15) Л. Леви-Брюль и к. Леви-Строс о первобытном мышлении.

Тайлор не делал большого акцента на различиях в образе мыслей какого-нибудь австралийского туземца и жителя сельской местности Нижней Саксонии, что нельзя сказать о Люсьене Леви-Брюле (1857 — 1939) — другом известном этнологии, жившем во Франции. Тот прямо пишет: «Институты, обычаи, верования первобытных людей предполагают пралогическое и мистическое мышление, направленное иначе, чем наше» [3, c. 348]. Он думает, что для современного человека характерно строго логическое мышление, а для первобытного — только «пралогическое», т.е. ассоциативно-мистическое. Под мистическими представлениями он понимает такие, в которые, помимо пассивных образов, включены эмоциональные и моторные реакции. Однако, если вспомнить какими аффектами и судорожными конвульсиями сопровождается просмотр кинофильмов, эстрадных представлений и спортивные игр, то придется признать существование крайне мистического воздействия на многие сотни миллионов людей образов современных героев зрительских симпатий.

Сопричастность, которая, по мнению Леви-Брюля, является отличительной чертой дологического (prelogique) мышления «дикаря», здесь проявляется в гораздо более отрешенных формах, чем это можно было наблюдать у североамериканских индейцев во время плясок вокруг костра. Взгляды французского этнолога слишком сильно расходятся с нашими, чтобы здесь их принимать во внимание и как-то анализировать. «Дологическое» мышление основано на специфических, отличных от современных, логиче­ских законов. Первобытный человек осмыс­ливает мир, считает Леви-Брюль, согласно закону сопричастия. В соответствии с этим законом предмет находится в магической взаимосвязи с самыми различными явлени­ями. Исследуя закон сопричастия,    Леви-Брюль показывает отсутствие в первобытном мышлении категории единого, тождественного:

«Коллективные представления первобытных людей не являются, подобно нашим понятиям, продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле слова. Они заключают в себе в качестве остальных составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые партиципации (сопричастия)». Что-то одно может быть одновременно и чем-то другим, для этого оно не нуждается в постепенном, физическом изменении. Метаморфоза уже заложена в мыслительном обычае. Например, олень может одновременно быть назван и воспринят как пшеница, поскольку благополучие племени зависит как от числа убитых оленей, так и от количества собранной пшеницы. Сведение двух вещей возможно не на основе визуального уподобления, их сведение основывается на конкретных событиях, действиях, которые сходны на уровне исчисления усилий, т.е. на основе их пластической соразмерности. Леви-Брюль выявляет также особенную роль памяти в первобытном мышлении. Он пишет: «Память выполняет у них те операции, которые в других обществах зависят от логического механизма».

Это предполагает и особенное отношение к языку. Как известно, логическая пропозиция строится по принципу отбора и выделения признаков. Здесь же язык не осуществляет различения единого и множественного, одушевленного и неодушевленного, и поэтому в высказывании набирается неограниченное количество компонентов. Подобное пропозициональное мышление непрерывно, так как сопричастие строится на неограниченном количестве комбинаций между двумя объектами. Свободное отношение к вещам, когда одно уже видится при необходимости превращенным в другое, не может не вызвать свободного отношения и к языку. Известно, что языки первобытных племен полисинтетичны. Кроме того, в них нет объединяющих слов для видов: «дерево» «животное» и т.д.«Общая тенденция этих языков заключается в том, чтобы описывать не впечатление, полученное воспринимающим субъектом, а форму, очертания, положение, движение ... Языки стремятся исчерпать пластические и графические детали того, что они хотят выразить».

