Глава 2. Деятели тверского земства, внесшие вклад в развитие народного просвещения.

Мы уже не раз употребляли слова "земские деятели", "земцы". Теперь пора сказать об этих людях. К работе в земстве на протяжении 43-х лет были привлечены, при самых скромных подсчетах, не менее 15000 гласных, чиновников земских управ и наемных служащих. Объектом их повседневной деятельности являлись широкие слои местного населения. Земская работа для них была источником заработка и профессиональной самореализации, она также понималась как служение "малой родине", подвижничество. Благородные порывы приводили молодежь из обеспеченных семей на мало оплачиваемые должности сельских учителей, заставляли некоторых председателей управ отказываться от жалования, а земских гласных, получавших от дворянских собраний командировочные, жертвовать эти немалые деньги на увеличение тиража стенограмм заседаний земских собраний для популяризации деятельности органов самоуправления. "Земство стояло на трех китах: враче, учителе и агрономе. Их труд служил главной задаче земства – поднятию культуры и организации жизни деревни", – писал тверской историк и краевед Н.А. Архангельский¹⁵⁰. Между тем, хотя в народной памяти сохранились воспоминания о бесплатной земской школе и библиотеке, "плеяда общественных деятелей–земцев историками изучена недостаточно, так как их удел – "малые дела"" ¹⁵¹, "ради больших результатов, <…> работа по необходимости медлительная, требующая погружения в терпеливую возню с будничными мелочами текущей жизни"¹⁵². Суждения исследователей опираются на соответствующие свидетельства мемуаристов. Тверской земец П.А. Дементьев нарисовал образы таких неутомимых, тихих, скромных работников, отставных офицеров, бросивших военную службу после отмены крепостного права и вложивших всю свою душу сначала в крестьянское, а потом в земское дело¹⁵³. По возможности не касаясь политики, они – пионеры, пролагавшие "новые пути к культурному развитию <…> народа"¹⁵⁴, "оставались на втором плане, не выделяясь внешним положением из толпы, <…> строили умело и самоотверженно самый фундамент местной общественной жизни", создавая тем самым устойчивость общественных сил и поддерживая "в них дух независимости и уверенности в плодотворности их труда"¹⁵⁵. "Лучшие силы старой интеллигенции сплотились вокруг земств", – писал В. Афанасьев¹⁵⁶. Это и земские гласные, и служащие, так называемый "третий элемент", учителя, врачи, статистики, на которых земская либеральная оппозиция ориентировалась в поисках опоры в народе, и которые вместе с либеральными гласными входили в оппозиционные кружки¹⁵⁷.

Но на начальном этапе деятельности органов земского самоуправления, когда была сильна идея "завершения здания", то есть создания общеземского представительного органа "наверху", через который возможен постепенный переход к представительному правлению, за что и выступало земское либеральное движение, многие земские деятели рассматривали работу в земстве прежде всего (а зачастую и только) как форму общественной жизни (при отсутствии возможности жизни политической), и местные проблемы при этом зачастую отходили на второй план. В них земцы основательно "погрузились" на втором этапе, когда и земская контрреформа, и общий курс внутренней политики Александра III лишили их возможности проявлять общественную активность, естественно уходившую на так называемые "малые дела", что видно на примере тверского земства, одного из самых либеральных, а значит, и активных земств страны. Это и ставило все губернское земство, и наиболее либеральные уездные (Новоторжское и Весьегонское, как мы не раз увидим на конкретных примерах) на одно из первых мест по развитию народного просвещения, практически всегда так или иначе связанного с либеральными идеями, ибо постепенное изменение политического строя невозможно без подготовки к этому сознания людей. А поскольку наибольшие возможности влияния на него, выхода за рамки хозяйственных вопросов, предоставляла именно образовательная сфера, то она оказалась наиболее "политизированной" из всех официально подведомственных земству.

Ведь "благо личное свято и прочно лишь тогда, когда оно зиждется на благе общественном, а благо общественное не мыслится без просвещения народа", – утверждал известный деятель земской педагогики Д.И. Тихомиров¹⁵⁸. "Конечно, распространение грамотности и даже просвещения не совершит чудес, не прекратит всех зол и всех напастей, но столь же несомненно и то, что она является одним из условий, необходимых для наступления лучшего будущего", – замечал К.К. Арсеньев¹⁵⁹. Эту как нельзя более точную оценку значения просвещения народа, сформулированную в столь общем виде, конкретизировала, применительно к земским деятелям Новоторжского уезда, Н.Т. Кропоткина: "У наших земцев, европейски образованных людей, была самая широкая программа деятельности, главным образом, поднять культурный уровень населения до такой высоты, чтобы оно со временем могло воспринять и провести в жизнь идею мелкой земской единицы, первое звено конституционной системы, завершаемой парламентаризмом, о котором мечтали наши маститые старцы. Поэтому во главу угла всей земской деятельности ставилось народное образование".¹⁶⁰ Прямую связь между ростом на него земских расходов и политическими взглядами земцев отмечал в своих воспоминаниях известный тверской земец В.Н. Линд¹⁶¹. Вопросы народного образования становились, таким образом, по словам Кропоткиной, "главным камнем преткновения"¹⁶² в спорах земцев между собой. С одной стороны, вспоминала она, "были люди, вроде А.А. Бакунина, считающие, что народу нужно самое широкое образование, а с другой стороны, люди, находившие, что мужика совсем не надо учить, чтобы он не вышел из повиновения, или если учить, то достаточно церковно-приходской школы" ¹⁶³.

Недаром основатель земской народной школы Н.А. Корф тесно связывал земское дело с педагогическим. "Земские люди, если они не желают бросать деньги в воду, должны быть педагогами, и педагоги должны быть земскими людьми, если они не хотят строить на песке"¹⁶⁴, – подчеркивал он необходимость для успеха всех земских мероприятий, направленных на постепенное изменение жизни народа, опоры земства на этот самый народ, который должен был быть хотя бы элементарно грамотным. "Движение это было вполне сознательное, и люди отлично понимали, в чем заключаются их цели и задачи и какие трудности лежат им на пути. Надо было создавать все вновь, потому что предыдущая школа (если только школой можно назвать то, что было) давала лишь отрицательные указания. Работа была большая и трудная, и не только для обыкновенной публики, но и для земцев не всегда понятная. <…> Для этого было мало одной энергии, – требовалась страстная любовь к делу, известная настойчивость и даже упрямство в достижении цели. Двигали людьми не казенный формализм, не служебная исполнительность, а та благородная, одушевляющая сила, которая зовется искрой божьей"¹⁶⁵. Эти, воспроизведенные здесь слова Н.В. Шелгунова, прозвучавшие в его статье, подводящей итоги двадцатилетней деятельности земской школы (к концу 80-х-началу 90-х годов) ради защиты ее от нападок с разных сторон, чем объяснялась особая эмоциональность и восторженность тона, в равной мере относились и к педагогам – теоретикам и практикам, и к земцам –организаторам, и к служащим – учителям, непосредственно несшим тот самый свет и призванным, как говорил Д.И. Тихомиров, "осуществлять земские идеалы", ибо учитель, – писал Н.В. Чехов, – "земец по существу своему, земец не за страх, а за совесть"¹⁶⁶, и его "светлый образ служит для всех порукою, что дело народного образования не заглохнет и не умрет, а постепенно и неуклонно, тихо и мирно будет завоевывать себе новые и новые нивы–новины"¹⁶⁷. Так формулировалась земская просветительская доктрина.

По замечанию И.И. Петрункевича, исходившего из опыта работы в управе Новоторжского уезда, интеллигенция которого, как вспоминает в своих "Записках…" Н.Т. Кропоткина, "была так называемый третий элемент земства, то есть врачи, учителя, агрономы и, впоследствии, когда земство расширило свою деятельность, то и инженеры"¹⁶⁸, во взаимоотношениях гласных (преимущественно дворян) и служащих (в основном разночинцев), не было и следа сословных различий, равенство уже вошло в привычку¹⁶⁹. Служивший с 1876 по 1888 годы в губернском земстве по страхованию и статистике Д.И. Рихтер называл сложившиеся там отношения "товарищескими", благодаря чему "работать было интересно и приятно, да и польза самой работы чувствовалась"¹⁷⁰. Такой характер отношений должен был сводить к минимуму отмеченные П.А. Дементьевым "столкновения и недоразумения, которые вызываются обыкновенно в русской жизни ненормальным сближением людей различных общественных положений, сильно оскорбляющие благородную гордость темного работника"¹⁷¹. В политическом обзоре Тверского губернского жандармского управления за 1899 год "интеллигентный класс" всей Тверской губернии характеризовался, как "бессословный, ибо в него вошла масса беспочвенных разночинцев, почти поглотивших в себе дворянство старых традиций"¹⁷². Отсюда и характерное для губернского земства отсутствие сословного аспекта при решении практических вопросов. В этом плане весьма показательно обращение гласного С.П. Максимовича (сына известного земца П.П. Максимовича) в 1895 году к губернскому собранию с просьбой "избрать трех представителей губернского земства для обсуждения совместно с представителями Тверского дворянства проекта убежища для престарелых дворян Тверской губернии, в котором и земство могло иметь своих стипендиатов из числа заслуженных своих служащих, пробывших в земстве не менее 25 лет, в том числе земских учительниц и детей"¹⁷³. Для этого С.П. Максимович обещал материальную помощь и свое содействие в приобретении дома. Таким образом, земцы стремились использовать казалось бы узко-сословное учреждение для облегчения положения всех своих служащих (под "заслуженными служащими", вероятно, имелись в виду и гласные, и третий элемент) вне зависимости от их сословной принадлежности, особо выделяя учительниц, по-видимому, из-за их особенно тяжелого положения. Тверское дворянство, по сведениям обзора жандармского управления, "сливаясь с другими сословиями, стало олицетворять собой земство"¹⁷⁴, обязанное "всеми успехами своей деятельности" основанной им системе доверия к служащим, предоставления им известной независимости от управы, свободы "к применению творческих сил"¹⁷⁵. Благодаря этому, а также заражающему увлечению земских гласных своим делом, создавалось "благоприятная обстановка для <…> третьего элемента земства"¹⁷⁶, формально являвшегося лишь исполнителем указаний нанимающей его управы, но производившего "работу не механически, а с интересом и сознанием ответственности за каждую ошибку"¹⁷⁷, отличаясь тем самым от "винтиков" традиционной правительственной системы управления. "Нельзя найти более самоотверженных, преданных и бескорыстных служащих и работников, как служащие и работники земские <…> Земское дело было их собственным делом, делом их жизни, неотложным и, несомненно и безусловно, общественным делом", – писал Петрункевич¹⁷⁸. Естественно, что им занимались "не чиновники – карьеристы и не политики – честолюбцы – позёры", – как образно сформулировал в своей статье современный автор¹⁷⁹. Изучались же, в основном, "либо государственные деятели (реформаторы и реакционеры), либо революционеры", – замечал он, имея в виду, прежде всего, советскую историографию¹⁸⁰. Характерно, что очень мало сведений о земских деятелях встречается не только в исторической литературе, но и в материалах самого земства, как отмечали в 1909 году составители первого "Ежегодника Весьегонского уездного земства…"¹⁸¹, "хотя для знакомых близко с жизнью уезда, каждый шаг, сделанный земством, связан с определенным именем лица, поднимавшего этот вопрос, отстаивавшего его в собрании, проводившего в жизнь"¹⁸². Они же выявили и одну из причин данного "невнимания": "Работающие и земскими гласными, и членами управы, и учителями народных школ <…> – все <…> объединены в одном общем деле – в земской работе"¹⁸³.

Именно в культурно-просветительской сфере этой работы гласные и служащие "сходятся более, чем в сфере политической", – подчеркивал Б.Б. Веселовский, проводивший между ними определенную грань¹⁸⁴. Ему вторил исследователь общественного движения и политической мысли – меньшевик А.Н. Потресов: "На общей почве так называемой культурной работы и совместного отстаивания ее против напора административного усмотрения скреплялся <…> двусторонний процесс сближения <…> между элементами земства и демократической интеллигенцией <…> Он <…> был итогом 80-х годов"¹⁸⁵, когда "значительная часть молодежи устремляется на земскую службу, но не для того, чтобы вести какую-либо пропаганду, а чтобы делать простое будничное дело"¹⁸⁶. Это время и это движение Н.В. Чехов назвал "началом появления нового сознательного третьего элемента на службе земств"¹⁸⁷. Однако впервые в полной мере данный процесс Потресов считал реализованным лишь в начале 90-х годов, когда деятельность земств по народному образованию стала "одним из основных направлений оживления земской деятельности вообще", связанного с работой комитетов грамотности и с общим культурным движением, охватившим широкие круги интеллигенции и особенно учащейся молодежи того времени¹⁸⁸.

Но тогда же к недоверию и непониманию земской деятельности со стороны основной массы населения прибавилось усиление административного напора со стороны правительства, которое при Александре III, когда сами реформы по прошествии времени уже становились историей, старалось, по свидетельству Ф.И. Родичева, – "с помощью цензуры или услужливой печати <…> вытравить из общественного сознания даже самое воспоминание о <…> реформаторах, <…> порвать все нравственные связи, которые должны были существовать между деятелями реформ первого и последнего поколения"¹⁸⁹. Пытаясь для преодоления изоляции в популярной форме рассказать о работе земства, ее участники начали сами писать свою историю, характеризуя земское дело как "скромное, великое и живое", и создавая образ "земца", общественного деятеля, пренебрегавшего "блестящей карьерой" ради "не шумного, но великого дела <…> – просвещения и врачевания народа, <…> культурно–общественного его воспитания"¹⁹⁰.

На другую сторону этой тенденциозности, проявившуюся сразу по осуществлении земской реформы, обратил внимание П.А. Дементьев: "Мы как будто священнодействовали, а не просто работали, не просто делали обычное, ежедневное дело. Земская работа казалась нам каким–то необычным подвигом; наши умственные вожаки ожидали от нее слишком многого, поставили ее на не принадлежавшую ей при тогдашних жизненных условиях высоту; как народники слишком идеализировали мужика и требовали невозможного от своих адептов – работников на месте, так и лучшие люди того времени слишком идеализировали провинцию вообще, придавали земской работе не принадлежавшее и не могшее ей принадлежать значение – и в обоих случаях, вместо того, чтобы признать выясненные опытом их собственные неверные представления и ошибки, перешли быстро к разочарованию и пессимизму. Слишком уж грандиозны были их фантазии, слишком уж быстро и великолепно были выстроены их воздушные замки"¹⁹¹. Таким искусственным настроением, "приподнятой, произвольной" оценкой "основ всего положения", влиявшей "на земскую жизнь на практике"¹⁹², он отчасти объяснял свой уход из земства в русле общей тенденции ухода земских работников. Обратимся к освещению жизни и деятельности представителя самого старшего поколения тверских земцев.

S 1. Павел Павлович Максимович (1816/17-1892) – единственный из интересующих нас лиц, не только сформировался, но более 10 лет проработал в николаевскую эпоху. Как и многие деятели реформ, он накапливал за это время знания, опыт, общественный потенциал, проявившиеся в работе на местном уровне при первой же возможности.

Родился Максимович в Астрахани, где служил и являлся губернским предводителем дворянства его отец. До поступления в Петербургский Морской корпус несколько лет прожил в семье дяди, профессора Казанского университета И.М. Симонова, способствовавшего развитию у юноши любви к чтению, уважения к ученым людям и увлечения морем (Симонов участвовал в качестве астронома–наблюдателя в морской экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева в 1819-21 годов). Повезло Максимовичу с окружением и в корпусе, директором которого с 1827 года являлся И.Ф. Крузенштерн, приглашавший лучших преподавателей Петербурга, а на должности воспитателей – образованных офицеров. При нем также вводились новые предметы, и расширялось преподавание старых.

Сразу завоевав в корпусе общую симпатию как "прекрасный товарищ и <…> ученик"¹⁹³, Максимович, после блестящего окончания корпуса и трехгодичных офицерских классов в 1836 году, остался преподавателем и воспитателем в гардемаринских классах (преподавал навигацию, астрономию, географию и теорию кораблестроения¹⁹⁴). Относился он к этой работе весьма серьезно. По воспоминаниям сослуживцев и воспитанников, которые использовал его биограф А.Ф. Селиванов, Максимович, зная в совершенстве преподаваемые предметы, "отличался большим умением заинтересовать слушателей, сам увлекался <…> предметом и отлично рассказывал"¹⁹⁵. Он обладал огромным запасом всевозможных знаний, много читал. Владея иностранными языками, мог знакомиться в подлинниках с европейской классической литературой и "с успехами в области народного образования в странах Западной Европы"¹⁹⁶. Входя, как воспитатель, во все нужды своих учеников, он старался по возможности им помогать. "Даровитый преподаватель и редкий по доброте человек"¹⁹⁷, он пользовался в корпусе всеобщей симпатией. Не забывал он и практику морского дела, совершая "в летние месяцы 1832-43 и 47 годов <…> плавания по Рижскому заливу и Немецкому морю"¹⁹⁸. Выйдя в 1848 году в отставку в чине капитан-лейтенанта по семейным обстоятельствам: выиграл процесс за наследство, он вынужден был заняться имением в Кашинском уезде Тверской губернии и поселился в нем.

С началом подготовки крестьянской реформы Максимович, "достаточно обеспеченный и независимый помещик"¹⁹⁹, активно включился в общественную жизнь, войдя от своего уезда в губернский комитет по освобождению крестьян. Он примкнул к партии Унковского и Головачева, выступавшей за немедленное освобождение крестьян с полным земельным наделом и обязательным выкупом и, по мнению В. Покровского²⁰⁰, немало способствовал тому, что большинство Тверского комитета склонилось к данной позиции. "Его горячие и убежденные выступления производили сильное впечатление", – вспоминал А.М. Унковский, одним из инициаторов выдвижения которого на пост губернского предводителя дворянства являлся Максимович²⁰¹. После закрытия комитета он вернулся к сельской жизни, пока на первой же сессии Тверского губернского земского собрания в 1866 году не был избран членом губернской управы, набрав самое большое число голосов – 64²⁰² (что, безусловно, свидетельствовало о его авторитете в обществе), где и проработал до 1877 года. Благодаря своим знаниям и опыту, он оказался очень полезен в управе, ибо, по приводимым Селивановым отзывам сослуживцев, "не было вопроса, которым бы Павел Павлович не интересовался, и у него всегда можно было получить хороший совет"²⁰³.

Эти качества проявил он и в должности заведующего губернской земской больницей в Твери, где следил "за всеми подразделениями хозяйства в ней, как за своими собственными"²⁰⁴, и, занимаясь делом народного продовольствия, когда в неурожайные годы (1867 и 1868) принимал самое живое участие в работах комиссии губернского земского собрания, исследовавшей наиболее пострадавшие от неурожая селения на местах. Вообще, он никогда не отказывался от участия в земских комиссиях и часто заменял своих товарищей по управе. Хорошо изучив законы (юристы удивлялись его знаниям), он успешно защищал интересы земства в судебных учреждениях²⁰⁵.

Но особое место в разносторонней деятельности Максимовича занимала сфера народного образования²⁰⁶. Начал он с организации в своем имении школы для крестьянских детей, хотя такие филантропические начинания его не удовлетворяли²⁰⁷. Первого декабря 1870 года он открыл в Твери за свой счет женскую учительскую школу, с целью "доставить педагогическое образование девушкам православного исповедания, желающим посвятить себя учительской деятельности в начальных училищах"²⁰⁸. Когда вскоре начались нападки на школу со стороны учебной администрации, он пытался всеми силами ее защитить. Встретив сочувствие школе в земстве, он пользовался "всяким случаем, чтобы, в виде ли взноса на содержание стипендиаток или покупкою классных и других учебных пособий, или в иной форме"²⁰⁹ (например, участие в устройстве школьных праздников) оказать ей посильное материальное содействие. Он заботился об устройстве судьбы выпускниц школы (искал места нуждающимся, коих большинство, следил за их жизнью, отлично знал их семейное положение, старался помочь в затруднительных случаях), а, встречая их в Петербурге, возил в театры и на концерты. Нравственное же участие в заведовании школой, ставшей его "любимым созданием", Максимович принимал всегда, пока позволяли физические силы. За основание школы, главным образом, он в 1886 году получил золотую медаль от Императорского Вольного Экономического Общества. В краткой справочной статье о Максимовиче, помещенной в педагогической энциклопедии, говорится, что он "известен главным образом как создатель и руководитель Тверской женской учительской школы"²¹⁰. То же самое отмечал и его коллега по работе в губернском земстве В.Н. Линд, отнесшийся "к нему с полным сочувствием", вызванным прежде всего организацией и защитой школы²¹¹. Но деятельность Максимовича в образовательной сфере этим отнюдь не ограничивалась.

Являясь с 1865 по 1880 годы гласным кашинского уездного и тверского губернского земского собраний, активно посещая все заседания, он нередко участвовал в ходатайствах земских депутаций перед правительством и предлагал земству множество проектов и записок по весьма разнообразным вопросам: о проведении учительских съездов и отдельно о подготовке съезда учительниц, о снабжении школ книгами и учебными принадлежностями, настойчиво указывая на необходимость содействия губернского земства уездным в этом деле, для чего нужен был книжный земский склад; проектировал основание в каждом уезде учительских библиотек, а при губернской управе – полной образцовой библиотеки народных полезных книг, постоянной выставки лучших удешевлённых учебных принадлежностей, каталогов с ценами на книги, педагогической и справочной библиотек по народному образованию, выступал с предложениями об издании книг для народа, об устройстве народных библиотек и чтений. Подробнее о большинстве этих вопросов мы говорим отдельно. Занимался Максимович не только школьным и внешкольным, но и дошкольным образованием и воспитанием, одним из первых заговорив о необходимости организации детских садов и приютов для крестьянских детей, оставшихся без присмотра во время полевых работ, обнаружив тем самым "не только понимание реальных потребностей жизни, но и критический подход к педагогической теории"²¹². "Не было почти ни одного собрания, где он не выступил бы с новым предложением, иногда увлекая своей горячностью и верой, иногда, напротив, встречая отпор в планах, казавшихся несвоевременными или трудно осуществимыми. Но и в последнем случае он не отказывался от своих стремлений, приступая к выполнению их единолично, на свой риск, продолжая твердо верить, что правота начатого им дела и отзывчивость Тверского земства на все действительно полезное не замедлит приобрести ему сторонников и обратят его личное начинание в дело земское"²¹³, – писал А.Ф. Селиванов, имея в виду, прежде всего, основание женской учительской школы. Такое же упорство проявлял Максимович и вопросе об организации учительских съездов. Несмотря на непринятие губернским и большинством уездных земств его проекта 1872 года, он не оставил "идеи о съездах" и в 1882 году вместе с сыном (Сергеем) пожертвовал 500 рублей на съезд учительниц – выпускниц школы Максимовича, после чего ассигновало 500 рублей на тот же предмет и губернское земское собрание²¹⁴.

