Об абстрактности и конкретности в фонологии

9. Положение об абстрактном характере фонемы, сформулированное в предыдущих разделах, с нашей точки зрения, исчерпывает данный аспект проблемы: абстрактность фонемы заключается в том, что фонема есть результат отвлечения, абстрагирования от конкретных фонов, чередующихся в составе соответствующего варианта морфемы. Однако в последнее время вопросу об абстрактности фонемы был придан специфический поворот генеративными фонологами, что привело даже к размежеванию фонологов-генеративистов на сторонников «абстрактной» и «конкретной» фонологии. Ниже будет показано, что большая часть вопросов, служащих источником разногласий, принадлежат в основном сфере морфонологии, а не фонологии. Но в существующей литературе они рассматриваются как собственно фонологические⁶², и в этой главе будут обсуждены те из них, которые ближе к фонологической проблематике, как таковой.

В центре разногласий — допустимость абстрактных сегментов, абстрактных фонологических единиц; под последними понимаются такие фонемы, которые никогда не реализуются «на поверхности», т. е. в тексте, в каких бы то ни было окружениях. Примерами могут служить /h/ для французской фонологии [Shane 1971], /œ/, /x/ — для английской [Chomsky, Halle 1968], /æ/ — для русской⁶³ [Дарден 1977].

Источником введения в фонологическое описание языковых единиц такого рода послужило, как известно, стремление генеративной фонологии дать представление фонологического компонента языка, в котором все текстовые реализации всех морфем порождались бы из их словарной записи максимально универсальными правилами и по возможности не вводились бы специальные правила для мелких классов, тем более для отдельных морфем. Оказалось, что в ряде случаев указанная цель достигается тогда, когда в описание вводятся «абстрактные» фонологические единицы наподобие упомянутых выше.

Ясно, что для достижения максимально регуляризированного описания в принципе может быть удобно «зашифровать» _/67//68/ фонологический облик языковых единиц любым произвольным способом и тем добиться ликвидации нежелательных исключений. Во избежание такой ситуации уже Хомский и Халле, а особенно Постал пытались как-то ограничить произвол фонолога, который может в погоне за генерализацией забыть о языковой реальности: было введено так называемое «условие естественности» (Naturalness Condition), согласно которому в словарной и текстовой записях должны использоваться одни и те же дифференциальные признаки [Postal 1968: 55 и сл.].

С самого начала должно быть очевидным, однако, что «условие естественности» оставляет весьма широкий простор для произвольных построений хотя бы потому, что дифференциальные признаки можно комбинировать самым различным образом, получая достаточно экстравагантные для данного языка фонемы.

Первым среди генеративистов высказался о нежелательности абстрактных фонологических единиц П. Кипарский в оставшейся не опубликованной работе «How abstract is phonology?» (см. также и другую работу этого автора [Kiparsky 1971]). Кипарский предложил ввести «альтернационное условие» (Alternation Condition), или ограничение на абсолютную нейтрализацию, согласно которому фонологический сегмент, не участвующий в чередованиях, сохраняется в словарной записи соответствующей морфемы. В более сильной форме условие Кипарского вообще запрещает вводить в фонологию единицы, не реализующиеся в текстах; в более слабой форме разрешает использование абстрактных единиц только в том случае, если такая единица фигурирует в более чем одном правиле.

Приемлемость ограничения Кипарского, а также некоторых других обсуждается в многочисленных фонологических работах [Hyman 1970; Crothers 1971; Harms 1973; Hyman 1973; Jensen 1974; Shane 1971; Hulst 1979 и др.]. Не анализируя специально эти работы, рассмотрим вопрос по существу, обращая внимание на собственно фонологическую проблематику.

9.1. Приведем наиболее простой из известных нам примеров «абстрактных» решений. Во французском языке, как это давно и подробно описано в литературе, при сочетании артиклей la, le, предлога de, показателя возвратности se и ряда других единиц со словами, обладающими гласным анлаутом, происходит элизия гласной первого из сочетающихся элементов: /la/ + /εr/ → /lεr/ и т. п. Однако в словах, начинающихся на письме с h aspirée, указанная элизия может не происходить, ср., например, la hache. Ауслаутный гласный всегда сохраняется перед словом с консонантным анлаутом, например, la dame.

