VII Европа как ответ на глобализацию

Многих мучает странный эссенциалистский вопрос: что есть Европа? Нередко ответ звучит так: Европа была. “Не мо­жет быть возврата в Европу, по той простой причине, что Ев­ропа существует только в музее риторики” 1.

Но Европа не географическое, а воображаемое простран­ство. На вопрос, что составляет идентичность Европы, отве­чает, например, Милан Кундера: мудрость романа. “Мне нра­вится мысль, что искусство романа пришло в мир как эхо божественного смеха... Есть замечательная еврейская посло­вица: человек думает, Бог смеется. Вдохновленный этой сен­тенцией, я охотно представляю себе Франсуа Рабле, однаж­ды услышавшего смех Бога, — так родилась идея первого великого европейского романа”². Европа для Кундеры озна­чает: открывать, видеть мир как многозначность и жить в нем. Мудрость романа — это мудрость неопределенности, мудрость иронии.

Можно придумать бесконечное множество других опреде­лений, например “европейские граждане мира”, которые опи­сали Монтень, Гёте и Кант (если назвать только троих), сами жившие как таковые. Эти граждане мира после катастрофы, которой стала национал-социалистическая Германия и для европейских евреев, сегодня чувствуют себя как дома повсю­ду, в том числе и в Израиле. Все эти определения в эпоху гло-

1. Sieferle R. P. Epochenwechsel — Die Deufschen an der Schwelle zum 21 Jahrhundert Berlin 1994, S. 78.

² Kundera M. Die Kunstdes Romans. Munchen 1987, S. 166.

бализации незаменимы для европейской идентичности экзи­стенциально и политически, они указывают на будущее.

Но остается вопрос: может быть, Европа все-таки иллюзия? Те, кто возьмет на себя труд изучить многотомные материалы жалоб на конференциях, где сетовали по поводу небытия Ев­ропы и говорили о ее становлении, не смогут сдержать зево­ту. Это самое лучшее чтение перед сном! Самый эффектив­ный заменитель снотворного (без побочного действия!).

Смущает то, что политическая Европа не только не суще­ствует; очевидно, что ее несуществование все еще не воспри­нимается как недостаток. Даже ангажированные интеллекту­алы, которые всегда готовы украсить своим именем призывы творить добро и противиться злу, не в состоянии вмешивать­ся в “европейские дела” поверх все еще существующих стен, разделяющих общественности отдельных государств.

Не существует, к примеру, настоящей общеевропейской ежедневной газеты, общеевропейской телепрограммы, кото­рая бы заслужила это имя, настолько приковав внимание сво­ей европейской публики, что рейтинги национальных теле­программ просто рухнули бы. Да и рынок “Европа”, кажет­ся, породил мелочный дух, провинциализм, а не европейство. В эти беспокойные времена люди цепляются за обломки ста­рого и привычного, чтобы их не унесло потоком всеобщих перемен.

Но, может быть, поднимутся стенания по поводу полити­ческого провала Европы, когда Европа ложной утопии спот­кнулась о то, чем “политическая” Европа должна была бы быть?

Тот, кто сетует на то, что европейское политическое про­странство до сих пор еще не возникло, думает в конечном сче­те так: Соединенных Штатов Европы, сравнимых с Соединен­ными Штатами Америки, не существует. Нет европейского парламента, нет европейской общественности, которые бы заслужили это название, следовательно, нет политической Европы как национального государства; и едва ли можно при­крыть даже прозрачными надеждами это голое ничто.

Но возможно ли сделать набросок политической Европы, исходя из понятия национальной общественности в тот ис­торический момент, когда рушится система отношений на­ционального государства и возникают локально-глобальные идентичности? Позволяет ли, мешает ли европейство иден­тифицировать себя с людьми, выброшенными в фавелы — бразильские трущобы? Могу я как европеец чувствовать себя обязанным “Гринпису” (также и за то, что он вместо меня за­нимается сортировкой мусора в мировом масштабе)? Вытес­няет ли “Европа” мое феминистское самосознание? Или европейская идентичность усиливает феминистскую и эко­логическую идентичность? Против чего или за что высту­пают люди, если они настроены дополнительно или пре­имущественно за или против Европы?

Из этих вопросов следует одно: никто не ждет Европы. Ев­ропа сама навязывается. Она должна выслуживаться, чтобы на нее обратили внимание. Европа в первую очередь есть про­сто-напросто лейбл, наклейка на автомобиле или еще одно бюрократическое распоряжение.

Почему Европа? Почему не Хельга, или бабушка, или бездомные по соседству, а то и на другой стороне планеты? На этот вопрос европейцы в будущем должны дать ответ. О чем идет речь, когда говорят о Европе? О субсидиях для поддер­жания цен на молоко и т. п.? Об эксклюзивной Европе, т. е. о строительстве крепости Европа? Или речь идет об инклюзив­ной Европе, которая видит в себе политического укротителя экономической глобализации, активно оформляет ее поли­тически. Ключевое знание, ключевой подход таковы: без Ев­ропы нет никакого ответа на вызов глобализации. А значит, то, чем является или чем должна быть Европа, не следует — как в фокусе — вытягивать из прошлого, оно должно политически набрасываться как политический ответ на вопросы будуще­го, причем во всех тематических полях: рынка труда, эколо­гии, социального государства, международной миграции, политических свобод, основных прав. Только в транснацио­нальном пространстве Европы политика индивидуального го­сударства может превратиться из объекта угрожающей гло­бализации в субъект творимой глобализации.

Но тогда вопрос формулируется так: какие ответы может дать политическая Европа — и только политическая Европа — на вызовы глобальной эры?