Рано потеряв жену, он сам воспитывал сыновей и дочерей, дал им основательное образование, развивал "любовь к науке и ее деятелям"²¹⁵. (Обе дочери продолжили дело отца, занимаясь обучением детей, один из сыновей стал известным математиком, а другой – Сергей Павлович – инженером. Он наследовал отцу в трудах по народному просвещению – постоянно заботился о школе, открытой отцом в имении, и о земской женской учительской школе²¹⁶, с 1890 по 1900 годы работал в Комитете по народному образованию Санкт-Петербургского городского общественного управления и служил гласным Тверского и Ярославского губернских, Кашинского и Мышкинского уездных земств)²¹⁷.

В личных отношениях с людьми Павел Павлович, как отмечает Покровский, отличался "приветливостью, сердечностью" и гостеприимством, а собиравшихся в его доме гостей оживлял "остроумной, всегда интересной беседой"²¹⁸. По приведенным Селивановым свидетельствам современников, "редко приходилось встречать человека столь незлобливого (сказать про кого-либо дурное слово было для него страшно тяжело) и неприхотливого, так легко отказывающего себе во всем и вместе с тем столь деликатного по отношению к другим <…> Служить с ним было приятно, он был хорошим товарищем", – вспоминал один из членов управы²¹⁹. Довольно яркие черты к образу Максимовича находим в воспоминаниях В.Н. Линда: своим внешним манерам "он постоянно придавал шутливый и даже несколько игривый характер, не всегда шедший к его почтенному возрасту. Эта шутливость не мешала ему обладать и очень серьезными началами, заслуживающими несомненного уважения"²²⁰. Забавную деталь к портрету добавил известный педагог Д.Д. Семенов, приехавший в школу для обмена опытом и сразу же на тверском вокзале столкнувшийся с популярностью Павла Павловича (как "хорошего, доброго барина, благодетеля") среди извозчиков, кстати, не знавших "школы учительниц"²²¹, что неудивительно, поскольку дело происходило еще в начале 70-х годов.

Уйдя из гласных (свое место губернского гласного от Кашинского уезда уступил на 3-хлетие – 1880-1883 годы – сыну Сергею), Максимович до самой смерти интересовался всеми сторонами земской и общественной жизни, поддерживая дружеские отношения со многими земскими деятелями. Проживая последние годы в своем имении в селе Шепелеве Мышкинского уезда Ярославской губернии, он часто посещал Тверь (участвовал в заседаниях Тверского дворянского собрания) и Петербург, где всегда занимался какими-нибудь вопросами по народному образованию (покупал книги для школы, советовался с педагогами) и земской работе. Так, в письме к председателю губернской земской управы С.Д. Квашнину-Самарину от июля 1887 года он, сообщая, что с сентября будет в Петербурге, а в августе в Твери, выражал желание "при личном свидании" переговорить "о многом, касающемся нашей школы", упоминая "обещание определить трех наших воспитанниц в учительницы", предлагая Квашнину–Самарину назвать "своих кандидатов"²²². А в ноябре 1887 года он просил Квашнина-Самарина сообщить "число приблизительно", когда "может быть доклад о нуждах образования"²²³. В 1888 году он весьма заинтересованно обсуждал с Квашниным-Самариным назначение начальницей учительской школы Е.П. Свешниковой²²⁴.

Некролог Максимовича губернская управа поместила при докладе о народном образовании, что весьма символично, а память о нем была увековечена мероприятиями земства в образовательной сфере. Так, в 1900 году Кашинское земство решило в имении Максимовича в селе Спасском устроить образцовую земскую школу его имени, во исполнение постановления губернского земства об учреждении в память Александра 11 таких школ во всех уездах, "постепенно, с ассигнованием на каждую 3000 рублей и с названием по имени того уездного гласного, который, по мнению губернского собрания, принесет наибольшую пользу земству"²²⁵. А сразу после его смерти, в 1892 году, в память о нём губернское земское собрание учредило при губернской управе первое в России справочно–педагогическое бюро по народному образованию²²⁶. Об авторитете П.П. Максимовича в этой области свидетельствовал и тот факт, что "его слова о всеобщем образовании и общественном воспитании взяты в качестве эпиграфа к книге Ц. и В. Балталон "Воспитательное чтение: Пособие для учителей и учительниц"", вышедшей в Москве в 1908 году²²⁷.

S 2. Бессменным попечителем школы Максимовича с 1892 года являлся Степан Дмитриевич Квашнин-Самарин (1838-1908): "старейший губернский земский гласный со времени основания земских учреждений, яркий тип миротворца",²²⁸ как о нем говорилось во вступительной статье "От редакции" к посвященному ему восьмому тому "Материалов..."²²⁹. Один из потомков старинного дворянского рода, окончив после гимназии в Москве отделение естественных наук физико-математического факультета Московского университета, он, "согласно старому обычаю"²³⁰, поступил на государственную службу по Министерству юстиции, в 1860 году стал чиновником канцелярии тверского губернатора. Выйдя в отставку и поселившись в родном имении Суховарово Зубцовского уезда, Квашнин-Самарин занялся хозяйством. Как писал его коллега по работе в тверском земстве И.И. Петрункевич, он "хорошо знал крестьянство, судил о нем беспристрастно" и хотя не считал крестьян "особенно разумными", но, будучи крупным помещиком, заботился об их просвещении и благосостоянии²³¹. Так, в 1894 году в его имении была открыта школа²³².

Был он предводителем дворянства Зубцовского и Ржевского уездов, кандидатом в мировые посредники и мировым посредником Зубцовского уезда, почетным мировым судьей Зубцовского и Ржевского округов, председателем съезда мировых судей Зубцовского округа, непременным членом Зубцовского уездного по крестьянским делам присутствия. В 1876-81 годах вновь служил по Министерству юстиции, являясь членом Воронежского окружного суда²³³. И.И. Петрункевич не сомневался, что он, "бесспорно умный и гуманный человек", был честным и хорошим судьей, исполняя свои обязанности добросовестно и никогда не манкируя²³⁴. То же можно сказать о его земской деятельности, начавшейся в 1865 году в Зубцовской уездной управе. Выдвинувшись в сессию 1868 года из зубцовских гласных, за свою продолжительную земскую работу Квашнин-Самарин несколько раз входил в состав губернской управы: в 1872 году избирался членом управы, в 1883-84 и 86-91 годах – председателем, затем был председателем редакционной комиссии губернского земства. В бытность его председателем управы М.И. Семевский называл его среди ряда "талантливых, горячо преданных делу лиц", возглавлявших тверское земство²³⁵. Педагог-руководитель школы П.П. Максимовича Ф.Ф. Ольденбург, твердо помня слова Квашнина-Самарина, что "он последний уйдет из земства", высказал убеждение, что "во всем собрании <…> нет ни одного такого истинно земского человека, как он, человека, который бы любил именно земское дело, а не преследовал бы при этом личные или политические цели"²³⁶. Избрание его председателем И.И. Петрункевич объяснял одинаковым уважением, которым он пользовался и справа, и слева "не столько за какие-либо личные качества, <…> а за то, что он ничем особенным не отличался <…> Все одинаково признавали его человеком умеренным во всех отношениях <…> Земство могло рассчитывать на его деловитость и приемлемость его для администрации"²³⁷, поскольку председатель губернской управы утверждался министром внутренних дел. Соответственно, "надо было искать лицо, в котором соединилась бы заведомая благонадежность с точки зрения администрации, и личная добросовестность и порядочность с точки зрения избирательной коллегии, требующей сверх того готовности подчинять свое мнение воле большинства и принципам независимости самоуправления от требований администрации"²³⁸. Всем этим далеко не простым требованиям и удовлетворял Квашнин-Самарин, а "его личная честность давала все гарантии, что данные им обещания будут исполнены"²³⁹. Насколько оказались оправданными эти расчеты, можно судить по отзывам земских "сослуживцев" Степана Дмитриевича. При уходе Степана Дмитриевича с поста председателя управы "собрание единодушно, при громких аплодисментах"²⁴⁰, выразило ему свою благодарность, что свидетельствовало о его авторитете среди земцев и признании его заслуг.

Ф.И. Родичев членство "университетского человека" Квашнина-Самарина в управе относил к факторам, способствовавшим изменению в Тверском земстве соотношения сил в пользу либералов, хотя его самого прямо называл "славянофилом и консерватором". – "Политические симпатии его были скорее с правыми, но общественная и личная честность его были постоянно возмущены действиями его политических друзей и отбрасывали его в другой лагерь"²⁴¹. Не менее резко определял взгляды Квашнина–Самарина, как "общеизвестные консервативные, <…> которых он не скрывал", И.И. Петрункевич, отмечавший фамильно-московские корни его славянофильства, оформившегося еще в студенческие годы и затем сохранявшегося в неприкосновенности. В Тверском земстве он придерживался золотой середины, не связывая себя ни с либеральным бакунинским, ни с реакционным направлением. Он "не любил, не знал и боялся широких идей, пугающих его своей отвлеченностью и предпочитал держаться за реальные факты, ограничивающие всякие "фантазии" и "мечтания""²⁴². Будучи связан родственными и дружескими отношениями с видными деятелями Кахановской комиссии (Пазухиным, Хвостовым), готовившими земскую контрреформу, он, возможно и не разделяя вполне их мнений, "принимал их <…>, как нечто должное, и никогда не оспаривал <…>, хотя ему не раз приходилось выслушивать в тверских земских кругах резкие порицания <…> трудов <…> комиссии"²⁴³. Но, несмотря на все это, либералы ценили его честное отношение к делу, полное уважение к мнениям, противоположным его воззрениям, личное добродушие и явное предпочтение и симпатии к людям, не разделяющим его убеждений, и антипатию к людям консервативного лагеря в тверской земской среде²⁴⁴. По словам Петрункевича Квашнин-Самарин в начале своего политического пути оставался еще "в сфере уездно-зубцовских идей и интересов и не представлял себе все усложнявшегося положения вещей"²⁴⁵. Не столь однозначно характеризовал Квашнина-Самарина В.Н. Линд: "Он (Квашнин-Самарин (прим. Е. Данович) обладал очень определенными убеждениями и даже сильным миросозерцанием, но оно было далеко от всякой крайности, будучи окрашено некоторым религиозно-славянофильским колоритом; при том и по характеру своему он был человеком миролюбивым и склонным к соглашениям, отличаясь вместе с тем ясностью ума и речи и трудоспособностью <…> Занимая среднее место между консервативным большинством и либеральным меньшинством", он по личным симпатиям всегда принадлежал "к земской либеральной оппозиционной группе. Влияние его в значительной мере способствовало примирительным отношениям различных фракций земского собрания"²⁴⁶. Ярким примером проявления личных симпатий и особенностей его характера является приведенный Петрункевичем эпизод, когда во время горячих прений в собрании Степан Дмитриевич прятался, наотрез отказываясь принять участие в голосовании, "объявив, что не может голосовать с нами, потому что не разделяет нашего мнения, а голосовать с нашими противниками не хочет, даже когда разделяет их мнение"²⁴⁷. Характерным свидетельством личных отношений могут служить письма крайне "левого" земца С.В. де Роберти с очень теплым обращением к Квашнину-Самарину²⁴⁸. Начальница школы П.П. Максимовича Е.П. Свешникова писала Квашнину-Самарину о соотношении сил между "левыми" и "правыми" перед очередными земскими выборами, явно причисляя его к противникам правой части собрания²⁴⁹. Апофеозом его сближения с либералами в политической сфере стало подписание вместе с ними знаменитого адреса Тверского губернского земства Николаю 11, что сделало имя Квашнина-Самарина известным в широких общественных кругах²⁵⁰. Бывший тверским губернатором в 1904-5 годах С.Д. Урусов называл Квашнина-Самарина одним из руководителей либералов (наряду с Ф.И. Родичевым и Н.А. Корсаковым)²⁵¹.

В сфере же культурно-хозяйственной он изначально естественным образом трудился в союзе с земской либеральной "партией", ибо, хотя многие мероприятия губернского земства были обязаны Степану Дмитриевичу своей постановкой, разработкой и осуществлением, "наиболее близки ему <…> вопросы народного образования"²⁵², а именно работа в зубцовском уездном и тверском губернском училищных советах (с 1898 года), в качестве члена которых он постоянно содействовал открытию школ, за что получил выражение признательности от Министерства народного просвещения²⁵³; устройство библиотек (занимался комплектованием библиотек земских школ Зубцовского уезда книгами для внеклассного чтения²⁵⁴ и книжного склада Ржевской управы²⁵⁵; курсов для учащих; руководство учительской школой имени Максимовича (с 1884 года вошел в Попечительский Совет) и Сиротским домом. Роль Квашнина-Самарина в деятельности зубцовского училищного совета видна из письма к нему местного учителя, где тот просил Степана Дмитриевича, в случае его отсутствия на заседании, сообщить свое мнение относительно некоторых дел, чтобы учитель мог бы им руководствоваться²⁵⁶. Он участвовал в обсуждении проекта Ржевской технической школы в губернской управе²⁵⁷, в подборе преподавателей для школы, о чем говорит его переписка с В.Н. Линдом 1870-73 годов. Особый интерес здесь представляет письмо к Квашнину-Самарину Линда, выражавшего радость по поводу сходства их отношения к кандидатуре В.И. Покровского, "как <…> человека, вполне достойного занять место учителя словесности в будущей Ржевской технической школе"²⁵⁸. Оно свидетельствует как об авторитете Квашнина-Самарина среди членов губернской управы (хотя он тогда еще не входил в ее состав, Линд уверен в действенности его рекомендации), так и об изначальной широте его взглядов – ведь это было время самого начала работы консервативно настроенного Квашнина-Самарина в губернском земстве, среди либералов, а он уже тогда поддерживал назначение на учительскую должность человека, находившегося под полицейским надзором, солидаризируясь в этом с представлявшим в собраниях, по словам И.И. Петрункевича, "крайне левую", Линдом²⁵⁹. Близость позиций Квашнина-Самарина по различным вопросам земской образовательной деятельности к либеральным явствует из письма к нему председателя губернской управы князя Б.В. Мещерского с фразой о том, что Степану Дмитриевичу "чуждо желание обращения Новоторжской Учительской Школы в такую же семинарию"²⁶⁰, то есть превращение ее из земской в правительственную. Что же касается Ржевской школы, то по поводу ее деятельности к нему постоянно обращался Б.В. Мещерский²⁶¹, а после закрытия школы Квашнин-Самарин участвовал в устройстве учившихся в ней земских стипендиатов, что видно из телеграммы к нему В.Н. Линда²⁶². Занимался он и поиском учителей для школы пчеловодства²⁶³. К нему обращались с просьбами о содействии в выборе попечителей народных школ, назначении учителей²⁶⁴, помощи при их несправедливых перемещениях²⁶⁵. В качестве попечителя школы Максимовича он подбирал кандидатуры преподавателей школы, назначал земские стипендии, обсуждал ремонт и обустройство школьных зданий, вникая во все хозяйственные мелочи (вплоть до поставок в школу продуктов и устройства сада, поскольку он увлекался ботаникой), что доказывают письма к нему другого тверского земца, много занимавшегося вопросами народного образования, П.А. Корсакова²⁶⁶, а также письма Ф.Ф. Ольденбурга²⁶⁷ и Е.П. Свешниковой²⁶⁸. Письма последней за весь период ее работы в школе с 1888 по 1905 годы свидетельствуют о незаменимости Квашнина–Самарина для школы. Она постоянно обращалась к нему по всем вышеперечисленным вопросам, как к лицу, наиболее знающему "местные условия и наиболее заинтересованному"²⁶⁹. Спрашивая его "мнение и одобрение" своим планам²⁷⁰, она жалела, что его "нельзя иметь бессменным ассистентом"²⁷¹. Также эти письма говорят о его глубоком интересе ко всем сторонам школьной жизни, подробно ею описываемым, и о его неизменной роли опоры школы перед властями, как светскими (земскими и правительственными), при решении с которыми различных вопросов Свешникова дипломатично старалась держаться "за спиной у старших и, главное, у земцев, настоящих хозяев"²⁷², так и духовными. Ведь Свешникова ежегодно и настойчиво звала его на экзамены по Закону Божьему, стараясь устроить назначение даты, как ему "будет удобно"²⁷³, ибо за ним, "как за каменной стеной"²⁷⁴. Тревожась о том, как могут отозваться на положении школы перемены в коридорах губернской власти ("все чужие и страшные, каждый по-своему"), Свешникова призывала Квашнина-Самарина приезжать "почаще", видя в этом единственную надежду²⁷⁵, подчеркивая большее значение для архиерея и директора народных училищ присутствия его, чем председателя управы²⁷⁶. (О его авторитете у преосвященного епископа Саввы упоминал и Родичев.²⁷⁷) Прося его приехать для разрешения сложных ситуаций, она распространяла "слух", что ждет его "на днях"²⁷⁸. (Как следует из этих писем, частые приезды для Квашнина-Самарина были достаточно затруднительны, поскольку большую часть года он жил в своем весьма отдаленном от Твери имении, но, приезжая, он старался "провести большинство времени в школе"²⁷⁹). Кандидатуры преподавателей школы на утверждение властей она также предлагала через Степана Дмитриевича²⁸⁰, спрашивая его советы по официальной стороне различных дел²⁸¹. Исполнял он и представительские функции, приглашая, по просьбе начальницы, в школу губернатора²⁸². В тот период, когда Квашнин-Самарин официально оказался вне Попечительского Совета школы, что возмутило и Ольденбурга, и Свешникову, считавших его членство необходимым, он продолжал составлять сводки и отчеты, представляемые Свешниковой в переписанном виде, чтобы не упоминать его имя²⁸³. В другой ситуации, говоря о необходимости назначения на выборные должности "до будущих выборов", Свешникова не представляла, "кого еще могут назначить" в школу, если не Квашнина-Самарина²⁸⁴.

Из писем Е.П. Свешниковой и работавших в Зубцовском уезде учительниц, выпускниц школы Максимовича (О.Л. Сыромятниковой, О.И. Яржемской-Дамаскиной²⁸⁵) вырисовывается портрет мягкого по характеру, весьма терпимого в общении и безотказного человека, к которому нередко обращались с личными просьбами. А при обсуждении "рабочих" вопросов Свешникова зачастую указывала попечителю школы, что, о чем, кому и когда сказать, написать, многое делала от его имени, "задним числом" сообщая о присоединении его голоса к своему. Письма учительниц, его подчиненных, с подробными, искренними рассказами о состоянии своих школ, настойчивым изложением школьных нужд, просьбами приехать, благодарностями за проявленную заботу, отличаются простотой и доверительностью обращения, эмоциональностью и даже резкостью, вызывавшейся затруднениями с разрешением различных проблем. Одна из учительниц, переходя из Зубцовского уезда в другую губернию, сожалела прежде всего об утрате Степана Дмитриевича²⁸⁶.

В 1890-х годах Квашнин-Самарин разработал проект школьной сети для Зубцовского уезда и стал председателем комиссии по всеобщему обучению тверского губернского земства. Недаром его просветительская деятельность была отмечена в справочной литературе²⁸⁷, а Ф.Ф. Ольденбург называл его "школьным человеком"²⁸⁸.

Таким образом, Квашнин-Самарин оказался практически единственным, условно говоря, консервативным земским деятелем, активно занимавшимся проблемами народного образования в масштабах всей губернии. Его пример как нельзя более наглядно показывает возможность конструктивного сотрудничества земцев разного общественно-политического направления, но, что важнее всего, одного культурно-этического уровня, в конкретной работе при уважении к мнениям друг друга.

10 апреля 1906 года Тверское экстренное губернское земское собрание избрало Квашнина-Самарина в члены Государственного Совета, причем голосовали за него преимущественно левые. Однако он не оправдал их "надежд, заняв место в рядах правых <…> и за все время своего пребывания в Государственном Совете не проявив ни единым словом и ни единым действием своего присутствия"²⁸⁹. Петрункевич объяснял это влиянием его "более активных родственников Хвостовых", говоря о господстве в природе Степана Дмитриевича родственных и дружеских отношений "над всеми другими привычками и соображениями", о чрезвычайной пассивности его характера, вследствие чего он "всегда плыл по течению, поддаваясь среде, в которой находился. Всякая борьба была для него невыносима, перед ней он чувствовал себя несчастным и неспособным к сопротивлению"²⁹⁰. Почетный гражданин города Зубцова с 1882 года, действительный член ТУАК²⁹¹ со времени ее основания в 1884 году и действительный член Комитета Грамотности при Императорском Московском Обществе сельского хозяйства²⁹², он, будучи действительным статским советником, оставался членом Государственного Совета по день своей смерти – 11 мая 1908 года.

Нескольких виднейших деятелей следующего поколения тверских земцев (В.Н. Линд, Ф.И. Родичев, П.А. Корсаков), чье вступление в сознательную жизнь пришлось на начальный этап реформ и связанное с этим оживление общества, что, конечно, наложило отпечаток на всю их дальнейшую судьбу, их современник и сослуживец, известный земский статистик Д.И. Рихтер, объединил под характеристикой – представители "новых течений" в Тверском земстве, являвшихся разновидностью "могучего потока, охватившего русское общество в 70-х годах, – "хождения в народ""²⁹³.

