престол Николая 11 "писать даже о желательности простого ограждения человеческой личности и сокращения очевидного произвола оказалось не только неуместным, но и опасным"⁸²⁵. Можно заметить, насколько эти его высказывания политического характера из публицистических статей перекликаются с рассуждениями из "Воспоминаний", что свидетельствует об искренности его убеждений.

"Основная цель законодательной регламентации жизни – развитие правосознания. Неопределенность же правоотношений широко раскрывает двери произволу – торжеству лица, фактически сильного, над фактически слабым"⁸²⁶, – писал известный тверской земец, один из лидеров земского движения В.Д. Кузьмин-Караваев, прямо подтверждая наблюдения Дементьева об одинаковой важности разъяснения и толкования существующих законов и издания новых⁸²⁷. Но в действительности уездные учреждения оказались абсолютно неосведомленными о происхождении большинства безусловно обязательных для них законодательных дополнений, зачастую противоречивших одно другому или общему духу законов. Эта, как выражался Дементьев, "несообразность" порождала "самый значительный процент уездного произвола", проникавшего во всю уездную земскую жизнь, главным рычагом которой являлось "прямое самодурство", сконцентрированное в словах "велено, приказано, предписано" и проходившее через всю структуру общества по вертикали⁸²⁸.

Здесь, на взгляд Дементьева, проявлялась "общая черта всех уездных учреждений того времени <…> – отсутствие самодеятельности", боязнь ответственности, в результате чего "все самостоятельное и независимое уходило или на самодурство, или на личные потребности <...>, а на общественную службу оставалось лишь тупое, пассивное исполнение да страх, что "влетит""⁸²⁹, порождавший и обширную канцелярскую переписку, и то самое обилие циркуляров и разъяснений на новые уставы и положения, мнение Дементьева о роли которых в укоренении произвола мы приводили выше. Традиция "безусловного подчинения и слепой исполнительности"⁸³⁰ по всей управленческой вертикали от министерства до уезда сохранялась вне зависимости от конкретных условий, достаточно благоприятных во время службы Дементьева, прешедшейся на губернаторство А.Н. Сомова. Эта традиция влекла за собой распространившийся, по убеждению Дементьева, и на земство индефферентизм к общественным делам. Бороться с ним он считал бесполезным из-за отсутствия "главного одухотворяющего начала всякой человеческой работы – самодеятельности"⁸³¹, произраставшей только из местных сил и источников.

Отметим, что в уже упоминавшемся выше письме "К русскому царю" Дементьев говорил, что "в течение 60-х и 70-х годов русский народ" во–многом благодаря земству имел "некоторую возможность обратиться к самодеятельности, к самостоятельной работе без противодействия чуждых ему опекунов"⁸³². Такое высказывание, возможно, отчасти было продиктовано публицистическим характером письма, где отразилась распространенная среди либералов в начале царствования Николая 11 надежда убедить его в необходимости продолжать реформы 60-х-70-х годов⁸³³. В опубликованных в 1903 году "Воспоминаниях" Дементьев более категоричен. На основании опыта своей работы двадцатилетней давности он поставил вопрос о том, "что именно нужно, чтобы такая самодеятельность зародилась и развивалась?"⁸³⁴, то есть отрицал ее существование даже в зачаточной форме. Кузьмин-Караваев в это же время (1903 год), рассматривая те же проблемы на, условно говоря, обще-правовом уровне, не давал определенного ответа, лишь расширяя постановку вопроса.

Он констатировал слабое развитие правосознания во всех "слоях русского общества" как результат отсутствия четкой границы "личной свободы и самодеятельности и для не крестьянских слоев населения <…> Свобода слова, вероисповедания, ассоциаций заключена в самые тесные рамки <…> не столько <…> закона, сколько <…> усмотрения органов административной власти"⁸³⁵, – писал Кузьмин-Караваев в 1903 году, перекликаясь с наблюдениями Дементьева о произволе, пронизывавшем все русское общество 1870-х годов. Позже, при Александре 111, "самое наглое царство произвола узаконено и введено в принцип", – утверждал Дементьев в письме к Николаю 11, приводя в пример деятельность тверского губернатора Ахлестышева, появление которого было бы невозможно, как считал Дементьев, "даже при Николае 1"⁸³⁶.

Проблема недостатка людей для замещения выборных мест. Другая важнейшая проблема земского самоуправления 1870-х годов, поднимавшаяся Дементьевым, это недостаток людей, "не одних специалистов вроде врачей, фельдшеров и учителей, а людей даже для замещения разных выборных мест"⁸³⁷, что он подтверждал на собственном примере: "уезду пришлось поставить в предводители дворянства и председатели земской управы юношу, только что достигшего совершеннолетия, новоприезжего, неопытного, не имевшего никакого понятия об общественных делах. Некого было больше выбрать"⁸³⁸. По истечении первого срока его земской службы уезд представлял все тот же "ограниченный материал", из-за чего новый состав гласных почти не отличался от старого, а на большинство мест приходилось призывать "варягов, чужих", снабжать их фиктивным имущественным цензом⁸³⁹. В то время, как люди, по убеждению Дементьева, составляли "главный фактор в благосостоянии страны", при отсутствии которого все "естественные богатства" превращались в "почти ничто"⁸⁴⁰.

Причиной такого дефицита людских ресурсов являлось, с его точки зрения, прежде всего отношение всех слоев населения к общественной деятельности. Купечества, как общественно активного сословия, не было, ибо несколько богатых, но поголовно невежественных купцов, "нисколько не интересовались земством"⁸⁴¹ и молодежь свою ограничивали только специальным торговым делом. "Духовенство держалось особняком, не выходило из своей узкой среды"⁸⁴². (Священника, члена училищного совета, с которым Дементьев общался по службе, он считал редким исключением – в уезде почти единственным). "Крестьянство от деятельности <…> отстранено происхождением, мировым съездом"⁸⁴³, и нередко практиковавшийся в отношении дворян условный подход к соблюдению цензовых ограничений здесь был невозможен. (Впрочем, позиция Дементьева по разным аспектам крестьянского вопроса заслуживает специального рассмотрения, что мы постараемся сделать ниже).

Состояние дворянства. Кроме того, "последующие узаконения" (имеется в виду прежде всего земская контрреформа) "самым существенным образом" ограничили круг пополнения личного персонала выборных служащих "постоянно и быстро уменьшающимся в числе дворянским сословием"⁸⁴⁴. А это сословие, представлявшее основу общественного самоуправления, находилось, "на каком-то переходном положении – всякий только об том и думает, куда бы и как бы выбраться", – говорил в повести Кирсанов⁸⁴⁵. Стремление большинства помещиков "вон из уезда и деревни", удерживавшее их "от какой-либо предприимчивости у себя дома", Дементьев называл в "Воспоминаниях..." одной из отличительных черт уездной жизни того времени. Причины этого он видел, с одной стороны, в особенностях сознания помещиков, не желавших "сжиться с мыслью, что им приходится работать там, где они привыкли только повелевать", с другой, в быстро надвигавшейся абсолютной нищете, заставлявшей уезжать из деревни ради получения детьми образования, дававшего возможность не только зарабатывать средства к существованию после разорения помещичьих хозяйств, но и оставаться "дворянином в кастовом смысле"⁸⁴⁶ после падения значения потомственного дворянства. Как он писал в первой статье "Современника", "мелкое и среднее свободное помещичье дворянство, неподготовленное к переменам", в большинстве случаев имело перед собой или "голодную смерть, или безусловный переход в правительственную бюрократию"⁸⁴⁷. В результате на долю деревни оставались "или обломки от прежнего времени, или недоросли из дворян", перешедшие "в разряд жизненых неудачников", непригодных "для какого-либо общественного дела"⁸⁴⁸.

Здесь звучало сложившееся у Дементьева еще к началу 1880-х годов и выраженное в повести убеждение в "тлетворном" влиянии на человека порождающей "общую апатию, безучастность ко всему" провинциальной жизни "в медвежьем углу", где "иной раз целый месяц живого человека не увидишь, слова сказать не с кем!"⁸⁴⁹ Как показатель усыпления, хлороформирования умственных способностей даже одаренных выше среднего, но слабых или бездарных личностей уездной жизнью, Дементьев приводил в "Воспоминаниях..." судьбы своих знакомых и сослуживцев. Это и его предшественник в должности председателя уездной управы – "нестарый, бравый и красивый кавказский офицер, неглупый и бойкий человек, к сожалению довольно мелочный и окончательно спившийся с кругу", и председатель земской управы (соседней губернии), тоже "нестарый и неглупый человек, подававший в молодости... серьезные надежды, но удивительно опустившийся, <...> благодаря картам и водке", и секретарь уездной управы (в другом уезде, где служил Дементьев), происходивший "из <...> быстро разорившейся <...> старой, родовой дворянской фамилии" и сохранивший барские привычки "своей ранней офицерской молодости" и полнейшую неспособность "заботиться о своем благосостоянии" из-за отсутствия "инициативы, силы воли", несмотря на обладание "недюженными способностями"⁸⁵⁰.

Именно такие личности, представлявшие "ходячее олицетворение русской беспомощности, <...> умственной и нравственной халатности", наиболее ярко выраженной в "гениально очерченной фигуре Обломова", по мнению Дементьева, "всего лучше характеризовали это странное, переходное время"⁸⁵¹, когда "старые формы и традиции стушевались, новым еще неоткуда выработаться"⁸⁵², – замечал в его повести Кирсанов. В связи с разложением дворянства и, соответсвенно, утратой традиций дворянского общества, провинция теряла рамки, как он выражался, общественную узду – "всякий живет сам по себе и как ему угодно <...> Все смешалось"⁸⁵³. Среди общего смешения терялись и представители бывшего привилегированного сословия, пытавшиеся не просто найти свое место в пореформенной России, а способствовать ее устройству на новых началах, и пошедшие "в народ" разночинцы: "Ошибка в нас самих. Мы-то неподходящие, негодные люди", – констатировал в "Деревенских очерках" земский врач⁸⁵⁴. Он совершенно определенно утверждал, что земские деятели в деревне – люди "далекого будущего"⁸⁵⁵, иначе говоря, "не к полю ягоды". Ларин объяснял концентрацию таких "переходных" людей, неизбежных в истории "всех человеческих обществ"⁸⁵⁶, переломным характером эпохи. "К какой категории – нормальных или ненормальных себя причисляешь? И ты человек ли прошлого или будущего, ошибкой попавший в Х1Х столетие?", – спрашивал относивший разрешение этого вопроса на будущее Кирсанов Ларина⁸⁵⁷. Спустя десятилетия Дементьев сравнивал произошедший тогда слишком резкий, неподготовленный, хотя и поверхностный, "внезапный переход от Николаевской эпохи, крымского погрома и летаргии к 60-м годам" с "петровщиной"⁸⁵⁸. Он исходил из влияния социального переворота на его поколение, прежде всего на молодежь, выбитую из колеи, охваченную "всецело новыми, неиспытанными, заманчивыми, но неопределенными, стремлениями", вызванными полным разрушением старого общественного строя и отсутствием "умения, <...> достаточной устойчивости" и "знания среды <...> для создания нового"⁸⁵⁹. Так Дементьев писал в "Воспоминаниях…", ставя вопрос о цене реформ: "в течение второй половины Х1Х века на долю русской интеллигенции выпало больше исковерканных, изломанных жизней, больше страданий и тяжелого, безысходного горя, чем на долю интеллигенции какой-либо другой страны, а она так немногочисленна, так нужна своей родине"⁸⁶⁰.