“Я разделяю мнение, — говорит Йошка Фишер, — что Ев­ропа строится вокруг банка. Вопрос только в том, какие вы­воды делаются из этого? Я также хотел бы, чтобы первым ша­гом был не Маастрихт, а процесс политической интеграции. Но не прервем ли мы тем самым этот первый реальный пере­нос суверенитета на европейский уровень? Я считал бы это неправильным”. Ибо, во-первых, рассуждает дальше Фишер, дебаты о введении евро будут “вестись во всех национальных обществах аналогично. И это хорошо: возможно, впервые уда­стся вывести европейские дискуссии из сферы внутренней политики тех или иных национальных культур. Во-вторых: европейский рынок труда, будучи нерегулируемым, создает все больше проблем. Португальские строители используются здесь [т. е. в Германии], африканские строители — в Португа­лии, а немецкие строители оказываются без работы. Сейчас это впервые приводит к дебатам по вопросу, не стоит ли вер­нуться назад и снова перекрыть границы, или же нужно сде­лать шаг вперед и подумать о регулировании европейского рынка труда. В-третьих: Ширак во время полемики вокруг испытаний ядерного оружия на атолле Муруроа в 1995 году должен был осознать, что европейская внутренняя интегра­ция продвинулась дальше, чем в 1965-м, во времена де Голля. Общество уже не дало согласия на атомные испытания. Эти­ми тремя фактами я хочу показать, что начинаются споры вокруг создания европейской валюты. Они могут быть исполь­зованы для того, чтобы не застрять на стадии общеевропейс­кого банка, но прийти к европейской дискуссии о конститу­ции. Нам нужна европейская дефиниция основного права” 1.

Из ловушки глобализации нет национального выхода. Но есть, пожалуй, выход транснациональный. Транснаци­ональная совокупность государств масштаба Европейско­го Союза могла бы восстановить приоритет политики, вос­становить демократически контролируемую общественно- и экономико-политическую способность действий для коопе­рирующих стран. В самом деле, сильный демократический Ев­ропейский Союз, как самая большая торговая держава мира, мог бы использовать свой вес для проведения подлинных ре­форм — и внутри, и снаружи. Всемирную торговую организа­цию нужно было бы еще раз реформировать. Настоятельно необходимо ввести социальные и экологические минималь­ные стандарты. И это должно делаться не из протекционист­ских соображений, а для преодоления европейской двойной морали, когда люди в других странах не защищены в отноше­нии того, что в Европе дефинировано и защищается как че­ловеческое достоинство. Политике дерегулирования транс­национальных государств нужно бы противопоставить требование дерегулирования, введения новых социальных и экологических стандартов. Нам нужно единое налогообложе-

1. Fischer J. Доклад в рамках дискуссии “Вон из национального биотопа” (“Heraus aus dem nationalen Biotop”), in: faz, 13. 6. 1997.

ние в Европейском Союзе, чтобы не возникали дополнитель­ные налоговые лазейки. Нужно прийти к взвешенной миро­вой торговле, в которой не действовал бы принцип, когда все меньше игроков выигрывают все больше, а за кутеж распла­чиваются все остальные. Мы должны наконец начать обсуж­дение всеевропейской экологической налоговой реформы, которая лишила бы национальных игроков их аргументов. Мы должны помочь другим странам в том, чтобы они производи­ли для собственного рынка, чтобы в нем участвовало их соб­ственное население. Глобализация означает, как сказано, ре-регионализацию на субнациональном и наднациональном уровнях.

Политика типа “что бы я хотел получить в подарок на Рож­дество”. Раньше это называлось “утопией”. “Общество осво­божденного времени, социальная система, которая деликат­но переводит граждан на самостоятельную деятельность, активное государство, которое посредством целенаправлен­ного спроса поощряет обновление промышленности и ори­ентирует его (какие технические системы мы хотели бы иметь в будущем? в каких системах нуждается мир?), Европа, кото­рая не капсулируется, но на своих границах организует об­мен с соседними регионами и мировым рынком, укрощение "мультиков" (мультинациональных концернов) по всему миру — какие еще будут пожелания? — спрашивает М. Греффрат и отвечает: — Все верно. Общество освобожденного вре­мени и Европа, которая замечает свой "второй шанс" (Ю. Хабермас) и приводит в порядок кое-что из того, чем Европа за последние четыре сотни лет обогащала и охватыва­ла мир, — это, разумеется, была бы просто культурная рево­люция, великое событие, не менее значительное, чем эпоха Возрождения. Забавно призывать к этому. Но как-то прихо­дит все же в голову, что время года на дворе может сыграть свою рель, да и несколько ласточек уже как будто прилетели: вот уже маститый мировой спекулянт считает, что либераль­ный финансовый капитализм более опасен, чем в свое время коммунизм, вот уже фабрикант предметов роскоши Йооп за­являет, что он ни в грош не ставит весь свой хлам, вот он пуб­лично дает понять, что, в сущности, презирает тех людей, ко­торые пользуются его продукцией, и все это значит, что в воздухе носится смена ценностей, пусть такие мягкие формы диссидентства еще не достигли масштаба Сахарова. А значит, назревает возможность смены элиты. Скромные начатки. Вот уже рабочие на заводе "Фольксваген" в Вольфсбурге доволь­ны, а их жены очень довольны меньшей зарплатой; вот соб­ственник крупной станкостроительной фабрики (как и мно­гие его коллеги) мечтает о всеобщем сокращении рабочего времени — "только это должны ввести все". Вот уже Юрген Шремпп, выступая перед немецкими банкирами, мечет гро­мы и молнии из-за отсутствия европейских проектов и наста­ивает на строительстве скоростных магистралей до Москвы, чтобы в результате получить рабочие места, прибыль и тор­жество европейского духа; вот швабские предприниматели мечтают о солидной инициативе, благодаря которой крупные города Юго-Восточной Азии смогут осуществить экологичес­ки допустимые транспортные проекты; вот Пол Кеннеди бес­церемонно ожидает, что "Европа" очистит Средиземное море. "Вообще говоря, — сказал машиностроитель, — именно это мы бы могли хорошо сделать". Если мир перестраивается, если крупные системы распадаются или стагнируют, то люди ищут новых путей. Вначале индивидуальных, окольных, по­лулегальных. И на какое-то время будет важно не то, что уп­равляющие работают по старинке, а то, что многие люди ори­ентируются по-новому. Ибо в свое время, как кажется, не будет большого разрыва между требованиями, которые содер­жатся в больших аналитических исследованиях, и повседнев­ностью учеников, биржевых спекулянтов, студентов. Другая политика станет возможной, когда какое-нибудь правитель­ство отважится на публичное признание того, что рынок им больше не правит. Только тогда может наступить время New Deal (Нового курса): между поколениями, между безработны­ми и занятыми, между полами, между государством и обще­ством” 1.