Леви-Строс (Levi-Strauss) Клод (р. 1908) — французский эт­нограф, антрополог и социолог, один из главных представителей французского структурализма, основатель структурной антропологии. Сын худож­ника, Леви-Строс был восприимчив к эстети­ческим воздействиям. Этому способст­вовало и музыкальное образование, в особенности знакомство с Вагнером, которого Леви-Строс позднее признает родона­чальником структурного изучения ми­фов, и с русским композитором и дирижером И. Ф. Стравинским. Хотя предметом исследования Леви-Строс являются мышление и культура первобытных народов, его научные изыскания оказали влияние на развитие искусствознания,литературо­ведения и эстетической теории в целом. Изучая соотношение био­логического и социального в поведении че­ловека, Леви-Строс признает главным нали­чие формальных институтов во взаимоотно­шениях между людьми, влияние на поведение человека традиций, правил брака, родства, мифов как особого рода языков, мо­делирующих структуры общественных инс­титутов. В его структурной антропологии большое место занимает толкование мифа как фундаментального содержания коллек­тивного сознания, основы устойчивости со­циальных структур. Леви-Строс понимает разумность как свойство самого мира, самих вещей, а не как свойство, привносимое субъ­ектом. Леви-Строс принадлежит разработка объек­тивированных в мифах структур мышле­ния первобытных народов и объясняющей их теории. Особенностью мифологичного мышления, по Леви-Строс, является его относительная автономия от соци­альных инфраструктур, его закрытый характер. Понимание мифов обеспечи­вается тем, что каждый из них служит как бы метафорой другого, раскрывающей­ся в результате внутренней перекоди­ровки, моделью которой является всепонятная структурность музыки. Неслу­чайно и свой труд «Мифологичные» Леви-Строс строит по аналогии с принципами музыкальной полифонии: «ария разо­рителя гнезд», «фуга пяти чувств», «кантата  опоссума».  Исследования Леви-Строс проливают свет на единство эсте­тической культуры человечества. Об­щность социальных условий первобыт­ных народов Америки, Юго-Восточной и Восточной Азии, Океании находит отражение в общности структур их ми­фов и первобытного изобразительного искусства, в частности, в симметричном развороте изображения на масках и ли­це (татуировка) . По мере утраты мифом функционального значения на его осно­ве формируется искусство, которое использу­ет его содержательные структуры в ка­честве формальных опор, наполняя их новым содержанием. Хотя ряд положе­ний структурной антропологии Леви-Строс остаются дискуссионными, разработан­ные им структурные методы исследования используются наряду с теорией информации и семиотикой при анализе художественных текстов. Многие идеи и исследова­тельские программы Леви-Строс переклика­ются с подходами, выработанными в советской науке 20—30-х гг. Г.Г.Шпетом, П. Г. Богатыревым. О. М. Фрейденберг, а также с эстетиче­скими изысканиями Эйзенштейна и исследованиями Бахтина. Основные труды Леви-Строса: «Структурная антропология» (1958), «Мышление дикарей» (1962), «Мифологичные» (1964—71), «Пути масок» (1975).

Исходя из выше сказанного, следует признать значительные достижения упомянутых ученых в области анализа особенностей мифологического мышления, отражения в мифах пространства и времени. Леви-Строс рассказывает о превосходных интеллектуальных способностях первобытных народов. «Дикарь», как естествоиспытатель, зачастую подготовлен гораздо лучше, чем выпускник биологического факультета современного университета. Антрополог приводит сведения различных авторов, которые интересовались объемом и качеством знания у первобытных людей о природе. «Почти все мужчины, — сообщает он, — с большой легкостью перечисляют специфические и описательные наименования не менее чем 450 растений, 75 птиц, почти всех змей, рыб, насекомых и млекопитающих и даже 20 видов муравьев... ботаническая наука мананамбал — колдунов-целителей того и другого пола, постоянно использующих растения в своем искусстве, совершенно изумительна...» [1, с. 116].

Индейцам хопи известно 350 различных растений, у наваха это число достигает 500, у субанун, живущих на юге Филиппин, — 1000, а у хануну — приближается к 2000. Последние особенно поражают своими способностями. Они классифицируют местные формы птиц по 75 категориям, змей — по 12, рыб — по 60, раков — по 12, пауков и многоножек — по 12, других насекомых — по 108, пиявок — по 4, морских моллюсков — по 60 и пресноводных моллюсков — по 25 категориям; в общей сложности они различают 461 зоологических типов. Близость первобытных народов к природе заставляет их проявлять к ней чрезвычайно повышенный интерес, который почти у всех изучающих первобытную культуру этнографов вызывал удивление. Разве не вызывает восхищение тот факт, что хануну употребляют более 150 специальных терминов, в соответствии с которыми проводится идентификация растений. Догоны все растения разносят по 22 семействам, которые соотнесены с какой-либо частью тела человека, социальным классом, а также объединены в три большие группы — дерево, куст, трава [1, с. 143]. Аналогичная классификация имеется у коренных жителей Филиппин (дерево, лиана, трава) и Бразилии («деревья» = земля, «лианы» = воздух, «болотные травы» = вода). Индейцы навахо делят живых существ на тех, которые «обладают речью», и на тех, кто «говорить не может» (в эту группу входят и все растения). Животные у них подразделяются на бегающих, летающих и ползающих. Каждая из этих групп еще делится на подгруппы — ночных и дневных, а также на путешественников по земле и путешественников по воде.

