8. Экспериментальные культуры, нишевые рынки и общественное самообновление

Индивидуализация подразумевает многое, но не упразд­нение ценностей — о чем постоянно пророчат, — а их диф­ференциацию и превращение личной автономии в нечто само собой разумеющееся и неотъемлемое². Не в послед­нюю очередь индивидуализация означает также, что воз-

1. Pranti H. РгоЫете kann man nichtabschieben, in: Suddeutsche Zeitungvom 20.5.1997,

S.27.

² См. об этом: Beck U./Beck-Gemsheim E.(Hg.), Riskante Freiheiten. Frankfurt/M. 1993, а также Beck U. (Hg.), Kinder der Freiheit. Frankfurt/M. 1997.

никли культурные источники радости от рисков и креатив­ности¹. Есть люди, которые могут и хотят, чтобы эти радо­сти и креативности выдержали испытание рынком в изме­нившемся понимании и не нуждались бы в ложных бюро­кратических помочах. Речь идет о появившейся в наши дни среде будущего, а именно о “жизненных эстетах”, в кото­рых видят только эгоистов.

“L'etat, c'est moi. Всякий эстет жизни есть аристократ” — так описывают поколение 1989 года изнутри Йоханнес Гёбель и Кристоф Клермон в своей книге “Добродетель отсутствия ориентации”. “Своим княжеством, созданным им самим, он правит абсолютно суверенно. Его существование ориентиро­вано в первую очередь не на мирские цели, на деятельную мо­раль бюргеров, но служит прежде всего оформлению сферы его господства. Его действия проистекают не из принципа удо­вольствия, но из долга по отношению к собственному кодек­су чести. Его цель — совершенствование бытия, которое было бы достойно того, чтобы оформлять современность и инсце­нировать славную историю.

Так, труд служит эстетам жизни не самоцелью, а свободное время — не оазисом самореализации. Напротив, долг по отно­шению к избранным для себя знакам своего достоинства объемлет все. Рыцари неомодерна властвуют в сфере господства, ко­торая охватывает только одну персону, но средства, служащие оформлению этого господства, — потенциально безграничны. Их сообщество "круглого стола" разбросано по всему миру, их дворцы рассеяны по континентам.

В Германии до 2006 года будут унаследованы состояния в размере 2,6 миллиарда марок. Для эстетов жизни тем самым

1. См. об этом: Wilkinson H. Kinder der Freiheit, in: Beck U. (Hg.), Kinder der Freiheit, я. a. 0., S. 85—123, а также новое исследование Shell-Studie Jugend'97.

открываются обширные возможности отказаться от деятель­ной жизни и посвятить свое бытие (пусть в большинстве слу­чаев это скромное существование) в первую очередь реализа­ции своего императива, вместо того чтобы преображать экономические принуждения наемного труда в смысл жиз­ни. Но и так растущая поддержка родителей, которые с небы­валым долготерпением субсидируют порывы своих чад, в том числе и великовозрастных, и даже ненадежная работа в рес­торанах "Макдоналдс", которая вне сферы заработка не тре­бует никакой самоидентификации, делают эстетов жизни не­зависимыми от экономики.

Аристократическое бытие есть бытие до-экономическое. Пока существование — в каком бы то ни было виде — гаран­тировано, экономические соображения не берутся в расчет. Это, разумеется, не означает, что экономические механизмы всецело чужды мышлению эстета жизни. Он оставил позади себя только сферу пожизненного существования в качестве наемного служащего. Экономика для него уже не связана с зарабатыванием денег, а понимается как существенно более широкая модель процессов прикидок и торга, всегда необхо­димых при контактах с другими аристократами. Экономика есть сфера внешней торговли княжества, в иных случаях уп­равляемого согласно иррациональным принципам эстетов жизни, живущих милостью Божьей.

Как бы ни был велик его внутренний суверенитет, эстет жизни не хочет и не может никого себе подчинять. Так что неизбежный коррелят к господину — слуга — вовсе отсутству­ет у эстета жизни. Единственной моделью совместной жизни людей является модель дипломатии в отношениях между су­веренными господами.

До тех пор, пока соблюдались нормы рыцарственности, мораль аристократа была утилитаристской. Романтическая устремленность бюргера к целостности была ему абсолютно чужда. И как распущенный дворянин XVIII века вызывал от­вращение у морализирующего бюргера, так и новая мораль эстетов жизни сегодня слишком часто принимается за упа­док ценностей и эгоистический оппортунизм.

