О формальном и натуральном направлениях в фонологии

10. Другая линия размежевания, наметившаяся в современной фонологии, отделяет сторонников формальных от приверженцев так называемых натуральных решений в фонологическом анализе. Эти направления представлены также среди генеративных фонологов. Внутри указанных течений выделяются относительно самостоятельные разновидности, одни в большей, другие в меньшей степени связанные с подходом к собственно фонологическим проблемам (в отличие от морфонологических). В настоящем разделе мы рассмотрим лишь некоторые из них, преимущественно в связи с оценкой роли так называемых внешних, или субстанциональных, свидетельств в фонологии, а также роли и статуса фонетических (в узком смысле) процессов.

10.1. Формальное направление стремится строить _/73//74/ фонологическое описание в виде исчисления. «„Формальные“ фонологи, — пишет Басбелл, — рассматривают правила и символы (notation) как заданные в некотором отношении, выводя, таким образом, заключения по поводу взаимодействия правил и т. д. из этих символов (ср. с использованием моделей в теоретической физике)» [Basbøll 1979: 108].

Еще более определенно высказывается С. Андерсон: «Вспомним, что главная сущность фонологической теории ... заключается в том, чтобы дать эксплицитный формализм (formal notation) для фонологического описания. В сочетании с функцией оценки, определенной для этого формализма, мы получим в результате полную аксиоматизацию области фонологии в том смысле, что все проблемы, сопряженные с выведением правильного (или „дескриптивно адекватного“) описания звуковой структуры данного языка будут тем самым сведены к механической манипуляции конструкциями полностью эксплицитной символической системы» [Anderson R. A. 1979: 133]. Наконец (рассматривая проблему в несколько ином аспекте) Ж.‑К. Мильнер добавляет: «Построения (les propositions) лингвистики могут быть доказаны или опровергнуты (sont falsifiables) только лишь на основе свидетельств, полученных из самих языков. Никакие доказательства либо опровержения, полученные с помощью свидетельств из области психологии (или биологии или любой другой нелингвистической области, какой бы она ни была), не являются, с моей точки зрения, допустимыми» [Milner 1978: 9].

Итак, во-первых, утверждается, что фонологическое описание долж­но строиться как формализм, где все строго определенные правила приме­няются к некоторому кругу исходных объектов. Во-вторых, не допускается использование данных, не являющихся частью этого формализма.

Прежде всего возникает вопрос, насколько реальна и реальна ли вообще программа полной формализации фонологии. Уже довольно давно известно, что не всякая область исследования поддается формализации (другое дело — в принципе или же в силу временной ограниченности логико-математической базы). Дать заключение относительно возможно­сти формализации в состоянии только специальное исследование, но даже вопрос об этом фактически не ставится⁶⁸. Заметим, что если строго следовать программе формалистов, то, вероятно, даже оценка исчисления по соответствию генерируемых в его рамках цепочек реальным последова­тельностям текста не вполне корректна: вместо этого, как принято в логике, необходимо строить разрешающий алгоритм, который позволял бы определить, принадлежит ли произвольная цепочка, порожденная формализмом, соответствующему множеству конструктивных объектов.

Нет смысла формализацию объявлять центральной задачей исследования⁶⁹. Задача эта заключается в адекватном отражении объекта исследования адекватными средствами. И до тех _/74//75/ пор, пока не сделана попытка построить модель-формализм постулируемого вида, споры о формализуемости фонологии остаются более или менее беспредметными: здесь доказательство в принципе может носить лишь конструктивный характер. Так обстоит дело с позитивной программой формалистов, как мы ее понимаем.

10.2. Несколько более сложным представляется вопрос о негативном компоненте платформы формалистов, связанном с отрицанием релевантности психолингвистических данных для разработки и оценки фонологических (лингвистических) моделей. Когда Андерсон утверждает, что «субстанционально ориентированные [исследования] в конечном счете непродуктивны, поскольку они основаны на произвольном введении ограничений, которые исключают описания, вне таких ограничений вполне обоснованные» [Anderson R. A. 1979: 142], то это трудно понять: ведь под упоминаемыми ограничениями имеется в виду учет фактов речевого поведения человека и некоторых закономерностей его психики. По сути, формалисты устами Андерсона здесь полностью отчуждают язык и лингвистическую теорию от человека — носителя языка⁷⁰.