1. Greffrath M. Die Frage nach dem New Deal. Ms, Berlin 1997.

VIII

Перспективы. Гибель a la carte¹: бразилизация Европы

Если эта Новая сделка не будет заключена, если фатализм постмодерна и неолиберального глобализма окажется само­подтверждающимся пророчеством, то ситуация действитель­но станет фатальной. Но тогда могут стать реальностью ужас­ные картины будущего, всецело захватившие общественное воображение. В качестве традиционного эпилога рассмотрим одну из них — бразилизацию Европы.

Итак. Неолибералы одержали победу. Даже себе в ущерб. Национальное государство упразднено. На месте социаль­ного государства — руины. Но непорядка не возникло. Вме­сто властного и правового здания национально-государ­ственных акторов появились раздираемые противоречиями союзы господств. Между ними расположились ничейные земли норм и права.

В опасных городских центрах служащие в галстуках живут и работают в охраняемых видеокамерами небоскребах, похо­жих на средневековые замки; эти крепости снабжаются и уп­равляются транснациональными концернами.

Также имеются парки и природоохранные зоны, которые со­держатся воинствующими “зелеными” (так называемыми “тер­рористическими вирусами”), защищающими их силой оружия.

В определенных районах можно свободно приобретать и употреблять наркотики. В других уже введена смертная казнь за курение сигарет. Вооруженные отряды пенсионеров пат­рулируют границы ухоженных поселков для престарелых.

1. Согласно меню, на выбор (франц.).

Имеются скоростные автомагистрали для суперлимузинов, но водители последних свое желание обогнать в вечном дви­жении по кругу должны удовлетворять, сигналя друг другу фарами, переключая их с ближнего на дальний свет (юрких спортивных тачек они попросту не замечают).

А по кругу они мчатся потому, что эти автомагистрали гра­ничат с районом для велосипедистов, в котором не ехать на велосипеде запрещено под угрозой сурового штрафа — со все­ми неудобствами для повседневной жизни. И каждый (каж­дая) должен (должна) решать проблему: как сойти с велоси­педа, не нарушив (не переступив — надо было бы сказать) по крайней мере на мгновение закона, запрещающего здесь хож­дение пешком? Вот почему в этом районе для удобства вело­сипедистов устроены лестницы и лестничные клетки, а ря­дом с супружеской кроватью, как и рядом с письменным столом, смонтированы стойки, чтобы велосипедистам было удобно устанавливать свои велосипеды; предусмотрен также беспешеходный переход к другим функциям жизни, напри­мер, ко сну и работе; пусть это далеко от совершенства, но такова жизнь.

Средства общественного транспорта запрещены. Они вос­принимаются как динозавры эпохи национального государ­ства. Символы их власти, кстати, можно еще осмотреть толь­ко в хорошо охраняемых музеях.

Входя в еще действующее метро, пассажир сигнализирует, что он готов к нападению на себя. Так что здесь факт нападе­ния равносилен самооговору. Правило такое: подвергшиеся нападению сами виноваты в том, что на них напали.

Среди этих нечетко разграниченных областей господства концернов, союзов, фармацевтических картелей, армий спа­сения, воинствующих защитников природы, обществ вело­сипедистов и возможностей добровольно предоставить себя в качестве объекта ограбления (возможно, в связи с тем, что терапевт счел этот индивидуальный опыт необходимым в ходе становления личности) — лишь смутно припоминается то гор­дое национальное государство, ради которого миллионы муж­чин протыкали друг друга штыками, дырявили пулями и взры­вали. Государства представляют частные интересы среди частных заинтересованных лиц;

Если взять какой-нибудь транснациональный концерн — например, “Дойче банк”, который теперь называется “Вельт-банк” (т. е. “Мировой банк”), — то соотношение сил здесь бу­дет обратное. Если мелкое государство, чтобы его рассмот­реть, нужно положить под лупу, то концерны надо будет рассматривать через перевернутый бинокль, чтобы их вооб­ще можно было бы разглядеть.

Соответственно Организацию Объединенных Наций сме­нит альянс под названием “Объединенная кока-кола” или что-нибудь в этом роде.

Оставшееся государство максимально вздует налоги — или следует говорить “притязание на налоги”? Но налоговые вы­платы уже давно, во всяком случае де-факто, перейдут в раз­ряд добровольных услуг, пожертвований, так сказать. А зна­чит, их надо отбирать, вытягивать, конкурируя со многими другими платами за защиту и данями, которыми угрожают указанные выше персональные союзы господства с помощью их вооруженных услуг по безопасности. Ибо государственная монополия на применение насилия будет, как и другие мо­нополии, упразднена. Что останется, так это опыт какой-то внешней политики. И это обычное в литературном ремесле почетное название (“опыт”, “эссе”) здесь особенно уместно.

Рекомендуемая литература

Сборники статей

Ulrich Beck (Hg.), Politik der Globalisierung, Edition Zweite Modeme, Frankfurt:

Suhrkamp 1997. Ulrich Beck (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, Edition Zweite Modeme,

Frankfurt: Suhrkamp 1997.

John Eade (Hg.), Living the Global City, London: Routledge 1996. MikeFeatherstone(ed.), Global Culture: Nationalism, Globaliyition, and Modernity,

London: Sage 1990. Mike Featherstone / Scott Lash / Roland Robertson (ed.), Global Modernities,

London: Sage 1990. Stuart Hall / David Held / Tony McGrew (ed.), Modernity and its Futures,

Cambridge: Polity Press 1992.