Если считать слова с h aspirée, не вызывающие элизии, исключением из общего правила, то единственный способ отразить в описании (модели) своеобразие их поведения — это дать особую помету в словаре, как это обычно и делается⁶⁴. Для порождающей фонологии, однако, такой выход нежелателен, _/68//69/ поскольку он выглядит введением ad hoc правил, а это, вероятно, представляет самую большую опасность с точки зрения фонолога-генеративиста. Поэтому предлагается считать, что неподчинение этих слов правилу элизии (и связывания) объясняется наличием у них консонантного анлаута⁶⁵. Таким консонантом объявляется /h/ или /x/. Вполне естественно, что ввиду отсутствия во французской фонологии этого согласного нововведенная фонема не интерферирует ни с одной из существующих реально. Поведение соответствующих слов перестает отклоняться от общего правила и становится регулярным. Иначе говоря, на вопрос «почему следует говорить /la aš/, а не /laš/?» дается не ответ «потому что это слово не подчиняется правилу», а ответ «потому что это слово начинается с согласного, см. соответствующее правило».

Чрезвычайно существенно, что, кажется, большинство сторонников абстрактных единиц в фонологии решительно возражают против того, что введение абстрактных единиц есть сугубо теоретический прием, позволяющий добиться более стройной модели. Так, Л. Хаймэн пишет: «Наша цель — не просто найти новые и более систематические способы представления данных, но открыть природу психических механизмов, которые приводятся в действие ребенком, когда он усваивает язык» [Hyman 1970: 58]. И далее аргументация Хаймэна сводится примерно к следующему. Ребенок, усваивающий язык, отнюдь не делает это путем простого обобщения данных текста, он активно «строит» свою грамматику, которая эффективно порождала бы наблюдаемые ребенком высказывания и аналогичные им. Предполагается, что ребенок вырабатывает такое языковое устройство, которое было бы наиболее простым из возможных. Один из основных способов достижения простоты — это придание всем правилам языка — в нашем случае фонологическим — максимальной универсальности, регулярности (так сказать, исключение всех исключений): ясно, что язык тем проще, чем он регулярнее, чем меньше в нем правил для отдельных единиц и их небольших классов. Поэтому нет ничего невозможного, считают сторонники абстрактной фонологии, в том, что носитель языка вырабатывает представления о весьма абстрактных единицах, которые не даны ему в наблюдении (в тексте), но позволяют более просто и эффективно этот текст порождать.

9.2. В принципе с такого рода рассуждениями, взятыми в самом общем виде, спорить трудно. Поскольку ясно, что данные текста не суть факты языка, мы не знаем, насколько далеко может «отходить» реальность языка от реальности текста⁶⁶. И вместе с тем теоретическая платформа абстрактной фонологии не выглядит прочной. Начнем с того, что ее сторонники в своей аргументации выходят за пределы лингвистики, апеллируя к соображениям из области психологии и неврологии: с позиций лингвистики, как таковой, вряд ли можно решиться _/69//70/ утверждать, что ребенок, усваивающий язык, стремится построить максимально экономную систему; здесь нужна консультация специалиста в области человеческой психики и соответствующих нервных структур⁶⁷. Однако именно специалисты в указанных областях, похоже, вовсе не разделяют взглядов о стремлении психики человека к «простым» решениям. Например, В. П. Зинченко говорит: «...то, что простое задание теоретически может быть осуществлено простым механизмом, не означает, что мозг работает именно таким образом» [Зинченко 1964: 236]; ср. также [Колерс 1970: 79]. Иными словами, основная презумпция фонологов-«абстракционистов» скорее всего грешит как минимум сильнейшим экстремизмом.

Но даже в том случае, если мы согласимся с этими исходными (внелингвистическими) посылками, можно показать, что введение абстрактных единиц фактически не ведет к более экономному решению языковых проблем. Вернемся к нашему примеру с французскими словами, не вызывающими элизии гласных предшествующего слова при гласном анлауте. В чем состоит «неэкономное» решение вопроса? В том, что соответствующие слова получают особую помету в словаре. Но «экономное» (= абстрактное) решение заключается, по существу, в том, что для этих слов вводится специальное правило, предписывающее устранение начальной согласной на последующих стадиях порождения текстовых форм. Применимость/неприменимость такого правила — тоже своего рода особая помета, здесь выражающаяся в самом наличии начальной /h/ или /x/. На поверку оказывается, таким образом, что «экономное» решение не только не ликвидирует необходимость особой пометы (лишь содержание ее меняется), но еще и вводит лишнее правило.