Проблема ухода людей из земства. Кроме этого, как он признавал, неразрешимого общего вопроса, лежавшего, по-видимому, главным образом, в плоскости морально–этической, Дементьев поднимал одну из главных проблем земского самоуправления того времени, а именно, уход людей под влиянием неблагоприятных обстоятельств. В повести он очерчивал замкнутый круг – отсутствие фундамента и благоприятной атмосферы приводило "лучших из немногих"⁸⁶¹ работавших в земстве к "бегству", что, в свою очередь, еще более усугубляло вызывавшие его условия.

Сам он, в начале своей земской и предводительской службы находясь под влиянием идей о "долге" и "обязанности" интеллигента относительно масс, и будучи юношески требователен ко всему окружающему, сурово осуждал этот "абсентизм" и пытался ему препятстсвовать. Теперь, тридцать лет спустя, "потолкавшись по белу свету", он называл в "Воспоминаниях…" подобную "нетерпимость и уверенность в собственной непогрешимости", пропитавшую "до мозга костей" лучших земских людей того времени, результатом "низкого уровня культурности и непонимания наиболее успешных и наиболее разумных путей к правильному устройству взаимных человеческих отношений"⁸⁶².

Здесь весьма показателен его разговор с К.Д. Кавелиным, состоявшийся в Петербурге летом предшествующего выходу Дементьева в отставку года. Кавелин, охарактеризованный Дементьевым, как "очень крупная личность <...>, один из сильнейших идеалистов, живших почти исключительно абстрактом", игнорировал перечисленные Дементьевым "смягчающие вину обстоятельства и факты, факты, факты", объясняя "бегство" из деревни земских людей русской невыдержанностью, неустойчивостью и халатностью "в отношении к себе и к своим обязанностям"⁸⁶³. Вероятно, желая продемонстрировать, насколько далек петербургский теоретик Кавелин от реальной жизни в "уездной дыре", Дементьев привел его заведомо невыполнимый прежде всего из-за размера жалованья совет давать земцам отпуска, чтобы они приехали в столицу "освежиться, проветриться", возобновить старые связи, послушать оперы, посмотреть хорошие картины, "а там опять за работу, туда, туда, в деревню"⁸⁶⁴.

Ведь ко времени этого разговора Дементьев под влиянием многочисленных примеров "бегства" из деревни, в том числе и наиболее стойких и добросовестных "варягов" уезда⁸⁶⁵, пришел к осознанию того, что жизнь и его самого, и большинства интеллигенции в деревне носила с начала до конца фальшивый, искусственный характер, а значит, не могла продолжаться долго. "Коллапс воздушных замков и бегство было неизбежно – для одних, послабее духом, раньше, – для других, посильнее, позже"⁸⁶⁶, – писал он в "Воспоминаниях...", уже, конечно, ориентируясь на давно им сделанный выбор.

Но и тогда, перед самым осуществлением выбора, Дементьев вкладывал в уста героев своих произведений весьма созвучные выше цитированным слова. Так, в очерках Пущин соглашался с определением всей своей жизни и деятельности в деревне, "в родительском наследии", как колоссальной, чудовищной лжи"⁸⁶⁷. А единственным, условно говоря, позитивным заключением повести являлось утверждение Ларина о том, что в великом и обширном Божем мире "для честной, хорошей деятельности везде будет место и дело"⁸⁶⁸.

Но, несмотря на такую убежденность, тема "бегства" из деревни и поиска его причин оставалась весьма болезненной и актуальной для Деменьева на многие годы, несмотря на резкие перемены в его собственной жизни.

Поскольку "сроки пребывания <...> новых людей" в деревне все больше сокращались, условия ухудшались, и запас привозимых с собой добрых намерений иссякал все быстрее, – делал он вывод в разговоре с Кавелиным, имея в виду, вероятно, прежде всего земских служащих⁸⁶⁹. (Кстати, и он, и его оппонент не проводили резкого разграничения между ними и гласными, прибегнув к обобщению – "земские люди", – и лишь упоминание жалования – 100 рублей в месяц, характерного, главным образом, для находившихся в самом плачевном положении учителей, позволяет высказать подобное предположение). Развивая мысль об условиях жизни и работы земцев, он подчеркивал недостаточную производительность их тяжелого и крайне мало оплачиваемого труда.

В связи с этим он описывал весьма показательный эпизод, произошедший на одном из заседаний тверского губернского земского собрания, где совершенно неожиданно "сильное волнение и длительные, оживленные прения" вызвал вопрос об увеличении содержания председателя и членов губернской управы, давно недовольных его размерами (председатель получал 2400 рублей, члены – по 1800 рублей в год), значительно более низкими, чем во всех соседних губерниях⁸⁷⁰. Ко времени написания "Воспоминаний..." необходимость увеличения земского жалования с учетом дороговизны вынужденой жизни в губернском городе казалась Дементьеву "аксиомой", а тогда и он, и "вся левая" губернского собрания, составлявшая его "значительное большинство"⁸⁷¹, прямо связывали чувство долга, осознание земцами необходимости самопожертвования с передовой ориентацией губерского земства. В результате такого идеализма "вопрос об увеличении содержания провалился с треском и шумом, при ликовании всех лучших людей собрания", и, хотя председатель управы (князь Мещерский), вопреки ожиданиям, остался на службе, но "двое из наиболее полезных членов ушли"⁸⁷². Дементьев называл такую экономию ложной и непроизводительной, строившейся "на недоразумении, на неправильном понимании долга"⁸⁷³ и на фальшивых убеждениях. "Всякое общественное дело должно быть основано на деловых, неуклонных базисах, а не на сантименте и настроении, – они слишком скоропреходяще и ненадежны"⁸⁷⁴, – утверждал он в "Воспоминаниях...", с высоты своего американского опыта борьбы за существование в капиталистическом мире обращая внимание на прагматический аспект проблемы, а в рассматриваемых нами его российских, предотъездных произведениях на первый план выходили другие, идейные причины того же "бегства".

Уезжали не только едва приехавший и лишь оглядевший уездную жизнь с точки зрения виденного им в Европе и Америке Ларин, но и вкусивший реальной земской работы Кирсанов. Его уход оправдывался крайне неблагоприятными условиями, сложившимися для живого и энергичного человека, искавшего в земстве восполнения недостатка "жизни общественной, но, <...> повозившись с этой работой лет шесть" и встречаясь "только с подвохами да каверзами", потерявшего "веру во все"⁸⁷⁵.

Положение земских служащих. Символично, что данное оправдание Дементьев вкладывал в уста местной народной учительницы, очевидно, также потенциально готовой к подобному шагу. Его собирались сделать и герои "Деревенских очерков". Прежде всего это "умный, энергичный" земский врач Мордвинов, находившийся в уезде в относительно "прекрасном положении, <...> благодаря его личным качествам и блестящей репутации в Петербурге"⁸⁷⁶. Судя по "Воспоминаниям…", где он представлен, как "не совсем обычный человек и врач", пользовавшийся "большой властью в петербургских кружках хорошей молодежи", подаваший "большие надежды <...> в сфере <...> специальности", и удививший "не мало людей", поехав "земским врачом в какую–то карельскую трущобу"⁸⁷⁷, ему пришлось поднимать медицину в уезде практически с нуля. В аналогичной ситуации находилась и земская учительница Белова, дочь мелкого чиновника, отправившаяся в деревню из петербургского студенческого кружка, "благословившего" ее "на великое дело"⁸⁷⁸. Хотя в "Воспоминаниях..." Дементьев отмечал частые уходы учителей из городских классов населения из-за непривычных им жизненных условий⁸⁷⁹, но Белова не жаловалась ни на жизнь в холодной, темной избе, ни на отношение начальства. Последний фактор во–многом обеспечивался деятельностью самого Дементьева, как председателя училищного совета. Сознавая абсолютную некомпетентность "в определении степени полезности учителей <...> и в целесообразности их учебных приемов и методов", он, по собственным воспоминаниям, никогда не вмешивался в школьное дело, считая своей единственной задачей "возможное облегчение" всегда "неприглядной учительской жизни" и ограждение учителей "от каверз местных дельцов"⁸⁸⁰. Даже такая важнейшая субъективная причина ухода из деревни, как ощущение одиночества в чуждом крестьянском мире, столь часто встречавшееся среди учителей, у Беловой вроде бы отсутствовала. У нее складывались доверительные отношения и со своими питомцами, и с деревенскими девушками, и с семьей своего хозяина. Она вникала во все крестьянские горести и невзгоды, и не считала, подобно Мордвинову, свою работу совершенно ненужной.

Вопрос о воздействии на крестьян земской деятельности. Но и врач, и учительница с точки зрения своих специальностей приходили к одинаковому общему заключению о самом незначительном воздействии на крестьян леченья и ученья и о необходимости применения более действенных средств и способов "для того, чтобы разбудить мужика"⁸⁸¹. Однако в объяснении причин этого у них выходили на первый план разные аспекты. Врач не увлекался внешними, этнографическими элементами народничества, а старался "понять и постичь <...> внутреннюю жизнь, <...> интересы"⁸⁸² крестьян, не только оказывая им медицинскую помощь, но и влияя на них своим интеллектуальным потенциалом. Он убеждался в невозможности искоренения складывавшегося в народе веками, видел бесконечные, непроходимые просторы, отделявшие крайне незначительную по числу горсть "заезжих, временных людей", живших "исключительно умственной жизнью"⁸⁸³, от сотен тысяч мужиков. Писатель-народник Г.И. Успенский ощущал ту же "бездонную пропасть", куда "беспорядочной, безобразной массой со свистом и шумом" летела эта горсть людей, не имевшая "под ногами никакой почвы, кроме книжного гуманства"⁸⁸⁴. Но попытка Успенского уйти "из удушливой области интересов русского образованного, не мужицкого человечества" с его раздвоенностью, рефлексией, несовпадением размышлений и поступков, в "благословенную сень" простых и естественных земледельческих идеалов, державшихся "исключительно на поступках"⁸⁸⁵, оказывалась столь же несостоятельной, как и стремление героев Дементьева изменить, улучшить жизнь деревни, не расстворяясь в ней.

Точка зрения Мордвинова весьма созвучна взгляду Пущина, который, несмотря на свое постоянное общение с крестьянами, не признавал за собой никакого "цивилизующего, непосредственного влияния" на народ, ибо находился "в постоянном соприкосновении – не связи", как он особо подчеркивал, "с единственным доступным <…> в мужике местом – с его карманом". Хотя, предоставляя крестьянам работу в своем хозяйстве, он ограждал их от "кровопийцы – кулака", тот являлся для крестьян "своим" и, соответственно, "несравненно более" влиял на них, чем земские деятели, – в глазах народа – "бары и начальство", не отделимые "от станового или акцизного"⁸⁸⁶.