David Held (Hg.), Cosmopolitan Democracy, Cambridge: Polity Press 1995. Remission furZukunftsfragen, DieEntwicklungdesArbeitsmarktes, Berichtl, Bonn

1996. WemerWeidenfeld (Hg.), Demokratie am Wendepunkt, Berlin: Siedler 1996.

Монографии

Martin Albrow, Abschied von der Heimat. Gesellschaft in derglobalen Ara, Edition

Zweite Modeme, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Barry Axford, The Global System: Economics, Politics and Culture, Cambridge:

Polity Press 1995. Ulrich Beck, Das Zeifalter des eigenen Lebens: Die Globalisierung der Biographien,

Edition Zweite Modeme, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Volker Bomschier, Westliche Gesellschaften im Wandel, Frankfurt, New York 1988.

Frank Deppe, Fin de Siede — Am Ubergang ins 21. Jahrhundert, Кб In 1997. Yehezkel Dror, 1st die Erde noch regierbarf Munchen: Bertelsmann 1994. Mike Featherstone, Undoing Culture, London: Sage 1996. Anthony Giddens, Die Konsequenyn der Moderne, Frankfurt: Suhrkamp 1995. Anthony Giddens, Jenseits von Links und Rechts. Die Zukunft radikaler

Demokratie, Edition Zweite Moderae, Frankfurt: Suhrkamp 1997. JQrgen Habermas, Die Einbevehung des Anderen, Frankfurt: Suhrkamp 1996. UlfHannerz, Transnational Connections, London: Routledge 1996. Ronald Inglehart, Modernization and Posfmoderniwtion, Princeton: University

Press 1997. Wolfgang Kessler, Wirtschaften im dritten Jahrtausend, Oberursel: Publik-Forum -

Verlagsgesellschaft 1996.

Scott Lash/John Urry, Globale Kulturindustrien, Frankfurt: Suhrkamp 1998. Edward Lutwak, Weltwirtschaftskrieg — Export als Waffe — Aus Partnem werden

Gegner, Reinbek b. Hamburg: Rowohit 1996. Hans-Peter Martin/Harald Schumann, Die Globalisierungsfalle, Reinbek b.

Hamburg: Rowohit 1996. Joachim Matthes (Hg.), Zwischen den Kulturen?, Sonderband 8 der Soyalen

Well, Baden-Baden 1992.

J. Micklethwait/A. Wooldrige, The Witch Doctors, New York: Times Book 1996. Kenichi Ohmae, Die neue Logik der Weltwirtschaft — Zukunftsstrategien

intemationaler Копаете, Hamburg: Hoffmann & Campe 1992. Robert B. Reich, Die neue Weltwirtschaft. Das Ende der nationalen Okonomie,

Berlin: Ullstein 1993. Roland Robertson, Globalization: Social Theory and Global Culture, London:

Sage 1992.

James Rosenau, Turbulence in world Politics, Brighton: Harvester 1990. Rolf Peter Sieferle, Epochenwechsel —Die Deutschen an der Schwelle г.ит 21.

Jahrhundert, Berlin: Propylaen 1994. Immanuel Wallerstein, One World, Many Worlds, New York: Lynne Rienner

1988.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Печальная глобализация: локальное без границ, глобальное без места

Всем, кто следил за дискуссиями о глобализации последние полтора десятка лет 1., не могло не броситься в глаза некоторое изменение их тональности. В самом начале, когда перспективы нового (или по-новому понимаемого) единства мира² казались пусть не радужными, но, по крайней мере, весьма привлекатель­ными, соблазнительно было подчеркивать позитивные аспекты глобализации, продолжая (пусть и не признаваясь в этом) тради­ции эволюционизма и теорий модернизации. Попросту говоря, глобализация означала прежде всего не просто усиление взаимо-

1. И не больше! В 1998 году Гидденс заметил, что “еще десять лет назад [т. е. году в 1988-м!] слово "глобализация" почти не фигурировало в научных дискуссиях. Только за последнее время понятие проделало такую карьеру: раньше не встре­чалось почти нигде, а теперь встречается почти повсеместно”. См.: Giddens A. The third way. The renewal of social democrasy. Cambridge: Polity Press, 1998. P. 28. Г. Терборн также указывает на то, что термин “глобализация” разрабатывается в первой половине 90-х годов. Правда, французский термин “мондиализация” от­носится уже к началу 50-х годов. Однако как таковой он ограничен пределами Франции, откуда лишь совсем недавно проник в Испанию. Терборн приводит и примеры из других языков, в том числе японского и тайского, при этом он ис­ключает русский. Все они свидетельствуют примерно об одних и тех же времен­ных рамках в карьере этого понятия. См.: Therbom G. Globalizations, Stockholm:

October 22-24 1998, FRN Committee on Global Processes, in Cooperation with the Swedish Ministry for Foreign Affairs, and with the Swedish Colleigum for Advanced Study in the Social Sciences (SCASSS). Background paper. Цитируется по электрон­ному варианту, любезно предоставленному автором.

² “Прилагательное "глобальный" вошло в моду. Но мода - тоже часть реальнос­ти, и есть реальный смысл, в котором можно утверждать, что мы переживаем создание глобального общества такого рода и такого масштаба, свидетелем ко­торого еще не приходилось быть человечеству. Мы действительно наблюдаем появление человечества как коллективного действующего. “Глобализация” — это зсе те процессы, благодаря которым народы мира инкорпорируются в еди­ное мировое общество, "глобальное общество"” (Albrow M. Introduction// Glolalization, Knowledge and Society/Ed, by M. Albrow and E. King. L. etc.: Sage, 1990. P. 8 9).

связей и взаимозависимостей, но повсеместное — более чем ког-да-лдбо — проникновение западного во все сферы жизни во всех уголках света 1. Большую роль играли и экономические аргумен­ты: глобализация — это хорошо, потому что это хорошо для эко­номики, а где хорошо экономике, там хорошо и всему и всем ос­тальным. Государства с их стремлением контролировать все области человеческой деятельности вредны экономике, а глоба­лизация позволяет преодолевать преграды, поставленные госу­дарственными границами². Разумеется, это влечет за собой мно­гочисленные изменения в культуре, в социальном облике населения, появляются и новые проблемы. И все-таки глобали­зация — это прогресс. И прогресс не только социальный, но и на­учный — в том смысле, что научная социология уже не может стро­иться без учета понятий глобального (или мирового) общества и глобализации.