S 3. Самый старший из них Василий Николаевич Линд (1844-1916). Уроженец Тверской губернии (владелец имения Дубровка под Торжком), он детство и юность провел с матерью в Горянках, Торжке и Твери, часто и подолгу гостил в Новоторжском женском монастыре, где начальствовала сестра матери. По воспоминаниям его сына Михаила Васильевича, "женское общество, в котором он постоянно вращался, наложило специфический отпечаток мягкости и кротости на его характер"²⁹⁴. От матери он получил прекрасный французский язык и хорошее знание немецкого. По окончании с серебренной медалью Тверской классической гимназии, он, с детства интересуясь естественными науками, в особенности зоологией²⁹⁵, поступил в 1860 году на физико-математический факультет Московского университета. Там он выдвинулся в качестве активного деятеля студенческого движения: занимался организацией студенческой кассы, стал одним из трех старейшин студенческого клуба и уже в 1860 году создал так называемый "тверской" кружок, состоявший из выпускников тверской гимназии²⁹⁶, связанных с молодежью Твери (кружок снабжал ее запрещенной политической литературой). Позднее Линд, отмечая бытовавшее в кружке усиленное сознание связи "с общероссийским революционным движением, от которого в ближайшем будущем ждали большого переворота, вроде первой французской революции", говорил об ориентации кружка прежде всего на "герценовский социализм, поскольку он высказывался на обращавшихся в студенческой среде отрывочных номерах "Колокола""²⁹⁷. Причем, ожидания переворота участники кружка "не совсем ясными нитями" связывали "с крестьянским делом", считая "крестьянство тоже революционно настроенным и готовым к восстанию", как писал Линд²⁹⁸. "Наша пропаганда в Москве ограничивалась больше разговорами с извозчиками, которые большей частью во всем с нами соглашались, но не придавали нашим речам большого значения. Но по поводу этих разговоров не было доносов и никто не пострадал. Более печальный конец имела попытка кружка распространять письменные прокламации", – вспоминал он²⁹⁹. Во время студенческих волнений 1861 года Линд составлял и расклеивал прокламации (в частности, сочинил прокламацию к москвичам против избиения студентов полицией), за что в октябре 1861 года (на втором курсе) был арестован он сам, а в декабре и другие члены кружка. Примерно тогда же кружок Линда слился с кружком известного деятеля революционно–демократического движения П.Э. Аргиропуло, сторонника пропаганды в народе³⁰⁰. В 1862 году Линд участвовал в литографировании и распространении "Великорусса", в связи с чем допрашивался полицией. Тогда он арестован не был, но в 1863 году вместе с другими старейшинами студенческого клуба его исключили из Московского университета. Он поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургский, но курса там не закончил.

Во второе трехлетие земских учреждений, с 1868 года, Линда избрали гласным, и с тех пор с небольшим перерывом он работал в земстве около 30 лет. Будучи одним из первых земцев, "стоявших у истоков этого движения", он являлся, по словам профессора А.А. Исаева, "одним из замечательнейших земских деятелей не только Тверской губернии, но и всей России"³⁰¹. Он олицетворял в собраниях "крайне левую", как характеризовал его позицию И.И. Петрункевич. Департамент полиции утверждал, что "как в уездном, так и в губернском земских собраниях г. Линд держится совершенно одинакового направления с Петрункевичами, де-Роберти, И. Ладыженским и представляет из себя крупную единицу в этой партии"³⁰². Благодаря влиянию Павла и Алексея Бакуниных его избирали членом Новоторжской уездной земской управы, потом ее председателем. Вскоре он был вынужден на время совсем уйти из земства из–за знакомства с А.В. Ярцевым, арестованным по "процессу 193-х", хотя при сделанном у Линда обыске ничего не было обнаружено³⁰³. Но, попав в связи с этим процессом под полицейский и жандармский надзор, он, по совету председателя земского собрания князя Мещерского, отказался от всех занимаемых должностей – председателя Новоторжской уездной управы и члена губернской, чтобы не компрометировать земство, и написал графу П.А. Шувалову (тоже по совету Мещерского, выступившего в роли посредника) письмо с объяснением своей земской деятельности. После освобождения из-под полицейского надзора Линд путешествовал по России и Европе, был волонтером в Сербии во время сербско-турецкой войны 1876 года вместе с Алексеем Александровичем Бакуниным и Ф.И. Родичевым, затем уполномоченным Красного Креста в Болгарии во время русско–турецкой войны 1877 года. По возвращении в Россию в 1878 году его вновь избрали председателем Новоторжской земской управы и гласным Тверского губернского земского собрания. В 1890 году он опять вошел в состав Новоторжской уездной управы вместе с Петрункевичами и Д.Д. Романовым и в состав Тверской губернской управы.

Кроме земской деятельности В.Н. Линд служил мировым судьей в Твери, секретарем Новоторжского уездного съезда мировых судей³⁰⁴, председателем Общества взаимного кредита. Он принимал активное участие в культурной жизни Твери: с несколькими близкими знакомыми он устраивал нечто вроде подражания премухинскому обществу самообразования, так, например, сам он читал доклад на тему о происхождении и древности человека. Во время зимних собраний, когда съезжались гласные, образовывался клуб или салон либерального оттенка, в котором, кроме гласных, были и простые знакомые, из семей Дьяковых и Бакуниных. Здесь Линд познакомился с Ф.И. Родичевым, тогда еще только что окончившим курс студентом. В кружке, по воспоминаниям Линда, "царила совершенная свобода и непринужденность, так что, хотя, конечно, на общих разговорах более всего отражалось то, что происходило в собрании, но иногда они принимали далеко не серьезный тон"³⁰⁵. В начале 1880-х годов Линд постоянно бывал в Торжке в доме Т.Н. Повало-Швейковского, "человека выдающегося ума, состоятельного и деятельного, пользовавшегося всеобщим уважением", как характеризовал его Д.И. Рихтер³⁰⁶. Сын В.Н. Линда Михаил Васильевич вспоминал, что "спустя 14 лет после смерти Тимофея Николаевича, – когда новаторы никак не могли сговориться о том или ином кандидате, слышалось много голосов: "Вот если бы был жив Тимофей Николаевич, никаких споров и сомнений не было бы""³⁰⁷. К Повало-Швейковскому, служившему тогда предводителем новоторжского дворянства и директором местного Общества взаимного кредита, приезжали Петрункевичи из Твери, Бакунины из Прямухина, другие друзья и родственники из Москвы и Петербурга. Однажды приехал Л.Н. Толстой (в связи с религиозным учением Сютаева и посещением Прямухина исследователем движений религиозной мысли среди народа А.С. Пругавиным). Из новоторжцев, кроме Линда, дом Повало-Швейковского почти никто не посещал³⁰⁸, что свидетельствует о принадлежности Линда к очень узкому кругу тверской либеральной интеллигенции, связанной больше со столичной элитой, чем с местным обществом.

Входя наряду с Бакуниными, Петрункевичами и другими земскими гласными и служащими в кружок конституционалистов, сложившийся в губернии³⁰⁹, Линд в 1890-е годы стал постоянным членом совещаний по вопросу о помощи голодающим на квартире Вернадских в Москве³¹⁰, общеземских "бесед" и съездов. Вместе с И.И. Петрункевичем и В.А. Гольцевым подключал к их работе тверских земцев³¹¹. Он входил в известный либеральный кружок "Беседа" и в "Союз Освобождения". Активно участвовал в земских съездах 1904-1905 годов. В 1905 году вступил в кадетскую партию. Как публицист, пишущий по земским вопросам, он сотрудничал в "Русских Ведомостях"³¹², где, кроме корреспонденций из Твери и Торжка, поместил статьи: "О крестьянских опеках", "Земская хроника", "Земское дело" и другие. (1899-1908 годы)³¹³. Кроме того, его статьи печатались в "Русской мысли" и в "Земском деле". Он много писал и переводил. В конце 1890-х и в начале 1900-х годов занимался книгоиздательской деятельностью. В компании с другими лицами организовал в Москве издательство "Книжное дело", выпустившее ряд крупных (преимущественно переводных) произведений³¹⁴.

В 1914 году в связи с юбилеем земских учреждений В.Н. Линд был назван одним из старейших земцев, земцем 60-х годов, одним "из немногих оставшихся в живых земцев первого периода"³¹⁵.

Такова краткая биография В.Н. Линда, отчетливо показывающая переход "от политической борьбы" в революционно-демократическом лагере к "либерально–земской деятельности", которую он с тех пор не оставлял³¹⁶. А начал он ее, "будучи членом известного бакунинского кружка, что не могло не наложить отпечаток на весь его нравственный облик"³¹⁷.

Дело в том, что уже в начале 60-х годов он по вопросам студенческого движения связывался с тверскими либералами. Стремясь "превратить либеральную оппозицию в базу для демократического движения", он специально приезжал в Тверь в феврале 1862 года и познакомился с Павлом и Алексеем Бакуниными, отказавшимися от его предложений. Зато сам он тогда же попал под влияние семьи Бакуниных (он называл их бакунинское "лоно")³¹⁸. Сближение с ними, – писал он в позднейших "Воспоминаниях", – "положило неизгладимую печать" на всю его дальнейшую духовную жизнь и деятельность, хотя направление, полученное им ранее, в особенности в кружке Аргиропуло, в общем не противоречило прямухинскому мировоззрению: "Весь строй прямухинской жизни производил сильное впечатление на всех, близко знакомящихся с бакунинской семьей и тесно связал меня с ее жизнью в течение следующих 10-15 лет – больше, чем влияние отдельных ее членов <…> Все <…> вместе взятое (местность, обстановка, посетители, мелкие черты прямухинской жизни) неразрывно связывались в моем представлении с самими Бакуниными, и именно это целое имело такое большое влияние на дальнейшую мою биографию"³¹⁹. Линд пытался воплощать либерально-демократические идеи тверских земцев на практике, беседуя с крестьянами по пути между имениями Бакуниных и Полторацких. "Я не отрекался от своих идеалов и в теории оставался с теми же убеждениями – вспоминал Линд – но под влиянием сближения с Прямухиным мои революционные тенденции, не изменившись по существу, приняли более мягкие формы"³²⁰. Среди различий общего характера Линд выделил характерную для него, особенно в то время, очень сильную любовь к народу, к крестьянам, не практическую, выражавшуюся в защите их прав или в удовлетворении их потребностей, а бессознательную, иррациональную (вроде "странной любви" Лермонтова)³²¹.

Итак, именно общее изменение сознания, мировоззрения, образа жизни, соединение всех этих ипостасей, не только политический, но, что не менее важно, как настойчиво подчеркивал сам Линд, жизненный либерализм, привели к произошедшей с ним перемене. Недаром Ф.И. Родичев называл его "вскормленником семейства Бакуниных"³²². Наибольшее влияние на Линда оказал младший из братьев Бакуниных, Алексей Александрович: "Беспартийный в лучшем смысле слова", он не отрицал принципиальную возможность революционного пути (для достижения демократической конституции, которую считал главной после освобождения крестьян), но надеялся, что революционная подготовка общества будет мало-по-малу совершаться через ожидавшееся в то время земство и усиленную работу его в деле народного образования. Поэтому он советовал молодым людям, независимо от их революционных убеждений, идти работать в земство³²³.

Не случайно в Словаре Брокгауза и Ефрона Линд причислен к деятелям, особенно много сделавшим для народного образования³²⁴. А сам он в 1914 году "с особым чувством вспоминает время конца 60–х годов", когда он, как член губернской земской управы, заведовал народным образованием и устройством артелей, успешно организовывая "артели кузнецов и смолокуров под Тверью"³²⁵. Дело в том, что в самом начале работы в губернской управе Линд и Максимович предложили "составить нечто вроде наказа, которым бы определялись взаимные отношения председателя и каждого из членов управы", распределявших между собой "разные отрасли земского дела, подлежащего их ведению, и каждый в своем отделе действует самостоятельно, не спросясь у других, до тех пор, пока по требованию одного из них какой-нибудь вопрос не будет поставлен на коллегиальное обсуждение"³²⁶. Линду передавались "отделы страхования, <…> которое только что началось, и народного образования"³²⁷, в губернском земстве даже и вовсе не начинавшегося³²⁸. Кроме того, он в качестве члена местного статистического комитета весной 1870 года ездил в Петербург на международный статистический конгресс³²⁹. Экономические предприятия земства, проведенные по инициативе Линда, как считал Ф.И. Родичев, кончились большей частью неудачно³³⁰.

Но нас интересует его работа в сфере образовательной, где он видел обширное поле для проявления "самостоятельной инициативы"³³¹. Он начал с внесения в 1868 году в губернское земское собрание проекта "системы учреждения школ уездными земствами", основанной на предложении П.А. Бакунина³³² с некоторыми существенными изменениями, в целях форсирования дела учреждения школ. Его расчет давал возможность без быстрого увеличения сметной ассигновки, делать ежегодное отчисление не для одной, а для многих школ. При этом он опирался на опыт Новоторжского уезда, принявшего его проект. Там открылось 20 школ при ежегодной ассигновке в 6,128 рублей. Губернская управа одобрила проект и сообщила его в уездные собрания³³³. В 1868 году в Торжке по предложению Линда земское собрание решило образовать училищный фонд за счет средств, полученных от уплаты недоимок прежних лет, долгов земству разных лиц, перечислений остатков текущего года. Сумма фонда в 1876 году составила в уезде 50 тысяч рублей. Этому примеру последовали Тверское, Осташковское, Калязинское земства³³⁴.

В таких делах, как "затеянное" им устройство земских специальных школ и еще более в устройстве артелей, Линду много помогал секретарь управы А.П. Апостолов: "будучи сам небогатым землевладельцем Осташковского уезда", он "был практически знаком с условиями и потребностями Тверской губернии". Они "не раз совершали с ним вместе поездки по деревням и беседовали с крестьянами и рабочими"³³⁵. В первое время пребывания Линда в губернской управе произошла его встреча, хотя недолгая, с тогдашним министром народного просвещения графом Д.А. Толстым. "До этой встречи, – писал Линд о Толстом, – я представлял его себе хотя вредным, но все же серьезным общественным деятелем; после же того, как я видел и слышал его, на вопрос Алексея Александровича (Бакунина), как мне показался министр, я принужден был ответить: "да это сущий Хлестаков". Единственной темой беседы было – ввод в учебных заведениях шпионства, о котором Д.А. Толстой выражался совершенно бесцеремонно. Князь Мещерский отделывался любезными шутками, а мы с Максимовичем только переглядывались"³³⁶.

Вместе с А.А. Бакуниным Линд помогал земскому служащему А.Н. Толстому в составлении "арифметики для сельских школ, которая была вся построена на примерах, взятых из крестьянского быта"³³⁷.

По инициативе Линда в губернской управе был возбужден вопрос о роли губернского земства в деле народного образования³³⁸. При непосредственном участии Линда создавались Новоторжская учительская и Ржевская техническая школы: "Резче всего нападал не столько на сами проекты (школ при обсуждении в собрании), сколько на меня лично, калязинский гласный и дворянский предводитель П.В. Неронов – типичный дворянский ретроград. Я же старался в разговорах с ним держаться в пределах объяснения проектов, не касаясь личностей, так что после заседания комиссии А.Н. Толстой выразил удивление моему хладнокровию", – вспоминал Линд³³⁹. Как член губернской управы он принимал живое участие в школе Максимовича в самое первое время ее существования, помогал желающим поступить в нее³⁴⁰.

По сведениям департамента полиции, будучи председателем Новоторжской земской управы, от которого "в полной мере зависело назначение учителей"³⁴¹, Линд поддерживал всех политических ссыльных, способствовал в устройстве учителями народников: "Линд оказывал особое содействие лицам сомнительной политической благонадежности в назначении их на разные места по земству, в особенности на должности учителей и учительниц, и проводил в гласные лиц оппозиционного направления"³⁴². Так, начальник Тверского губернского жандармского управления полковник Яхонтов утверждал, что группа учителей Новоторжского уезда, арестованная и обысканная в январе 1870 года в связи с причастностью к делу С.Г. Нечаева, была принята на работу В.Н. Линдом. Учителя обвинялись в попытках ведения пропаганды среди крестьян и распространении брошюр политического содержания. Примечательно, что среди них был и учитель школы в селе Бакуниных Прямухино³⁴³. В письме к С.Д. Квашнину-Самарину, говоря о выдвижении кандидатуры В.И. Покровского на место учителя словесности в будущей Ржевской технической школе, он выражал опасения по поводу отношения к кандидатуре Покровского со стороны министерства народного просвещения: "Что касается до состояния его под полицейским надзором, то для меня это разумеется все равно <…> Конечно, сделаю все возможное, чтобы предложение это приняли"³⁴⁴. Занимался Линд и устройством учителей, переходивших или вынужденных перейти из Новоторжского уезда в другую губернию³⁴⁵. Также он выступил с предложением о расширении сферы деятельности учителей. В речи, произнесенной в первом публичном общем собрании членов Тверского Общества любителей истории, археологии и естествознания 31 марта 1898 года, он говорил о все большей демократизации науки в связи с ее постепенным развитием и изменением ее задач ("вместо отдельных крупных фактов она изучает по преимуществу совокупность массы ежедневных мелких фактов, составляющих жизнь общества") "не только в смысле большего распространения знаний, но и в том, что для самой науки требуется больше сотрудников <…> Без особого труда могут оказывать действительную пользу науке все неученые, несколько образованные люди, по образу жизни и занятиям стоящие близко к природе или народу – священники и вообще сельское духовенство, помещики, земские врачи и фельдшера, в особенности же сельские учителя. Им по их указаниям может помогать все население. Учителям могут помогать их ученики", что кроме прямой цели, имеет "педагогическое значение"³⁴⁶. С такого рода исследованиями надо спешить, – считал он, – поскольку "жизнь вообще идет все быстрее, и все изменяется скорее, чем прежде", чем "в значительной мере объясняется и направление деятельности нашего общества. Оно лишь тогда получит живой характер, когда, не ограничиваясь тесным кружком, войдет в связь со всем обществом, в самом обширном смысле этого слова"³⁴⁷. Его участие в развитии внешкольного образования этим не исчерпывалось. В 1915 году он опубликовал рецензию на сборник "Образовательные и воспитательные задачи современных музеев"³⁴⁸, где поставил "вопрос о значении музеев в качестве педагогических и образовательных учреждений", как "очень серьезный и интересный в настоящее время", когда "посещение и рассмотрение всякого рода музея не только учениками, но и просто частными лицами, в особенности вместе с объяснением всего видимого в них специалистами или даже с целыми объяснительными лекциями, относящимися к содержанию музеев, сделалось <…> одним из важных педагогических способов"³⁴⁹.

Итак, в своей деятельности по народному образованию Линд затрагивал важнейшие направления его развития, такие как роль уездных и губернского земств в этом процессе, его финансирование, подготовка и устройство учительских кадров, создание специальных школ, обучение в сельских школах, внешкольное образование народа. Ибо, как он провозгласил на открытии Новоторжской учительской семинарии, "есть только две цели, достойные серьезного общественного деятеля: улучшение материального положения народа и его умственное развитие", выразив "мысли самой деятельной группы земцев – устроителей и учредителей школ"³⁵⁰. Здесь, возможно, сказывался настрой А.А. Бакунина на подготовку народа к политическим преобразованиям путем изменения его сознания, чем и занимался Линд.

S 4. Огромное значение этому фактору придавал и Федор Измайлович Родичев (1856-1938), прежде всего известный как один из лидеров земского либерального движения, а затем кадетской партии, возглавивший вместе с И.И. Петрункевичем список тверских кадетов, и думской либеральной оппозиции, знаменитый думский трибун. Однако нам хотелось бы обратить внимание на другую, мало заметную сторону его деятельности в качестве гласного земского собрания Весьегонского уезда и председателя Весьегонского училищного совета.

Он родился в 1856 году в родовом именье Вятка Весьегонского уезда. Н.М. Пирумова перечисляла его среди весьма состоятельных помещиков Тверской губернии³⁵¹. Принадлежность к старинному дворянскому роду привила ему, по выражению его коллеги по работе в кадетской партии А.В. Тырковой, "глубокое чувство оседлости, семьи, гнезда"³⁵². Однако его изобилующую бурными событиями юность трудно назвать "оседлой". Являясь, как и В.Н. Линд, горячим поклонником Герцена, но, избежав свойственного Линду студенческого радикализма, Родичев в 1872 году, во время учебы в университете, отправился в Женеву к Огареву, предложившему ему принять участие в основании могущественного тайного общества в России. Отказавшись от предложения, Родичев продолжил переписку с Огаревым³⁵³, стал его постоянным корреспондентом. Окончив в 1875 году Петербургский университет по естественному факультету, он отбыл в течение лета воинскую повинность в артиллерии и осенью того же года поступил на юридический факультет, сразу по окончании которого весной 1876 года отправился добровольцем в Сербию, попав, очевидно, под влияние того же общественного подъема, вызванного борьбой за освобождение славян, что и Линд.

Тогда же началась его общественная деятельность в качестве почетного мирового судьи, каковым он был единогласно заочно избран в 1876 году в своем уезде (избрание могло быть только единогласным из-за возраста). Хотя решение "посвятить свою жизнь работе в земстве" он принял еще до ухода на войну под влиянием идей профессора А.Д. Градовского, призывавшего студентов "стать российской интеллигенцией", участвовать "в преобразовании страны", работать в земстве, воспринимать самоуправление "как политическую школу, в которой только и способно формироваться подлинное гражданское общество"³⁵⁴. По возвращении из Сербии в свое имение, он был назначен на должность участкового судьи до избрания в 1878 году в Весьегонске мировым судьей, губернским гласным от Весьегонского уезда и уездным предводителем дворянства. (За год до этого его избрали "в кандидаты" к тогдашнему уездному предводителю дворянства П.А. Дементьеву³⁵⁵).