С полнейшим непониманием крестьянами сущности и организации земского самоуправления, воспринимавшегося ими лишь через появление, "кроме бесконечных подушных, выкупных, страховых <…>, мирских и разных других сборов", еще "подземельных ли, земских ли, прах их знает!", сталкнулся и сам П.А.Дементьев во время одного из своих первых "дебютов" "на служебном поприще"⁸⁸⁷ – съезде мелких землевладельцев для выбора уполномоченных на съезд крупных, где избирались земские гласные на следующее трехлетие. Обратив внимание на крайнюю неравномерность распределения активности делегатов из разных волостей, он выяснил, что большинство волостных правлений "положило под сукно" разосланное земской управой перед съездом предписание предложить перечисленным в ее списках крестьянам, владевшим установленным цензом, "явиться тогда-то туда-то"⁸⁸⁸. Некоторые же правления, руководствуясь желанием отличиться в глазах начальства, "погнали на съезд всех проставленных в списке крестьян, пользуясь аргументом: велено, приказано!"⁸⁸⁹ В ответ на разъяснения председателя управы, пораженного полнейшей неосведомленностью прибыших крестьян о том, куда и за чем их прислали, большинство "совершенно безучастно приступали к "понтировке", как мужики называют баллотировку, и проделывали эту штуку как какую-то повинность, выдуманную начальством неизвестно для чего"⁸⁹⁰. И только "весьма немногие, побойчее", узнав о добровольности данного мероприятия, немедленно уезжали домой, говоря: "прах с ними и с выборами! Нам-то какое до них дело! Чтоб им провалиться!"⁸⁹¹

Аналогичные картины полной неосведомленности и безучастности крестьян к делу местного самоуправления рисовал Г.И. Успенский. Один из его героев, неустанный труженик Иван Ермолаевич не знал, "куда, кому и зачем он платит", не имел "никакого понятия о земстве, о выборе в гласные и т.д.", будучи твердо уверен, что "все это до него ни капли не касается"⁸⁹².

"Народ нас не знает и знать не хочет"⁸⁹³, – предостерегал "самый видный знаменосец земской либеральной партии", как называл его В.Н. Линд⁸⁹⁴, Александр Александрович Бакунин. Он призывал, по воспоминаниям Ф.И. Родичева, не забегать "бесполезно вперед", воздерживаться "от бесплодных попыток"⁸⁹⁵. Вообще же патриархи тверского земского либерализма, "старые Бакунины, а вместе с ними и все женское население" в Прямухино, "стояло очень далеко от деревни", – вспоминала Н.Т. Кропоткина⁸⁹⁶. – Александр Александрович, занимаясь "земством в уезде на собраниях, <…> никогда не видел Прямухинской школы, помещавшейся в его же флигеле"⁸⁹⁷.

Сложность необходимого и неизбежного сближения шедшей в деревню интеллигенции с местным населением подчеркивал И.И. Петрункевич. Заключалось оно в достижении "взаимного понимания и доверия", что, по его мнению, "нелегко и нескоро", поскольку крестьяне, исходя из многовекового опыта, верили "каждому проходимцу", принадлежавшему "к числу обманутых и обиженных", больше, чем чиновнику или барину⁸⁹⁸.

Вопрос о влиянии материального положения крестьян на их стремление к образованию. На другую, условно говоря, материальную, сторону восприятия народом земской деятельности обращала основное внимание учительница из "Деревенских очерков...", твердо убежденная в том, что "прежде, чем думать о лечении и учении, <...> необходимо бы было накормить мужика"⁸⁹⁹. В отличие от Мордвинова, выделявшего прежде всего "безнадежное невежество мужика"⁹⁰⁰, она на первое место ставила нищету, являвшуюся, с ее точки зрения, самым сильным и страшным врагом "ученья и леченья"⁹⁰¹. Дело в том, что в сильные морозы ребятам просто не в чем ходить в школу, соответственно, из проживавших в далеко расположенных деревнях оставались только дети состоятельных родителей, размещавшиеся по квартирам в том же селе, где находилась школа. В итоге, "с осени 70 человек ходить начали, а теперь и 20 не осталось", – жаловалась учительница⁹⁰². Подобная картина нарисована и в "Воспоминаниях...": "В школе сидело десять – двенадцать ребятишек, тощих, голодных, холодных. Прекрасная <…> учительница, переведенная сюда, чтобы "поднять" школу, чуть не со слезами рассказывала, что это все, что она могла удержать всяческими правдами и неправдами; я подозреваю даже, что некоторых она содержала сама, <...> из своего грошового жалования"⁹⁰³, – предполагал Дементьев, отмечая, что, даже несмотря на льготы, предоставлявшиеся новым уставом о воинской повинности, полный курс начальной школы "кончали только десятки в целом уезде; – громадное большинство отставало"⁹⁰⁴ через год, два, вскоре бесследно забывая полученные за это время простые азы.

Но и для начала 1890-х, когда Весьегонский уезд лидировал в процессе начавшейся подготовки ко введению всеобщего обучения, оставалась актуальной поднятая Дементьевым проблема – "редкая школа в России не нуждается в <…> единовременных материальных пособиях на одежду и обувь учеников и т. п.", – констатировал в своей статье А.М. Тютрюмов⁹⁰⁵. А в докладе Тверской уездной земской управы "о состоянии земских школ за 1914-15 учебный год", одной из главных причин выбывания учеников до окончания полного курса в школе назван недостаток "обуви или одежды", устранение которого возможно лишь "внесением ассигновки" на их покупку⁹⁰⁶. Кроме территориального фактора докладчики указывали на необходимость участия детей в домашних работах и поисках заработка⁹⁰⁷. О том же сокрушалась и учительница из "Деревенских очерков": как началась у местного помещика "заготовка в лесу, и из здешних <…> многие перестали ходить. Лошадей на заготовки гонять надо"⁹⁰⁸. Таким образом, получалось, что практически за все время существования земской школы эти вопросы так и не удалось решить окончательно и повсеместно.

Что же касается описанного Дементьевым времени и места, то положение ребят, вынужденных работать вместо школы, учительница считала не самым худшим, поскольку они "хоть при деле. А многие так просто, вместо школы-то, под окнами ходят, Христа ради просят: есть нечего <…> Какое уж тут ученье!"⁹⁰⁹ Жизненными условиями объясняла она приводившиеся Мордвиновым "ужасные факты"⁹¹⁰ невежества, связанные с отношением к женщине. По "Воспоминаниям..." Дементьева, "в уезде преобладали самые жестокие, <...> примитивные нравы", наиболее ярко проявлявшиеся в деревенских праздниках, существовании общественных бань, снохачества⁹¹¹. "Холодному и голодному мужику не до принципов, не до женского вопроса!"⁹¹², – утверждала учительница. В то же время, из статистических исследований губернского земства она понимала, что так поразившая ее "нищета <…> есть общее явление!"⁹¹³ Дементьев характеризовал уезд, как средний по уровню жизни, развитию промышленности и плотности населения, обладавший "всеми особенностями <…> коренного русского земледельческого крестьянства"⁹¹⁴.

Но сам он в "Воспоминаниях..." отрицал прямое влияние на "мужицкое мировоззрение" благосостояния, очень неровного среди крестьян, и, "при известных условиях", только усиливающего невежество⁹¹⁵. В качестве примера он приводил одну из расположенных в уезде "очень богатых" волостей государственных крестьян, где преобладали "самые жестокие и примитивные <…> общественные, и, в особенности, семейные, <…> нравы", а в отношении невежества они находились "ниже окружавших их со всех сторон волостей бывших крепостных, нищих сравнительно с ними"⁹¹⁶. Кроме того, их отличали "жадность и скаредность, возмутительное лихоимство при займах. Ничего несимпатичнее, ничего более отталкивающего не могло и быть"⁹¹⁷. При столь эмоциональных характеристиках Дементьев находил этому вполне рациональное объяснение с экономической точки зрения, связывая их невежество с многоземельем, требовавшим "присутствия дома всех наличных рабочих сил", что обуславливало "замкнутую, строго земледельческую жизнь" без отхожих промыслов, отделенность большинства крестьян "от остального мира как бы каменной стеной"⁹¹⁸. Отсутствие в пределах волости помещичьих усадеб влекло за собой и отсутствие разночинцев, и волость стояла "вне всяких посторонних влияний, в совершенно примитивной, беспросветной тьме", что фактически подтверждалось наличием в ней только одной школы, решительно ничем не отличавшейся "от школ беднейших волостей"⁹¹⁹.

Ярославский статистик К. Воробьев в 1894 году, с одной стороны, опровергал Дементьева, говоря о громадном влиянии "на развитие грамотности в сельском населении" основных экономических факторов крестьянского хозяйства – размера надельного землевладения и количества домашнего скота, а, с другой, подтверждал его наблюдения, указывая на еще более решительное "влияние <...> в этом направлении <...> фактора социально-экономического – внеземледельческой промысловой деятельности населения, главным образом, отхода его на столичные заработки"⁹²⁰. Дементьев же подчеркивал отсутствие у встречающихся почти во всякой деревне ""богачат"-кулаков" общего развития, превосходившего своих односельчан. Во всех своих произведениях он выделял лишь их "хищнические способности", проявлявшиеся в жестокости, требовательности к беднякам, трусости и лести "ко всякому начальству"⁹²¹. Возможно, здесь звучала отмеченная А.А. Ярцевым "ненависть многих земцев-дворян <...> к кулакам"⁹²², придававшая нарисованному Дементьевым портрету значительную долю субъективизма. Примечательно, что не меньше тревожились о возможном наступлении в деревне "царства кулаков"⁹²³ и писатели-народники, в противоположность Дементьеву идеализировавшие общину, как единственное средство борьбы с собственническими инстинктами "хозяйственных мужичков", "медленным ядом" подбиравшимися "к самому сердцу" традиционных "деревенских устоев <...> труда и экономического равенства"⁹²⁴ и сулившими "в перспективе явления весьма неблагоприятные"⁹²⁵.

Возвращаясь к "Деревенским очеркам", заметим, что, считая "печальным заблуждением" прямое выведение на первый план материального вопроса, П.А. соглашался с учительницей в главном – в определении "непреодолимых препятствий", встреченных ею при попытках хотя бы оставшихся немногих учеников "поднять" до уровня "разумных существ"⁹²⁶.

Вопрос о задачах преподавания в народной школе. Конкретными, так сказать, осязаемыми составляющим этих препятствий прежде всего являлась практическая невозможность выхода за рамки предполагаемого школьной программой бессмысленного обучения "чтению и письму"⁹²⁷, чтобы дать толчок умственному развитию ребенка. Ознакомившись с положением народного образования в уезде, он вскоре после начала работы сформулировал две основные проблемы. Во-первых, это необходимость общего улучшения качества школ, некоторые из которых были настолько плохи, что "несравненно лучше бы их вообще не существовало", ибо они лишь дискредитировали просветительскую деятельность земства в глазах крестьян⁹²⁸. Во-вторых, это потребность "при настоящем нравственном уровне нашего крестьянского населения"⁹²⁹ расширения задач преподавания. В первую очередь, они должны состоять во внушении ребенку точного и правильного понимания "окружающих его предметов" и зарождении в нем сознания "своих человеческих прав и обязанностей"⁹³⁰, – утверждал он в докладе уездному земскому собранию. Таким образом, во главу угла ставилось именно изменение сознания крестьян. Но узость и ограниченность полного школьного курса, определявшегося им в "Воспоминаниях...", как "мужицкий", уже изначально не давала народной школе достичь главной преследуемой земцами цели – поднять крестьянских детей над их средой, действующей на ребенка "медленно, но верно", и, из-за невозможности хотя бы элементарной поддержки во "взрослой жизни" приобретенных в школе навыков, очень скоро "без следа"⁹³¹ их уничтожавшей. Крестьянскую среду он называл в "Деревенских очерках", основным, неосязаемым, а потому и непреодолимым препятствием⁹³² на пути земской просветительской деятельности.