Еыть может, нелишним будет процитировать некоторые ти­пичные высказывания более подробно. Одним из первых социо­логов о “мировом обществе” стал писать Н. Луман: “Мировое об­щество конституируется не в силу того, что все большее и большее число лиц, несмотря на пространственное удаление, вступает в элементарные контакты между присутствующими. Так только

1. Типичный пример, на который ссылаются в литературе такого рода, — это знаменитая “макдоналдизация” или широко распространенный туризм. См.:

RitzerG. The McDonaldifation of society. Thousand Oaks, Calif.; L.: Pine Forge Press, 1993.

² cn. радикальное выражение этих взглядов у знаменитого менеджера и аполо­гете глобальной экономики К. Омаэ: Ohmae К. The Borderless World: Power and Strategy in the Interlinked Economy. N.Y.: Harper & Row, 1990; Ohmae K. The End of the Nation-State. The Rise of Regional Economies. L.: Harper Collins Publishers, 1995.

дополнительно проявляется тот факт, что в каждой интеракции конституируется некоторое "и так далее" иных контактов парт­неров, причем возможности [этих контактов] идут дальше, дохо­дят до всемирных переплетений и включают их в регуляцию интер­акций”¹. Любая цитата из Лумана нуждается в двойном переводе: собственно языковом, а затем еще и интерпретирующем. Так вот, простой смысл сказанного состоит в том, что есть присутствую-щие, те, кто непосредственно видит и слышит друг друга, система взаимодействия между присутствующими называется интеракци­ей. А в “мировом обществе” важно даже не столько то, что при­сутствующим становится тот, кто пространственно располагает­ся очень далеко (например, такова в книге Бека девушка, которая сидит за компьютером в Калифорнии и объявляет вылет и при­лет самолетов в берлинском аэропорту Тегель), но то, что любое взаимодействие присутствующих происходит на фоне возможных все более и более широких связей. Наиболее очевидные ситуа­ции интернационализации общения являются лишь самым яв­ным примером этого (как, например, когда в лондонском рестора­не вас обслуживает чернокожий официант — студент московского вуза, выходец из Африки, каждое лето подрабатывающий в Ев­ропе). В более поздних публикациях Луман не причислял себя к сторонникам концепции “глобального общества” (что не мешает тому же Беку свободно оперировать понятиями “глобального” и “мирового” общества как синонимами), но критиковал их в пер­вую очередь потому, что эти теоретики, как ему казалось, недо­оценивают масштабы “децентрализованной и сопрягающей все­мирной коммуникации "информационного общества"”². Так, в

1. Luhmann N. Sovologische Aufklarung 2. Opiaden: Westdeutscher Verlag, 1975. S.54.

² См.: Luhmann N. Die Gesellschaft der Gesellschaft. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1997. S.31f.

частности, он оценивал подход Э. Гидденса — автора, который намного ближе Беку. Гидденс определяет глобализацию как “ин­тенсификацию всемирных социальных отношений, которые свя­зывают удаленные друг от друга местности таким образом, что происходящее на местах формируется событиями, происходящи­ми за много миль отсюда, и наоборот” 1. Этот аспект глобализа­ции лишь отчасти описывает знаменитая и не так давно весьма популярная у нас концепция мировой системы И. Уоллерстайна². Гидденс же рассматривает глобализацию в четырех измере­ниях: как (мировую) систему национальных государств, мировую капиталистическую экономику, мировой военный порядок и международное разделение труда³, не забывая, конечно, и о глобальном воздействии современных средств коммуникации, ко­торые, скорее, на уровне некоторых специфических контекстов (например, международный валютный рынок), нежели на уров­не общего культурного сознания, приводят к образованию сово­купных ресурсов знания⁴.

Этот последний аспект чрезвычайно важен. Действительно ли в каждом взаимодействии имплицировано всемирное “и так да­лее”, как это прописано у Лумана, или реальность глобализации приходится наблюдать на уровне определенных социальных об­разований (квалифицировать которые мы пока не беремся), при-

1. Giddens A. The Concequences of Modernity. Cambridge: Polity Press, 1990. P. 64.

² См. в самом сжатом изложении: Wallerstein I. Societal Development, or Development of the World-System?// International Sociology. Vol. 1. No 1. P. 3—17. В русском пе­реводе: Уоллерстайн И. Общественное развитие или развитие мировой системы?/ I Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 77—88. Критический анализ см. в статье:

Burch К. Invigorating World System Theory as Critical Theory: Exploring Philosophical Foundations and Postpositivist Contributions// Journal ofWorld-Systems Research. 1995. Vol. !,№ 18.

³ См.: Giddens A. Op. cit. P. 71.

⁴ Ibid. P. 77 f.

чем глобальное знание сосредоточивается у сравнительно узкого круга участников особых международных взаимодействий (на­пример, валютных сделок)? Гидденс, называя измерения глоба­лизации, во всяком случае, обходит вопрос, до какой степени зна­ние о глобальных взаимозависимостях (отрицать которые вряд ли кто взялся бы) действительно входит в повседневное проектиро­вание поведения человеком, чей горизонт познаний нередко весь­ма узок.

В противоположность апологетам глобализации как тенденции и понятия глобализации как нового универсального ключика, открывающего дверь к тайникам мирового духа, можно было с самого начала указать, по меньшей мере, на один важный момент:

о том, что современное общество предполагает все большую вза-мозависимость самых отдаленных друг от друга стран и народов, известно уж точно больше двухсот лет 1. По существу, идея уни­версальной, всемирной взаимосвязи идет рука об руку с развити­ем международной экономики и торговли. Резонно было бы пред­положить, что идея глобализации (“глобализм” в отличие от “глобализации”, говорит Бек) содержит существенный идеоло­гический компонент, новый, но оттого не менее уязвимый вари­ант утверждения “западного пути” для всего мира. Ведь в конеч­ном счете даже примеры, которые приводятся сторонниками “глобального” или “мирового” общества — это либо примеры из жизни благополучных западных стран, либо примеры заимство­вания в недостаточно благополучных странах западных образцов (образования, культуры, потребления, политического устрой­ства). Именно идеология глобализации в сочетании с достаточно скромным поначалу теоретическим содержанием вызывала наи­большее отторжение у тех, кто не видел в этом новом мире ни

1. См., напр.: Robertson R. Globali^ation: social theory and global culture. L. etc.: Sage, 1992.