Как отмечал П.Б. Струве, Родичев "погрузился в общественную работу, сделавшую его деревенским жителем, сельским хозяином, земцем и поставившую его лицом к лицу с русским северным крестьянством"³⁵⁶. Именно здесь он "прошел подготовку к той будущей роли российского парламентария, радеющего не только за процветание своего уезда, но за благодеяние всей России", – пишет в посвященной ему статье современный исследователь О.А. Гаврилова³⁵⁷.

С 1885 года он стал председателем съезда мировых судей. От этой должности и от должности уездного предводителя дворянства он отказался в 1891 году в виду реформирования земства и введения института земских начальников.

Н.Т. Кропоткина вспоминала его выступления на тверских губернских собраниях "с талантливыми импровизациями": "часто в порыве увлечения говорил не так, как было условлено и не то, на что ему были даны полномочия, и тем вносил путаницу в стройную программу". Будучи замечательным оратором, "в частной беседе он замыкался, повторялся, был вял, тянул, но стоило ему выступить с речью, как он весь преображался. Стройная, блестящая, полная <…> страсти и остроумия речь. Захватывала слушателя и могла вести его за собой куда угодно. Голос принимал необычный диапазон. Обрывал речь, закончив какой-либо блестящей мыслью и измученный садился, и несколько секунд зала не могла вырваться из его власти"³⁵⁸. О "могучем голосе" Родичева говорила и Н.М. Берберова, дед которой был земским деятелем Весьегонского уезда и единомышленником Родичева³⁵⁹.

На губернском земском собрании в декабре 1890 года Родичева избрали председателем губернской управы, но министр внутренних дел И.Н. Дурново не утвердил его кандидатуру, по мнению И.И. Петрункевича, из–за интриги одного из лидеров консервативной партии, кашинского гласного Б.В. Штюрмера³⁶⁰, занявшего это место с подачи губернатора Ахлестышева. А.А. Кизеветтер считал единогласное избрание Родичева в гласные Весьегонского уездного собрания осенью 1891 года на первом (дворянском) избирательном съезде одним "из очень показательных проявлений политического оживления в начале 90-х годов"³⁶¹. Он вместе с Бакуниными, Петрункевичами и другими земскими гласными и служащими входил в кружок конституционалистов, сложившийся в губернии и объединивший весьма различных по имущественному и социальному положению людей³⁶². Естественно, что начальник Тверского жандармского управления в отчете за 1891 год перечисляет "предводителя дворянства Родичева в Весьегонском уезде" среди "неблагонадежных" тверских земцев, "главных руководителей и пособников… многочисленных поднадзорных", против которых "необходимо принять какие-либо меры"³⁶³. А Ахлестышев в письме на имя министра внутренних дел в 1892 году называл Родичева "главным представителем либеральной партии. Находясь в должности весьегонского уездного предводителя дворянства, <…> он с самого начала близко сошелся с двумя представителями той же партии: с П.А. Корсаковым, состоящим ныне в должности управляющего Петербургской казенной палатой, и с г. Карауловым, бывшим непременным членом Весьегонского присутствия по крестьянским делам. Кружок этот обособленно занимался пропагандированием в уезде противуправительственных идей, распространяя между крестьянами слухи о передаче земель и, убеждая их не платить податей, оказывать полиции всякое противодействие во взыскании их, что и вызвало в уезде новое крупное накопление недоимок. Особенно ярко выразилась деятельность этого кружка в укрывательстве многих неблагонадежных лиц, давно политически скомпрометированных; причем они часто даже определялись на земские должности"³⁶⁴. Такова была официальная, и, как видим, весьма негативная интерпретация земской работы будущего "златоуста" партии кадетов.

Каковы же были реальные дела Родичева в Весьегонском уезде, те идеи, которыми он руководствовался на протяжении своей земской деятельности?:

Еще в 1875 году он утверждал в письме к Огареву: "Недалеко то время, когда русский царь со всем своим потомством и верным дворянством подаст в отставку. Наше дело – ждать и готовить это время, а главное – стараться, чтобы народ не видел в нас чужих и чтобы мы на пиру его не оказались незваными гостями"³⁶⁵. Здесь свойственная его возрасту наивность поразительно сочеталась с весьма реалистичной постановкой главной проблемы – отношения народа к тому, что делается для него "сверху", условно говоря, образованными слоями населения. Поиск путей сближения с народом, при отрицании революционного радикализма ("всегда отрицал и отрицаю формулу <…> "чем хуже – тем лучше""³⁶⁶) и настрое на постепенную, мирную работу ("ждать и готовить"), естественно, привел его в земство, где он видел прежде всего "деятельность, полезную для народа, ибо <…> только там мы, люди, родившиеся в привилегированной Руси, можем добиться понимания наших стремлений"³⁶⁷, – писал он на следующий год Огареву, выражая распространенную в то время идею долга интеллигенции перед народом: "Попал я в судьи с живой верой в особою крестьянскую правду, с надеждой видеть ее откровение", но "никаких глубин народного духа, отдельных от духа других слоев народа, никакой отдельной, народной правды я не видел"³⁶⁸. Подходя "к нуждам населения с критической наблюдательностью, с трезвой практичностью", он, по собственной оценке, "не заразился <...> модным тогда сентиментальным народничеством"³⁶⁹. Наоборот, жизнь в деревне, конкретная, практическая работа, близкое соприкосновение с крестьянами по службе (судьи и гласного уездного собрания) изменили его прежде романтически народническое (в духе времени) отношение к крестьянству и, соответственно, к общине: "Центром тяжести <...> был вопрос личной свободы, вопрос о воспитании свободного человека, об освобождении крестьян от гнета мирского, гнета невежества. Вопрос о правах человека, о личных правах был основным вопросом русской жизни"³⁷⁰.

Первые десятилетия своей земской деятельности Родичев посвятил именно "воспитанию свободного человека, то есть народному образованию"³⁷¹, – эти слова А.В. Тырковой как нельзя более четко отражали программу либеральных земцев, рассматривавших "малые дела" по просвещению народа как начало "большого" дела постепенного реформирования политической системы государства, в основе которого оказывается все та же не раз упоминаемая нами просветительская теория создания нового человека путем изменения его сознания, то есть воспитания. Недаром "благодаря Родичеву глухой Весьегонский уезд Тверской губернии постепенно превращается в опытную станцию созидательного русского либерализма"³⁷². Он, наряду с Новоторжским, изначальным рассадником исходившего от семейства Бакуниных либерализма в губернии, постоянно занимал ведущее место по различным показателям развития народного образования среди других уездов (мы останавливаемся на этом подробнее в первой и второй главах диссертации).

Начинать Федору Измайловичу приходилось почти на голом месте. Он планировал создать школьную сеть в конце 1870-х годов, когда в уезде у земства не было ни одного школьного здания, а немногие школы грамоты кое–как ютились в крестьянских избах. В то время его убежденность в том, "что школа в сознании населения должна быть столь же непререкаемым и необходимым учреждением, как церковь", звучала фантастически³⁷³. Уездные, а потом губернские "тяжелодумы и староверы" долго считали его рассеянным книжником, который ничего не понимает в практической жизни. "Но ценой упорной, многолетней работы он превратил свои мечты в реальность", – отмечала Тыркова.³⁷⁴ Эта "практическая земская работа", – по его мнению, – переделала, перевоспитала и его самого, развив в нем "широкое и справедливое отношение к чужой работе, даже если она не во всем была ему созвучна"³⁷⁵, что наиболее ярко проявилось в его отношении к церковно-приходской школе. Разделяя общее недоверие к ней либеральных земских деятелей, возникавшее из опасения использования этой школы "мракобесами", как средства "борьбы с земством, <...> изъятия земской школы из рук земских людей", Родичев подходил к вопросу, по его выражению "очень просто", с практической стороны: "Пусть открывают новые школы, пусть отпускают новые средства – доброе дело"³⁷⁶. Называя статьи идеолога церковно-приходской школы профессора Рачинского "прекрасными, исполненными религиозной поэзии", он вспоминал "трогательные образы <...> горячих и бескорыстных поборников народного образования <...> из среды духовенства" поколения 60-х годов, принимавших участие "в земской работе в качестве членов Учительских Советов, преподавателей Закона Божьего, иногда просто учителей"³⁷⁷.

Такая же терпимость, уважение к оппонентам прозвучала в его благодарности Николаю 11 за восстановление в правах на встрече с ним в 1905 году делегации от земских союзов (при подаче адреса после Цусимы). Этот "рыцарский поступок" в духе 40-х годов, резко отличивший Родичева "от нигилистического типа людей 60-х годов", как писал после смерти Федора Измайловича его многолетний друг и коллега по работе в Думе и в кадетской партии Н.Н. Львов, вызвал тогда укоры "и слева, и справа"³⁷⁸.

Лишился политических прав и почти на 10 лет оказался отлученным от земской работы Родичев после подписания адреса тверского земства Николаю 11 при его вступлении на престол (он сам готовил его, как председатель Редакционной комиссии губернского земства, каковым он оставался до 1895 года), что стало началом его широкой политической деятельности. Он записался в адвокатуру, принимал участие в общеземских объединениях 90-х годов, подключив к их работе тверских земцев³⁷⁹, внес вклад в формирование с середины 90-х годов "нового либерализма"³⁸⁰. Мечтая "путем мирных реформ оградить Россию от революционных судорог, от катастрофы, <...> добиться свободы без разрушительных потрясений", он, отойдя от юношеского идеализма, проявившегося, в частности, в цитированном выше его письме к Огареву, считал самым подходящим строем для России конституционную монархию³⁸¹.

Эта широко известная сторона биографии Родичева логически вытекала из его "малых дел" в Весьегонском земстве по развитию народного просвещения, которому он постоянно уделял внимание. Так, уже будучи думским деятелем и оставаясь гласным Весьегонского уездного земского собрания, он построил на свои средства и под своим наблюдением здание земского училища и передал его "в дар" Весьегонскому земству, за что управа просила собрание выразить ему благодарность, сообщив также, что "ходатайство о присвоении <…> училищу" имени Ф.И. Родичева отклонено министерством народного просвещения³⁸², видимо, по политическим причинам. А на заседании четвертой Думы 19 мая 1914 года, в ответ на вызывающий вопрос крайне правого депутата Замысловского: "Что у вас на деле?", Федор Измайлович ответил: "У меня на деле – целая жизнь, посвященная русскому народу, и специально в области народного образования у меня есть заслуги перед русским народом, которые выкинуть не в состоянии никто. Первое постановление о введении всеобщего обучения в русском уездном земстве сделано по моему почину"³⁸³. Таким образом, нередко звучавшим в Думе обвинениям в пустой болтовне, язвительным, часто грубым упрекам справа в том, что он "краснобай, бездельник, гоняющийся за дешевой популярностью", исходившим, по мнению А.В. Тырковой, не столько от идейных противников, сколько от зависти "бездарности к таланту"³⁸⁴, Родичев противопоставил конкретные дела в уездном земстве именно в образовательной сфере, вышедшие к тому времени на общегосударственный уровень.

S 5. Огромное внимание этой сфере, в масштабе того же, что и Родичев, Весьегонского уезда, и всей Тверской губернии, уделял третий из перечисленных Рихтером деятелей Павел Ассигкритович Корсаков (1847-1908): Родился он в Весьегонском уезде в родовом именье Парфеньево (его отец – капитан артиллерии – принадлежал к старинному дворянскому роду, мать происходила из семьи местных помещиков Калитеевских, которые также затем принимали участие в работе Весьегонского земства). Получил общепринятое в дворянских семьях домашнее образование. В восемь лет поступил в известный тогда в Петербурге пансион Кузнецова. Через год вернулся домой готовиться для поступления в гимназию. По ее окончании поступил на физико–математический факультет Санкт-Петербургского университета. Как и многие молодые люди того времени (начало 1860-х годов), он увлекался активно развивавшимися тогда естественными науками, особенно ботаникой, и мечтал пойти работать садовником в ботанический сад, чтобы продолжить свои занятия. Но посещал лекции и на других факультетах, особенно на юридическом (в связи с судебной реформой, кардинально изменившей судебную систему государства, юридические вопросы волновали все общество).

Также Корсаков принимал живое участие в студенческих кружках (его брата Ивана Ассигкритовича в 1869 году выслали из Петербурга за участие в студенческих волнениях), бывал в редакции "Отечественных записок", где у него сложились самые дружеские отношения с Н.А. Некрасовым и М.Е. Салтыковым-Щедриным, одно время служившим в Твери. Увлекался театром, музыкой, часто посещал еженедельные вечера у композитора В.А. Серова, где собирались "лучшие артистические силы того времени"³⁸⁵. Широкое знакомство с литераторами и артистами, сердечная отзывчивость наложили на него "трудную обязанность устройства благотворительных концертов и вечеров"³⁸⁶. (Позже, во время службы в Тверском земстве, дом Корсаковых в Твери стал местом, где постоянно встречалась местная интеллигенция и велись беседы на литературные, политические и земские темы³⁸⁷). Что касается общественных воззрений, то, как писал в своих воспоминаниях И.И. Петрункевич, в юности Корсаков склонялся к славянофильству под влиянием крупного помещика Весьегонского уезда Луки Кисловского, пожелавшего после освобождения крестьян приписаться к крестьянскому сельскому обществу³⁸⁸.

В Петербурге огромное воздействие на формирование его взглядов оказало общение с известным в то время обер-секретарем первого департамента правительствующего Сената А.Ф. Жоховым и с кругом сотрудников газеты "Санкт–Петербургские Ведомости" – ведущей либеральной газеты 1860-х годов (наряду с "Голосом"), где при участии Жохова, глубоко верившего "в высокие культурные задачи только что <…> нарождавшегося земства, <…> горячо защищается земская реформа"³⁸⁹. В редакцию стекались сведения с мест о ходе земской работы, проходило их всестороннее обсуждение, разрабатывались "планы возможной деятельности земских учреждений"³⁹⁰. Корсаков являлся постоянным и деятельным членом этого кружка. Именно тогда, как замечал в биографическом очерке о Корсакове А.Н. Полтеев, зарождалась "его любовь и преданность земской идее"³⁹¹. Ведь это было время начала деятельности земств, когда либеральная часть общества связывала с ними надежды на постепенные политические изменения, видела в земстве легальный выход накопившейся активности. Неудивительно, поэтому, что Павел Ассигритович сразу мечтал посвятить себя земской работе в родном крае, но вынужден был ждать достижения необходимого 25-тилетнего возраста.

По окончании университета в 1868 году (ему всего 22 года), он служил в Сенате помощником обер-секретаря первого департамента под руководством Жохова, после его смерти ушел из Сената и участвовал в командировке по проведению судебной реформы в Саратовской, Самарской и Симбирской губерниях. В 1870 году его назначили судебным следователем в Мглинский уезд Черниговской губернии. Хотя эта должность была сопряжена с частыми разъездами, отнимавшими много времени, он продолжал "изучение деятельности земских учреждений как на месте службы, так и по печатным отчетам и докладам управ различных губерний. Живой, образованный, с общественными задатками"³⁹², Корсаков вскоре сплотил вокруг себя всю интересующуюся земским делом местную интеллигенцию, убедил идти на земскую службу молодую часть общества. Под его влиянием в Мглинском земстве начали обсуждаться и вопросы об открытии в уезде начальных школ. В 1872 году он стал прокурором по Черкасскому и Чигиринскому уездам Киевской губернии с постоянным местом жительства в Черкасах, принимал участие в учреждении высших женских курсов в Киеве, то есть уже тогда зародились некоторые из главных направлений его будущей земской деятельности.

Свое давнее стремление к ней Корсаков, наконец, претворил в жизнь в 1873 году, когда, отказавшись от блестящей судебной карьеры (благодаря его репутации "одного из самых лучших и деловитых членов прокуратуры", как отмечал Петрункевич, ему предложили ответственную должность прокурора в Каменец-Подольске³⁹³), он оставил государственную службу и возвратился в родной Весьегонский уезд, где в 1874 году стал уездным, а затем губернским гласным. Именно он, будучи родственником и соседом по имению Ф.И. Родичева, по мнению дочери Родичева, являлся "главным виновником того, что отец не остался при университете"³⁹⁴. Бывший тогда председателем уездной управы П.А. Дементьев в своих "Воспоминаниях старого земца" характеризует Корсакова (мы отождествляем персонажа, зашифрованного буквой "П.", с Корсаковым, исходя из совпадения описанных Дементьевым событий с реально происходившими в Весьегонском уезде, известными из земских делопроизводственных источников³⁹⁵) как очень умного и знающего молодого человека, рано кончившего курс и уже много ездившего по стране в качестве судебного чиновника. "Он был на распутье и, очевидно, не мог решить, как ему с собой распорядиться. Хотя мы и состояли с ним в очень близких, родственных отношениях, он никогда не был близок или искренен со мною, вероятно потому, что с ранней молодости был человеком кружка до мозга костей и не считал меня принадлежащим к его приходу. Кроме того, он был большим дипломатом по натуре и умел сдерживать свои импульсы, а я никогда не отличался осторожностью и, напротив, часто бывал даже слишком резок. Он до известной степени был подвержен народническим тенденциям и предпочитал в то время земскую службу государственной, но, вероятно, страшился похоронить себя в наших дебрях"³⁹⁶. Как видим, этот портрет, нарисованный современником и сослуживцем, естественно не без субъективности, но зато изнутри показывавший земскую деятельность, несколько отличался от того, который рисовал "официальный" биограф Корсакова А.Н. Полтеев, создававший идеальный образ земского деятеля для общественного мнения и истории. А "образ" не нуждался в некоторых приведенных Дементьевым нелицеприятных подробностях: "Как-то летом он (Корсаков – прим. Е. Данович) сказал мне, – писал Дементьев, – что не прочь бы осенью сделаться председателем нашей уездной управы"³⁹⁷. Дементьев считал Корсакова гораздо более подготовленным и пригодным для важной должности, чем себя самого. Поэтому на выборах он, по соглашению с Корсаковым, несмотря на настойчивые уговоры гласных и членов управы, твердо отказался баллотироваться, предложив в председатели его. Но тот совершенно неожиданно, не предупредив Дементьева, тоже отказался, создав, таким образом, весьма трудную ситуацию для собрания, вынужденного выбрать заведомо неподходящего человека, совершенно не разбиравшегося в земских делах, ибо больше выбирать было просто некого, что на некоторое время затормозило работу уездного земства. Вскоре новый председатель сам ушел в отставку и вернулся Дементьев. Он и сразу не отказался бы баллотироваться, если бы знал о намерении Корсакова, видимо, решившего сосредоточиться на деятельности в губернском земстве, и вскоре избранного членом губернской управы, где возглавил либеральную группу (М.И. Петрункевич, профессор Е. де Роберти), господствовавшую с этого времени в губернском земстве³⁹⁸.

В 1877 году Корсаков вынужден был уйти из управы, чтобы занять должность мирового судьи в Весьегонском уезде из-за конфликта между судьями уезда и уездным земским собранием. Тогда же он участвовал во всех делах уездного земства (по организации медицинского обслуживания, упорядочения налогообложения). По истечении трех-летия вернулся в губернское земство и в 1880 году вторично вошел в состав управы (до 1884 года). Корсаков справлялся с задачами земской работы благодаря своим крупным организаторским способностям, широкому взгляду на земское дело, солидному образованию, детальному знанию местной жизни, умению, по словам И.И. Петрункевича, "соединять твердые политические принципы со способностью практического их осуществления, притом в условиях наименее благоприятных для общественной работы"³⁹⁹. Разработанные им планы ведения земского хозяйства, – утверждал Полтеев, – "долгие годы являлись путями, по которым шло, развивалось и крепло земское дело"⁴⁰⁰. С этой стороны земская работа Корсакова "должна быть оценена не только с точки зрения интересов Тверского земства, но и в общем развитии земского хозяйства и земской созидательной мысли всей страны. Неоднократно различные отрасли земского хозяйства, созданные Корсаковым в Тверском земстве, изучались деятелями других земств, в целях организации этих отраслей по тверскому типу", – считал Полтеев⁴⁰¹. Посмотрим, однако, чем же конкретно занимался Корсаков в Тверском земстве?

Как член управы, он заведовал отделами страховым и народного образования, ссудно-сберегательными товариществами и артелями, уделял внимание земской медицине, призрению душевнобольных и множеству более мелких вопросов. В 1875 году он представил на рассмотрение губернского собрания обширный доклад о положении страхового дела в губернии и необходимости его реформировать. Признанием заслуг Корсакова в этой области стало посвящение ему после смерти того тома "Материалов…", где излагался очерк страхового дела⁴⁰². Он же являлся редактором и главным составителем первой части этих "Материалов…"⁴⁰³, шестой том которых также посвящен его памяти (там помещена его биография в качестве вступительной статьи ко всему тому и портрет)⁴⁰⁴. Во многом благодаря ему Тверское губернское земство приступило к созданию "Сборника материалов" первым среди губернских земств. Особенно интенсивно работало при нем статистическое бюро (учреждено при губернской управе в 1871 году). Также Корсаков принимал живое участие в работе образованной в 1880 году губернским земством комиссии по переустройству местного управления, занимался вопросами поземельного устройства крестьян (выдачи ссуд на покупку земли) и полного крестьянского самоуправления. (В 1896 году его избирали одним из представителей губернского земства в открывшееся в Твери отделение Крестьянского банка).

"В управе он был настоящей творческой силой, обладал духом инициативы и широким пониманием земских задач", – вспоминал И.И. Петрункевич, называя Корсакова "естественным и единственно возможным преемником" председателя Н.П. Оленина⁴⁰⁵.