Поначалу Дементьев придавал "огромное значение одному присутствию" в этой среде "интеллигентных людей", воздействовавших "на мужицкую косность"⁹³³. Он видел одну "из главных задач земства и интеллигенции" в борьбе с бесконечными суевериями и предрассудками, "один нелепее и бессмысленнее другого", и разделял доминирующую идею того времени об успешной народной школе, как "чуть ли не панацее от всех деревенских зол и напастей"⁹³⁴.

Итак, с одной стороны, решение главной проблемы, – восприятия народом земской деятельности, как и надежда на перелом соотношения земских сил в пользу сознательной общественной работы, – упиралось у него в тот же просветительский аспект, что и у других рассматриваемых нами земцев. Ведь для того, чтобы народ понял "лучшие и благороднейшие стремления" интеллигенции, "нужно, чтоб он переродился, чтоб слово "мужик" исчезло из нашего языка, <…> чтоб он знал и понимал то же, что знаем и понимаем мы с вами"⁹³⁵, – говорил Пущин.

Отношение крестьян к народной школе. Но, по прошествии нескольких лет земской службы, Петр Алексеевич пришел к заключению, что "на школу мужик прежде всего смотрел как на повинность", он отрицал наличие у крестьян потребности в школе, навязывавшейся им "искусственно, извне, как навязывались <...> пожарные навесы, починка дорог и постановка по ним вех зимой"⁹³⁶. Существование имевшихся в уезде школ он объяснял не осознанием крестьянами их необходимости и пользы, а исключительно традицией, привычкой – школы "были когда-то основаны или благодетельными помещиками, или казенным ведомством, или благодаря какому–нибудь экстренному случаю"⁹³⁷. Лично исследуя на месте происхождение всякого приговора сельского общества, требовавшегося при открытии новой школы земством, Дементьев расскрывал механизм его составления, по-видимому, в общих чертах характерный не только для Весьегонского уезда: "Инициатива почти всегда принадлежала члену училищного совета, священнику", который, найдя благоприятные условия, действовал обыкновенно через члена управы от крестьян, влиявшего "на какого-нибудь деревенского воротилу; иногда присоединялся к получавшемуся таким образом давлению местный помещик, <…> и в конце-концов, после долгих усилий, получался нужный приговор", о составлении которого "мужицкая масса ничего решительно не знала", в лучшем случае оставаясь индифферентной, а нередко проявляя и "прямое предубеждение <...> против грамоты вообще"⁹³⁸.

Г.И. Успенский в вышедшем в 1880 году, то есть одновременно с Деревенскими очерками Дементьева, цикле очерков "Крестьянин и крестьянский труд" отмечал "смутную степень" осознания зажиточным крестьянином Иваном Ермолаевичем потребности "учить и учиться", абсолютно не вытекавшую из повседневных деревенских нужд, вполне удовлетворявшихся собственными знаниями. Также относились к учению и работники Ивана Ермолаевича, восхищавшиеся его сыном Мишкой, всеми правдами и неправдами отстоявшим свое право не учиться, несколько раз убегая из школы, куда посылал его отец под воздействием чего-то "неведомого, невнятного", далекого и пугающего⁹³⁹.

Дементьев, описывая в "Воспоминаниях..." одну из беднейших волостей уезда, где две трети населения "живут впроголодь на лебеде <…> в отвратительных курных избах, <...> жгут лучину, мрут от дифтерита и сыпного тифа, и <...> некоторые деревни поголовно заражены сифилисом"⁹⁴⁰, самым мучительным считал навязание волости и родильного приюта, и фельдшерского пункта, и земской школы только из–за ее центрального расположения относительно двух-трех таких же волостей. На волости, никогда не имевшей ни одного представителя в земском собрании и совершенно индифферентной ко всему, "слишком сорок тысяч рублей казенных недоимок, а она платит за все вышеописанные земские удовольствия около двух тысяч рублей в год земских повинностей", – замечал он, задаваясь вопросами: не был ли это "патернализм, против которого мы сами так горячо и так справедливо восставали <…> ? <...> и производительно ли мы изводили наши необязательные земские расходы?"⁹⁴¹

Примечательно, что позже подобными аргументами оправдывалась правительственная политика по ограничению самостоятельности земства. Так, тверской губернатор Н.Д. Голицын, чей период управления, с 1897 по 1903 годы, по воспоминаниям тверских земцев, стал для земства "самым неблагоприятным", ибо при нем реальное противостояние администрации с земством усилилось, переместившись "в мало понятную для широкой публики область смет, цифр, расчетов", подверг принудительному сокращению прежде всего расходы на медицину и образование. Свои действия он в речи 1898 года обосновывал необходимостью оградить население от разорения "непосильным земским обложением", вызванным увеличением числа школ, которые будут пустовать, в то время, как крестьянские дети будут "просить милостыню"⁹⁴². Голицын выражал оформившуюся в конце 1890-х годов "в верхах" новую, весьма эффективную идею "борьбы с земством – "бить рублем". Власть выступает против почти любого увеличения земского обложения <...> Лозунг "земства грабят население" <...> делается весьма популярным", – пишет современная исследовательница М.А. Кривонос⁹⁴³. Фактически в Тверской губернии за два года до закона от 12 июня 1900 года о предельности земского обложения⁹⁴⁴, распространившего "на всю Россию результаты того, что имело место" там в 1898-99 годах, "начала практиковаться фиксация земского обложения местной администрацией"⁹⁴⁵.

Такая политика, по мнению Б.Б. Веселовского, стала возможной, во-многом, благодаря игнорированию земством, в течение 40 лет отношения населения, его активно – сознательного участия в земской работе. Не отрицая сильного влияния на распространение в деревне самых невероятных представлений о земстве внешних причин, разобщавших "элементы общества", он основную вину возлагал на само земство, всегда остававшееся "барским" и смотревшее "на народ <...> больше, как на объект культурного и прочего воздействия, чем как на сотрудника в работе"⁹⁴⁶. Это достаточно резкое высказывание историка могло быть отчасти обусловлено его политическими убеждениями, на необходимость учета которых при обращении к его трудам указывает А.А. Ярцев⁹⁴⁷. Но об отчужденности "земских учреждений от народной массы", уже давно замеченной "людьми, близко стоявшими у дела и с беспокойством предвидевшими все последствия такого ненормального положения"⁹⁴⁸, говорили, как мы видели выше, и Бакунины, и И.И. Петрункевич. – "Крестьянство оставалось совершенно чуждо земских интересов и земских учреждений, не видело в них своих органов", воспринимая земство, как "одно из многочисленных казенных учреждений, требующих от него деньги на содержание врачей, учителей, инженеров. Механизм самоуправления оставался неясным. Крестьяне постепенно перестали бояться школ, больниц, но они в их представлении не были связаны с платежами, да еще поставками в казенное казначейство. Школа, больница могла быть и разрушена – "не наша, земства, земство и поправит""⁹⁴⁹, – вспоминал Петрункевич в 20-х годах ХХ века, имея перед глазами весь опыт существования земства, и по существу подтверждая точку зрения Дементьева, сформулированную им в начале века на основании своей земской работы в 1870-х годах.

Значение количественного фактора в деле народного просвещения. Хотя, несмотря на все приведенные Дементьевым "серьезнейшие препятствия", ему казалось, что и в 1870-х годах "школьное дело уезда находилось в удовлетворительном состоянии"⁹⁵⁰. Главной "бедой" он называл слишком незначительное число грамотных, не достаточное для того, чтобы в свою очередь "служить впоследствии проводниками просвещения в деревенской жизни"⁹⁵¹, на что рассчитывали земские деятели. "Это была капля в море, расплывавшаяся в океане невежества и не производившая на него никакого впечатления"⁹⁵². Ведь на весь уезд тогда было около сорока школ, расположенных обычно в самых больших селениях, ребята из которых ими и пользовались. "Когда цель состоит в том, чтобы надолго улучшить положение народа, тогда незначительные средства <…> вовсе не производят никакого действия", – писал в своей статье "Правовые нужды деревни" В.Д. Кузьмин-Караваев⁹⁵³.

Возможно, исходя из подобных соображений, Дементьев придавал большое значение в деле народного просвещения количественному фактору. Так, он не раз указывал на равномерность распространения "между всем населением" Америки небольшого запаса знаний⁹⁵⁴, являвшуюся там государственной задачей, поскольку "одинаковое знание и одинаковое умственное развитие", усиленное отсуствием "резкой разницы между физическим и умственным трудом"⁹⁵⁵, создавало "в умах народа, <...> несмотря на разницу положения и материальных условий, <...> общую интеллектуальнось и <...> единство чувств и стремлений, <...> дух равенства и взаимного уважения", лежавший в основе общественного развития⁹⁵⁶.

Надо сказать, что во всех произведениях Дементьева проявлялся интерес к системе американского образования. Так, ей были посвящены несколько корреспонденций, присланных им в "Тверской Вестник" из путешествия по Америке в 1879 году⁹⁵⁷, причем одна из них полностью⁹⁵⁸, также как и вся мартовская статья его "личных воспоминаний" "Десять лет в Америке", опубликованная в "Вестнике Европы" за 1893 год⁹⁵⁹. Здесь он среди других особенностей называл распространение в Америке значительных частных пожертвований, шедших не только на строительство с учетом всех санитарных норм и требований гигиены школьных зданий, всегда наиболее заметных и крупных в городе, но и на содержание целых универститетов, что свидетельствовало о непоколебимой вере американцев "во всемогущество образования"⁹⁶⁰. Ибо "нигде в мире не обращают такого внимания на отопление, вентиляцию, удобства размещения и в особенности на школьную мебель", самые последние и дорогие образцы которой он встречал "даже в лесах Флориды, в отдаленных прериях Дакоты и в пустынях Аризоны", а подобными увиденным там учебным пособиям он "никогда не имел возможности пользоваться, хотя и учился в одной из петебургских гимназий"⁹⁶¹. Сам курс американской народной школы по большинству предметов он приравнивал "к русскому гимназическому курсу в несколько сжатом виде"⁹⁶².

С наибольшим восторгом отзываясь о Калифорнии, сконцентирировавшей на его взгляд все положительное, что есть в Америке, он подчеркивал ее материальное, нравственное и умственное превосходство над другими штатами, где он жил (Флоридой и, в особенности, Северной Каролиной), говорил о наличии там лучших "во всем Союзе" школ и университетов и значительнейшего расхода "на народное образование во всем свете"⁹⁶³. Цифры бюджета многих американских городов на образование Дементьев считал настолько "изумительными для русского человека, <...> что многие читатели сочли бы их невероятными"⁹⁶⁴. А в повести "Не к полю ягоды" он определял недостатки "нашей российской системы" народного образования в сравнении с американской – "мы все по–рачьи, шаг вперед, два назад!"⁹⁶⁵ Об этих "двух назад" он писал и позже, критикуя образовательную политику Николая 11, оставившего "без пересмотра <…> передачу народных школ в руки <…> духовенства" и упразднившего комитеты грамотности⁹⁶⁶. Последнее он называл таким грехом "против бесхитростной грамотности", который "невольно наводит на <…> основательные подозрения" лично императора и "всего <…> режима в грубом лицемерии"⁹⁶⁷.