шансов для своей относительно слабой национальной экономи­ки, ни гарантий сохранения культурной самобытности, ни воз­можности участвовать в определении правил игры в мировой по­литике. Иными словами, против глобализации мог звучать только голос слабых, уже проигравших или обоснованно опасающихся проиграть стран.

Однако постепенно в тоне дискуссий стали наблюдаться не­которые изменения. Если первоначально вдохновение сторонни­ков нового взгляда на ситуацию современного общества питалось, говоря самым общим образом, идеей единства и унификации, то с течением времени акценты стали все больше смещаться в сторо­ну универсальности многообразия. Для нового глобального мира, говорит теперь Роланд Робертсон, характерна “глокализация”, т. е. “гомогенизация и гетерогенизация. Эти одновременные тен­денции в конечном счете взаимодополняемы и взаимопроника-ют друг в друга, хотя, конечно, в конкретных ситуациях они мо­гут прийти, да и действительно приходят в столкновение друг с другом” 1. При этом на задний план уходит вопрос: можно ли счи­тать, что глобализация как всепроникающий западный модерн и глобализация как распространение смешанных форм социально­сти² — это один и тот же процесс? Можно было бы, конечно, про­сто сказать, что это более объемное, более сложное понимание глобализации — если бы в каждом из этих утверждений по отдель­ности не было больше (пусть односторонней) правды, чем в их

1. Robertson R. Glocaliwtion: Time-space and homogeneity-heterogeneity//Global Modernities/^. by M. Peatherstone, S. Lash, R. Robertson. London: Sage, 1995. P. 40.

² В этой связи говорят прежде всего о “гибридизации” и “креолизации”. См:

Hannerz U. Cultural Complexity, New York, Columbia University Press, 1992;

Hannerz U. Transnational Connections, London, Routledge, 1996; Pieterse J. N. Der Me lange-Effekt. Globaliserung in Plural//Perspektiven der ]Velfgesellschaft/(Hg.), Beck U. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1998. S. 87-124.

достаточно произвольном сочетании. Дело в том, что если гло­бальности связей не всегда, но по идее, как мы видели, соответ­ствует сознание глобальности, то новым гибридным формам со­ответствует, как показывает, в частности, Бек в своей книге, скорее, сознание какой-то новой, хотя и не привязанной к обо­значенной политическими границами или этническими и тради­ционными культурными территориями локальности. Собствен­но, эта локальность, точнее множество разнопорядковых взаимосвязанных локальностей, и есть в известном смысле ос­новная тема и основная проблема данной книги. Пусть мы это явление тоже назовем глобализацией. Все равно, одно имя ока­жется у двух разных феноменов, быть может вызванных к жизни чем-то единым, более глубоким, что мы опять-таки не побоимся назвать глобализацией. Но что тогда представляет собой эта фун­даментальная глобализация, которая проявляется в столь разно­родных по видимости феноменах, — это вопрос, на который еще надо ответить — который еще надо поставить!

Третью волну в осмыслении глобализации представляют ра­боты, в которых основное внимание сосредоточено на новых и все обостряющихся проблемах глобального мира. Очень важ­но, что это именно третья волна осмысления, а не авторов. Круг авторов, пишущих о глобализации, конечно, расширился, но те новые интонации, тот новый тон, о котором мы упомянули в самом начале, обнаруживается и у “ветеранов”. Книга Уль-риха Бека “Что такое глобализация?” в этом отношении пред­ставляет особый интерес. В ней, как отложения геологичес­ких периодов в развитии мысли, можно найти и типичные в общем для западного профессора примеры (вроде упомянуто­го выше случая в аэропорту или рассказа о старушке, живу­щей у Штарнбергского озера в Германии и каждый год на не­сколько месяцев уезжающей в Кению, — более показательным был бы пример с кенийскими крестьянами, каждый год приезжающими на отдых в Баварию), и глубокие наблюдения, относящиеся к гибридным формам культуры и социальности. Но прежде всего, с самого начала книги обращает на себя вни­мание ее резкий, чуть ли не алармистский тон¹, который, впро­чем, автор не выдерживает на протяжении всего текста и к ко­торому возвращается в последних главах. Правда, сам Бек не только критикует “катастрофическое мышление”, он даже иногда задается риторическим вопросом: не слишком ли я оп­тимистичен? Кажется, все-таки не слишком. Во всяком слу­чае, постановка проблем в его книге производит сильное впе­чатление, а предлагаемые решения не всегда выглядят утеши­тельно. Как знать, может быть, в скором времени именно такой тон будет принят во многих работах о глобализации, в особенности если все более заметным антиглобалистам понадобится не только оружие и организация, но и настоя­щие идеи, они найдут их, как это и бывало раньше с поис­ком подходящей идеи, не у маргиналов, а у вполне почтен­ных профессоров. Видимо, миновало не только время на­слаждения невинными удовольствиями, которые открывал перед целым поколением в первую очередь западных уче­ных и публицистов (об удачливых участниках экономичес­кого процесса глобализации и обслуживающих их полити­ках и говорить нечего) стабильный взаимозависимый мир, но и время эстетического любования многообразием куль­турных форм. Пусть взаимозависимость никуда не исчез­ла, а многообразие растет, внимание перемещается к болез­ненным проблемам. ЕслиЛуманв 1971 году писал о том, что житель Берлина (он даже не уточнял, какого именно Берли-

1. Другая книга того же рода — гораздо более резкая работа 3. Баумана о послед­ствиях глобализации. См.: Bauman Z. Globalwtion. The Human Condition. Cambridge: Polity Press, 1998.