Через всю его разнообразную деятельность в тверском земстве "красной нитью проходит <…> забота о народном образовании", вклад в развитие которого Корсакова отмечен в словаре Брокгауза и Ефрона⁴⁰⁶. Павел Ассигритович придавал образовательной сфере "особое, исключительное значение" и как бы ни был занят другими делами, всегда находил для этого время⁴⁰⁷. Объясняет такое отношение его "Записка <...> о положении народного образования в уезде"⁴⁰⁸, внесенная им, как земским гласным и членом Училищного Совета Весьегонского уезда, в 1875 году в Весьегонское уездное собрание. В "Записке…" поднимались наиважнейшие вопросы земской деятельности – необходимость сознательного участия в ней широких масс населения, приобщения их к общей культуре, что "возможно только через правильно организованную школу"⁴⁰⁹, где они запаслись бы некоторой долей знаний и общего развития. Тут явно слышны отголоски просветительской философии – стремление постепенно изменить жизнь народа путем, прежде всего, его элементарного образования – и будущая теория "малых дел". Ведь, наряду с критикой существующего положения, Корсаков предлагал ряд конкретных мер для правильной постановки школьного дела: "увеличение числа школ, улучшение существующих школьных зданий; поднятие общеобразовательного уровня учительского персонала"⁴¹⁰ (образовать из "книг и журналов педагогического и общеобразовательного характера" особую библиотеку для учителей уезда⁴¹¹); организация библиотеки для учащихся и упорядочение снабжения школ элементарными учебными и письменными пособиями. То есть, как писал в 1909 году А.Н. Полтеев, он наметил "к осуществлению те вехи, по которым шло и развивалось дело народного образования до наших дней"⁴¹². Также в "Записке…" дана подробная характеристика преподавания в начальной школе на основе собранного на местах, при посещении школ, материала. И в дальнейшем, "охватывая всегда все дело народного образования, как одно целое", Корсаков уделял внимание каждой школе в отдельности: экзаменовал выпускающихся учеников, осматривал помещения, выяснял положение учащих и так далее⁴¹³. Хотя П.А. Дементьев, опять в же в отличие от А.Н. Полтеева, указывал, что Корсаков, выбранный сразу же после вхождения в уездный училищный совет членом губернской управы, жил в губернском городе (зашифрованном в "Воспоминаниях…", как "З."), "за 300 с лишним верст, приезжал в имение только летом, и потому <…> не мог принимать какого–либо активного участия в деле"⁴¹⁴. По всей видимости, Дементьев здесь все–таки отрицал конкретную работу Корсакова в то время в уезде. При отмеченном нами различии взглядов на его деятельность Дементьева и Полтеева (при естественной доли субъективности первого и столь же естественной определенной идеологической заданности второго), можно предположить, что и опирались они в своих характеристиках на наиболее подтверждавший их правоту материал (Дементьев на конкретную работу в уезде, Полтеев на дела общегубернские), оставляя не укладывавшиеся в рисуемый каждым из них портрет детали по большей части "за скобками".

Однако, возвращаясь к работе Корсакова в должности члена губернской управы, надо упомянуть составленные им ежегодные доклады губернской управы по народному образованию, отличавшиеся, по характеристике Полтеева, большой обстоятельностью, всегда полные интереса и становившиеся самым живым предметом заседаний губернских собраний, не раз выражавшим за них благодарность управе и ему лично⁴¹⁵. Глубоко интересуясь вопросами педагогики, он всесторонне изучал "жизнь деревни вообще и народной школы в частности"⁴¹⁶, старался везде, где возможно, "содействовать увеличению числа школ, поднятию уровня преподавания в них, расширению курса"⁴¹⁷, способствовал проведению обследования школ в уездах и организации губернского книжного склада.

Но главные усилия Корсакова в губернском земстве в области народного образования сосредоточились на подготовке учительского персонала. В первую очередь это постоянная помощь школе Максимовича, особенно важная в трудный период ее борьбы с министерством народного просвещения. "Вследствие Ваших забот, как влиятельного человека в земстве, – говорилось в адресе школы по случаю ухода Корсакова из тверского земства, – школа получила прочное материальное положение; Вы немало потрудились для ее внутреннего благоустройства; Вы также пытались оказать ей нравственную поддержку"⁴¹⁸. И.И. Петрункевич даже назвал его руководителем школы (предшественником Ф.Ф. Ольденбурга, при начальнице Дьяконовой), что было неверно с формальной точки зрения, но отражало значение деятельности Корсакова для школы по существу.

Выборы нового председателя губернской управы (на трех-летие – 1886-1888 годы) привели к выходу Корсакова из управы, деликатно обойденному его биографом Полтеевым, лишь намекнувшим на неоднозначность ситуации⁴¹⁹. Дело в том, что Корсаков и второй член управы А.Б. Врасский, также претендовавший на этот пост, не придя к соглашению между собой, отказались баллотироваться. (Каждый согласился при условии добровольного отказа другого, при том, что отказавшийся остается членом управы. Это оказалось неприемлемым для обоих, и оба в результате вышли из членов управы). По мнению Петрункевича, именно отказ Корсакова поставил собрание 1885 года "в довольно затруднительное положение, так как не хватало лица, на котором оно могло соединить большинство голосов"⁴²⁰.

Покинув губернскую управу, Корсаков не прервал тесной связи со школой Максимовича. Он помогал в поиске руководителей, а с 1904 года являлся бессменным членом Попечительского совета школы, участвовал во всех делах, аккуратно приезжая на заседания совета из Петербурга в Тверь. За несколько дней до смерти он обсуждал строительство нового здания школы. (В 1909 году Тверское губернское земство, в увековечение памяти Корсакова, постановило учредить в школе стипендию его имени и повесить его портрет⁴²¹.) Внимательно следя за работой учительского персонала в начальной школе на местах, Корсаков занимался организацией их внешкольного образования. Благодаря его настояниям, как отмечено во вступительной статье о нем к шестому тому "Материалов…"⁴²², Весьегонское земство стало первым не только в Тверской губернии, но и в России по устройству съездов учащих. Он и далее способствовал продолжению их созывов в Весьегонском уезде. Также он выступал в беседах и прениях на первом съезде учительниц-семинарок школы Максимовича и, наряду с другими его организаторами и руководителями, получил благодарность от его участниц⁴²³.

Уехав в 1884 году из Тверской губернии, Корсаков сложил с себя звание члена учительского совета, но продолжал уделять внимание просветительской сфере, о чем может свидетельствовать письмо к нему с рекомендацией преподавателя для тверской школы⁴²⁴. Регулярно приезжая на земские собрания, в качестве гласного тверского губернского и весьегонского уездных земств, он работал в различных комиссиях, в том числе по вопросам народного образования, с чем связано его нашумевшее выступление в губернском дворянском собрании 1897 года, вызванное неутверждением губернатором Ахлестышевым попечителей народных школ (в том числе Корсакова с супругой, "всегда относившихся к школам с величайшей заботою и бывших попечителями устроенных ими школ несколько лет"⁴²⁵.) Обратив внимание собрания на произвол администрации, Павел Ассигкритович возмущался: "Какой-то господин Ахлестышев, которого я не знаю и знать не хочу, осмеливается выгнать меня из школы, которую я много лет поддерживаю в моей собственной усадьбе"⁴²⁶. Не утвержденный вместе с ним Петрункевич, представлявший, исходя из своих взглядов, все в более радикальном свете, считал, что "его голос звучал не в защиту дворянских привилегий, а в интересах каждого гражданина"⁴²⁷. В то же время, как нам представляется, в этом эмоциональном возгласе слышна именно обида дворянина – помещика на нарушение правительственным чиновником его, условно говоря, "иммунитета". Недаром дворянское собрание ответило ему громом аплодисментов, так что один из присутствующих там петербуржцев, граф С.Д. Шереметьев, друг и покровитель Ахлестышева, вообразив, что начинается революция, помчался с докладом царю⁴²⁸. Хотя "выступление не привело к утверждению нас попечителями школ", – писал Петрункевич, – "но подорвало положение глупого и бестактного губернатора в правительстве"⁴²⁹. Этот эпизод даже успел попасть на страницы оппозиционной эмигрантской прессы. Так, в последнем третьем номере журнала "Современник", издававшегося бывшем тверским земцем П.А. Дементьевым, отклонение под явно формальным предлогом жалобы тверского дворянства на губернатора, имевшей "самые неоспоримые основания и самую строгую легальную подкладку", приводилось как ярчайший образец произвола и беззакония⁴³⁰.

Основное внимание среди тверских земских дел Корсаков сосредоточил на своем родном Весьегонском уезде, "всегда неизменно ратуя за увеличение числа школ <…> и за более целесообразную их обстановку"⁴³¹. В последние годы жизни он поддерживал женскую гимназию в Весьегонске, благодаря ему получившую необходимые средства⁴³².

С 1885 года он служил в Петербурге, в Министерстве финансов и занимал пост управляющего Санкт–Петербургской казенной палатой. Во время голода 1891 года он стал инициатором денежных пожертвований тверского земства населению пострадавших губерний и центром петербургского общественного кружка, собравшего значительные средства для тех же целей. В 1894 году ему пришлось подать в отставку в связи с недовольством Николая 11 приветственным адресом тверского земства по случаю коронации (в числе других его подписал и Корсаков, к этому времени активно участвовавший в земском либеральном движении). Оставшись не у дел, он собирался заняться публицистикой, использовав свой земский опыт, и написал две статьи о постановке земской медицины. Но уже через несколько месяцев он был избран членом правления крупнейшего в России Русского торгово-промышленного банка, а вскоре возглавил его. Он поставил банку задачи широкой поддержки вновь возникавших и уже существовавших торгово-промышленных предприятий, прежде всего в провинции, где кредит, как он знал по земской работе, добывался с большим трудом и обычно на тяжелых условиях.

Входя в состав различных научных, просветительских и благотворительных обществ, наиболее активное участие Корсаков принимал в деятельности Общества для доставления средств высшим женским курсам, где он состоял с 1889 по 1896 годы членом комитета, а с 1896 по день смерти – товарищем председателя. При его непосредственном содействии на средства общества был возведен ряд зданий для нужд курсов. В одном из заседаний 1908 года он поставил в комитете вопрос об увеличении оплаты труда педагогов и служащих курсов. Причем, к этой своей работе Павел Ассигкритович относился особенно внимательно, не как к части модного тогда "женского вопроса", а как к самостоятельному, важному, необходимому делу, "прямому продолжению того дела, которому он в молодые годы служил в Тверской губернии созданием и упрочением школы Максимовича"⁴³³. (После его смерти банк выделил 10.000 рублей на образование с процентов с этого капитала стипендии имени Корсакова на курсах). Не переставал он интересоваться не только вопросами образования, но и всем, что связано с земством.

Особенно оживилась его общественная деятельность после Манифеста 17 октября 1905 года, воспринятого им "как исполнение своей заветной мечты"⁴³⁴. Во время выборов в первую Государственную Думу его избрали выборщиком от родного Весьегонского уезда, но в саму думу он не баллотировался, оставшись вне политических партий. Возможно, здесь сыграла роль давняя "земская" привычка основное внимание обращать на конкретные хозяйственные дела, хотя он внимательно следил за работой первой и второй государственных дум, глубоко переживая их роспуск. Во время выборов в третью Думу он вновь стал выборщиком от Весьегонского уезда и имел реальные шансы пройти, будучи компромиссной кандидатурой для разных фракций, но отказался от депутатского звания, "требовавшего напряженной и трудной работы, из–за расстроенного здоровья и пошатнувшихся сил"⁴³⁵. Все это усиливало его постоянное стремление вернуться в земство, и в 1907 году он согласился идти в кандидаты на должность Весьегонского уездного предводителя дворянства, чтобы перейти потом на земскую службу, но 8 мая 1908 года неожиданно умер на 62 году жизни.

В ноябре 1908 года Весьегонское земство, всегда высоко ценившее его работу в области народного просвещения, постановило: "а).в память Корсакова открыть пять стипендий в Весьегонской женской гимназии для взноса платы за обучение бедных детей земских плательщиков уезда;

б).училище в его усадьбе Парфеньево назвать "училищем П.А.Корсакова";

в).построить еще одно училище в уезде имени Корсакова"⁴³⁶.

Таким образом, символично, что мероприятия, связанные с увековечиванием памяти Корсакова, относились именно к образовательной сфере, что свидетельствовало об особом значении этой стороны его деятельности.

S 6. П.А. Корсаков и теоретически, и практически готовил новое поколение земских работников, ибо он стал одним из видных руководителей "земского" кружка, образовавшегося в середине 1880-х годов среди петербургских студентов, стремившихся после окончания университета и других учебных заведений отправиться в деревню на работу в земство. Одного из таких студентов, князя Д.И. Шаховского, он и бывший тогда весьегонским предводителем дворянства и председателем училищного совета известный земский деятель Ф.И. Родичев пригласили на земскую службу в Весьегонск. Шаховской, в свою очередь, порекомендовал тверскому губернскому земству пригласить на службу своего ближайшего друга и единомышленника Ф.Ф. Ольденбурга. Они оба занимались в тверском земстве только вопросами народного образования, представляя наглядные примеры того, о чем вспоминал А.А. Кизеветтер: "Нас манила к себе легальная общественная деятельность; но на этой легальной почве мы все же готовили себя к борьбе за свои идеи, были терпеливы, настойчивы и неуклонны"⁴³⁷. Судьбы Шаховского и Ольденбурга постоянно переплетались, но особенно тесно связаны они были в начале своего пути, когда происходило формирование тех взглядов, которые они, хотя и по- разному, в силу своих личных особенностей, затем проводили в жизнь.

Их учеба в петербургском университете пришлась на начало 1880-х годов, когда "скорее всего благодаря реформе высшей школы", как отмечал в исследовании, посвященном жизни и творчеству их ближайшего товарища по студенческим обществам и кружкам В.И. Вернадского Аксенов, "там собирается целая плеяда талантов и умов, образуется "критическая масса ума и таланта""⁴³⁸. "Университет имел для нас всех огромное значение. Он впервые дал свободный выход той огромной внутренней жизни, какая кипела среди нас и не могла проявляться в затхлых рамках гимназии. Выход в университет был для нас действительным духовным освобождением"⁴³⁹, – говорил Вернадский, ставший, как и они, ярчайшим представителем складывавшегося в эти годы типа "людей, который всюду в мире стал определяться русским понятием "интеллигенция""⁴⁴⁰.

Федор Федорович Ольденбург (1862-1914): Потомок одного из древнейших рыцарских родов Западной Европы (его предок перешел на русскую службу при Петре 1, а герцогство Ольденбургское играло известную роль в истории России Х1Х века), сын генерала, получив прекрасную домашнюю подготовку и блестяще окончив курс классической гимназии в Варшаве, Ольденбург, будучи математиком по способностям и наклонностям, в 1881 году поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В. Водовозов объяснял этот странный на первый взгляд выбор стремлением молодого человека вести борьбу с созданной графом Толстым классической системой образования "на ее собственном поле, во всеоружии знаний, даваемых ею"⁴⁴¹, в чем уже тогда проявлялась "щепетильная добросовестность" Ольденбурга⁴⁴². В университете Ольденбург не только получил солидное филологическое образование (специализировался по древним языкам и философии), но нашел самое "насущное" и "плодотворное" для России 80-х годов "общественное дело"⁴⁴³, которому затем "посвятит всю свою жизнь, все свои силы"⁴⁴⁴.

То же самое можно сказать и о перешедшем туда в 1881 году со второго курса Московского университета другом варшавском гимназисте Дмитрии Ивановиче Шаховском (1861-1939): Краткие биографические справки о нем гласят: "один из основателей и сотрудников журнала "Освобождение", член Совета "Союза освобождения", участник земских съездов (1904-1905 годов), член партии кадетов (с 1905 года) и ее ЦК (1905-1918 годы), министр государственного призрения во Временном правительстве (май-июль 1917 года), служил в кооперации с начала 1910-х годов до 1919 года, затем в Госплане, арестован в 1938 году, расстрелян в Москве в 1939 году"⁴⁴⁵. К тому же он был земским деятелем Ярославской губернии⁴⁴⁶, помощником предводителя дворянства по заведованию начальным образованием в Весьегонском уезде Тверской губернии⁴⁴⁷ и заведующим начальным образованием в Весьегонском уезде⁴⁴⁸. Итак, два года из своей бурной событиями жизни – с 1886 по 1888 – князь, представитель древнейшего рода потомков Рюриковичей, в будущем один из лидеров земского либерального движения, Шаховской отслужил в Весьегонской уездной земской управе заведующим хозяйственной частью училищ и Весьегонской земской публичной библиотекой, а также являлся помощником председателя училищного совета по надзору за училищами, то есть занимался самыми что ни на есть "малыми", конкретными хозяйственными делами, переросшими затем в дела общественно-политические. Не случайно в предисловии к его "Автобиографии", вышедшей в 1917 году отдельным изданием, А.А. Кизеветтер, доказывая на примере Шаховского прочную связь идеологии партии народной свободы "с основами подлинного демократизма лучшей части русской интеллигенции", назвал его "собратом" не только "второго", но и "третьего элемента" земства, русского народного учительства, всю жизнь боровшимся в их рядах, тесно связанным с ними "всеми подлинными стремлениями своей прекрасной души"⁴⁴⁹. Считая Шаховского одним "из типичнейших представителей поколения передовых земских деятелей, которые вступили на арену в начале 1890-х годов", он писал в "Воспоминаниях" об этом поколении, выделившем "из себя достаточное количество людей, которые действительно энергично впряглись в общественную работу и сыграли немалую роль в составлении центрального ядра русской прогрессивной общественности в 90-х и 900-х годах <…> Через мглу унылого "затишья" 80-х годов эти люди пронесли в целости закал общественного идеализма"⁴⁵⁰. Данные слова в полной мере относятся не только к Шаховскому, но и к проработавшему всю жизнь педагогом–руководителем школы Максимовича Ольденбургу.

На их выбор повлияли процессы, происходившие в русском обществе после 1881 года, "в ту беспросветную эпоху", когда все его "живые силы <…> попрятались в норы"⁴⁵¹, когда народническое движение шло на спад, частично перерастая в либеральное народничество и сливаясь с теорией "малых дел". Оба они в это время были студентами, и вот как уже в эмиграции их современник Кизеветтер охарактеризовал "типичного студента-восьмидесятника": Он "вовсе не был индифферентен к общественным вопросам и вовсе не был чужд сознанию гражданского долга. Но для него было характерно отсутствие революционного пыла и веры в целесообразность и спасительную силу революционных методов политической борьбы"⁴⁵². Слова Шаховского, сказанные им вскоре по окончании университета, в 1886 году, весьма созвучны данной характеристике: "Я думаю, что революционное движение в России, как общее дело лучшей части молодежи кончилось, и молодежь чувствует, что <…> так – убивая и стремясь убийством уничтожить теперешнюю жизнь, стремясь в сущности лишь к водворению или уничтожению некоторых временных форм – жить нельзя"⁴⁵³.

Альтернативой постоянно возникавшим среди студентов радикальным кружкам в начале 1880-х годов стал так называемый "Ольденбурговский кружок", образовавшийся как малое землячество "варшавян" (его ядро – Федор и Сергей Ольденбурги, Дмитрий Шаховской), преследовавшее, по словам Шаховского, "не материальные, а исключительно духовные цели" и ставшее местом их "тесного сплочения и в университете, и во всей последующей жизни"⁴⁵⁴. Затем к ним примкнули студенты – "естественники" Вернадский и Краснов, по мере разрастания кружка сформировался его нравственный и организационный центр, так называемый "Шахвербург": Шаховской, Вернадский, Федор Ольденбург, где "Шаховской олицетворяет высокие замыслы и идеалы, Вернадский – ум, здравый смысл и научность, Ольденбург – душевную теплоту и человечность"⁴⁵⁵. Причем, Шаховской единственный из всех являлся к этому времени вполне сформировавшейся личностью.⁴⁵⁶ Кружок, естественно, оказался между радикалами и университетским начальством. Один из его членов, будущий историк А.А. Корнилов, вспоминал о том, что они находились в центре небольшой группы студентов и либеральных профессоров, сознававших невыгодность для академических свобод затеянных радикалами осенью 1882 года студенческих волнений, шедших "на руку реакции", и всячески старавшихся "удержать студенчество от участия в них"⁴⁵⁷. Университетское начальство, – писал Корнилов, – "не сочувствовало нашей деятельности. С его точки зрения, образцовыми студентами были те, которые сторонились от всякого участия в университетском движении <…> Мы не уклонялись от участия в сходках и пытались бороться с тактикой радикалов"⁴⁵⁸. Пример такой борьбы против общеуниверситетской сходки 10 ноября 1882 года, вызванной возмущением студентов благодарственным адресом губернатора и попечителя учебного округа правительству по поводу постройки нового общежития, привел в своих воспоминаниях сблизившийся с ними позже будущий историк И.М. Гревс, принадлежавший в начале к радикалам: "Кружок в университете (с утра в день сходки) вел открытую борьбу против нее, доказывая ее бесцельность и вред, всею энергией ополчаясь против излишеств. Группа студентов-прогрессистов восстала против беспорядков, утверждая, что политика неблаговременна в университете, что дело студентов – готовиться к будущей жизни путем углубления в научную работу и сплочения друг с другом во имя серьезного просвещения"⁴⁵⁹. Кружок, основным девизом которого являлась добросовестная подготовка "себя и друг друга к будущей деятельности в русском обществе путем серьезной работы над наукой и внимательного изучения жизни" стал, по замечанию Гревса, проявлением "целой полосы в жизни интеллигенции"⁴⁶⁰. Его участники стремились к основанию "в рядах студенчества такой силы, над созданием которой в области широкой жизни и большой политики стали впоследствии трудиться учредители "Союза освобождения". Они хотели, чтобы в студенческой России вырос надпартийный, просвещенный <…> демократический либерализм. Они ставили ему задачу стремиться к добыванию свободы для всех <…> Они горячо любили народ, но высоко ставили миссию интеллигенции, не противопоставляя второй первому, но и не принижая ее перед ним <…> Братья Ольденбурги символизировали целое направление, которое вносило в русское общество свободу и культуру – два великих блага, скудостью которых страдала и страдает Россия, а теперь погибает без них", – утверждал Гревс⁴⁶¹. В этих воспоминаниях, написанных в 1918 году, возможно, присутствует определенное преувеличение, идеализация "культурников" (как называли потом Ольденбурговский кружок) на фоне современных историку крайностей. Но, может быть, аналогия с "Союзом Освобождения", содержащаяся в мемуарах, и не такое уж сильное преувеличение, если учесть, что он политически оформил земское либеральное движение, активными деятелями которого оказались затем практически все члены кружка. (В совещании, состоявшемся летом 1903 года в Швейцарии, на котором был создан "Союз Освобождения", от кружка приняли участие Д.И. Шаховской, В.И. Вернадский, И.М. Гревс.)⁴⁶². Кружок, как считает Б.С. Каганович, "стал одним из центров формирования идейных основ русского левого либерализма" и "стоял у истоков кадетской партии"⁴⁶³. В лице его участников на общественную арену впервые (в начале в студенческой жизни, а затем в социальной, политической, культурной) оформилась "третья сила", ставшая между радикалами – нигилистами 60-70-х годов (противопоставление им явно звучит в словах Гревса) и правительством. И "сила" эта появилась отнюдь не только благодаря кризису революционного народничества, выдвигавшемуся на первый план Кизеветтером, говорившим о возобладавшей в поколении 80-х годов мысли о том, что "путь к большим результатам лежит через упорную работу в области малых дел – капля долбит камень"⁴⁶⁴. Возможность такой "творческой работы, созидающего прогресса" предоставляло существовавшее уже пятнадцать лет земство, стремившееся к постепенному изменению жизни народа через официально разрешенную деятельность в культурно-хозяйственной сфере. Но для этого были необходимы знания, подготовка и участники кружка поставили "задачу серьезного прохождения через науку"⁴⁶⁵.

