Общественные отношения, частная жизнь

Последние полвека республики были временем бурного роста ростовщического капитала и числа финансистов и банкиров. Со многими из них мы знакомимся по письмам Цицерона. Свой счет у банкира имел тогда каждый состоятельный римлянин, и когда, например, сын Цицерона учился в Афинах, отец выплачивал не­обходимые ему деньги банкиру в Риме, а сын получал их от бан­кира афинского. Одна из защитительных речей великого оратора позволяет нам лучше узнать Гая Рабирия Постума, одного из крупнейших финансистов той эпохи: именно он ссудил денег Пто­лемею Авлету, претендовавшему на египетский престол, и именно он фактически вручил ему царскую власть, снарядив на свои день­ги экспедицию Габиния. Но и сам не остался внакладе, став диойкетом — главным управляющим финансами Египта и постарав­шись взыскать с египтян громадные суммы, которые задолжал ему царь Птолемей.

Ростовщичеством занимались не только всадники, но и сена­торы, хотя официально им это было запрещено. Чтобы обойти закон, они действовали в провинциях через подставных лиц. Даже убежденный стоик, гордившийся своими принципами, Марк Юний Брут, один из будущих убийц Цезаря, одолжил некогда под рос­товщический процент (48%) немалую сумму городу Саламин на восточном побережье Кипра. Операцию эту проделал некто Скап-тий, доверенное лицо заимодавца. Затем при поддержке тестя Брута, Аппия Клавдия, тогдашнего наместника в Киликии, Скаптий стал префектом на Кипре и, осадив с помощью отряда кон­ницы городской совет Саламина, голодом вынудил город уплатить причитавшуюся сумму; пятеро советников умерли при этом от голода. Таковы были методы, применявшиеся подчас римскими финансистами. Через подставных лиц проворачивал выгодные дела в провинциях и Помпеи: его агенты буквально задушили долгами каппадокийского царя Ариобарзана, о котором Цицерон писал тогда Аттику: «Нет ничего более нищенского, чем то царство, и нет царя беднее, чем он». Вскоре в зачет долгов Ариобаг зан был вынужден назначить римскому полководцу нечто вроде пенсии в размере 33 талантов в месяц.

Целые общины, города и даже царства, зависевшие от Рима попадали фактически под власть финансистов и ростовщиков. Подлинной чумой провинций были, однако, помимо них наместники, действовавшие часто в союзе с ростовщиками; они делились с ними своими доходами, сами же творили неограниченный произвол и злоупотребления. «Все провинции плачут, — писал Цицерон, — все независимые народы жалуются, все царства сетуют н. наши алчность и произвол. Нет столь отдаленного места на земле куда бы не дошли самоуправство и несправедливость наших должностных лиц. Не оружия и не войны должен Рим опасаться а стороны чуждых народов, а жалоб, слез и сетований». Зло употребления Гая Верреса в Сицилии, изощренные грабеж и вымогательство, которые он применял в отношении местных жите лей, не были чем-то исключительным. Процессов «де репетундис» против преступных должностных лиц в провинциях было в Рим: много, и проходили они каждые два-три года, а то и чаще. На ни: осуждали должностных лиц за злоупотребления, совершенные едва ли не во всех существовавших тогда римских провинциях, иногда полностью разоренных своими наместниками. Ограбление провинции было общим правилом, исключением же было как раз справедливое, попечительное правление, каким стало, судя по всему наместничество Цицерона в Киликии.

Благодаря успешным финансовым операциям и ограблению провинций возникали в Риме огромные состояния. Предшествующие поколения римлян не знали таких богатств, какими распола­гал Помпеи, оставивший сыновьям около 70 млн. сестерциев Но и это был не предел: состояние Лукулла оценивалось в 100 млн. сестерциев, а Красса — в 200 млн. Характерно, что Цицерон при­знавал богачом лишь того, чей доход превышал 100 тыс. сестер­циев в год. Но время быстрого обогащения было и временем бур­ного роста всеобщей задолженности. Не только низы общества, но и имущие слои жили не по средствам. Отмена долгов или уменьшение их бремени стало лозунгом дня, и именно обещание списать долги привлекло на сторону Катилины массу молодежи. Прини­мавшиеся время от времени законы о сокращении задолжен­ности, о включении процентов в зачет долга или об ограничении количества наличных денег, которые разрешалось иметь в доме, не смогли ослабить напряженность в обществе.