Возвращаясь же к описанию Дементьевым состояния земской школы в 1870-х годах, отметим, что бюджет весьма бедного и недоимочного тогда Весьегонского уезда на народное образование, находившийся под непосредственным наблюдением Дементьева, как председателя уездной земской управы, "был больше, чем в каком-либо другом соседнем уезде", но, мнению Петра Алекссевича, не давал "и двадцатой доли того, что могло бы оказать существенное влияние хотя бы в будущем"⁹⁶⁸. Дело в том, что земская школьная статистика, даже при самых незначительных цифрах, "неизбежно вводила <...> исследователя в серьезнейшие заблуждения"⁹⁶⁹, – полагал Дементьев, приводя в "Деревенских очерках…" весьма показательный рассказ земской учительницы о блестящем впечатлении, произведенном на нее в самом начале деятельности докладом по школьному делу в уезде, представленном одним из земцев собранию. Сопоставляя имевшиеся в распоряжении управы статистические данные, докладчик доказывал движение школьного дела вперед настолько "гигантскими шагами", что "через немного лет в уезде не останется ни одного неграмотного"⁹⁷⁰. Мнение другого земца, оказавшегося "единственным членом училищного совета, знающим действительное положение школьного дела в уезде", настойчиво упрекавшего докладчика "в оптимизме, в неправильном пользовании цифрами, в неточности самих данных", и собрание, и учительница восприняли лишь как "зловещее, неуместное карканье"⁹⁷¹. Но, придя в школу, учительница "немного удивилась", обнаружив вместо "показанных <…> по докладу 30 учеников <...> 10-12", объяснивших ей, что остальные перечисленные в списке "и не бывали в школе", а "только так, для счету, записывались учителем"⁹⁷². Тогда учительница засомневалась и "относительно других данных и выводов доклада", тем более, что сама она очутилась в том же положении, что ее предшественник: "В первые же недели <…> занятий ко мне явилось человек до 40 желавших учиться; конечно, я всех заносила в свой список, который таким образом возрос до 50 слишком человек"⁹⁷³. Но вскоре школа по выше перечисленным причинам начала таять, и опять остались 10-12 человек, в то время, как в отправленном учительницей "в ноябре в управу отчете о состоянии школы <…> было показано с чем-то 50 человек"⁹⁷⁴. Таким образом, учительница убедилась, что в докладах управы земскому собранию по народному образованию "более или менее действительное значение имела только цифра получивших льготное свидетельство от воинской повинности"⁹⁷⁵.

Хотя, как замечал современный тверской историк-краевед Н.А. Архангельский, ссылаясь на данные по Тверской губернии о приеме на службу в 1909 году, когда из 88,6 % отнесенных к грамотным, "почти 1000 человек могли только читать", само "понятие "грамотный" довольно неопределенно"⁹⁷⁶.

Земский бюджет на народное образование. То же самое осознавал Дементьев, отмечая, что "кончившего курс в народной школе ученика можно было назвать только грамотным – и то далеко не всегда, – а он обходился нашему нищему земству <...> слишком в сто рублей, то есть значительно больше, чем весь годовой бюджет целой средней крестьянской семьи"⁹⁷⁷. Поняв со временем значение такой суммы в деревенской жизни и учитывая постоянный дефицит уездного бюджета, он пришел к выводу, что всей суммы, ежегодно уходившей из уезда на государственные потребности и составлявшей максимум бюджетных возможностей уезда, "было бы недостаточно, чтобы сделать половину его населения только грамотным <…> Народное образование в таких размерах, чтобы оно могло успешно бороться с царившим в уезде невежеством, было недоступно при <...> низкой производительности земли и мужицкой работы"⁹⁷⁸, – утверждал Дементьев.

С другой стороны, в опубликованном в 1889 году Обзоре деятельности русского земства известный деятель народного образования Я.В. Абрамов констатировал лучшее экономическое положение грамотных крестьян, благодаря их более производительной работе, бережливости и расчетливости⁹⁷⁹. Губительное влияние на крестьянское хозяйство сохранявшихся во-многом из-за невежества обычаев, связанных прежде всего с деревенскими праздниками и свадьбами, зачастую полностью разорявшими крестьян, подчеркивал в специально посвященной этому статье В.Д. Кузьмин-Караваев⁹⁸⁰. Считая "расточительность" характерным признаком "низкой культуры и низкой степени благосостояния", он в начале ХХ века предполагал, что "только в результате долгой работы" по просвещению и повышению благосостояния народа, свадебные расходы утратят свой нынешний характер"⁹⁸¹.

Дементьев же во второй половине 1870-х годов, когда земство еще вынуждено было тратить значительную часть средств на обязательные расходы, не видел "решительно никаких оснований к надеждам на значительный подъем производительности"⁹⁸² и земли, и ее обработки.

По данным Ф.Ф. Ольденбурга, около 18 % от расходной части бюджета Тверского губернского земства в начале 1870-х годов шло на медицину и образование⁹⁸³. Постоянно увеличивая с середины 1870-х годов относящиеся к графе необязательных затраты на народное образование⁹⁸⁴, земство, естественно, сталкивалось с необходимостью расширения источников и размеров доходной части бюджета. Уже в первые годы своей деятельности оно возбуждало ходатайства о расширении источников земских доходов, что непосредственно связанно с увеличением расходов на народное образование. Например, в 1868 году в связи с ходатайством губернского собрания "о разрешении облагать налогом <...> лиц и <...> общества", отдававшие "землю и помещения под устройство питейных домов", по предложению гласного Новоторжского уезда П.А. Бакунина принято решение "перевести деньги, полученные с этого сбора, на нужды народного образования"⁹⁸⁵. Вообще тверское земство, столь активно расходовавшее средства на "необязательные" нужды, по числу поданных ходатайств (67) за первые 29 лет своей деятельности занимало второе место после Новгородского (76)⁹⁸⁶. Чаще всего правительство не было склонно удовлетворять земские ходатайства по этим вопросам. В некоторых случаях государственные структуры, по мнению современной исследовательницы Л.Е. Лаптевой, пытались выступить гарантом справедливости для ущемляемых земствами различных групп населения, а также отстоять интересы государства. (Дементьеву, как председателю Весьегонсокой уездной земской управы, пришлось улаживать конфликт Весьегонского земства с казной из–за налогообложения, о чем он пишет в "Воспоминаниях..."⁹⁸⁷). Дело в том, что "земства, состоящие в основном из землевладельцев", зачастую пытались "взвалить основные расходы именно на промышленные и торговые предприятия. Поэтому основные мероприятия 60-х годов по ограничению земского бюджета носили характер защиты буржуазии от растущих аппетитов местного самоуправления"⁹⁸⁸. Отчасти справедливыми считает неоднократные обвинения земств в "неравномерном" налогообложении, выражавшемся в попытках "переложить всю тяжесть налогового бремени на земли государственные и горожан", пользуясь малочисленностью "представителей городских сословий в земских собраниях", и А.А. Ярцев⁹⁸⁹.

Эту особенность, а также актуальность проблемы, поднятой Дементьевым, подтверждала Н.Т. Кропоткина, описывая решение бюджетных вопросов в 1890-е-1900-е годы в Новоторжском земстве, традиционно самом "левом", занимавшем в это время, наряду со ставшем столь же "левым", Весьегонским, одно из первых мест по развитию народного образования в губернии. Упоминая одного из виднейших новоторжских земцев, много сделавшего для развития в уезде народного образования, Д.Д. Романова, готового "вырвать в пользу школ последний кусок от других отделов земского хозяйства", не интересовавшегося, "откуда берутся деньги и как, <...> были бы снабжены школы", она отмечала незнание большинством гласных экономической основы "земского хозяйства", барское ведение дела, очень похожее на ведение своих собственных хозяйств помещиками, ничего не рассчитывавшими и не взвешивавшими⁹⁹⁰. Полагая "неприличным" облагать высоко крестьянские земли, они облагали большим налогом свои собственные, а особенно промышленные предприятия, иногда буквально их разоряя. "Случалось так, что лидер либеральной партии, на собрании больше всех ратовавший за высокое обложение, возвратясь домой, принужден был закрыть свой же лесопильный завод, так как не мог выдержать обложения. Когда один из молодых либеральных гласных, разбираясь в экономике, стал возражать против несообразных обложений, говоря, что это то же, что зарезать курицу, несущую золотые яйца", Романов обвинил его "в недомыслии. Так верили наши либералы, что все, вложенное в народное образование, сторицей вернется впоследствии"⁹⁹¹, – делала вывод Кропоткина. На втором месте по расходам стоит медицина, "другие же отделы, которые скорее могли быть непосредственно полезными самым главным", оказывались в некотором загоне⁹⁹². Под "самым главным", вероятно, имелось в виду долгосрочное развитие тех отраслей уездного хозяйства, которые могли бы стать прочной основой роста в будущем земского бюджета.

Практически о том же, только более обобщенно, писал Дементьев. С одной стороны, отрицая, как указывалось выше, прямую связь между жизненным уровнем народа и его стремлением к образованию, он, с другой стороны, ставил во главу угла экономический фактор, что подтверждалось его словами о том, что в Америке "умственное развитие масс народа несравненно выше, чем где-либо в Европе" благодаря "вдвое, второе и вчетверо" лучшей оплате труда "всякого рода"⁹⁹³. Мы уже упоминали о влиянии американских впечатлений на восприятие Дементьевым российской действительности, проявившемся в "Воспоминаниях...", где выявлялась зависимость земского бюджета на образование от производительности труда. В итоге получался очередной "заколдованный круг", откуда он тогда не мог найти выхода⁹⁹⁴. – "Вот тот Гордиев узел, который нам оставили в наследство наши отцы, и который едва ли скоро дождется своего Александра!"⁹⁹⁵

Вопрос об особенностях крестьянского сознания. В основе же этого узла он, в отличие от большинства либеральных земцев, видел не социальные, экономические или политические противоречия, разрешимые через постепенную просветительскую работу, и даже не столь четко продемонстрированную им крайнюю ограниченность ее возможностей в то время, а особенности веками складывавшегося крестьянского сознания, очень внимательно им изучавшегося, в соответствии с распространявшимися в 70-х годах идеями народничества. Называя себя одной из "первых ласточек" этого острого умственного движения, Дементьев, освоившись в деревне и приобретя значительный жизненный опыт ко времени начала "хождения в народ", мог судить о его "последствиях и результатах, как и о степени его прямого влияния на народ, не с одной чисто теоретической точки зрения, <...> а в связи с действительностью"⁹⁹⁶, критически относясь к весьма субъективным с его точки зрения рассуждениям о деревне писателей – народников. Так он говорил в "Воспоминаниях…", очерчивая эволюцию своих взглядов на народ под влиянием конкретных "малых дел". Хотя в написанном, как и "Воспоминания", в эмиграции обращении "К русским либералам", он, по-видимому, намеренно использовал свойственные народнической лексике фразы о тяжелой ответственности "господ либералов" перед русским народом, который их "воспитал, <…> дал <…> образование, вдохнул <…> искру сознания добра и зла, способность отличить пшеницу от плевел"⁹⁹⁷. Но эти слова звучали как обоснование чисто публицистического, политического, отвечающего, как казалось тогда Дементьеву, потребностям времени, призыва к либералам "перестать ждать, <…> перестать надеяться" и "взяться за свой собственный ум, <…> сознательно приступить к великому делу", ибо только они могли помочь народу, понимая и ощущая действительное положение⁹⁹⁸. Не случайно данные высказывания противоречали выводам того же Дементьева об оторванности земцев от народа, сделанные на основе его личного опыта и практических наблюдений.

