9.Проза 1830-х гг.: общая характеристика.

20-е годы, несмотря на довольно значительное количество романов нравоописательных, нравственно-сатирических, исторических «...проза в русской литературе занимала очень мало места, имела очень мало значения. Она, — по замечанию Чернышевского, — стремилась существовать, но еще не существовала»

В 30-е годы картина резко меняется. Ведущая роль в литературе этого периода бесспорно принадлежит прозе. «Пора стихов миновала в нашей литературе, наступила пора смиренной прозы», — так характеризует Белинский этот новый период. Даже Пушкин в 30-х годах пишет, главным образом, прозой.

Целый ряд писателей, дебютировавших стихами (И. Панаев, Н. Ф. Павлов, В. А. Сологуб, А. Ф. Вельтман и др.), в 30-е годы становится в ряды прозаиков.

Журналы 30-х годов заполняются не стихами, а прозой, главным образом повестями, от количества и качества которых и зависит успех журналов.

«...в наше время и сам Ювенал писал бы не сатиры, а повести, ибо если есть идеи времени, то есть и форма времени», — замечает Белинский. Почти все поэты, критики и публицисты говорят о снижении роли поэзии. Одни спокойно констатируют это явление, другие (Шевырев, Баратынский) видят в господстве прозы упадок литературы.

Господство прозы в литературе 30-х годов ни в коем случае не следует объяснять тем, что поэзия зашла в тупик. Ни одно десятилетие не было представлено такими блестящими поэтами, как 30-е годы, и заявление, что Пушкин, Баратынский, Полежаев и др. изжили себя к этому времени, звучит совсем неубедительно.

Снижение роли поэзии связано с широкими общественными процессами.

Литература выходит из салонов и гостиных и захватывает все бо́льшие и бо́льшие читательские круги. Столь модные в 20-е годы альманахи, заполненные в основном стихами, рассчитаны были на светский салон. Журналы, пришедшие им на смену в 30-е годы, были связаны уже не с узкими «салонными» сферами, а с гораздо более широким и более демократическим кругом читателей. В журналах печаталось довольно большое количество переводной иностранной литературы, отсутствовавшей в альманахах (их читатели пользовались иностранной литературой в подлинниках). Самый выбор иностранной литературы свидетельствовал уже об иных интересах читателей. Наибольшей популярностью пользовалась новая французская литература, которая, несмотря на традиции «романтически-ужасного» (или благодаря им), обнажала потрясающие картины жизни низов большого города и создавала уже новый жанр — жанр реального и социального романа. Это привлекло внимание не только новой читающей публики, но и царской цензуры, которая уваровским циркуляром от 25 июня 1832 г. объявила борьбу «неистовой новейшей французской словесности».

Проза 30-х годов отличается и новым содержанием и новыми жанрами. Не приключение, а нравоописание становится в центре всех произведений. Даже в исторических романах на первое место выдвигается стремление к описанию нравов. Именно в этом современники видели главное достоинство романов Вальтера Скотта.

Несмотря на громадную популярность исторических романов, господствующим жанром 30-х годов становится повесть.

«Библиотека для чтения» под весьма знаменательным заглавием «Сто тысяч первая и последняя повесть» переводит фельетон Жюля Жанена, писателя очень популярного в русской журналистике 30-х годов. В фельетоне этом говорится о тематическом разнообразии повестей, о колоссальном потоке их, который «льется, как дождь, сыплется, как град».

«Телескоп» определяет повесть «как художественное произведение творческой фантазии, существенно отличное от прозаического анекдота и исторической были» и приходит к выводу, что «нынешняя повесть, подобно роману, есть художественное представление жизни со всех точек зрения».

Не следует думать, однако, что русская повесть с самого своего начала отображала жизнь и была реалистической повестью. «Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучше сказать, зачинщиком русской повести», — пишет Белинский. Стилистически-изощренные, риторические, изображающие неистовые страсти и необыкновенные положения, повести Марлинского были типичными романтическими повестями.

Успех повестей и романов Марлинского в 30-е годы несравним ни с чем. На страницах многих журналов пишутся о нем длинные и хвалебные рецензии.

Романтическая повесть Марлинского пользуется в 30-х годах бесспорным авторитетом и порождает целую серию подражательных повестей.

Марлинский, вступивший на литературную арену еще в 20-х годах, был одним из ярких представителей русского романтизма, его теоретиком и практиком.

В конце 20-х и в начале 30-х гг. издававшийся Н. Полевым журнал «Московский телеграф» (1825—1834) был провозвестником социально направленного французского романтизма.

После декабрьского восстания сосланный в Сибирь и затем на Кавказ, оторванный от русской общественной жизни, Марлинский не замечал сдвигов, происшедших за это десятилетие в русской общественной жизни и в литературе. Да и романтизм его, теряя гражданский пафос, мельчает и вульгаризируется. Произведения этого периода отличаются узостью тем, особым интересом к интимным переживаниям и тщательной заботой о языке. Своей риторикой и напыщенностью, изображением пламенных страстей своих романтических героев он не помогал раскрытию действительности, а сознательно уходил от «прозы жизни». Между тем, этой «прозой» все больше и больше проникалась русская литература.