Росту долгового бремени способствовали частые повышения цен и общая нестабильность политической ситуации. Цицерон, ко­торый отнюдь не был расточительным, постоянно, как явству­ет из его писем, находился в финансовых хлопотах, так как его карьера видного политического деятеля вынуждала его жить не по средствам. Так, ему трудно было отказаться от покупки очень дорогого дома Красса на Палатине. Необходимых для этого трех с половиной миллионов сестерциев у него не было, и пришлось взять в долг у Публия Корнелия Суллы, а потом защищать его на судебном процессе «де ви» — о применении насилия. Владе­ние дорогостоящей виллой и наличие многочисленной прислуги также считалось хорошим тоном. Так как банкир Аттик, друг Цицерона, имел прекрасный парк, украшенный произведениями искусства, то и сам Цицерон стремился приобрести такой же, хотя в письме к другу признается, что уже из-за вилл в Тускуле и Помпеях оказался в долгах. Не удивительно, что еще до нача­ла новой фазы гражданских войн Цицерон уже задолжал не толь­ко Аттику, но даже своему политическому противнику Цезарю. Взыскание долгов было делом трудным, но иногда можно было рассчитывать, что должник сделает политическую карьеру, займет высокую должность, а затем получит в управление провинцию и легко расплатится с кредиторами.

Увязший в долгах Цицерон далеко не был исключением. Це­зарь под конец своего преторства, когда готовился отплыть в Ис­панию в качестве пропретора, имел десятки миллионов долга, и, если бы богач Красе не поручился за него, заимодавцы просто не выпустили бы его из Рима. Задолженность нередко играла глав­ную роль в выборе политической ориентации. Так, Гай Скрибоний Курион Младший, на которого Цицерон рассчитывал как на сторонника своей партии, перешел в начале гражданской войны на сторону Цезаря, ибо тот заплатил его долги — 60 млн. сестер­циев. Быть должником считалось делом нормальным и не нано­сило ущерба достоинству человека. Из переписки Цицерона из­вестно, что тот не всегда даже знал, какими суммами денег рас­полагает, и должен был осведомляться об этом у своего управля­ющего.

Вырождению политической жизни сопутствовал в первой поло­вине I в. до н, э. кризис семьи, особенно в высших слоях общест­ва. Семья теряла свой давний патриархальный характер, и все реже встречалась в сенаторской среде старинная форма брачного союза, при которой жена переходила из-под власти отца под власть мужа. Все более типичной становилась ситуация, когда же­на, подобно цицероновой Теренции, управляла своим имуществом вполне самостоятельно, через своего вольноотпущенника. Неред­ки были случаи, когда жена оказывала значительное влияние на мужа в сфере политики: так, в истории заговора Катилины и его раскрытия важную роль сыграли женщины — жены и возлюблен­ные заговорщиков. А когда убийцы Цезаря собрались в 44 г. до н. э. в Антии, чтобы решить, должны ли Брут и Кассий покинуть Италию, в обсуждении активно участвовали также мать Брута Сер-вилия, пользовавшаяся в Риме немалым политическим влиянием, его жена Порция и жена Кассия Тертулла.

Браки в то время нередко заключались по политическим со­ображениям — во многом поэтому росло число несчастливых бра­ков и разводов. Когда Цезарь и Помпеи вступили между собой в союз, Цезарь не колеблясь отдал Помпею в жены свою дочь Юлию, несмотря на то что она уже была помолвлена с Квинтом Сервилием Цепионом. Цепиону же в качестве компенсации предожили руку дочери Помпея, обрученной с Фавстом Корнелие Суллой. Чисто политический характер имело и несчастливое супружество Октавии, сестры Октавиана, с Марком Антонием. Весьма показателен для понимания нравов, царивших тогда в сред римской элиты, поступок Катона Младшего: он уступил cboi жену другу Марку Гортензию, а после его смерти вновь взял е к себе и таким образом, как говорили злые языки в Риме, унаследовал имущество богача Гортензия. Немало находим мы и примеров супружеских измен, становившихся поводом к разводу: так распались браки консула 78 г. до н. э. Марка Эмилия Лепида Апулией и Марка Антония с его второй женой Антонией. Жену Лукулла, сообщает другу в письме Цицерон, «ввел в свои мистерии» Гай Меммий. Особенно громкий был скандал с Публием Клавдием Пульхром, обычно называемым Клодий, который в 62 г. до н. э. во время празднеств честь Доброй Богини, справлявшихся одними только женщинами пробрался в женском платье в дом Цезаря, дабы сблизиться таким путем с его женой Помпеей; дело вышло наружу и закончилось разводом будущего диктатора с Помпеей. Разводы стали привычной практикой: Сулла был женат четыре раза, а Антоний да же пять раз. Примеру римлян подражали и жители муниципиев где все чаще приходилось слышать об изменах и даже убийствах внутри семей.