Вступив "в качестве общественного деятеля <...> в официальные отношения с мужиком <...> по всевозможным вопросам", Дементьев "еще резче, еще рельефнее", чем в частной жизни, осознал изумлявшую его "с первого же дня поселения в деревне" двойственность характера мужика, проявлявшуюся в его видимой пассивности, наружном признании превосходства "господина", постоянной готовности согласиться с ним во всем, "что не касается его кармана или мирского, крестьянского дела"⁹⁹⁹. В действительности же "мужик <...> сделает непременно по–своему", несмотря ни на какие доводы и разъяснения, неизменно руководствуясь имевшемся "в крестьянском мире <...> по всякому предмету" своим взглядом и представлением, основанном не на личном убеждении и мировоззрении, а только на предрассудке, предании¹⁰⁰⁰. Примечательно, что Н.Н. Златовратский, в противоположность Дементьеву идеализировавший с народнической точки зрения "драгоценные и чистые перлы, <...> великие зачатки общественных идеалов", сохраненные народной жизнью в борьбе с громадной силой "внешних влияний", на примере описания общинного схода ясно показывал полнейшее непонимание "сути" этой жизни "свежим интеллигентным наблюдателем", видевшим абсолютное отличие от него крестьян, чьи речи стояли вне его "постижения; из посылок делаются выводы, <...> противоположные логически" возникавшим в его "собственной голове"¹⁰⁰¹. Это напоминает утвеждения Дементьева о закрытости и обособленности крестьянского мира.

После многочисленных неудачных попыток убедить в чем–либо сельский или волостной сход, отдельно старшин или вообще влиятельных крестьян, Дементьев убедился, что "дельцы старой школы, административного закала", ехидно над ним подсмеивавшиеся, в громадном большинстве случаев добивались "несравненно лучших результатов с <...> единственным привычным для крестьян аргументом "велено, приказано!"", чем он "со всеми своими доводами".¹⁰⁰² Его наблюдения созвучны указанию Г.И. Успенского на "два положения, <...> повинуйся и повелевай (пользуйся)", прочно "вбитые" природой в сознание крестьян и лежавшие в основе всех сторон их "жизненного обихода", органично связанного с природой¹⁰⁰³. Она делала "всякие попытки" изменить этот обиход на основании "книжных, бумажных" понятий "бесплодными", ибо в ответ на все "книжные разглагольствования" крестьянин "может ответить только одно: "без этого нельзя", но это "только" имеет за себя вековечность и прочность самой природы"¹⁰⁰⁴. Но Дементьев явно не разделял веры Успенского в способность "народной интеллигенции" исправить "жестокие проявления "крестьянской зоологической правды" и внести "нравственные убеждения и научные знания в народную среду"¹⁰⁰⁵. В "Деревенских очерках" крестьянский мир сравнивался с бараньем стадом, – "и к тому, и к другому приставьте хоть целый университет в полном составе, он не совладает с ним – а какой–нибудь пастушонко или даже просто пес – загонит его и управляет им как ему нужно и хочется"¹⁰⁰⁶. А в "Воспоминаниях..." раскрывались проявления свойственного крестьянам патернализма "везде и всегда": даже многие должностные лица волостного управления принимали ссуду "за даровую помощь", что немудрено, поскольку все в жизни крестьянина, включая "освобождение от крепостной зависимости, приходило к нему сверху, неизвестно откуда, без его ведома или согласия"¹⁰⁰⁷.

Сам Петр Алексеевич работал в русле такого, как он оценил позже, абсолютно неправильного, но общепринятого отношения, наиболее заметного в его стремлении, вместо занятий своим имением, вывести из примитивного состояния сельское хозяйство уезда, руководствуясь лишь теориями, зная "гораздо меньше того самого мужика, которого собирался учить и поднимать"¹⁰⁰⁸. Желая помочь мужику, защитить его, он не пытался "сделать его самостоятельным, а навязывал ему"¹⁰⁰⁹ свои представления о его благе, то есть действовал методами, приведшими мужика в то состояние, откуда он его стремился вывести, и в итоге пришел к осознанию очередного замкнутого круга.

Отчасти в результате этого же патернализма, весьма четко выявленного Дементьевым при рассмотрении "школьного вопроса", о чем мы говорили выше, "здоровой самодеятельности в изолированной крестьянской среде или вовсе не оказывалось, или развивалась она только в хищническом направлении. Организаторских же способностей, ни индивидуальных, ни в массе, в ней совсем не было"¹⁰¹⁰, – делал вывод Дементьев на основе личного знакомства со всеми волостными старшинами и писарями уезда, многими сельскими старостами, весьма богатыми и влиятельными, из среды которых, как он замечал, "недаром <...> очень редко выбирались попечители народных школ"¹⁰¹¹.

Вопрос о крестьянской общине. В связи с характеристикой крестьянства, как инертной, неподвижной массы, привыкшей "беспрекословно повиноваться, с одной стороны, начальству, с другой – миру", и возникла у Дементьева одна из ключевых в его размышлениях тема общины, целиком пропитанной "всем <...> наследием крепостного права, поголовной безграмотности и темноты" и представлявшей "собой крайний предел коллективизма в общественных человеческих отношениях"¹⁰¹². Незадолго до "Деревенских очерков" вышли письма "Из деревни" писателя-народника А.Н. Энгельгардта. Он предрекал основание "разбогатевшими общинами" школ грамотности, агрономических и ремесленных училищ, консерваторий, гимназий, университетов и видел в перспективе союз крестьянских общин с образовавшимися на общественных землях "общинами интеллигентных земледельцев", доказывавшими пользу знания и науки в хозяйстве¹⁰¹³. В противовес ему Дементьев называл общину лабиринтом, выход из которого удавался "не многим счастливцам"¹⁰¹⁴, попавшим на военную службу, в торговлю или на земскую стипендию в средние и высшие учебные заведения. Но поскольку "их индивидуализм не мог ужиться ни с деспотизмом мира-общины и его требованиями, ни с деревенскими жизненными условиями", они "пропадали для деревни, с приобретенными ими знаниями, бесследно и бесповоротно, и не поднимали ее своими личностями"¹⁰¹⁵. Данный вывод, сделанный в "Воспоминаниях..." Дементьева на основе его работы 1870–х годов, подтвердил в 1909 году учитель – выходец из крестьян. Вернувшись по окончании семинарии в деревню, где он, естественно, мог бы лучше прижиться, чем приходившие туда работать горожане, он тем не менее вскоре ушел именно из-за ощущения одиночества в ставшей ему чуждой крестьянской среде¹⁰¹⁶.

Итак, взгляды Дементьева на коренной вопрос о возможности постепенного изменения сознания народа путем просвещенного влияния на него, стоявший в основе всей земской деятельности, принципиально отличались от взглядов других рассматриваемых нами земцев, стремившихся "поднять" далекий от них народ "настолько, чтоб быть ему понятным". "Постепенного прогресса в деревне не было"¹⁰¹⁷, – со всей определенностью утверждал Дементьев, выводя "крестьянский мир" вообще из сферы какого бы то ни было рационального воздействия, и, естественно, приходя к убеждению, что "нужно что-то другое"¹⁰¹⁸.

Необходимость этого "другого" осознавал и один из лидеров либеральных земцев, игравший, по мнению В.Н. Линда, "наиболее видную роль в тверских земских делах"¹⁰¹⁹, Павел Александрович Бакунин. Он содействовал "выходу из общины местных крестьян путем применения 165 ст. Положения о крестьянах <…>, подавая советы и указания. В итоге в Новоторжском уезде во время действия этой статьи было несколько сот случаев ее применения, тогда как в других уездах такие случаи считались единицами"¹⁰²⁰. У него было неосуществившееся "предложение об устройстве отдельных хуторов на прямухинской земле"¹⁰²¹.

Пока существующие в деревне "общественно-экономические условия <...> не только не противодействуют разложению крестьянства", но обрекают "наименее устойчивые группы сельского населения <...> на продолжительную экономическую бедность и умственное недомогание <…>, нельзя рассчитывать, что одна просветительская работа <…> приведет к желаемой цели"¹⁰²². Это заключение К.Я. Воробьева, как считает Н.М. Пирумова, противоречило надеждам либеральных земцев "в отношении земской школы"¹⁰²³.

Дементьев же под существовавшими в деревне "общественно–экономическими условиями" прежде всего понимал крайнюю неудачность специальных учреждений крестьянского самоуправления – волостных правлений, обусловленную их исключительно крестьянским составом, устранением "наиболее интеллигентных элементов" от участия в делах¹⁰²⁴. А принятие Положения 19 февраля 1871 года, предоставившего уездной полиции право "штрафовать и сажать в кутузку волостное и сельское начальство", привело к самоустранению лучших – порядочных и дельных мужиков – от выборов даже в волостные старшины. Туда пошли "сплошь "негодяи""¹⁰²⁵, как именовали в деревне безнадежных недоимщиков и крестьянских неудачников, отделывавшихся таким образом от рекрутчины. Недаром, "привычное обвинение мужика в пьянстве", с точки зрения Дементьева, "безусловно неверное", обосновывалось, помимо продолжавшихся по 2-3 дня деревенских праздников, именно "господствовавшей нравственной атмосферой волостного правления (в большинстве случаев пили волостные писаря) <...> Сами крестьяне относились к своему "начальству" соответственно: "Старшина и писарь – в кутузке? Так им, прохвостам, и надо. Затем они, "негодяи", и посажены в волостное правление, чтобы "отсиживать" за мир"¹⁰²⁶. Все дело крестьянского самоуправления на практике оказалось сведено, с одной стороны, к слепому исполнению "предписаний и предложений всевозможного начальства", а с другой, к утеснению "того же мужика", для которого волостной писарь – "полубожок", а волостное правление – "его альфа и омега"¹⁰²⁷.

О том же говорил и В.Д. Кузьмин-Караваев, называющий границу "самодеятельности <...> для крестьян", с трудом уловимой линией, обозначенной "разорванными, еле заметными штрихами", намеченной "на уровне, неизмеримо низшем"¹⁰²⁸. (Сравнительно с другими слоями населения, взгляд на самодеятельность которых и Кузьмина-Караваева, и Дементьева, мы рассматривали выше). Интересно, что восприятие крестьянами связанных с волостным управлением обязанностей лишь как тяжелой повинности предсказывал весьма далекий по взглядам и от Дементьева, и от Кузьмина-Караваева Ю.Ф. Самарин, идеализировавший дореформенную общину со славянофильских позиций¹⁰²⁹. А Кузьмин-Караваев, кроме абсолютного бесправия деревни, ведшего к "вакханалии произвола"¹⁰³⁰, подчеркивал ее беспросветную темноту. Он опирался на заключения уездных и губернских комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности, представленные в рамках проведенного в 1902 году анкетного исследования, выяснявшего нужды деревни¹⁰³¹. Почти все комитеты уделяли внимание "современному печальному положению дела народного образования", необходимого "для развития нашего крестьянского хозяйства"¹⁰³², – констатировал Кузьмин-Караваев, в то же время считая "успешный и производительный труд" посредственным, а не непосредственным результатом просвещения¹⁰³³.