9.3. В чем заключалась бы истинная регуляризация материала подобного рода? По-видимому, обладая действительно регулярным правилом, мы могли бы автоматически выводить адекватные формы, руководствуясь при этом самим правилом и фонологическим обликом соответствующей единицы. Например, правило уподобления по глухости/звонкости в русском языке действует именно таким образом. Это означает одновременно, что данному правилу подчиняется любая новая единица словаря, фонологический облик которой отвечает условию применения правила.

Предположим теперь, что взрослый носитель французского языка усваивает новое для него слово haire ‘власяница’. Каким образом он может узнать, что следует произносить /laεr/, а не /lεr/? Совершенно очевидно, что об этом говорит не фонологический облик самого слова, а его употребление. Иначе говоря, отнесение слова к сфере действия правила не предшествует употреблению (как в случае с ассимиляцией по звонкости/глухости в русском языке), а следует за ним. Когда же правило обращения с этим словом выяснено, установлено, лишь экс-_/70//71/периментальный анализ поможет выяснить, каким образом носитель языка отразит в своей внутренней системе близость таких слов словам с консонантным анлаутом.

Самое же существенное, с нашей точки зрения, состоит в том, что прием приписывания начального согласного единицам типа haire не позволяет предсказывать поведение новых слов с теми же свойствами: здесь налицо противоречие с требованием, согласно которому регулярное правило должно обслуживать открытые классы соответствующих единиц (см. 7.3).

Наконец отметим, что постулирование в указанных случаях начальной согласной попросту искажает реальное соотношение лексических единиц. Взятые изолированно, haire и air (или aire) не различаются вообще, это омонимы, что, конечно, прямо противоречит «абстрактной» репрезентации /hεr/ ~ /εr/. Употребленные, допустим, с артиклем, эти единицы уже различаются: /laεr/ ~ /lεr/, но различие, как легко видеть, обеспечивается не согласными, состав которых совпадает, а наличием/отсутствием гласной.

9.4. Отдельно следует рассмотреть вопрос о возможности доказать реальность или нереальность абстрактных элементов с привлечением материала заимствований. Например, Хаймэн пишет: «...Ни один носитель английского языка не воспроизведет слова с чуждым звуковым обликом [rizign] и [nixt] как [rizayn] и [nayt] соответственно. Это означает, что /g/ в [rizayn] и /x/ в [nayt], постулируемые Хомским и Халле, необоснованны» [Hyman 1973: 448]; ср. также [Касевич 1974e]. Хаймэн, однако, считает, что звуковое оформление в языке нупе слова [kε`kέ], заимствованного из йоруба, как [kyàkyá] доказывает справедливость фонологической интерпретации сочетания [уа] языка нупе в качестве глубинного (абстрактного) /ε/. Однако это должно противоречить логике сторонников абстрактного подхода: согласно этой логике, абстрактные элементы суть такие, которые никогда не фигурируют в тексте, поэтому носитель языка никак не может ассоциировать заведомо поверхностные текстовые элементы чужого языка с глубинными родного (ср. [Crothers 1971; Zimmer 1969]). Как он должен интерпретировать иноязычный материал в таком случае (с точки зрения абстрактной фонологии) — другой вопрос; на него, очевидно, должен ответить сторонник абстрактного направления. С точки зрения «обычной» фонологии вопрос относительно ясен: фонетика чужого языка воспринимается сквозь «фонологическое сито» родного, корреляты дифференциальных признаков неродного языка интерпретируются как ближайшие корреляты своего. В случае с языком нупе, где отсутствует /ε/, восприятие /ε/ как /a/, которую соседство /j/ делает более высокой и передней, вполне естественно.