Более осторожны высказывания Э. Гуссмана. Он признает «потенциальную значимость субстанциональных свидетельств», но утверждает, что в такого рода данных многое спорно, само нуждается в объяснении, а потому «вряд ли может использоваться в качестве определенных свидетельств для [обоснования] других теоретических понятий» [Gussmann 1979: 105].

Здесь справедливо, что факты речевого поведения человека далеко не всегда могут «сразу» получить однозначную интерпретацию, но таково положение с любым экспериментальным материалом в любой науке. Каким бы сложным ни было объяснение опытных данных, их последова­тельное использование — единственный путь приблизить лингвистиче­скую модель к ее естественному прототипу (если мы ставим перед собой такую задачу), а зачастую и ограничить плюрализм и неоднозначность собственно лингвистических решений (см. 3.4 и сл.). Хотя проблема «психологической реальности» лингвистической модели отнюдь не проста, нельзя в силу этого вообще отказываться использовать любой материал, кроме формально определенных символов лингвистического исчисления (ср. [Derwing 1973; Fischer-Jørgensen 1975; Fromkin 1979]).

10.3. Натуральное направление в фонологии, противополагающееся формальному, объединяет, как уже говорилось выше, несколько течений (см. [Bailey 1976]). Некоторые из них выделяются решением определенных вопросов, относящихся скорее к области морфонологии⁷¹. Другие под натуральностью фонологии понимают то же самое, что именуют конкретностью в противоположность абстрактности, т. е. недопущение абстрактных фонологических единиц (см. предыдущий раздел). Рассмотрим лишь некоторые из «собственно натуралистических» концепций. _/75//76/

10.3.1. Часть представителей натурального направления вернулась к разграничению фонологии и морфонологии. Они не отказываются от понятия фонемы [Дарден 1977], хотя, по-видимому, не готовы всерьез обсуждать вопрос о самостоятельной системе фонем языка.

Но, пожалуй, центральное место в интересующей нас сейчас разновидности натурализма принадлежит убеждению в том, что в основе функционирования фонологии лежат некие естественные (натуральные) процессы, и правила различаются в зависимости от того, реализуют они эти процессы (фонетические правила) или подавляют (морфонологические правила). Аргументы в пользу таких представлений натуралисты черпают из собственно фонетических закономерностей, в равной степени присущих всем языкам, из закономерностей звуковых изменений и в особенности из данных по усвоению языка.

Д. Стемп, который впервые сформулировал некоторые идеи, положившие начало натуральному направлению, проиллюстрировал их на примере с поведением конечных шумных в русском и английском языках. Стемп заметил, что в речи английских детей, усваивающих родной язык, происходит оглушение конечных звонких, которое, однако, исчезает по мере более совершенного овладения языком. Из этого Стемп сделал вывод, что оглушение конечных шумных есть естественный процесс, который в английском языке подавляется введением специального правила, в то время как в русском языке такого подавления не происходит: конечные оглушаются.

Иначе говоря, с точки зрения Стемпа, факты английской и русской фонологии должны описываться прямо противоположным образом по сравнению с «ортодоксальной» генеративной теорией (впрочем, и любой традиционной): если традиционно считается, что в русском языке есть правило оглушения конечных согласных, а в английском — нет, то, по Стемпу, наоборот, в английском языке существует правило неоглушения конечных звонких, в котором нет необходимости в русском языке, ибо оглушение — естественный процесс, не требующий специального правила [Stampe 1969]. «Можно сказать, что ребенок начинает осваивать язык на основе врожденной грамматики, в которой естественная тенденция оглушать согласные на конце слова отражается фонологическим правилом, и если необходимо различать звонкие и глухие в языке родителей, то ребенок это правило подавляет» [Дарден 1977: 61].