Итак, эстетов жизни нельзя назвать маленькими деспотами, которые создали свою собственную страну, дарующую особую идентичность. Страну, которая печется о своей истории (дет­ство, собственная биография) и гордо предъявляет свои специ­фические символы, флаги, гербы, формы одежды (жилье, стиль и т. д.). Пока границы остаются в неприкосновенности, он мир­но сосуществует со своими соседями, не будучи чересчур дру­жественно настроенным по отношению к ним. Разумеется, при этом не исключаются союзы для достижения той или иной чет­ко очерченной цели. Только при угрозе чужого владычества или завоевания (опека, институциональные принуждения), самые мирные сообщества превращаются в общества рьяных защит­ников. Ежедневные контрольные обходы границ предупрежда­ют властителя о ситуациях, которые ставят под угрозу беззабот­ное развитие его владычества. Горящие приюты для беженцев, экологические катастрофы, войны и кризисы во всем мире — все это проверяется, оценивается степень исходящей от этого угрозы неприкосновенности проекта, который осуществляет эстет жизни. Если требуется, малые кабинеты министров ре­шаются на всеобщую мобилизацию, хватаются за свечи и про­водят предупреждающие пикеты, организуют бойкоты или де­монстрации. Эти миротворческие миссии суверенных эстетов жизни представляют собой, конечно, краткосрочные акции. Как только исчезает угроза, угасает и ангажированность. Одна­ко на механизм можно положиться!” 1.

1. Goebel/Clermont. Die Tugend der Orientierungslosigkeit. Ms. Berlin 1997, S. 22 f.

Среда (количественно совсем не такая уж миленькая, а для подрастающего поколения она может даже диктовать стиль поведения) индивидуализированных эстетов жизни является социальным контекстом, в котором цивилизатор­ская лаборатория стала повседневностью. Художники, тво­рящие свою частную жизнь, не только изобретательны в закреплении своих особенностей. Они также постоянно проводят согласование противоположных и тем не менее автономных жизненных форм, оформляют и инсцениру­ют себя самих и свою жизнь как эстетический продукт. По­скольку здесь живут, мыслят и производят в непосредствен­ной связи между работой для себя и работой для других, рынки, которые при этом возникают, — не массовые, это нишевые или мини-рынки. Но будет предубеждением счи­тать, что эти особые рынки всегда и непременно так и ос­танутся малыми рынками. Справедливо обратное: в век глобальных локальностей эти культуры нишевых особых рынков являются изобретательными биотопами, откуда шеф-дизайнеры продуктов мирового рынка (например, в среде любителей музыки “рай”) крадут свои творческие импульсы — изящнее сказать: “черпают”.

При этом повсеместное распространение нишевых рынков, которые регионально укоренены и пышно расцветают (сле­довательно, также должны освобождаться от путаницы пред­писаний и целенаправленно поощряться политически), — один из центральных ответов на два великих финала Первого модерна: ликвидацию массового производства и ликвидацию полной занятости.

В остальном налицо, коротко говоря, саморазвитие в форме самоэксплуатации. Есть готовность делать очень много, зарабатывая при этом очень мало; и это происхо­дит именно потому, что экономическое преимущество раз­рушено индивидуализмом и оценивается с точностью до наоборот: высокая ценность самоидентификации и само­реализации той или иной деятельности заменяет ничтож­ный заработок.

Нишевая культура и нишевое производство могли бы по­родить контр-модель к господствующему крупнокапиталис­тическому остервенению рациональности. Здесь возникают трудоемкие виды деятельности (продуктов, услуг) с ограни­ченной, но в перспективе — высокой содержательной ценно­стью, при ничтожной производительности и ничтожном до­ходе, что компенсируется многообразием дополнительных деятельностей. Нишевое производство делает возможными три вещи:

во-первых, культурную лабораторию будущего и изобрета­тельный способ производства; а это,

во-вторых, при ничтожных производственных затратах, по собственной инициативе, т.е. без бюрократических законов поощрения будущих мастерских, которые, одновременно,

в-третьих, предполагают и укрепляют региональные осо­бенности и транснациональную самоорганизацию граждан­ского общества.

И наоборот, все попытки не терпящих возражений взрос­лых, защищающих старые ценности и старый мировой поря­док, подстричь артистическое поколение самоиронических искателей своего “я” (внуков экономического чуда!) под одну гребенку и втиснуть его в функциональное существование в качестве колесиков и винтиков в иерархических и бюрокра­тических машинах, — эти попытки сводятся к бессмысленно­му принесению в жертву культурного богатства креативнос­ти жизненного мира, которую олицетворяют и продуцируют “молодые кроткие”. И тогда эта столь необходимая среда об­щественного самообновления может иссохнуть и исчезнуть.