Неудивительно, что они составили ядро "Студенческого научно–литературного общества" (Н.Л.О.) – единственного официально разрешенного студенческого объединения, дававшего "выход стремлению студенчества к организации и некоторой общественной деятельности хотя бы на академической почве"⁴⁶⁶ и соответствовавшего основному тогда их желанию "уйти в науку, в ней искать противоядие "политике""⁴⁶⁷. Здесь можно проследить некоторую аналогию с земством и по внешней форме – и там, и там, легальный выход общественной активности, стремление уйти от политических крайностей в конкретную работу. Да и сама "обстановка "затишья", – писал Кизеветтер, – оставляла немало свободного времени, которое можно было заполнять удовлетворением духовных интересов, лежавших вне сферы чисто политической"⁴⁶⁸.

В обществе, – вспоминал В.И. Вернадский, – "объединились на почве научных, философских и литературных интересов все живые силы студенчества того времени <…> Едва ли когда-либо так захватывался в единое целое весь цвет студенческих поколений"⁴⁶⁹. Туда входили все представленные в университете специальности, что придавало его участникам широту кругозора, ставило "различные научные сферы в соприкосновение"⁴⁷⁰. С лета 1883 года члены общества по специально подготовленным программам собирали материал о разных сторонах жизни тех мест, где они оказывались. На его основе при обществе организовался областной отдел для "изучения "земской жизни" России в рамках ее местных особенностей и явлений"⁴⁷¹.

Под тем же лозунгом "отечествоведения" в обществе в 1884 году возник кружок по народной литературе, преследовавший цель – "изучить, какие книги нужны народу, как вообще поставлено книжное дело в городах и весях и способствовать его развитию"⁴⁷². (Шаховской, братья Ольденбурги, Вернадский, Краснов). В основе деятельности кружка лежало широко распространенное среди интеллигенции видение долга "в сообщении народу знаний, полученных ею на народные деньги в университете"⁴⁷³, движение "к идеалу учащегося народа", охватившее тогда "широкие слои студенчества"⁴⁷⁴. "Необходимость народной литературы, – утверждал Вернадский – чувствуется всеми нами"⁴⁷⁵. Шаховской настаивал на превалировании изучения существовавшей литературы и потребностей народа в чтении. Соглашаясь с ним в общих чертах, Вернадский сформулировал ту программу, которая выполнялась членами кружка в течение всей жизни (а Шаховским и Ольденбургом очень скоро в Тверской губернии – символично, что первой их практической работой еще в студенческие годы стало именно "изучение народной литературы и содействие распространению хорошей книги"⁴⁷⁶, а уже в 1885 году Шаховской составил первую "программу для собирания сведений о том, что читает русский народ", опубликованную в "Русском Начальном Учителе"⁴⁷⁷): "1.Ознакомиться и следить в общих чертах за тем, что сделано и делается для народного образования у нас на Руси. 2.Ознакомиться с народной литературой. 3.Ознакомиться с главными чертами народного образования в Западной Европе <…> 4.Быть в курсе правительственных мероприятий о школе. 5.Ознакомиться с тем, что больше всего нравится народу, с организацией продажи и народными библиотеками"⁴⁷⁸. Собранные кружком в середине 1880-х годов сведения по народным университетам на Западе (воскресным, вечерним, разъездным, женским) многим позднее помогли на практике, а в то время они завязали связи с Санкт–Петербургским комитетом грамотности при Вольном Экономическом Обществе, мечтая в духе философии Просвещения, "что при осторожном воздействии на официальные сферы можно будет смягчить их мертвенность, использовать их средства и бороться против монополизации ими дела народного просвещения"⁴⁷⁹. Благодаря им комитет начал "опираться на земства как "главную и единственную организацию интеллигентных элементов русского общества""⁴⁸⁰. Они влились в существовавшее до них просветительское движение, представленное "людьми старшего поколения, помнившими конец 60-х годов"⁴⁸¹. (А.М. Калмыкова, организовавшая воскресную школу в Петербурге; Е.П. Свешникова, в будущем коллега Ф.Ф. Ольденбурга по работе в школе П.П. Максимовича, "ценнейший член для кружка из старшего поколения", как считал Гревс⁴⁸²; Б.Э. Кетриц, служивший ранее некоторое время в Тверской губернии и занимавшийся там распространением "хороших книжек" среди населения, устройством деревенских библиотек⁴⁸³. Узнав о кружке от тверских земцев, Кетриц планировал объединение его работы в Петербурге с уже служившем тогда в Весьегонске Д.И. Шаховским, через которого члены кружка сблизились с тверскими либеральными земцами Ф.И. Родичевым, И.И. Петрункевичем, П.А. Бакуниным⁴⁸⁴. Сам Кетриц "сохранил живую связь <…> с Тверской губернией, переписывался и с земцами, и с крестьянами", приводил в кружок "тогда знаменитого весьегонца Журавлева, горячего поклонника грамотности и литературы, своеобразного крестьянина – любителя просвещения"⁴⁸⁵.) Кружок принимал "деятельное участие во всем том оживленном интересе к народному образованию, который характеризует первую половину 80-х годов"⁴⁸⁶, предлагая переводы и адаптации книг для издательства Сытина, комплектуя библиотеки и составляя указатели литературы для народа, печатая дешевые книги для только что возникшей издательской фирмы "Посредник", где участники кружка познакомились с последователями и сотрудниками Льва Толстого В.Г. Чертковым и П.И. Блудовым. "Большими авторитетами для кружка были также А.И. Герцен и И.С. Тургенев. Очень рано завязались контакты с талантливым молодым московским историком П.Н. Милюковым"⁴⁸⁷.

Участники Ольденбурговского кружка постоянно стремились к практической работе, опасаясь засасывания в обыденную жизнь, службу. Надеясь на взаимопомощь в осуществлении своих юношеских идеалов, они в конце 1884 года, незадолго до окончания большинством университета, договорились купить в будущем небольшое имение, чтобы периодически съезжаться и общаться. Они назвали его "Приютино", возможно, по аналогии со знаменитым имением Н.А. Оленина. Одно время на эту роль предназначалась купленная Шаховским во время службы в Весьегонском земстве усадьба "Малашкино", близ Красного Холма, но после окончательного оставления князем службы в Тверской губернии он продал усадьбу, затем "Вернардовка" (имение Вернадского). Действительно, после окончания университета "приютинцы" постоянно общались, учредив в 1886 "Братство", пронизанное "личными дружескими связями, родственными отношениями"⁴⁸⁸, поскольку его ядром стал все тот же Ольденбурговский кружок, как их продолжали называть со стороны (Д.И. Шаховской, В.И. Вернадский, Ф. и С. Ольденбурги, И.М. Гревс, А.А. Корнилов, А.Н. Краснов, Н.Г. Ушинский), выработавший самые простые правила, соблюдавшиеся ими в течение 35 лет: "регулярно писать друг другу; письма, имеющие общий интерес, пускать по кругу; ежегодно собираться 30 декабря"⁴⁸⁹. Они, как утверждал Шаховской, "не поддались соблазну принести в жертву культу кружковщины лежащие на каждом из нас общественные задачи и старались использовать особенно близкие дружеские связи для лучшего осуществления внешних задач"⁴⁹⁰, главная из которых – "просвещение российского народа в науках"⁴⁹¹.

В программном для "Братства" 1886 года письме Шаховской указывал на два основных пункта своего мировоззрения: "1.Я часть мира и должен трудится не для себя, а для мира <…> 2.Надо поступать нравственно, а нравственно не то, что приносит пользу в данном отдельном случае, а то, что будет полезно, ставши общим принципом поведения"⁴⁹². Взяв за основу три отрицательные аксиомы: "1.Так жить нельзя. 2.Все мы ужасно плохи. 3.Без братства мы погибли", он развил их: "Русская молодежь давно уже чувствовала, что так нельзя жить. И под влиянием этого сознания она набросилась на существующую жизнь и хотела ее насильно уничтожить. Она не понимала, что если так жить нельзя, то это прежде всего значит, мне необходимо зажить как-то иначе <…> Чтобы что-нибудь сделать, должно прежде всего самим стать лучше. А одному это не по силам"⁴⁹³. Для самосовершенствования нужны "не революционные партии, заговоры, дружины и комитеты", устроенные для внешней борьбы, а "братство, как свободное и любовное соединение людей, преследующих одни цели и работающих вместе", основанное на трех принципах: "1.Работай как можно больше. 2.Потребляй (на себя) как можно меньше. 3.На чужие беды смотри как на свои"⁴⁹⁴.

S 7. Двое из членов братства, сам Шаховской и Ольденбург, начали проводить эти принципы в своем "труде жизни" на земской службе в Тверской губернии, предпочтя ее открывавшейся перед ними блестящей научной карьере в столице (им было предложено остаться при университете для подготовки к профессорскому званию). "Чисто научная деятельность меня к себе не манила"– писал в своей короткой "Автобиографии" Д.И. Шаховской, хотя он имел большие способности в изучении языков, серьезно занимался славянской филологией (ему прочил большое будущее профессор И.В. Ягич, возглавлял соответствующий раздел в Н.Л.О.). Зиму 1884/85 года, после окончания университета, он жил в Петербурге, работал над кандидатской диссертацией, продолжал участвовать в Н.Л.О. "Я собирался стать учителем гимназии в русской провинции, ища рядовой работы и сближения с русской повседневностью, когда неожиданная встреча (с Родичевым и Корсаковым у К.Д. Кавелина) открыла мне новые пути деятельности, ближе подведя меня к моим целям"⁴⁹⁵. Хотя П.А. Корсаков в письме к С.Д. Квашнину-Самарину выражал некоторые сомнения относительно Шаховского, связанные с его молодостью и вероятностью того, что "его удержат всеми правдами и неправдами"⁴⁹⁶, возможно имея в виду его научные занятия в Петербурге. Сам же Дмитрий Иванович, с энтузиазмом восприняв предложение тверских земцев, но, находясь тогда еще под влиянием Толстого, боялся лишь "неизбежной необходимости на таком деле проявления своей власти над другими людьми, и такое положение претило" ему⁴⁹⁷. Но "положительные стороны пересилили"⁴⁹⁸. Эти положительные стороны привел в своих воспоминаниях Родичев: "Ваше дело будет и административным, и педагогическим. Вы будете помогать учителям в преподавании, будете связью между ними"⁴⁹⁹. То есть уже тогда, в решении идти на хозяйственную работу в земство, сказалось стремление Шаховского к организационной деятельности, позже проявившееся в политической сфере, где он стал "всероссийским собирателем оппозиции"⁵⁰⁰. По мнению Корнилова, "независимо от влияния Родичева, к такому изменению своей будущей деятельности Шаховского подготовили <…> двухлетние усердные занятия в кружке для изучения народной литературы", продолжавшиеся и после окончания университета, и, конечно же, выработанные в приютинском кружке "этические принципы простой и близкой к народу жизни", которые он собирался осуществить на практике в Весьегонском уезде⁵⁰¹. А сам Шаховской говорил, что еще в 1880 году, во время учебы в Московском университете, наиболее близким ему периодическим органом стало скалоновское "Земство", а само земство рисовалось ему "практическим путем к осуществлению самых дорогих <…> начал в общественной жизни: свободы и народности"⁵⁰². Он старался вникнуть в положение земского дела в Серпуховском уезде, где летом жил у бабушки, в имении, "тесно связанном с памятью 1825 года, знакомился с местными земскими деятелями, поскольку задумывался над своим будущим и видел лучшее для себя поприще в земской работе"⁵⁰³.

Из Весьегонска Шаховской, считавшийся, как основатель, "почетным членом" кружка⁵⁰⁴, присылает сообщения о своей деятельности в Н.Л.О., а когда он весной 1886 года приехал в Петербург, в обществе по инициативе Ольденбургов состоялось собрание, где Шаховской сообщил результаты своего первого опыта практической работы. Гревс назвал это одним "из лучших моментов в кратковременной жизни общества"⁵⁰⁵.

Должность "заведующего хозяйственной частью училищ" была специально для Шаховского впервые учрежденна Весьегонским земством в целях поднятия школьного дела в уезде. Ведь "среди деятелей школы царило уныние"⁵⁰⁶, вызванное политикой К.П. Победоносцева, направленной на отобрание школ у земства вообще. Это накладывало на Дмитрия Ивановича особую ответственность и, конечно, создавало дополнительные трудности. О работе Шаховского в этой должности свидетельствуют его крайне подробные и обстоятельные отчеты уездной управе⁵⁰⁷. Как помощник председателя училищного совета по надзору за училищами, он имел "возможность входить до некоторой степени и в учебные стороны училищного дела"⁵⁰⁸. Итак, он занимался всем: керосином и дровами для школьных зданий и учителей, учительскими огородами, посещал уроки, принимал экзамены, снабжал учителей пособиями, "книгами по своему усмотрению"⁵⁰⁹, устанавливал контакты между учителями. Он в 1886-1888 годах поднял в земстве вопрос о введении в уезде всеобщего обучения, поставив, по словам Ф.И. Родичева, "новый идеал в деле народного образования"⁵¹⁰. (Тогда вопрос решен не был, но уже в 1890-е годы весьегонское земство оказалось самым подготовленным к введению всеобщего обучения из земств тверской губернии, а составителем школьной сети здесь стал товарищ Шаховского страховой агент А.С. Медведев).

В своем имении в селе Малашкино Шаховской в 1886 году, то есть сразу же после начала работы в земстве, открыл школу грамоты с разрешения Весьегонской земской управы по приговору крестьян окрестных деревень. Содержалась школа на средства Весьегонского земства, выделявшего ей по 50 рублей ежегодно и снабжавшего ее учебными пособиями. Сам Шаховской, под непосредственным наблюдением которого находилась школа, и Ольденбург также выделили по 50 рублей на ее содержание. Помещение школе предоставил Шаховской. (Кроме того, от одного до двух рублей школа получала от каждого ученика)⁵¹¹. Согласившись взять на себя заведование весьегонской учительской библиотекой, Шаховской завершил начатое уездной управой преобразование ее в публичную земскую библиотеку⁵¹², участвовал в обсуждении вопроса о библиотеках и читальнях в Комитете грамотности, присылая туда свои отчеты и материалы из Весьегонска⁵¹³.

Но Весьегонская земская библиотека в 1887 году возбудила сильное подозрение "на том основании, что ею заведует князь Д.И. Шаховской – личность, безусловно, вредная и крайне неблагонадежная в политическом отношении", – уведомлял жандармский ротмистр из Твери Департамент полиции⁵¹⁴. В мае 1887 года министру внутренних дел докладывалось о том, что Шаховской "распространяет между учителей начальных училищ учение графа Толстого, причем раздает им его брошюры, не одобренные учебным ведомством для употребления в народных школах", в Весьегонске проходили литературные вечера на квартире Шаховского, агента земского страхования Медведева и в училищах (Карамышевском, Сушигорицком, Чамеровском и близ Васильевского на квартире частного врача А. Таирова)⁵¹⁵. Еще большие подозрения вызывал отнюдь не княжеский, а весьма демократический, "толстовский", образ жизни Дмитрия Ивановича, выражавшийся в стремлении к "опрощению, пренебрежению к внешним удобствам и благам, земном, мирском аскетизме"⁵¹⁶. "Начальству показалась подозрительной необычайная простота его жизни и несоответствие его костюма и его обстановки с его княжеским титулом"⁵¹⁷. Даже в его внешности, как вспоминали современники, "не было ничего аристократического – одевался просто, носил бороду"⁵¹⁸. Но те же современники отмечали, что "и по внешнему облику, и по внутренним свойствам он все-таки оставался русским барином. Порода сказывалась не только в костяке его лица, в его худощавой стройности, но и в его вежливости, изысканно простой, непосредственной, свободной от смущения, от усилия. Простота в нем совмещалась с той особой благовоспитанностью, которая, впитав в себя хорошие манеры запада, прибавила к ним и свои очень привлекательные особенности русской обходительности, для всех равной <…> Аристократ по рождению, Шаховской, по духовному складу, демократ. В каждом обществе он чувствовал себя равным среди равных и передавал это чувство другим"⁵¹⁹. Обладая такими качествами, Дмитрий Иванович, естественно, произвел "среди учителей земских школ <…> необыкновенную сенсацию, – писал Родичев. – Молодой князь, сын военного генерала, мужиком в полушубке и валенках, норовит идти пешком и ездит на одиночке. В Весьегонске своими руками возделывает огород, не допуская никакой помощи"⁵²⁰, тем самым проповедуя толстовские взгляды "не на словах, а на деле"⁵²¹. Живя в "суровой, более чем спартанской обстановке"⁵²², он отказался от половины своего жалования в 1200 рублей в пользу земства, считая его "очень большим"⁵²³. Хотя в переписке его ближайшего друга В.И. Вернадского постоянно встречаются упоминания о стесненных обстоятельствах, серьезных материальных затруднениях Шаховского, в том числе и непосредственно в эти годы⁵²⁴. Шаховской попал под негласный полицейский надзор "за то, что он живет, как ему кажется, лучше, никому этим не мешая", – замечал Ф. Ольденбург⁵²⁵. Министр народного просвещения И.Д. Делянов предложил министру внутренних дел "воспретить князю Шаховскому службу в Тверской губернии, в некоторых уездах которой, особенно в Весьегонском, проживает много лиц либерального направления, склонных друг друга поддерживать и прикрывать"⁵²⁶. Опасения воздействия Шаховского на окружающих, видимо, оказались не беспочвенны, ибо, по свидетельству Родичева, "все, в ком была способность духовного подъема и одушевления, были приподняты влиянием Шаховского; учителя, служащие в земской управе, священники и дьячки, врачи и гласные"⁵²⁷. При этом "он никого не стремился удивить, поразить, не оглядывался на окружающих, не искал популярности, власти над людьми, но заражал их своим <…> горением и умел каждого повернуть к жизни лучшей его стороной. В земской среде Шаховской без труда находил себе сотрудников и единомышленников. Он был собиратель. Его главным талантом было привлекать и объединять людей <…> Он не боялся разнообразия характеров, допускал разные оценки во взглядах <…> У него был огромный, заслуженный моральный авторитет. Он не способен был покривить душой. Это понимали даже его противники <…> Его личное обаяние усиливало, скрепляло его значение, как одного из самых видных руководителей общественного мнения"⁵²⁸. Но его популярность вырастала не только из его "личной привлекательности, но и из <…> культурности <…> Духовная тонкость, простота, общительность, глубокая честность и правдивость, неподкупная преданность идеям, готовность продолжать заветы целого ряда поколений служилых людей – все это воплотилось <…> и в либеральном земце князе Дмитрие Шаховском"⁵²⁹. Так писала о Шаховском, называя его "мечтателем и идеалистом"⁵³⁰, А.В. Тыркова, знавшая Дмитрия Ивановича уже по общеземскому движению и работе в Ярославском земстве (в конце 1890-х годов она являлась корреспондентом газеты "Северный край", издававшейся в Ярославле при его активном участии), но отмеченные ею качества проявлялись, как мы видели, и в его практической работе в Весьегонске, о чем упоминала та же Тыркова: "Как простой гласный, он умел придать земской работе определенное направление. Особенно в деле народного образования, для которого он много сделал и в Тверской, и в своей родной Ярославской губернии"⁵³¹.

Сам Дмитрий Иванович говорил о том, что с первого же года его работы началась борьба с инспекцией народных училищ. После беседы с тверским губернатором, намеревавшимся добиваться его ухода, но согласившимся в итоге с его присутствием на земской службе в губернии (губернатором тогда был еще либеральный А.Н. Сомов), после "совершенно смехотворной", как он ее характеризует, беседы с министром народного просвещения Деляновым и после "совсем иного характера, но также курьезного, разговора с Победоносцевым", – положение его в уезде стало прочным⁵³². Но удары распространялись на учителей. Одна из учительниц за знакомство с его другом, доктором Таировым, сумевшим, по его мнению, "внести в учительский мир стремление к объединению", была переведена училищным советом в другое, отдаленное училище. "После горячей борьбы в заседании совета против такого произвола и после моего поражения, – вспоминал он, – я не считал возможным продолжать свою деятельность в уезде и ушел"⁵³³.