10.3.2. Поскольку выше изложен один из «изначальных» аргументов натуральной фонологии, постараемся внимательно разобраться в нем. Прежде всего, конечно, следует квалифицировать как некую риторическую фигуру, навеянную ортодоксальным генеративизмом, высказывание о «врожденной грамматике, в которой естественная тенденция оглушать согласные на конце слова отражается фонологическим правилом». Хоро-_/76//77/шо известно, что колебания голосовых связок имеют тенденцию к затуханию к концу фонации, и если мы этот собственно физиологический факт будем расценивать как часть врожденной грамматики, последнее понятие утратит даже тот незначительный, в общем, смысл, на который оно может претендовать (см. об этом гл. VI, 25 и сл.). При недостаточном овладении языком собственно физиологические тенденции могут налагаться на действие еще не стабилизировавшихся языковых правил. В этом смысле английским детям надо научиться не оглушать конечные звонкие, на что их «толкает» физиология, а русские (или немецкие) дети могут позволить себе следовать естественной тенденции.

Однако факты, феноменологически сходные, должны интерпретироваться по-разному в зависимости от того, имеем ли мы дело с процессами овладения языком или с функционированием сложившейся языковой системы, т. е. с переходом «текст → языковая система» или же «текст ^→_← смысл». Если процесс оглушения конечных шумных в детской речи — это естественный, т. е. физиологический, процесс, то замену звонкого на глухой мы вообще не должны учитывать ни для русского, ни для английского языка, как не учитываем мы, сохраняя уровень абстракции, столь же естественную назализацию гласного в соседстве с носовым согласным или лабиализацию согласного под влиянием огубленного гласного. Соответствующие системы человека могут действовать как в речевой, так и в неречевой модальности, и эти модальности противопоставлены. Но данная способность переживает период становления в определенном возрасте, когда на языковые правила, искажая их, может налагаться возмущающее влияние неречевых закономерностей. Это и встречаем мы в случае оглушения конечных звонких в детской речи, которое, таким образом, не может иметь какого-либо языкового статуса.

Иное дело в сформировавшейся языковой системе, в ее функционировании. Внешне аналогичная замена звонких глухими в русском языке уже не может рассматриваться как физиологическая «накладка», это чередование присутствующих в языке фонем, санкционированное системой.

Итак, на ранних стадиях овладения языком ситуация в русском и английском (применительно к интересующему нас случаю) идентична: конечная глухость не обладает функциональным статусом, это «накладка» со стороны закономерностей неречевого поведения на функционирование еще не сложившихся фонологической и морфонологической систем. В дальнейшем ситуация изменяется. По мере развития системы правил в английском появляются конечные звонкие, а в русском точно так же появляются конечные глухие (хотя в русском внешне никаких изменений не наблюдается). В русском языке возникают функционально разные варианты морфем — с исходом на _/77//78/ звонкие и с исходом на глухие и переход от одного к другому требует специального правила. Можно привести факты, достаточно ясно говорящие о том, что отождествление разных вариантов морфем и правил перехода от одних к другим требует усвоения. Это часто наблюдающиеся ошибки типа, с одной стороны, шпига вместо шпика, а с другой — лефа вместо льва. В детской речи (в последнем примере) это вызвано тем, что освоена фонология, но еще не освоена полностью морфонология или же просто неизвестно данное слово и, следовательно, основной вариант его корня; в речи взрослых действительной может быть, конечно, только вторая причина.

Таким образом, вопреки натуральной фонологии и в согласии с традицией в русском языке все же есть дополнительное правило замены звонких на глухие, которого нет в английском.

10.3.3. Мы видим, что чересчур «абстрактные» (слишком далеко отходящие от текста) построения Хомского, Халле и других вызвали реакцию протеста у некоторых американских фонологов. Они попытались ревизовать теорию: сохранить ее общие представления, но приблизить фонологическую картину к «естественным» процессам, протекающим при речепроизводстве, усвоении и развитии языка. Однако не было учтено, что, во-первых, эти процессы могут управляться разными законами, а во-вторых, — это еще важнее, — что лингвиста интересует в первую очередь то «естественное», что интегрировано системой языка, а значит, и интерпретировано этой системой определенным образом.

Новый аспект в трудах натуралистов (помимо их оправданного «бунта» против сугубо «бумажного» характера фонологических формализмов) — это изучение фонологических и морфонологических процессов, которые сходны в разных языках, а потому дают возможность предположить, что их пусковым механизмом служат какие-то универсальные свойства речевых систем человека. Этот аспект проблемы представляется интересным, но следует учитывать положение об интегрированности «естественных» процессов системой языка, о чем говорилось выше.