на) может провести отпуск на Гавайях и поэтому мировое общество стало для него реальностью, то Бек, отдавая дань и такого рода размышлениям, замечает американского дик­тора в берлинском аэропорту и говорит о перераспределе­нии рабочих мест, невыгодном для немцев. Если легион авторов описывает соблазнительные культурные гибриды, то Бек, не забывая, конечно, внести и свою лепту в общую копилку такого рода описаний, усматривает новые пробле­мы в самоопределении и самоидентификации современно­го человека.

Позиция Бека, как и всякая продуманная позиция, про­воцирует полемику, но она не нуждается в дополнительных толкованиях и трактовках. Бек пишет очень внятно и точ­но, и читатель вполне может обойтись без послесловия, вслед за автором проясняющего смысл только что прочи­танного. Позволим себе лишь дополнительно акцентиро­вать некоторые фигуры аргументации Бека, которые как таковые могут оказаться на заднем плане читательского внимания, по сравнению с содержательной стороной его рассуждений.

Уже некоторые итоговые положения книги “Общество рис­ка” 1., и тем более позднейшая публикация “Изобретение по­литического”² (на которую он часто ссылается в работе по гло­бализации), недвусмысленно указывали на один из важней­ших источников теоретического вдохновения Бека — полити­ческую философию Карла Шмитта. Об этом уже было сказано в послесловии к “Обществу риска”, и мы не будем снова под­робно останавливаться на понятии политического и на разли-

1. См. в русском переводе: Бек У. Общество риска. М., Прогресс-Традиция, 2000.

² См.: Beck U. Die Erfindungdes Politischen. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1993.

чении друга и врага. Сконцентрируемся лишь на одном важ­ном моменте. Глобализация с самого начала характеризуется не исключительно, но прежде всего как экономический, точ­нее, финансово-экономический феномен. Культурные формы обнаруживают сходные типические черты, взаимозависимость многих важных процессов растет, это так. Но именно капитал демонстрирует глобальную свободу и глобальную способность к повсеместному проникновению. Капитал приходит туда, где выгодно, и уходит оттуда, где невыгодно. И так — по всему све­ту. Он атерриториален, т. е. не привязан ни к каким террито­риям Это явление более радикальное, чем возможность пу­тешествовать или смотреть по всему миру программы “Си-эн-эн”. Потому что даже там, где не найдется места для туристи­ческих маршрутов или не будет телевизора (электричества, антенны, самого приемника), чтобы посмотреть “Си-эн-эн”, все равно сохранятся возможности для вложения капитала. Между тем социальная жизнь, как она чаще всего устроена в наши дни, в большей или меньшей степени связана с более или менее благополучным и ответственным социальным государ­ством. Государство несет ответственность перед основной ча­стью тех, кто проживает на его территории и именуется граж­данами. Граждане ждут от государства, что оно не оставит их на произвол судьбы перед лицом стихий — будь то ураган, чума или падение доллара. Иными словами, граждане ждут от госу­дарства политического решения в неполитических сферах.

Точка зрения на политическое, которую отстаивал в свое вре­мя К. Шмитт и которая оказала столь значительное влияние на многих теоретиков, состояла в том, что политическое, не имея своей особой субстанции, представляет собой поле наи­большего, экзистенциального напряжения, появляющегося ввиду войны — актуальной или могущей разразиться. Идеаль­ным образом государство — это политическое единство наро­да, противостоящего другим народам. Реально возможны и расколы внутри государства (если борьба партий доходит до гражданской войны, государство гибнет), и негосударствен­ные политические противостояния и войны (например, парти­занские войны). Но во всяком случае государство непосред­ственно не вмешивается ни в экономику, ни в религию, ни в какие иные сферы жизни. Оно является высшим единством, оно суверенно, в частности, в том смысле, что именно от него исходит определение, что считать политическим, а что — не­политическим. Но оно не вмешивается “по пустякам”. Напро­тив, наблюдая стремление социалистов начала 30-х годов в Германии вмешаться в функционирование экономики для со­хранения социального мира и удовлетворения насущных по­требностей трудящихся, Шмитт говорил о государстве, то­тальном по причине слабости, т. е. неспособном провести чет­кие, необходимые и для политики и вне политики различения.

Вот почему так тревожно звучат уже первые постулаты Бека в данной работе. Политическое, говорит он, вырвалось (в ори­гинале здесь стоит еще более сильное слово “Ausbruch”, кото­рое в немецком используют тогда, когда мы говорим о том, что разразилось, будь то война, революция или буря) за рамки национального государства. С одной стороны, внезапно ока­залось, что политического вмешательства, политического ре­шения требуют такие области социальной жизни, которые дав­но и прочно считаются самостоятельными и неполитически­ми. С другой стороны, собственно государство способно предложить не так много, какими бы иллюзиями ни тешили себя политики. Современное государство — это территориаль­ное государство. Именно в этом смысл его компетенции. И это значит, что то политическое, о котором идет речь, — это новое политическое. Вопрос лишь в том, насколько оно новое и на­сколько оно состоятельно. Конструкция транснационального государства, которую на­брасывает Бек, действительно имеет прелесть новизны. Оче­видно, что основные идеи, которые он развивает в этой связи, хорошо взаимосвязаны: транснациональная политика (поры­вающая с монополией на политику политической системы), транснациональный капитал, транснациональные организа­ции граждан, космополитическое демократическое право и т. д. Но именно поэтому оправданы, наверное, будут и неко­торые вопросы: что, собственно, является политическим и что — государственным в транснациональном государстве и тех “сетях власти” и “пространствах власти”, членом которых мо­жет оказаться сегодняшний “транснациональный гражданин”? Вероятно, ответ может быть таким: это возможность властно­го решения, не учитывающего собственную логику некоей не­политической сферы (прежде всего экономики). Но нет ли собственной логики также у каждой такой сети? Не могут ли они вступить в конкуренцию между собой? Не окажется ли тогда “включенность” гражданина некоторой иллюзией, по­тому что в критической ситуации, как говорил Шмитт, суве­ренное единство заявляет о себе тем, что может посылать граж­данина на смерть? Пусть не государство, пусть какие-нибудь “киты без границ” или “общество неродившихся птенцов”, все равно: какая-то из сетей, какая-то из логик окажется для граж­данина самой важной. Быть может, так оно и есть или будет, вопрос только в том, можно ли сделать на это ставку, связы­вать надежды? Или обойтись без “самой важной” логики, по­тому что это “эксклюзии” прошлого, а не “инклюзии” настоя­щего? Но ведь политическое, говорил Шмитт, невозможно изгнать из мира, потому что без экзистенциального противо­стояния единства размываются, теряют определенность, под­падают под власть иных единств. А такое единство — это выс­шая степень солидарности граждан перед лицом врага. А в мире “инклюзии” и множественных лояльностей (кстати ска­зать, очень похожем на ту картину “скрещения социальных кругов”, о которой еще сто двадцать лет назад писал Георг Зиммель, — как тут насчет новизны?) хватит ли у новых полити­ческих образований мотивирующей силы, чтобы обеспечить свою состоятельность как политической силы? И если да, то надолго ли?