Примечательно, что находившийся в противоположном Кузьмину-Караваеву "лагере" предводитель Вышневолоцкого дворянства князь А.А. Ширинский-Шихматов, рисуя в направленной уездному училищному совету в 1909 году докладной записке "О состоянии народного образования" весьма плачевную картину, отмечал, что "грамотность, где она привилась и сохранилась, <…> не дала заметного подъема экономических сил населения"¹⁰³⁴. Сам Ширинский-Шихматов, прославившийся в свою бытность тверским губернатором в 1903-4 годах оживленной, не пренебрегавшей никакими средствами борьбой администрации с земством¹⁰³⁵, отличался крайне консервативными взглядами. Одобрившее его записку уездное земское собрание традиционно числилось среди "правых", а Вышневолоцкий уезд по развитию народного образования столь же традиционно среди "отстающих". Несмотря на все это, исходя из сформулированных в записке замечаний о характере преподавания, положении учительского персонала, состоянии школ и внешкольного образования, можно предположить, что выше цитированное заключение было вызвано не только отрицательным отношением к земской просветительской деятельности, а значит достаточно объективно очерчивало существенную проблему.

Кузьмин-Караваев при ее решении делал упор на развитие "самодеятельности населения", являвшееся основной нуждой сельскохозяйственной промышленности, так как именно благодаря этому "другие народы ушли далеко вперед по пути экономического благосостояния"¹⁰³⁶. – "Необходимое же условие самодеятельной личности – правосознание"¹⁰³⁷, для становления которого необходимы "два основных условия: просвещение и юридические нормы"¹⁰³⁸. Ставя вопрос о первенстве одного из них, он, с одной стороны, связывал просвещение народа с формированием его правосознания, но, с другой, так и не определил основу введения крестьянской жизни в рамки права, одинакового для всех слоев общества.

Вопрос о всесословной волости. Дементьев полагал, что такой основой могла бы стать всесословная волость, считая ее одним из средств, необходимых для исчезновения или хотя бы уменьшения обособленности крестьянского мира. Будучи поэтому безусловным ее сторонником, он не надеялся на осуществление даже "в течение жизни поколения" чего-либо, хоть мало-мальски отвечающего "действительным потребностям", поскольку описанные им отрицательные явления сельского самоуправления (такие, как "негодяйство"), по его мнению, совершенно не зависели от "местных деятелей"¹⁰³⁹.

В завершении "Воспоминаний..." он подтверждал свои сомнения "последующими узаконениями", еще более обособившими мужика и увеличившими "пропасть между ним и всеми способными так или иначе благотворно воздействовать на него элементами"¹⁰⁴⁰, по-видимому, имея в виду земскую контрреформу и введение института земских начальников. И.И. Петрункевич, признавая фактическое сохранение дворянством в уезде (Новоторжском) только своей культурной роли, "необходимость которой было бы бесполезно отрицать в стране, стоявшей на таком невысоком уровне образованности", говорил о неразумности попыток правительства "ставить более культурный класс в привилегированное положение, поддерживая этим не сближение классов и сословий, а их взаимно-враждебные отношения"¹⁰⁴¹. Он был убежден в необходимости отмены сословных привилегий и ограничений для придания характеру земских собраний печати "не сословий, а культурной высоты большинства населения"¹⁰⁴². Но "нам не дано было работать с крестьянами в земстве, в суде, в волости. Власть строго оберегала переборки между сословиями", – писал впоследствии Ф.И. Родичев В.А. Маклакову¹⁰⁴³.

Проблема мелкой земской единицы, обозначавшаяся, как говорил В.Д. Кузьмин-Караваев, под "скромным именем бессословной волости"¹⁰⁴⁴ была, по замечанию Н.М. Пирумовой, "постоянным компонентом либеральной земской программы"¹⁰⁴⁵. Для нас наибольший интерес представляет один из этапов почти полувековой дискуссии о мелкой земской единице. После формулировки конкретных предложений агрономическим съездом в феврале 1901 года вопрос обошел многие земские собрания и отразился "во всех без исключения органах печати", встретив "повсюду сплошные ряды сторонников", даже проводивших "параллель между предполагаемой ими реформой и освобождением крестьян"¹⁰⁴⁶, – утверждал Кузьмин-Караваев. В 1901-3 годах он решительно выступал в тверском губернском земском собрании и в печати против введения мелкой земской единицы. Всех стороников мелкой земской единицы объединяли, с его точки зрения, идеи ее бессословности, хозяйственной самостоятельности и близости к населению, необходимой для развития общественной самодеятельности крестьян¹⁰⁴⁷.

Но, с другой стороны, Н.М. Пирумова приводит высказывания за введение мелкой земской единицы со стороны желающих "использовать земские учреждения для укрепления правительственной власти", отмечая, что выступление Кузьмина-Караваева в Тверском губернском земском собрании 1901 года, опубликованное в "Русских Ведомостях" и в "Вестнике Европы", послужило поводом к расширению и углублению дискуссии о мелкой земской единице в 1902 году¹⁰⁴⁸. Кузьмина-Караваева обвиняли прежде всего в чрезмерном преувеличении некультурности крестьянства и в стремлении ограничить его права на самоуправление¹⁰⁴⁹.

Отвечая на один из главных доводов сторонников мелкой земской единицы, связанный с ограничением социальной базы земского самоуправления Положением 1890 года, Кузьмин-Караваев указывал на невиданный прежде рост земских смет именно "с 90-х годов", когда главным предметом расходов становились школы и больницы¹⁰⁵⁰. О том же "странном явлении", наблюдавшемся им в течение 15 лет службы гласным Новоторжского уездного земства, писал в воспоминаниях оппонент Кузьмина-Караваева И.И. Петрункевич: гласные дворяне, составлявшие большинство по Положению (кстати, по воспоминаниям Н.Т. Кропоткиной, состав губернских гласных был тоже "исключительно землевладельческий"¹⁰⁵¹) вели "неустанную борьбу за демократию, за свободу самоуправления и за независимость от администрации, за развитие народного образования, медицинской помощи, за всякие интересы народной массы и за подъем ее экономического благосостояния, тогда как гласные от крестьян, ставленники администрации, всегда голосовали <…>, повинуясь указаниям своих земских начальников"¹⁰⁵². Мы уже упоминали об этом при рассмотрении взгляда на участие крестьян в земском самоуправлении Дементьева, не раз отмечая его созвучие со взглядами Кузьмина-Караваева.

Полемизируя с И.И. Петрункевичем, склонявшемся к идее о мелкой земской единице, вероятно, исходя из сформулированного позже в воспоминаниях убеждения в принципиальном изменении деревенской жизни в конце Х1Х века, когда "последние черты патриархального быта исчезали по мере смены поколения рабов и рабовладельцев поколением, не испытавшем ни рабства, ни рабовладения"¹⁰⁵³, а в земском собрании 1902 года призывавшем "провозгласить <…> право каждого плательщика на свободное, широкое участие в удовлетворении своих собственных потребностей"¹⁰⁵⁴, Кузьмин-Караваев спрашивал о том, как вдвинуть "в совершенно бесправное положение <…> учреждение, дающее право самоопределения и самоуправления при условии, что масса в других отношениях останется бесправной?"¹⁰⁵⁵ Без кардинального изменения "правового положения крестьянского населения" и последующего создания настоящего, действенного крестьянского самоуправления "понижение единицы земского самоуправления будет началом конца земских учреждений", – утверждал он в речи в Тверском губернском земском собрании 10 декабря 1902 года, настаивая на сохранении руководящей роли нынешних земских учреждений, "не в смысле попечительства" и опеки, а в смысле "руководства – также, как губернское земство руководит уездными"¹⁰⁵⁶.

Представляя избирательное собрание, где председатель – земский начальник, а большинство членов находились в отношениях подчиненности к нему, и только ничтожное меньшинство составляли "люди сравнительно свободные, сравнительно независимые", он выражал недоумение, "как они будут избирать"¹⁰⁵⁷. Ставя "себя в положение землевладельца", пришедшего на это собрание, он задавался вопросом, как "требовать равного, одинакового со мною отношения к вопросам" со стороны непользующихся "правами личности?"¹⁰⁵⁸ Предлагая затем посмотреть на земское собрание, где "опять председатель <...> – земский начальник, члены – большинство крестьяне и ничтожное меньшинство частные землевладельцы – один, два из нас, заседающих здесь в настоящее время", он предрекал или диктатуру "одного над <...> некультурной, не сознающей своих прав <...> массой", или подавление этой массой всякого культурного начинания земства¹⁰⁵⁹. В результате и школы, и медицинское обслуживание, возможно, увеличившись количественно, принципиально понизятся качественно – вместо земских школ будут школы грамоты, а вместо врачей с врачебными пунктами – знахарь или фельдшер¹⁰⁶⁰.

Звучавшая в выступлениях Кузьмина-Караваева тревога обусловлена прежде всего активизацией в это время врагов земства, ухватившихся "за идею о мелкой единице", сознавая, что она "даст в результате регресс земской деятельности", будучи "задавлена <...> будничными <...> интересами сегодняшнего дня"¹⁰⁶¹. Отвлекаться от них, по мнению Кузьмина-Караваева, могло губернское земство, за что и навлекало на себя обвинения в "оторванности от населения"¹⁰⁶². Признавая необходимость известного приближения "управления местностью к ней самой и к ее населению", Кузьмин-Караваев ставил вопрос о степени приближения, выступая за сохранение определенной дистанции от населения управляющих лиц, чтобы "потребности непосредственные, сегодняшнего дня" не заслоняли "в их глазах <...> потребностей будущего, более или менее отдаленного. Вот почему организация самоуправляющегося органа, близкого к населению, соответствующая предлагаемой низшей земской единице, возможна только при <...> сравнительно высоком уровне культуры самого населения"¹⁰⁶³.

Указывая на пример Финляндии, где "такие единицы являются в виде приходов, и <...> местные потребности удовлетворяются лучше, чем в России", он подчеркивал огромную разницу "в культурном отношении" русской деревни с деревней финляндской: "Разве наша русская деревня вырастила типы школ, таких способов оказания медицинской помощи? Нет, у нас земство ввело их, земство вело эти работы в течение 37 лет; и эта работа еще нужна и еще будет нужна на продолжительное время <…> Нет готовых элементов, которые пришли бы нам на смену. Давайте работать для создания этих элементов. Требуйте, чтобы не мы были опущены до крестьян, а чтобы они поднялись до нас. Но сейчас отдавать им такое громадное дело рискованно!"¹⁰⁶⁴ В данном призыве Кузьмина-Караваева, прозвучавшем в 1902 году, проявлялся тот самый патернализм, неизбежность и в то же время пагубность которого осознавал Дементьев, говоря о деятельности земства 1870-х годов. Хотя, в отличие от него, Кузьмин-Караваев признавал возможность постепенного изменения крестьянского сознания путем просвещения, но, как и Дементьев, основную проблему он видел в особенностях крестьянского мира и вытекающих отсюда сложностях восприятия этим миром земской деятельности.