В 1890 году он снова жил в Твери, участвовал в работе земского собрания, собирался заниматься статистическим описанием Весьегонского уезда (для управы), разбирать семейный архив (нашел записки деда –декабриста Ф.П. Шаховского и переписку другого своего знаменитого родственника П.Я. Чаадаева)⁵³⁴, учительствовать в гимназии и в школе Максимовича, но не был утвержден вопреки надеждам П.А. Корсакова и Е.П. Свешниковой⁵³⁵. Вместе с Ф. Ольденбургом он устроил "кружок для рассылки библиотек" в Тверской губернии, настаивая на значении таких "местных центров для рассылки книг для народного чтения"⁵³⁶. К тому времени, во многом благодаря тесному общению с тверскими земцами (он в первую же сессию губернского земского собрания 1890 года поехал в Тверь и там познакомился и со школой Максимовича, и с ее начальницей Дьяконовой, "и с той группой земцев, которая создавала идейное направление тверского земства"⁵³⁷) и практической земской работе, в воззрениях Шаховского, по окончании университета, как считал Родичев, равнодушного к политике, произошел поворот от толстовства, вызывавшего "большое оживление, <…> шумные и продолжительные дебаты среди тверской интеллигенции"⁵³⁸, к либерализму. (Его взгляды "на государство, на значение принуждения изменились настолько, что его можно было даже уговорить баллотироваться в мировые судьи", – замечал Родичев⁵³⁹). Он сблизился с Бакуниными и Петрункевичами, став "как бы связующим звеном не только между Весьегонским и Новоторжским уездами, но и между разными группами земцев, а также земцев и интеллигентов"⁵⁴⁰, то есть третьим элементом, выступал на собраниях московских либералов, участвовал в различных комитетах. Такая репутация, конечно, не устраивала нового тверского губернатора П.Д. Ахлестышева, придерживавшегося крайне консервативных взглядов и активно боровшегося с "засильем" в тверском земстве "лиц либерального направления".

Эта борьба ударила и по существующей в имении Шаховского школе грамоты. Летом 1891 года губернатор доводил до сведения епархиального училищного совета и тверского архиепископа о политической неблагонадежности работавшей в школе со времени ее открытия учительницы Н.Д. Кившенко, уволенной с прежнего места работа (в Острогожском уезде Воронежской губернии, где она "постоянно вращалась среди лиц, неблагонадежных в политическом отношении") "за вредное направление, даваемое детям и внушение им либеральных идей"⁵⁴¹. Из собранных губернатором по этому предмету сведений выяснилось, что "г. Кившенко, состоя учительницей школы грамоты в имении состоящего под негласным надзором полиции князя Шаховского, живет замкнуто, но имеет частые отношения с лицами, проживающими в селе Едимонове Корчевского уезда, в школе молочного хозяйства. В Весьегонском уезде ведет знакомство с лицами весьма сомнительной политической благонадежности и потому оставление ее в должности учительницы в означенной школе представляется неудобным", – говорилось в сообщении губернатора⁵⁴². Зимой 1892 года он вновь встревоженно сообщал архиепископу о невыполнении местным (уездным) училищным советом постановления епархиального (губернского) училищного совета об удалении Кившенко от должности⁵⁴³. Тогда же благочинный шестого округа Весьегонского уезда доносил Старицкому епископу о недопущении местного приходского священника к преподаванию в школе Закона Божия. "Считая школу своей собственной, – писал он, – Шаховской предоставил эту обязанность исключительно одной наставнице. Бывший инспектор народных училищ по Весьегонскому уезду <…>, посещая неоднократно <…> школу, также не относился к приходскому священнику с предложением принять участие в преподавании Закона Божьего. Посему местного села <…> священник <…>, считая себя устраненным от наблюдения за школой, не мог вмешиваться насильно в дела школы, а только со стороны наблюдал при всяком удобном случае за направлением детей своего прихода, обучавшихся в этой школе. Трудно судить о поведении самой наставницы школы, так как она ни с кем не сообщается, кроме учеников школы. Храма Божия она никогда не посещает и на исповеди и святом Причастии никогда не бывала. Ученики же храм Божий посещают, но без наблюдения учительницы"⁵⁴⁴. Также благочинный предупреждал о сильном распространении между учениками книг Толстого, изданий "Посредника", "что впоследствии не может вредно не отозваться на направлении учеников", хотя "до сих пор… каких–либо вредных явлений в направлении учеников не замечается"⁵⁴⁵. Школа естественно прекратила свое существование с отстранением Шаховского в 1892 году по распоряжению губернатора от службы в Весьегонской земской управе и уездном учительском совете.

Ф.И. Родичев, под чьим руководством начиналась общественная деятельность Шаховского, говорил позже, что его недолго продолжавшаяся работа в тверском земстве "оставила в деле народного образования черту, с которой начинается новая эра"⁵⁴⁶. Сам Дмитрий Иванович, несмотря на то, что большая часть его земской службы прошла потом в Ярославской губернии, считал себя учеником тверской "земской школы". "И самоотверженная преданность делу, и выдержанная принципиальность обсуждения всех вопросов, и трезвое деловое отношение к текущим нуждам, – все это составляло настоящую высокую школу общественности и вливало живые струи во всю окружающую жизнь"⁵⁴⁷, – вспоминал он.

В 1913 году Шаховской весьма поэтично и одухотворенно писал о кратковременном "весьегонском" периоде своей жизни, когда "мечтанья" начали соединяться с реальностью: "Никогда не изгладятся из моей памяти те славные люди, с которыми я за это время сдружился. Учителя и учительницы, священники, крестьяне, помещики и, прежде всего, школа, ребята <…> Помимо дорогих воспоминаний и горячей любви к русской школе, весьегонский период подарил меня еще знакомством с тверскими земцами и в числе их с такими крупнейшими величинами, как братья Бакунины, братья Петрункевичи и братья Корсаковы, не говоря уже о Ф.И. Родичеве"⁵⁴⁸.

Обладая огромным общественным темпераментом (Сергей Ольденбург называл его самым умным из их кружка⁵⁴⁹, Корнилов самым выдающимся⁵⁵⁰, Гревс отмечал исходящую от него "большую умственную и моральную силу"⁵⁵¹, Вернадский писал о его страстной убежденности умного человека и вере "в неизбежность лучшего порядка", называя его одним "из самых моральных и умственно глубоких людей"⁵⁵²), пересилившим "научную пытливость"⁵⁵³, Шаховской, уйдя в общественно–политическую деятельность, постоянно обращался к вопросам народного образования. Он вошел вместе с И.И. Петрункевичем в Московский Комитет грамотности⁵⁵⁴, пытаясь организовать читальни в Ярославской губернии, где с 1889 года являлся гласным в уездном и губернском земствах, но полиция запретила их открытие⁵⁵⁵. Голод 1891 года укрепил его "в стремлении усилить свою связь с землей и еще прочнее заставил <…> приняться за систематическую работу в земстве", где он с самого начала оказался "опальным и никогда ни на одну должность не получает утверждения", всегда оставаясь "лишь гласным и членом различных комиссий"⁵⁵⁶. Не прекращая связи с тверским земством, он выступал "посредником" в начавшемся с 1892 года общении "между собой <…> земцев различных губерний <…> Молодой еще человек, легко сходившийся с людьми, живой и подвижный, он постоянно находился в разъездах, организуя те или иные нелегальные дела; недаром в начале 900–х годов получил он кличку "летучего голландца""⁵⁵⁷. В изданной в 1895 году в Женеве под псевдонимом С. Мирный брошюре "Адресы земств 1894-1895 годов и их политическая программа", где с помощью обзора пожеланий, высказанных земствами в адресах, составленных при вступлении на престол Николая 11, формулировалась общая программа земского либерального движения, он писал о необходимости расширения прав и возможностей земства в сфере народного образования⁵⁵⁸.

Продолжал он заниматься на общероссийском уровне и вопросами всеобщего обучения. Именно доклад Шаховского Московскому комитету грамотности в декабре 1893 года о необходимости разработки к съезду Московского общества сельского хозяйства вопроса о введении всеобщего обучения в России положил начало серии выступлений комитета на эту тему⁵⁵⁹. А в феврале-марте 1894 года на заседании Московского общества сельского хозяйства слушался его доклад о всеобщем обучении в Весьегонском уезде⁵⁶⁰, в деле достижения которого сам он, как мы видели, сыграл немаловажную роль. В том же 1894 году он выступил на совместном заседании статистического отделения Московского Юридического общества и подсекции статистики девятого съезда русских естествоиспытателей и врачей с докладом об организации необходимой для введения всеобщего обучения текущей школьной статистики⁵⁶¹. Тогда же под его редакцией Тверское губернское земство издало очередной (одиннадцатый) том Сборника статистических сведений по Тверской губернии, посвященный Весьегонскому уезду⁵⁶². В 1902 году Шаховской выпустил специальный сборник с целью "осветить современное положение начального образования и внешкольной просветительской деятельности в России, обращая по преимуществу внимание на выяснение тех задач, какие были намечены в деле народного просвещения, и на определение того участия, какое в нем принимают общественные силы"⁵⁶³. Ибо "только тогда, когда то, что добыто трудом немногих, станет добычей всех, только тогда возможно наилучшее развитие масс"⁵⁶⁴, – утверждал Вернадский, формулируя программу кружка по изучению народной литературы, с работы в котором начиналась практическая деятельность Шаховского, первого из членов братства попытавшегося проводить в жизнь выработанные в нем принципы.

S 8. К этому же стремился и Ф.Ф. Ольденбург, после окончания университета в 1885 году преподававший педагогику в женской гимназии в Петербурге. Желая "приблизить свою деятельность к народу"⁵⁶⁵, он надеялся через тверских земцев, с которыми он сблизился благодаря Шаховскому, получить от одного из земств Тверской губернии такое же, как у Шаховского место. Для всякого другого дела он не находил энтузиазма, чувствовал себя неподготовленным, боялся "погнаться за пустой ребяческой фантазией"⁵⁶⁶. Но в это время в Министерстве внутренних дел готовилась реформа земского положения, ожидалось, что "земская деятельность вскоре окончательно будет сведена на нет"⁵⁶⁷, и об открытии новых земских должностей по образцу Весьегонского уезда думать не приходилось. В марте 1887 года Ольденбург писал Шаховским: "Корсаков думает об уничтожении земства и на мое замечание о том, что мне надо поскорее собраться в провинцию, рекомендовал учительство в гимназии, хотя бы древним языкам. Древним языкам учить положительно не хочется <…> Будь место вроде Митиного, возможно, я не задумываясь бы поехал. Не может ли он от себя послать запрос конфиденциально, чтобы окончательно разрешить дело?"⁵⁶⁸.

Как раз в это время Корсакову совершенно неожиданно удалось выставить и провести в тверском земстве Ольденбурга на должность "педагога" школы Максимовича, возможно, при посредстве С.Д. Квашнина-Самарина, которого он просил узнать, не встретит ли его кандидатура затруднений⁵⁶⁹. Данная служба соответствовала и взглядам, и намерениям Федора Федоровича. Он сомневался лишь в своих силах, ибо "педагог" в школе Максимовича являлся не только преподавателем педагогики, но ее фактическим директором, и это место до него занимали опытные и известные педагоги. Он решил вначале "съездить на место, посмотреть в самой школе, как поставлены там занятия, и примерить свои познания и силы к этому новому для него делу"⁵⁷⁰. Как замечал Н.В. Чехов в 1914 году, когда на такие места искали опытных педагогов, практически знакомых с народной школой, пример Ольденбурга, почти прямо с университетской скамьи взявшегося за такое, хотя и скромное, но ответственное дело, показывал, что "общая идейная подготовка может иметь иногда большее значение, чем многолетний опыт", приобретенный им уже в процессе самой работы, которой он посвятил последние двадцать семь лет своей жизни, то есть "отклоняя все по временам делавшиеся ему предложения более блестящих мест"⁵⁷¹.

Таким образом, Ольденбург, обладавший, по мнению современников, всеми качествами, необходимыми для "широкой общественной или ученой деятельности"⁵⁷², вероятно, нашел единственно возможный для себя путь воплощения в жизнь юношеских мечтаний их студенческого кружка и принципов братства в сложившейся тогда общественно–политической обстановке. Дело в том, что после неудавшегося покушения на Александра 111 в Петербурге первого марта 1887 года Научно–литературное общество закрыла полиция, поскольку большая часть заговорщиков, в том числе и четверо казненных (Ульянов, Генералов, Андреюшкин, Шевырев) оказались его членами (а Александр Ульянов одно время был секретарем). Общество, – считал Гревс, – "пострадало именно за то, против чего боролись (честно, открыто, идейными средствами) его вдохновители и идейные радетели <…> Революция и полиция разрушили общество"⁵⁷³, изначально находившееся между радикалами и властью. Приостановилась и деятельность кружка по изучению народной литературы из-за ареста одного из его членов, В. Водовозова, за издание в литографированном виде (так обычно издавались университетские лекции) различных недозволенных сочинений, хотя и не революционного содержания. В данном предприятии участвовали братья Ольденбурги (Сергей чудом избежал ареста) и весь кружок. На все это наложилась еще и серьезная личная дилемма – Федора Ольденбурга усиленно звал к себе Шаховской, нуждаясь в его помощи при решении личных проблем (болезнь жены, ожидание ребенка). Но "Корсаков самым решительным образом указывает на недопустимость <…> поездки, так как, по его мнению, основанному на большом жизненном опыте и знании условий провинциальной жизни, поездка к Шаховскому, отданному под надзор полиции, станет немедленно известной тверским губернским властям и воспрепятствует допущению Ольденбурга к должности"⁵⁷⁴. В конце концов, он поехал к Шаховским, а до этого с "оказией" отправил им письмо (ведь по почте он не мог даже разъяснить причины невозможности поездки в столь важный для них момент), где ярко нарисовал политическую и связанную с ней моральную атмосферу того времени: "Есть братство, и оно вам ничего не дает; следует провести с вами праздники (Пасху), обменяться <…> жизненными впечатлениями, <…> мы чувствуем, что это важнее многих дел, но я не еду из предосторожности (кажется, это в первый раз так поступаешь!) <…> Страшно унизительно действует такой гнет! Если начать применять такую осторожность, – не заезжать к другу, потому что его отдали под надзор полиции <…>, так приноравливаться к обстоятельствам, из–за сомнительного будущего жертвовать настоящим!""⁵⁷⁵. Эти события крайне удручающе подействовали на весь Ольденбурговский кружок, показав, по словам Корнилова, "как важно отсутствие в русском политическом строе самых элементарных гарантий неприкосновенности личности и самых элементарных гражданских прав"⁵⁷⁶. Они желали не бороться, а просто делать свое дело и вновь очутились между радикалами и властью, теперь уже не в студенческой, а во "взрослой" жизни, в столкновении с которой оказалось совсем не просто жить по "заведенному ими порядку"⁵⁷⁷, то есть по принципам братства.

Такую возможность Ольденбург получил, "войдя в жизнь "узкими вратами""⁵⁷⁸, на скромной и незаметной должности в школе Максимовича, отдав работе в ней "99% времени и сил"⁵⁷⁹ и превратив ее в образцовое учебное заведение. Не менее насыщен и оставшийся "1%", ибо интересы Федора Федоровича "не ограничивались маленьким школьным мирком, а выходили далеко за его пределы", – вспоминал преподаватель школы М. Клевенский⁵⁸⁰. Ольденбург "становится духовным центром тверского общества"⁵⁸¹, "первоклассным культурным работником"⁵⁸², созидателем "местной культуры"⁵⁸³ и, по утверждению В. Водовозова, "действительным руководителем дела народного образования в целой губернии"⁵⁸⁴, считая его "после освобождения крестьян самым нужным" и признавая "делом своей жизни"⁵⁸⁵. Восприняв "лучшие традиции русского земства", став "с ног до головы земским человеком", он посвятил себя чрезвычайно близкому "его сердцу" земскому школьному делу⁵⁸⁶, являясь его "неизменным и незаменимым экспертом", участвуя во всех земских мероприятиях в этой области, осуществлявшихся "в сильной степени благодаря его творческой энергии"⁵⁸⁷. Эту "очень ответственную и сложную работу" Клевенский характеризовал, как "мало видную, анонимную", что, отражая отмеченные нами выше общие особенности земской культурно-хозяйственной деятельности, соответствовало "необычайной личной скромности Федора Федоровича"⁵⁸⁸. Между тем Корнилов считал Ольденбурга "лучшим в России знатоком по вопросам народного образования"⁵⁸⁹.

Изучая в течение многих лет положение школьного дела во всей России и за границей (свободно владея иностранными языками, он ездил в Англию и Германию для знакомства с их учебно-воспитательным делом), он положил начало организации текущей школьной статистики в России и стал лучшим в стране знатоком ее и школьного законодательства. Другой крупнейший специалист в области статистики и организации народного образования Н.В. Чехов называл его работы в этой сфере⁵⁹⁰ исключительными "по эрудиции и по методам разработки вопроса"⁵⁹¹. Ольденбург постоянно принимал самое живое участие в статистических съездах, ему принадлежал "ряд журнальных статей по школьной статистике и смелая попытка учета начальных школ в России в начале 90-х годов"⁵⁹². Направляя усилия на постановку обучения в школах Тверской губернии, он еще с середины 1880-х годов, то есть с самого начала своей деятельности в губернии, вел ее текущую школьную статистику, "по полноте сведений совершенно исключительную не только среди статистических работ в этой области русских земств, но и во всемирной статистической литературе"⁵⁹³, выяснив "точным статистическим путем состояние народного образования в России. Стремление достичь при этом максимального приближения к реальной действительности побуждало Федора Федоровича к самому кропотливому анализу фактов и цифр. За советами и справками к нему не раз обращались даже специалисты-статистики, высоко ценя его серьезные знания и богатый опыт"⁵⁹⁴. В 1892 году он создал первое в России справочно-педагогическое бюро по народному образованию при губернской земской управе, ставшее "крупным явлением земской жизни"⁵⁹⁵. Бюро занималось сбором и анализом школьной статистики (его ежегодники отличались от других подобных изданий⁵⁹⁶), изучением постановки школьного дела в других губерниях и ознакомлением с ним земства, обработкой и распространением педагогической литературы, прежде всего среди самих педагогов (поэтому библиотека бюро находилась в здании школы П.П. Максимовича⁵⁹⁷), составлением списков книг для школьных библиотек. Возглавляла Бюро начальница школы П.П. Максимовича Е.П. Свешникова⁵⁹⁸. Участвовал он и в составлении первого "Ежегодника Весьегонского уездного земства <…> за 1908 год", посвященного памяти П.А. Корсакова⁵⁹⁹ (о "Ежегоднике…" подробно говорится при характеристике источников).

Для тверского губернского земства Ольденбург проводил немало специальных обследований и с 1890 по 1914 годы составлял ряд докладов, прежде всего по народному образованию, хотя и не подписанных его именем⁶⁰⁰. Результатом его усилий в данной области явились монография "Начальные школы Тверской губернии в 1891-92 учебном году" и статистическое исследование "Учительский персонал начальных училищ Тверской губернии", вышедшее в 1890 году как приложение к докладам губернского земства⁶⁰¹. Превосходно зная местные условия и деятельность уездных земств (лично объезжал уезды), он в 1895 году стал "пионером составления правильной школьной сети", поставив "вопрос о всеобщем обучении на конкретную почву"⁶⁰². "Его предварительные расчеты", как отмечал занимавшийся этим вопросом на общероссийском уровне Г.И. Фальборк, "служили дорогой, по которой впоследствии шли и практические земские деятели, и исследователи; он ввел в обращение некоторые из общепринятых ныне терминов, например, школьный район и т.п."⁶⁰³. В 1911 году он издал монографию "Всеобщее обучение в Тверской губернии", оказавшуюся одной из последних его работ в данной области. Обращался Ольденбург к введению всеобщего обучения и в общетеоретическом плане. Он участвовал в проходившем в августе 1912 года совещании по народному образованию⁶⁰⁴, а его статья о законодательстве в области всеобщего образования, введение которого он считал осуществимым не под министерским, а под земским управлением, открывала упоминавшийся выше сборник Шаховского⁶⁰⁵. Ведь деятельность земств по просвещению народа своей конечной целью имела достижение всеобщей грамотности (к чему мы обращаемся в отдельной главе), что виделось ему "как своего рода сверхзадача всей работы интеллигенции"⁶⁰⁶. Здесь, на наш взгляд, опять же сливалась и просветительская философия, и народнические идеи о долге интеллигенции перед народом. Однако, для решения "сверхзадачи" было явно недостаточно уже имевшейся интеллигенции. И Ольденбург стремился к постоянному расширению ее рядов, создавая новую, земскую интеллигенцию прежде всего путем подготовки народных учителей, являвшейся, по его мнению, "основной и первоочередной задачей просветительской деятельности"⁶⁰⁷. Он стал признанным авторитетом в этой области для многих земств, обращавшихся к нему за советом. Но чтобы специально подготовленные народные учителя превратились в интеллигенцию, их надо было не только выучить, но и предоставить им возможность постоянно расширять свой кругозор, повышать квалификацию.

В этих целях он организовал в 1907 году Тверской общественно–педагогический кружок для обобщения педагогического опыта и распространения научных знаний среди учителей, которым руководил семь лет. Получив возможность "в заседаниях кружка <…> выявить во всей широте свое педагогическое мировоззрение", он вносил "в умственную жизнь учащихся <…> крупный вклад в виде многочисленных докладов и председательских резюме", не уступавших по своей содержательности докладам⁶⁰⁸. Стремясь "объединить и поднять педагогическую корпорацию Твери, <…> поставить народного учителя в благоприятные <…> условия, связать учительство на почве народно–образовательной деятельности", Ольденбург приветствовал и поддерживал "всякое начинание в сфере образовательной деятельности"⁶⁰⁹, "будучи по натуре человеком общественным", высоко ценил "все попытки общественных организаций с культурными целями"⁶¹⁰. Так, в 1912 году в Твери по его инициативе и, благодаря его способности "доводить начатое дело до конца"⁶¹¹, открылись Постоянные одногодичные педагогические курсы губернского земства, несмотря на отклонение его проекта за год до того общеземским съездом по народному образованию в Москве. Тогда же он планировал организацию учительского института на базе школы имени Максимовича⁶¹².