Естественно, что развитая система классификации биологических видов требует и соответствующего уровня терминологической системы, поэтому, например у племени гуарани [1, с. 147], существовала хорошо разработанная номенклатура, которая по сложности не уступала линнеевской, причем каждый новый термин они вводили по согласию высшего совета племени. На западном берегу Австралии племя вик мунтан различает растительные и животные виды с помощью морфем —маи и мин соответственно. Приставка юкк прибавлялась к любому слову, связанному с деревом, приставка кои — для всех видов волокон и канатов, вакк — для трав, тукк — для змей, кэмпэн и ванк — для корзин, в зависимости от того, сплетены они из соломы или из веревочек. Другое туземное племя проводило различие между «вещами съедобными» — э кай — и «вещами несъедобными» — сизе э кай [1, с. 54]. Последним из числа основных подходов к исследованию религии сформировался структуралистский подход, принципы которого были сформулированы в 1940-х гг. в трудах французских антропологов Клода Леви-Стросса (1908–1990) иЖоржа Дюмезиля (1898–1986). Ключевым понятием структуралистского подхода является понятие структуры. Так, Леви-Стросс видел во всех сферах человеческой жизни – от языка до систем родства – господство одинаковых принципов структурирования, которые остаются неизменными и строятся на оппозиции «сырое – вареное», «живое – мертвое», «старое – новое», «верх – низ» и т. д. (т. е. бинарной системе). Подобная структура может не осознаваться самим человеком, поэтому необходим беспристрастный взгляд исследователя, способного вычленить в запутанной картине социальной жизни базовые связи.

Такой же подход лежит в основе структуралистского исследования мифов: каждый миф или отдельный вариант мифа не рассматривается как уникальное произведение; объектом рассмотрения служат все варианты мифов, образующие некое целое. Именно в комплексе различных интерпретаций мифа можно вычленять базовые противоположности, которые проявляются в любом из вариантов, вне зависимости от того, насколько от первоначального варианта он отстоит. При этом выстраиваемая структура не является исходным, наиболее древним вариантом мифа, а представляет собой лишь модель мифа, исходя из которой можно рассматривать вновь обнаруживаемые интерпретации. Например, К. Леви-Стросс анализирует миф об Эдипе, вычленяя за внешней последовательностью событий (которые уже послужили когда-то объектом исследования для 3. Фрейда) внутреннюю структуру, проявляющуюся в противостоянии друг другу представлений о рождении человека из земли (появление вооруженных воинов из посеянных на поле зубов дракона) и его появлении от брака мужчины с женщиной (судьба Лая). С этой точки зрения версия Фрейда является всего лишь новым вариантом исходного мифа, демонстрирующим точно такую же структуру и поэтому повергаемым анализу наравне с античными аналогами.

Подобный подход, хотя и позволяет избежать умозрительных и сугубо теоретических попыток реконструкции изначального мифа, но одновременно лишает исследование мифов какой-либо соотнесенности с реальной историей: если все варианты мифа равнозначны, то нет никакой разницы между тем из них, который возник ранее, и тем, который является плодом индивидуального художественного творчества. Кроме того, само положение Леви-Стросса о наличии в мифах исходных бинарных оппозиций не означает, что может быть выделена только одна подобная оппозиция. В любом мифе можно найти сразу несколько противостоящих друг другу элементов, поэтому поиск тех из них, которые оказываются наиболее соответствующими структуре мифа, оказывается предоставленным фантазии исследователя.