Бытоописательная проза все настойчивее проникала в большую литературу. В 1831 г. появляются первые подлинно реалистические «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». В 1833—1834 гг. появляются повести Н. В. Гоголя, которые в 1835 г. выходят в виде отдельных сборников («Миргород» и «Арабески»).

В потоке романтических повестей повести Гоголя резко выделялись своей «низкой» тематикой, новыми демократическими героями. Интерес этих повестей заключался не в занимательности сюжета, а в реалистическом воспроизведении будничных картин жизни, в смелом разоблачении пошлости тогдашней действительности.

Подлинное значение повестей Гоголя не было понято не только широкой публикой, но и большинством русской критики. Последняя упрекала его за «низкую» и «грязную» тематику («Московский наблюдатель»), за грубый и неправильный язык («Библиотека для чтения»). По-иному отнесся к повестям Гоголя Белинский. Критик сразу увидел в Гоголе «поэта жизни действительной».

Тотчас же после выхода в свет повестей Гоголя, в 1835 г., в период, когда Марлинский еще был окружен блеском своей славы, Белинский не только угадал сущность гоголевского творчества, но поставил никому дотоле не известного писателя во главе нового литературного течения, которое так и получило название «гоголевского направления». В 30-е годы борьба между романтизмом и гоголевским направлением была во всем разгаре.

Романтизм или реализм? Марлинский или Гоголь? — вот как стоял тогда вопрос. Нужно было познать и осмыслить окружающую действительность. Но романтизм сознательно отворачивался от «прозы жизни», закрывал ее риторикой и напыщенностью. Поэтому 30-е годы знаменуются не только своего рода антагонизмом между прозой и стихом, но еще более острой борьбой между романтическим и реалистическим направлениями в русской литературе, и борьба этих двух направлений становится тем фокусом, в котором скрещиваются основные вопросы развития русской литературы 30-х годов.

Как раз в разгар этой борьбы, в середине 30-х годов, из потока романтических повестей выделяется новая разновидность — «светская повесть», которая скоро становится одним из распространенных модных жанров того времени.

Нужно отметить, что в 30-е годы экзотика романтических повестей уже приелась. О гордой, сильной личности, ушедшей от общества на лоно природы, достаточно много писалось еще в 20-х годах. В 30-х годах литература обращается к современности и проявляет особый интерес к человеческой личности, к ее переживаниям. Светская повесть идет навстречу новым веяниям. Светский человек и светское общество, взаимоотношения их — вот основная проблема, вокруг которой строится содержание этих повестей. С неприступных гор Кавказа, из цыганского табора и далеких окраин герой переносится в обычную домашнюю обстановку, и главное внимание уделяется уже не приключениям его и необычайным происшествиям, а его переживаниям. Интерес к внутреннему миру героя связывает светскую повесть с романтическими поэмами. Повесть значительно психологизируется.

Приблизив тематику своих повестей к современной действительности, светские писатели не сумели найти новые художественные средства раскрытия этой действительности и при описании ее пользовались романтическими приемами, ставшими мертвыми штампами.

Перенесение героя в домашнюю обстановку — это не отмена, а замена фона. Так, например, для светских повестей романтическим фоном стала вся обстановка светской жизни: гостиная, будуар, театр, бал, маскарад. Все эти повести строго ограничены темой света, точнее, темой светской женщины. Наиболее яркими светскими повестями являлись повести Марлинского («Испытание» и «Фрегат «Надежда»), Панаева («Спальня светской женщины», «Она будет счастлива»), В. Одоевского («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Ростопчиной («Чины и деньги», «Поединок»), Сологуба («Большой свет»). Главное внимание автора в данном жанре обращено не на изображение нравов, а на зарисовку характеров, психология которых раскрывается в любовных переживаниях героев.

Обязательная любовная интрига является центром развития сюжета светской повести. И характеры, и обстановка, и вся жизнь светского общества показаны не в процессе развития, а застывшими, раз навсегда данными. Отсюда шаблонность, трафаретность описаний.

Поверхностные наблюдатели жизни, светские писатели главное внимание сосредоточивают на вопросах композиции и особенно языка. Они стремятся обогатить литературный язык, придать этому языку изящество, блеск и разговорную легкость светской беседы.

В этом отношении авторы светских повестей проделали большую работу, и в этом их бесспорная заслуга, несмотря на то, что язык их отличается некоторой стилистической манерностью. Все светские повествователи в той или иной степени осуждают свет, но осуждение это звучит у них по-разному — от легкой иронии Сологуба до более глубокого осуждения у других авторов. Однако никто из них не отрицает света, они хотят лишь морально исправить его.