Являясь человеком не только широко образованным, но, "что несравненно важнее, сознательно и непрерывно стремящимся к саморазвитию"⁶¹³, Ольденбург успевал заниматься и научной работой (с 1903 года являлся членом Тверского общества любителей истории, археологии и естествознания и орфографической подкомиссии Петербургской Академии наук), и преподаванием за пределами Твери (в 1907–8 годах читал курс лекций по организации дела народного образования с характерным названием "Земство и народное образование" на экономическом отделении Санкт–Петербургского Политехнического института), и общественной деятельностью. Он участвовал в работе Петербургского и Московского Комитетов Грамотности (наездами); в петербургских земских встречах, проходивших чаще всего у К.К. Арсеньева, записавшего в дневнике 28 февраля 1898 года об одной из них, посвященной земской начальной школе: были "Фальборк, Чарнолусский, Скалон, Розенберг, приезжавшие из Москвы Якушкин, Постников, два курских земских деятеля (Раевский и еще кто-то), Яковенко, Ольденбург, Короленко"⁶¹⁴; в работе съездов по техническому и профессиональному образованию, специального съезда по статистике народного образования в Харькове в 1913 году, общеземских съездов по народному образованию (1911, где был избран председателем второй секции, посвященной вопросу подготовки и положению учительских кадров, и 1913 годов); в совещании орловских земств по вопросу об устройстве педагогических курсов, куда его пригласили в качестве сведущего лица; входил в выставочный комитет по подготовке к общеземской юбилейной выставке 1914 года в Москве⁶¹⁵.

Все это, безусловно, свидетельствовало о его авторитете среди земских деятелей, а среди участников статистического съезда не найдется, как считал Фальборк, ни одного человека, не обращавшегося к Федору Федоровичу за какой-нибудь справкой. Ответы его всегда были "обстоятельны, лаконичны и точны"⁶¹⁶. В 1910 году в связи с выходом первого тома "Истории земства за 40 лет" Б.Б. Веселовского Ольденбург вместе с А.А. Корниловым занимался критикой этого труда, обнаружив в нем "промахи в освящении заслуг первых земцев, истории их участия в народном образовании"⁶¹⁷. Следуя привычке "разбираться в вопросах тщательно и упорно"⁶¹⁸, Ольденбург представил "массу критического и фактического"⁶¹⁹, цифрового материала по земству, основанного на первоисточниках⁶²⁰, частично включенного затем в труды А.А. Корнилова⁶²¹. Еще будучи студентом, он читал везде, – писал о нем Н.В. Чехов, – а став в 1890-е годы "влиятельным земским деятелем, <…> приходит на заседания комиссий и совещания всегда точно в назначенное время, всегда имея с собой книгу или конспект уроков"⁶²². (В одном из писем Квашнину-Самарину Ольденбург упоминал о своем намерении "перечитать все, что писано" по вопросу преподавания арифметики, "обложившись ее методиками")⁶²³.

"Он был в полном смысле слова труженик, не устававший разрабатывать самые различные вопросы", – вспоминал Корнилов, с горечью говоря, сколько "важных и светлых мыслей он унес в своей голове, не пожелав их выразить печатно"⁶²⁴, хотя в его бумагах хранилось "много заготовленных заметок, статей и докладов"⁶²⁵. Столь "малую литературную продуктивность" (он оставил всего несколько статей – о преподавании психологии в средней школе, о статистике народного образования, о школьном деле в Тверской губернии), совершенно не соответствовавшую "тому, чего можно было бы ожидать от него"⁶²⁶, Суходеев объяснял лишь "излишней скромностью"⁶²⁷, которая "могла равняться разве только с его заслугами"⁶²⁸, а Клевенский – чрезвычайно высокими требованиями, предъявлявшимися Федором Федоровичем "к печатному слову", отсутствием времени и стремлением "к непосредственной практической деятельности, к организационной культурной работе"⁶²⁹.

Как пример практической общественной деятельности Ольденбурга в сфере народного образования, причем во всероссийском масштабе, можно привести предотвращение им принятия инструкции училищным советам, составленной в 1900-1901 году сотрудником министра народного просвещения Боголепова А. Барановым в разъяснение и развитие Положения 1874 года, которая "должна была уничтожить последние остатки общественной самодеятельности в деле народного образования, сделать школу из земской казенным учреждением"⁶³⁰. Перед вводом инструкции в действие, Министерство передало проект на рассмотрение созванного в Москве совещания директоров и инспекторов народных училищ и председателей училищных советов Московского учебного округа, куда были приглашены представители десяти губернских земств губерний, входивших в состав Московского округа. К этому времени появилась небольшая книга без подписи, написанная Ольденбургом совместно с Фальборком, где без всяких громких политических заявлений, предельно конкретно, "параграф за параграфом, инструкция была сопоставлена со всеми статьями закона, циркулярами и другими распоряжениями, которым она противоречила, или смысл которых извращала, были указаны <…> последствия"⁶³¹ ее ввода в жизнь школы. Ознакомившись с книгой, совещание почти единогласно отвергло проект.

Такой практический подход демонстрировал Ольденбург и в земской деятельности, где на первом плане, в соответствии с теорией "малых дел", у него всегда стояло реальное дело, а не радикальные убеждения. "Тверская губернская управа, независимо от общего ее направления в тот или иной данный момент, всегда находит в Ольденбурге высококомпетентного советника во всех мероприятиях земства, связанных с народным образованием", – отмечалось в одной из посвященных ему юбилейных статей⁶³². Он всегда принимал во внимание, на что и до каких пор могли идти данный состав управы и собрания и отдельный деятель, и брал "от каждого то, что от него можно <…> взять"⁶³³. "Не принадлежа формально ни ко "II", ни к "III" элементам в земстве, он был как бы олицетворением земской идеи и хранителем ее преемственности в годы реакции и личных смен, неблагоприятных для прогрессивных начинаний, будучи культурником чистейшей воды, противником политики и партийности в школе, Ольденбург, в годы административного разгрома тверского земства являлся живым укором для тех, кто громил и упразднял культурные организации", – писал о нем Звягинцев⁶³⁴. Дело в том, что из двадцати семи лет его службы в Тверском губернском земстве десять лет хозяйничали управы "по назначению" и девять лет – управы, состоявшие из людей абсолютно противоположного ему образа мыслей. В общении с ними проявилась характернейшая его черта – неизменное уважение к личности и убеждениям того, с кем он имел дело.

В личных же отношениях с людьми одинаковых с ним воззрений он, как характеризовал его Н.В. Чехов, – "незаменимый сотрудник, друг, как и для своих сотрудников по школе и для всех своих многочисленных учениц"⁶³⁵. "Сам богатый идеями, он с большой щедростью делился ими со всеми теми, кто обращался к нему за советами и указаниями. Его буквально рвали на части, не давая сосредоточиться на какой-нибудь капитальной работе, – он сознательно и охотно принимал создавшееся положение. Своим обширным знаниям, богатому, глубоко продуманному жизненному опыту Федор Федорович умел найти самое широкое применение", – отмечал М. Клевенский⁶³⁶.

Ярким свидетельством личных качеств Ольденбурга, его приверженности в жизни к тем гуманным идеалам, которые он проводил в школе Максимовича, стремления к решению всех вопросов только путем убеждения, не прибегая к насилию даже в самой экстремальной ситуации, является его поведение во время погрома тверской губернской земской управы черносотенцами 18 октября 1905 года. Когда некоторые из земских служащих, отчаявшихся дождаться помощи полиции, "достав из карманов оружие, стали грозить стрелять, <…> Федор Федорович выступил вперед, убеждая сотоварищей не стрелять в толпу, ибо толпа, хотя бы и черносотенная, состоит из людей, которые завтра же, может быть, раскаются в том, что они говорят и делают сегодня, тогда как выстрелы неизбежно озверят их. Не будучи в состоянии убедить сотоварищей, Федор Федорович потребовал, чтобы его выпустили одного. Одевшись в свою енотовою шубу, он вышел к толпе, которая в это время заняла уже всю лестницу, вплоть до дверей, так что, как только он показался, то попал сразу в такую гущу, среди которой невозможно было поворотиться. Он было стал им что-то говорить, но они бросились сразу на него и только благодаря тесноте, не дозволявшей размахнуться как следует, он не был сразу избит, а вынесен толпою на улицу, потеряв при этом очки и получив несколько ударов по голове и шее"⁶³⁷. Автор этого описания А.А. Корнилов, ссылаясь на явно связанную с погромом смерть земского гласного Медведева, высказал предположение о том, что это избиение могло быть причиной смерти Ольденбурга⁶³⁸, ставшей совершенно неожиданной для окружающих. ("Покойный принадлежал к той благородной породе людей, о которой сказал Тургенев: "Порядочный человек никогда не говорит о своих болезнях""⁶³⁹). Ему вторил и Ф.Ф. Родичев, прямо утверждавший, что "кроткий философ <…> Ольденбург <…> умер <…> от последствий побоев"⁶⁴⁰.

Однако вернемся к жизни Ольденбурга, точнее, к его общественно-политической деятельности. Хотя "политика интересовала его мало, но, как и все преданные своему делу культурные работники, он не мог оставаться безучастным зрителем реакции 90-х годов, и борьба с бюрократией по всему фронту сделалась его девизом"⁶⁴¹, – подчеркивал Г. Фальборк. С осени 1905 года, то есть с момента образования кадетской партии, он стал одним из руководителей ее тверского отделения – Тверского губернского комитета (вместе с М.В. Девелем и В.Д. Дервизом) и до конца остался верным "ее идейным основам"⁶⁴². Обладая, как писал в посвященной его памяти статье И. Суходеев, "напряженным этическим самоощущением", Ольденбург "в дни реакции, когда стали теснить даже умеренные элементы и стушевались малодушные деятели", несмотря на устрашающие меры администрации, громко заявлял на всех публичных собраниях: "а я – председатель тверского конституционно-демократического городского комитета!""⁶⁴³. Возможно, на подобное поведение повлияли пережитые им нравственные коллизии конца 1880-х годов, описанные выше. Он не раз выступал на митингах и предвыборных собраниях в городе Твери, активно участвуя в их организации, причем его неизменно "содержательная речь выслушивается с одинаковым вниманием <…> политическими противниками как справа, так и слева", входил в "наивозможно близкое общение с прибывающими в Тверь крестьянскими выборщиками"⁶⁴⁴, устраивая им неразрешенные и разрешенные собрания, "стремясь их объединить в целях избрания из их среды в члены Государственной Думы лица левого направления"⁶⁴⁵. Сам Ольденбург постоянно избирался "выборщиком от города Твери, независимо от того, какая политическая партия" брала перевес в данную минуту, (хотя современники называли Тверь "кадетским городом"⁶⁴⁶), ибо всегда находилось достаточное число "просто" избирателей, которые верили ему "больше, чем своим партийным руководителям".⁶⁴⁷ Не понимая "органически, что такое популярность, он никогда не искал ее и не мог смотреть на сферу общественной деятельности, как на средство для достижения личных целей <…> К общественной деятельности и вопросам относился со всей строгостью и убежденностью гражданина, как будто это его кровные, личные интересы"⁶⁴⁸, – отмечал И. Суходеев. Он "был либералом в самом чистом и благородном смысле; не ударяясь в крайности, он оставался стойким в своих убеждениях, и никакие бури не могли поколебать их"⁶⁴⁹. Давший эту характеристику Фальборк считал, что Ольденбург "растерялся" во время "грандиозных событий 1905 года и деятельного участия в них не принимал"⁶⁵⁰, по-видимому, имея в виду его категорический отказ от участия в выборах в первую и вторую Государственную Думу, куда он, по убеждению Водовозова, непременно был бы выбран, но предпочел продолжать конкретную просветительскую работу в Твери. Здесь проявилась его приверженность к теории "малых дел", пронесенная через всю жизнь.

Сам он относил себя (вместе со С.Д. Квашниным-Самариным) к "людям умеренного центра", которым "особенно тяжело <…> приладиться" к действительности, оказавшейся "мрачнее и грознее всяких ожиданий"⁶⁵¹. "Если нельзя устранить борьбу, то нужно всячески ее смягчить", ибо "кровь вызывает новую кровь"⁶⁵², – писал он Квашнину-Самарину, в полном соответствии с либерально-просветительскими идеями считая основной задачей "постараться остановить подбирающуюся анархию и заменить борьбу кулаками и пулями борьбой мысли и слов. Для этого необходимо сплотиться всем сторонникам порядка и мира"⁶⁵³.

В двадцатипятилетний юбилей деятельности Ольденбурга в 1912 году Тверское губернское земство "постановило выдать ему награду в размере годового жалования (2.400 р.)",⁶⁵⁴ от чего он, "живущий исключительно на личные трудовые средства и постоянно нуждающийся"⁶⁵⁵, обремененный большой семьей, категорически отказался, как и от всякого торжественного чествования, планировавшегося губернской земской управой: "4 ноября тверская губернская земская управа, тверской общественно-педагогический кружок, преподаватели местных средних учебных заведений, друзья и почитатели скромно чествовали Ольденбурга. Председателем губернской земской управы В.Ф. фон-Гаслером прочитан и поднесен адрес в художественной папке и выражена благодарность тверского губернского земского собрания "за четверть вековую высокополезную деятельность", с выражением пожелания, чтобы просвещенная земская работа продолжалась еще многие годы. Были прочитаны и поднесены адреса председателем тверского общественно–педагогического кружка Н.О. Розе <…> и директором тверской мужской гимназии П.П. Чернышовым – от <…> гимназии. Чествование прошло в скромной домашней обстановке, в кругу семьи и друзей юбиляра"⁶⁵⁶, что вполне сообразовалось с его характером⁶⁵⁷. Но его "редкая скромность", обусловившая, по мнению автора одного из некрологов, Е. Звягинцева, "то, что широкие круги общества мало его знают"⁶⁵⁸, не давала основания прессе "пройти молчанием" этот, названный общероссийской газетой "Речь" знаменательным, "день <…> в жизни тверского земства"⁶⁵⁹. А "Тверской вестник" считал "вполне уместным напомнить Тверскому обществу, хотя бы по поводу чисто внешней хронологической даты, о полезной общественной работе, неустанно совершаемой Ф.Ф. Ольденбургом", чье "имя <…> слишком популярно в Твери и далеко за ее пределами", чтобы местная пресса могла "не заметить его юбилей"⁶⁶⁰. Тверские газеты опубликовали все присланные Ольденбургу телеграммы ("от редакций "Педагогического Вестника", "Школы и Жизни", "Тверской Газеты", "Тверского Вестника", от педагогических советов местных средних учебных заведений, тверского городского самоуправления, уездных земских управ Тверской губернии, старых тверских земцев И.И. Петрункевича, Ф.И. Родичева, В.Д. Кузьмина-Караваева, многих гласных губернского земства, многих учеников юбиляра, учителей и учительниц земских народных школ, от почитателей, родственников, друзей и знакомых"⁶⁶¹ – всего более пятидесяти) и адреса. В частности, земство Новоторжского уезда, к которому он не имел "никакого касательства, как только через школу Максимовича и своих многочисленных учениц, да еще благодаря <…> участию в качестве эксперта в комиссии по народному образованию <…> губернского земства", послало ему адрес со словами: "Новоторжская уездная земская управа с чувством глубокого удовлетворения и уважения останавливается перед тем высоким подвигом, который вы несли в течение четверти века на посту народного просвещения Тверской губернии"⁶⁶². А Московская губернская управа, "вспоминая с благодарностью <…> живое участие" Федора Федоровича, "хотя и не жившего в Москве, <…> в съездах и совещаниях при управе", отправила ему "горячее пожелание продолжения <…> деятельности, полной энергии, опыта, знаний и веры в народное просвещение"⁶⁶³. Естественно, что юбилей Ольденбурга стал поводом для организации новых просветительских мероприятий. Так, Тверской общественно-педагогический кружок решил открыть у себя библиотеку его имени. Губернская земская управа распорядилась, чтобы земским книжным складом была уступлена бесплатно часть необходимых для библиотеки учебных книг и учебных пособий⁶⁶⁴. Управа, кроме того, предложила учредить "стипендию имени юбиляра в <…> школе Максимовича"⁶⁶⁵.

Автор одной из юбилейных заметок "Тверского вестника" оговаривался, что он не собирался подводить итогов – "ведь итоги подводятся после окончания деятельности. Совершенно неуместно было бы усчитывать окончательные результаты деятельности человека в такой степени полного энергии и стремления к неустанной работе, как Федор Федорович"⁶⁶⁶. Однако юбилей оказался практическим подведением итогов, ибо через два года Ольденбург умер. Кроме личных горестей (оказавшаяся неизлечимой болезнь дочери), начало войны России с Германией произвело, как вспоминал А.А. Корнилов, "на Федора гнетущее впечатление"⁶⁶⁷.

Сразу после его смерти одна из его первых учениц, учительница сельской школы в Тверской губернии Шмелева, предложила "всем максимовкам, кто так же чувствует эту тяжелую утрату, увековечить память Федора Федоровича" учреждением "стипендии его имени в школе Максимовича. Если нас, старых служащих, найдется хоть около человек 20, желающих вносить по 4-5 рублей в год, вот и стипендия"⁶⁶⁸. А через два года собрались друзья Ольденбурга, читали воспоминания Корнилов и Гревс, приехала его ученица Фролова и читала "свои очень трогательные и прочувствованные стихи и воспоминания о Федоре как о наставнике и учителе жизни"⁶⁶⁹. Школа Максимовича планировала посвятить ему том воспоминаний о различных периодах его жизни. А.А. Корнилов написал для этого издания воспоминания о юных годах Ольденбурга, отданные в итоге в "Русскую мысль", также собирались дать статьи Д.И. Шаховской, И.М. Гревс, В.И. Вернадский, А.С. Лаппо-Данилевский, сослуживец Ольденбурга по школе М.В. Клевенский и другие⁶⁷⁰. Вернадский "написал очень хорошую вещь, но такую интимную, которую он не соглашается печатать в сборнике"⁶⁷¹. Впрочем, самому сборнику так и не суждено было выйти из–за начавшейся войны и последующих событий. Как отмечал Г. Фальборк в статье, посвященной памяти Ольденбурга, "отчасти глухое летнее время, но, главным образом, налетевший вихрь событий помешали русскому обществу откликнуться" на его кончину "так, как хотелось бы", хотя "немногим дано свершить то, что удалось Ольденбургу: ограничив район своей деятельности одной Тверской губернией, он достиг всероссийской известности; будучи скромным учителем педагогики и психологии, он был фактическим руководителем нескольких поколений русских народных учительниц; занимаясь статистикой скорее, как любитель, приобрел славу выдающегося исследователя народного образования"⁶⁷².

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Итак, мы остановились на наиболее видных тверских земцах, на примере которых прослеживается эволюция взглядов земских деятелей на народное образование.

Представители старшего, сформировавшегося в николаевское время, П.П. Максимович и С.Д. Квашнин-Самарин, стояли у истоков земских учреждений и создавали ту сферу деятельности, куда стремились представители следующего поколения, вступившего в сознательную жизнь на начальном этапе реформ и пошедшего в народ, но не с революционной пропагандой, а с "малыми" делами, как мы видели на примерах В.Н. Линда, Ф.И. Родичева и П.А. Корсакова. Последний стал одним из крупнейших организаторов культурно-хозяйственных мероприятий земства и подготовки третьего поколения земских работников, двух представителей которого, – Ф.Ф. Ольденбурга и Д.И. Шаховского, – он и Родичев направили на службу в тверское земство. При всем различии общественно-политических условий их выбора и их дальнейшей судьбы, всех их объединяло одно – на определенном этапе они отказывались от официальной карьеры или активной общественной деятельности и уходили в сферу местного самоуправления, где занимались прежде всего просвещением народа. Причиной такого выбора являлось не только стремление использовать практически единственную легальную возможность выхода общественной активности, предоставлявшуюся земством, но и представления о долге интеллигенции перед народом, сознание ответственности, накладывавшейся на них преимуществами рождения в обеспеченных дворянских семьях, давших им блестящее воспитание и образование. "Если мы ничего не сделаем, мало того, если многого не сделаем, на нас будет страшный грех"⁶⁷³, – эти слова Ф.Ф. Ольденбурга можно отнести к каждому из них. Вспомним – в начале 20-х годов некоторые будущие декабристы, члены Союза Благоденствия, вместо традиционной тогда для дворян престижной военной службы, шли на не престижную гражданскую, чтобы иметь возможность изменить хоть что–то. В основе этого явления – просветительская философия, не раз упоминаемая нами в связи с земскими деятелями. "Сохраняя традиции дворянского просветительского либерализма", они, как отмечала Н.М. Пирумова⁶⁷⁴, "отличались глубокими идеалистическими убеждениями, <…> противопоставляли "идейный альтруизм" "материалистическим интересам" нового времени <…> : "Где самые сильные интересы жизни – в дворянстве или в капитале?, – вопрошает в тверском губернском земском собрании А.А. Бакунин, – Капитал с его представителями – это царь нашего времени. Представители его действуют из побуждений чисто материальных; мы же всегда были представителями идеальных стремлений""⁶⁷⁵.

Характерно, что самый знатный из рассмотренных нами земцев, князь Шаховской, объяснявший активную работу в земстве либеральных дворян "чувством неоплатного долга перед вчерашним рабом"⁶⁷⁶, выделял лишь одного своего предка: "Я внук декабриста и всегда помнил это, насколько себя помню"⁶⁷⁷, – утверждал он, буквально выражая связь поколений. "Прямым потомком декабристов" называла Шаховского и А.В. Тыркова, говоря о той же "рыцарской прямоте, непоколебимом чувстве долга, наивной влюбленности в свободу, равенство, братство"⁶⁷⁸. С позиций публициста кадетской партии, к тому же писавшего в эмиграции после 1917 года, Тыркова проводила прямую связь между конституционными устремлениями декабристов и земским либеральным движением, возникшим, с точки зрения Б.Н. Чичерина потому, что привилегированное положение, занимавшееся дворянством, давало ему "такое сознание прав, какого нет в других сословиях"⁶⁷⁹. Намеренно не касаясь чисто политических аспектов земского либерализма, отметим лишь, что большинство из прошедших перед нами личностей, активно занимавшихся организацией народного образования, или придерживались либеральных взглядов изначально, или приходили к ним в процессе земской деятельности, хотя и проявляли их с разной степенью активности (исключение здесь составляет лишь "добросовестный консерватор"⁶⁸⁰ Квашнин-Самарин), то есть, верили в возможность постепенного изменения жизни народа, воздействия на него через просвещение.