9.5. И еще одно, весьма важное, как нам представляется, соображение, показывающее неправомерность введения абстрактных фонологических единиц. Это соображение можно назвать _/71//72/ принципом гомогенности системы, оно было сформулировано в наших предыдущих работах [Касевич 1974e; 1974f]. Мы имеем в виду, что единицы одной системы, принадлежащие одному уровню, в нашем случае фонемы, должны обладать гомогенностью с точки зрения уровня и типа абстракции. Все фонемы — абстрактные единицы, и трудно допустить, что в рамках одной и той же системы сосуществуют фонемы «менее» и «более» абстрактные: одни имеют соответствия в тексте, непосредственно реализуются в текстовых формах, другие не имеют, не реализуются. Такая гетерогенная система вряд ли может существовать реально.

9.6. В чем же истоки абстрактного направления порождающей фонологии (кроме презумпции о непременно регулярном характере фонологических правил)?

X. Басбелл, автор обзора современного состояния фонологии, сделанного на IX Международном конгрессе фонетических наук, утверждает, что сами «понятия „абстракция“, „абстрактность“ играют более основополагающую роль в фонологии, чем в большинстве других научных дисциплин (включая лингвистические), поскольку отличительной чертой фонологии в сравнении с фонетикой является, можно утверждать, абстрактность», так как фонологическое представление есть результат именно абстрагирования от фонетических деталей [Basbøll 1979: 109]. С тезисом о большей абстрактности фонологии в сравнении с другими аспектами языка согласиться, конечно, нельзя (во всяком случае, при терминологическом употреблении слова «абстрактность»). Все языковые единицы абстрактны, уровень абстракции, отмечающийся, скажем, для лексемы никак не ниже, чем уровень абстракции, свойственный фонеме.

Нам придется привести еще одно высказывание того же автора, чтобы показать, что порождающие фонологи все же близки к пониманию того, где надо искать корни абстрактного подхода: «По-видимому, в принципе есть два различных пути в абстрагировании от фонетических деталей: ...можно либо все более и более устранять избыточность применительно к классу возможных произнесений ... данной словоформы, либо продвигаться вспять, прослеживая деривацию, так сказать, внутри блока правил, призванных отразить (морфологическую) близость между разными словоформами. ... Структурная фонология предпочитает первый путь, порождающая фонология — второй» [Basbøll 1979: 109]. И далее Басбелл отмечает, что трудно найти критерии неслучайного порядка для определения того, где следует остановиться, идя вторым из указанных путей, при продвижении ко все более и более абстрактным формам представления.

Здесь знаменательно имплицитное признание: более/менее абстрактными в действительности оказываются не фонологические элементы, а морфологические — морфемы, вернее, их экспоненты. По существу, необходимость во введении фонологических элементов, не имеющих текстовых коррелятов, возникает тогда, _/72//73/ когда исследователь склонен видеть за разными морфологическими единицами текста, семантически родственными, одну и ту же единицу словаря. Если такие текстовые единицы обладают существенно различающимся звуковым оформлением, то, естественно, придать им единый, инвариантный экспонент, который преобразовывался бы в текстовые соответствия по регулярным правилам, можно только за счет достаточно произвольных манипуляций с экспонентом постулируемой словарной формы.

Основной недостаток приведенного выше рассуждения Басбелла, присущий генеративной фонологии в целом, заключается в том, что устанавливается жесткая альтернатива: либо полностью аморфологичная фонология, которая получает фонемы путем простого отвлечения от фонетических деталей, либо такая фонология, которая в действительности является морфонологией. Первый вариант попросту невозможен, об этом достаточно говорилось выше. Следует только заметить, что, говоря о «классе возможных произнесений данной словоформы» как материале структурной фонологии, Басбелл, с одной стороны, не идет дальше «снятия» свободного варьирования, с другой же — имплицитно утверждает необходимость привлечения морфологической информации также и в негенеративной фонологии.

Но важнее всего, конечно, то, что на самом деле нет необходимости в выборе между двумя путями в фонологии, о котором говорит Басбелл. Есть исследование относительно автономной системы фонем и есть изучение морфонологии. Но признать разумность допущения двух самостоятельных аспектов — фонологического и морфонологического — представителям порождающей фонологии мешают экстралингвистические соображения, диктующие недопустимость дублирования правил на разных уровнях (подробнее см. гл. VII).