Вопрос о содержании школьных зданий. Показательным для раскрытия данной темы является сугубо конкретный хозяйственный вопрос о финансировании строительства и содержании школьных зданий, где земства сталкивались непосредственно с сельскими обществами, с конца 1860-х по 90-е годы целиком отвечавшими за устройство школьных помещений и ассигновывавшими средства на их ремонт, освещение, отопление и наём прислуги. В опубликованной в 1902 году статье "Основания земского санитарного надзора..."¹⁰⁶⁵ А. Шингарев отмечал, что весьма часто дело заключалось вовсе не в необходимости крупных расходов, а просто в незнании и в непонимании крестьянами необходимости соблюдения элементарных требований школьной гигиены. Это сказывалось даже при строительстве и содержании так называемых "образцовых школ", где при значительных затратах "сплошь и рядом встречаются санитарные недостатки, <...> предупреждение или устранение которых <...> стоило бы дешевле всего", такие как расположение школьного здания среди грязных, пыльных улиц, около кладбищ и болот, затоплявших его во время разлива, сооружение напротив окон школы ретирадного места волостного правления, неправильное устройство окон и потолка, прохудившиеся крыши и проницаемые для света стены, не обклеенные обоями, "от чего классы обращаются в вместилище пыли и грязи", неудобная, вредная для здоровья детей мебель, "мытье школьных полов только 1-3 раза в год и содержание отхожих мест в таком виде, что в них войти нельзя", помещение в школьных общежитиях поросят, отсутствие горячей пищи для живущих при школах учеников¹⁰⁶⁶.

Организация школьной столовой представлена в воспоминаниях С.А. Унковской, служившей в 1910-х годах земской учительницей в одной из школ Тверской губернии: "Дети привозили с собой на всю неделю мясо, картошку, капусту, и каждый опускал в общий котел со щами свой кусок мяса, перевязанный цветной тряпкой, чтобы он не перепутался с другими, а когда садились есть, каждый вытягивал свой кусок мяса из котла. Лоскуты были разные – синие, красные, зеленые, розовые, а потому щи приобретали разные оттенки"¹⁰⁶⁷. Попытки учительниц убедить детей, что краска вредна для здоровья, успеха не имели, ибо каждый ребенок считал свои домашние запасы лучше. ("Да у меня-то сегодня молодая курятина из дому привезена, а него сто годовалый бык")¹⁰⁶⁸. Тогда учительницы устроили общую столовую ("горячий приварок") не только для живущих на неделе при школе детей, но и для приходящих, так как те "после трех уроков стремились домой обедать, и потому последние уроки были не так продуктивны"¹⁰⁶⁹. Но это вызвало возмущение крестьян одной из деревень, "самой отсталой, дикой, неграмотной, хотя и зажиточной <…> Она стояла среди болот, в стороне от дорог и как-то одичала больше других"¹⁰⁷⁰. (То же сочетание богатства и "темноты", отмеченное Дементьевым). "Вы учить должны, а не кормить", – заявлял один крестьянин. – "Я сам голодный бегал когда-то в школу, и сын мой пусть это испытает". Другой крестьянин его поддерживал: "А разве это фамильно? У вас всяк из своей чашки ест? Общее блюдо должно быть для всех, как дома: они не бары <…> Сколько мы не доказывали родителям, что дети лучше будут учиться, если начнут обедать, что мы дольше их можем учить, они оставались при своем, что это – баловство, и что селецкие ребята обедать не будут", – писала С.А. Унковская¹⁰⁷¹. Таким же "баловством" называли крестьяне организацию при школе сада и огорода, необходимого для школьной столовой. С.А. Унковская рисовала возмущение против огорода крестьян деревни, давшей землю в вечное владение школе: "Чтобы с нашей земли, которая испокон веку переходит к нам от отцов, дедов и прадедов, да каждый зуевский или калтаповский школьник огурец ел? <...> Мы под школу землю дали, а не под огород"¹⁰⁷². И после принятия решения об устройстве огорода "крестьяне деревни Горки продолжали сердиться, дети их тоже подражали родителям, обивали камнями углы школьного здания, даже поджигали школу"¹⁰⁷³, считая себя хозяевами этой земли.

Дело в том, что соблюдению правил школьной гигиены при внешнем и внутреннем обустройстве школьных зданий земские деятели и учителя придавали воспитательное значение. Они отводили школе роль рассадницы "правильных гигиенических понятий" впротивовес убогой крестьянской хате, зачастую являвшейся для крестьян "идеалом для школы и мерилом предъявляемых к ней требований"¹⁰⁷⁴. По воспоминаниям С.А. Унковской, несмотря на старания учительниц "приучить живущих в школьном здании к чистоте и порядку, соблюдению некоторых правил гигиены, дело это встречало слишком много препятствий, так как деревня в то время не имела об этом никакого понятия: в избах крестьян были в большом количестве тараканы, клопы, которые часто заносились в ночлежные ребятами". Второй учительнице "стоило больших трудов, чтобы приучить детей раздеваться, ложась спать, мыть руки перед едой, открывать утром форточку, встряхивать одеяла и т.п."¹⁰⁷⁵.

Здесь надо сказать об отсутствии единства в отношении самих земских деятелей к проблемам школьной гигиены, а шире, к возможностям приложения норм и ценностей их культуры к уровню развития бытовой культуры крестьян. Так, Я.В. Абрамов, признавая в 1889 году школьные здания самой слабой стороной "земской школы во многих уездах", протестовал против оценок врачей, исходивших из требований школьной гигиены, выработанных "европейской наукой, имевшей в виду совсем иные условия жизни"¹⁰⁷⁶ и говорил о необходимости учета местных особенностей. Обвинения в оторванности от них, приводившей к предъявлению завышенных требований к школьному хозяйству, звучали в начале 1900–х годов на заседаниях земского собрания Весьегонского уезда Тверской губернии. При обсуждении доклада заведующего хозяйственной частью школ уезда В.Я. Авраамова, нарисовавшего, исходя из личных впечатлений от поездок по школам, ужасающую картину состояния школьных зданий, аналогичную приведенному выше описанию А. Шингарева, гласный Л.А. Мясников отмечал такое "распространенное явление": "Очень долго живущий в большом городе интеллигент, попадающий в <...> деревенскую обстановку с ее первобытным укладом и простотою жизни, не может долго свыкнуться с нею, не испытывая род какого–то отвращения и брезгливости. С течением времени это чувство сглаживается и существо и смысл его работы в деревне захватывает его так глубоко, что он привыкает, и уклад народной жизни становится для него понятным, сносным, неизбежным при данных условиях, и все отдельные проявления его не вызывают давнишнего чувства брезгливости", – полагал он, призывая взглянуть на поразивший Авраамова в одной из школ открытый чан с водой для питья, как на "наименьшее зло <...> при данных условиях содержания школьных помещений, бедности и беспросветности. Заведите в этой невозможной школе закрытый бочонок с водой, и он может оказаться хуже открытого чана <...>, если не мыть его, и самая вода будет гнить и протухнет"¹⁰⁷⁷. Доказывая на данном примере необходимость, условно говоря, компромиссной, исходящей из местных реалий, оценки состояния школьных помещений, он в то же время соглашался с тем, что земские школы должны служить борьбе "с безобразными явлениями, <...> показывая и прививая в жизни другие культурные человеческие порядки"¹⁰⁷⁸.

В итоге этих дискуссий Весьегонская уездная управа, констатировав безуспешность всех издавна предпринимаемых в традициях либеральной просветительской идеологии стараний убедить "сельские общества на сходах и иным путем строить хорошие школьные здания и содержать школы как можно лучше", провозгласила необходимость признать это "долгом земства и принять <...> на свой счет", сделавшись "полным хозяином школьного дела" и устроив его, "как оно находит лучшим <...> Ведь никто еще не доказал, что сельские общества – лучшие выразители мнений населения Весьегонского уезда, чем земства"¹⁰⁷⁹.

В данном заявлении управы, вроде бы опровергавшем утверждения Дементьева об отчужденности земских учреждений от населения, как и в самом выводе о необходимости принятия содержания школьных помещений на счет земства, подтверждавшем мысли того же Дементьева о неизбежности земского патернализма над крестьянами, звучало ее отношение к проблеме мелкой земской единицы, перечеркивавшее надежды на нее Дементьева, но явно близкое к высказанным в то же время взглядам Кузьмина-Караваева. Практически одновременная активизация обсуждения обеих тем в начале 1900-х годов свидетельствует об их взаимосвязи.

Тогда же вышли и "Воспоминания..." Дементьева, поднимавшего те же вопросы, основываясь на своей земской деятельности 1870-х годов. Он считал неудачу "активных народников того времени", имея в виду не только членов народнических кружков, шедших в народ с пропагандистскими целями, а и остававшихся в деревне ради "малых дел", исходя из тех же идей долга интеллигенции перед народом, которые изначально двигали многими земскими деятелями, следствием того, что они "шли с человеческими идеями к человеку, а попадали к мужику, <...> в какое–то чужеземное, незнакомое им царство, <...> в обособленную и резко ограниченную сферу <...> Возможный прогресс уничтожался всюду присущим антагонизмом и взаимным непониманием: они говорили на разных языках и жили в разные эпохи, – хотя и были в действительности современниками в общей родной стране"¹⁰⁸⁰.

Этот прозвучавший в самом конце "Воспоминаний…" вывод, условно говоря, опускает рассмотрение земской деятельности с уровня губернии и уезда на уровень отдельной деревни, повседневной жизни крестьян. Такой подход проявляется в исследовании Н.А. Архангельского, с одной стороны, отмечающего значение многосторонней и плодотворной деятельности земства, начинавшейся "с 0 <…> и <…> хоть медленно, но целенаправленно" осваивавшего "целину просвещения в темной деревне, способствуя расширению кругозора крестьянина, приобщению его к культуре, технике, технологиям современного производства", началу выхода российской деревни <…> из <…> состояния темноты и подавленности", а, с другой, призывающего "не <…> обольщаться способностями и возможностями" земства, ибо "перечень того", что оно сделало "в губернии, обширен, в уезде значительно меньше. Если рассматривать деятельность земства на фоне волости либо деревни, то она окажется и вовсе малозаметной. Простой крестьянин знал представителя земства только как сборщика податей"¹⁰⁸¹.

Архангельский приходит к подобному заключению, опираясь, в основном, на анализ сведений земской статистики, но оно подтверждается другими земскими материалами, публицистикой и воспоминаниями земских деятелей, прежде всего произведениями П.А. Дементьева, что побудило нас остановиться на них столь подробно. Здесь проявляется особенность личного, неофициального источника, где гораздо откровеннее, чем в официальных документах, отражалось осознание земскими деятелями сложностей и неудач просветительской работы. Мы уже подчеркивали принципиальное отличие отношения к ней Дементьева от отношения других рассматриваемых нами земцев.

–––––––––––––––––––––––––––––––––

Его сочинения можно назвать летописью надежд и разочарований земского интеллигента пореформенной России. Их значение видится нам в том, что в них сконцентрировано характерное для пошедшей в народ интеллигенции восприятие крестьянского мира как принципиально иного, чужого, находящегося на абсолютно другой стадии развития. Отсюда и присутствие в произведениях Дементьева некоего обобщенного образа "мужика", что также свойственно народнической идеологии. Необходимо отметить, что на основе этих источников мы пытались реконструировать не восприятие крестьянами земской деятельности, а восприятие земскими деятелями крестьян и их отношения к земству, что представляется крайне важным, поскольку дает возможность взглянуть на тему деятельности тверского земства по народному просвещению непосредственно глазами современников, активно в ней участвовавших.