А ответственность? Чем гарантирована ответственность но­вой политики? Какая процедура взаимозависимости между теми, кто доверяет, и теми, кому доверяют, может гарантиро­вать, что такие-то и такие-то смогут разумно воспользоваться доставшейся им властью? А лояльность? Это вопрос вопросов, потому что один из основных результатов всей дискуссии о глобализации, в том числе и книги Бека, состоит в том, что лояльность сопряжена с идентичностью, а эта последняя ни­как не сопрягается с глобальным обществом. Сознания гло­бальности, массового ощущения самих себя прежде всего гражданами мира как не было, так и нет. И про глобализацию как детерриториализацию говорят уже только в том смысле, что возникают новые пространства, виртуальные, воображае­мые, связанные воедино новейшими технологиями — но все равно ограниченные. Вот Бек нашел еще одно хорошее слово: ниши.

Эти новые пространства, эти ниши расположены, строго го­воря, нигде. Как бы удивительно это ни звучало, но это так. Человек находит свой дом в виртуальном пространстве, но этот дом — без места. Он сам есть место — открытое, говорит Бек, не обособленное. Хорошо. А где место этого места? Нет у него места и не может быть, потому что глобальное общество не имеет территории. А то, что не имеет территории, нельзя по­делить на маленькие кусочки, чтобы потом сказать: большую территорию глобального общества мы поделили на малые пространства ниш, сетей власти и т. п. И наоборот: из этих новых локусов, новых территорий, как ни старайся, нельзя сложить глобальное общество, потому что явления это — разнопоряд-ковые. Ниши суть подлинно ниши, убежища, укрывища, по­тому что знание этого малого пространства не предполагает никакого “и так далее”. Здесь дело не в километрах. Пусть при­вычный маршрут бизнесмена или чиновника будет перелетом из Афин в Нью-Йорк. Все равно он, говоря словами Макса Шелера, носит на себе свое пространство, как улитка свой дом. Ниша, в которой он живет, не замкнута, но она открыта в ни­куда, в мир, где есть другие ниши, в которые он тоже может войти, пространства и сети власти, но ему так и не удается осо­знать этот мир в целом — потому что “целого” нет.

Век говорит нам: государство бессильно против явлений глобализации, а те пространства, в рамках которых образуют­ся новые лояльности и новые солидарности, не совпадают с территориями государств. Наверное, это небольшое преуве­личение — до тех пор, пока только у государства есть легальные полномочия (или у международных органов, которым оно мо­жет их делегировать) посылать своих граждан на войну — по­гибать и убивать. Но Бек прав в том смысле, что солидарности и лояльности нуждаются во все меньших пространствах и даже требуют все меньших и меньших, обозримых пространств. Пусть они будут воображаемыми, пусть понятие места будет предполагать “открытость” по отношению к глобальному, главное ведь не меняется: глобальному гражданскому обще­ству (если таковое действительно существует или хотя бы на­ходится в процессе становления) не соответствует сознание глобальности, нет никакой глобальной солидарности граждан транснационального гражданского общества. Транснацио­нальные политические явления — иди явления политическо­го, — на которые указывает Бек, все еще принадлежат не

столько политике, сколько (в его же терминах) субполитике. Так постепенно усиливается к концу книги лейтмотив Евро­пы — не географического понятия, но идеи, не государства го­сударств, но какого-то нового политического образования, в котором можно было бы обустроиться по-человечески так же и в эпоху “второго модерна”, как это удалось в эпоху первого с его национальным социальным государством.

Или так — или катастрофа неолиберального глобализма, го­ворит Бек. Пожалуй, это все-таки очень специфический, очень европейский взгляд на проблему. Однако для нас — это очень поучительный взгляд. С каждым годом мы наблюдаем все боль­шее значение глобализации в нашей жизни, мы наблюдаем за крахом нашего социального государства (не без помощи гло-бализаторов, как отечественных, так и международных, если эти слова еще имеют хоть какой-то смысл). Но даже такому социальному государству мы все еще не придумали замены. В этой ситуации есть выход неоизоляционизма — быть может, тактически не самый худший (даже если в виде новой нацио­нальной идеологии появится какая-нибудь уже совершенно нелепая идея — например, что в России холодно и с осталь­ным миром ей поэтому не по пути), но в принципе беспер­спективный. Есть ли другие возможности? Во всяком случае, с нашей точки зрения, они вряд ли могут быть такими, каки­ми рисует их Бек. Однако он показывает нам, каким может быть продуктивный поиск и действительно креативная поста­новка проблемы. Еще не поздно у него поучиться 1.

А. Филиппов

1.Данная статья подготовлена при поддержке РГНФ в рамках проекта 01-03-00091 “Проблема территориальной идентичности в публичной коммуникации: изоля­ционизм, глобализация, гетеротопия”.