Чем ненадежнее, нестабильнее становился семейный дом римлянина, тем пышнее расцветала проституция. О публичных дома:» источники сообщают еще во II в. до н. э., но теперь проституции приобрела поистине устрашающие размеры. Матроны, предающиеся пьянству и распутству, Ауфилена, Постумия и др., а также мо­лодые прелестные «развратницы» — героини многих стихотворе­ний лирика Гая Валерия Катулла. Тогда же эллинистический мир познакомил Рим с гетерами. Римские преторы, консулы, намест­ники начали появляться на людях с живущими у них на содер­жании греческими арфистками, актрисами, танцовщицами. Всем было хорошо известно, что на наместника в Сицилии пропретора Гая Верреса оказывает большое влияние греческая куртизанка Хелидон, а Марк Антоний содержи! мимическую актрису Кифериду, бывшую прежде любовницей поэта-элегика Гнея Корнелия Галла, который и воспел ее в своих стихах под именем Ликориды.

Важные изменения происходили тогда и в отношениях меж­ду рабами и их господами. Восстание Спартака было грозным сигналом для рабовладельцев. Быть может, и под влиянием этого события стали распространяться новые формы использования раб­ского труда. В трактате «О сельском хозяйстве» Марк Теренций Варрон советовал наделять виллика — управляющего поместьем, часто также происходившего из рабов, участком земли и некото­рым имуществом, которые оставались бы собственностью хозяина виллы, но которыми виллик мог бы самостоятельно распоряжаться. Наделение раба таким имуществом — пекулием было извест­но еще в III в. до н. э., как видно из комедий Плавта. Но теперь эно стало обычным явлением. Используя пекулий, раб мог даже купить себе «заместителя», который выполнял бы за него всю работу на хозяина или часть ее. Чтобы крепче привязать раба к пекулию, Варрон рекомендует разрешать браки между рабами и рабынями.

Все чаще в первой половине I в. до н. э. некоторых рабов отпускали на свободу, ибо, становясь вольноотпущенниками, а тем (самым клиентами своего бывшего хозяина, они могли принести (ему больше пользы. Вольноотпущенники нередко достигали весь­ма привилегированного положения. Большим влиянием пользовал­ся при Сулле его любимый вольноотпущенник Хрисогон, перед которым дрожали даже сенаторы и которого Цицерон называет од­ним из самых могущественных людей в государстве; разбогатевший на сулланских проскрипциях, опирающийся на неограничен­ную поддержку со стороны диктатора, Хрисогон допускал явные ^ злоупотребления, не останавливаясь и перед прямыми преступле­ниями. Такой любимый вольноотпущенник-фаворит был тогда едва ли не у каждого римского магната: он оказывал своему покровителю различные услуги, повсюду защищал его интересы, был наиболее доверенным советником в делах как финансовых, так и семейных. При Верресе, наместнике в Сицилии, состоял его воль­ноотпущенник Тимархид, служивший посредником между намест­ником и жителями провинции. Вспомним также знаменитого Ти­рона, ученого вольноотпущенника Марка Туллия Цицерона: после смерти своего покровителя он опубликовал его переписку. Один из вольноотпущенников Помпея, Менодор, командовал его фло­том, а другой, Феофан из Митилены, был советником и придвор­ным историком полководца; родной город Феофана чтил его как избавителя, благодетеля и второго основателя». Октавиан Август имел любимых вольноотпущенников, Гелена и Сфера, которых за­тем похоронил за государственный счет.

С ростом политического значения вольноотпущенников шел ру­ка об руку рост их состояний. Имущество некоторых вольноотпу­щенников стоило сотни тысяч сестерциев. Известными всему Ри­му богачами были вольноотпущенник Помпея Деметрий, оставив­ший детям состояние в 4 тыс. талантов, и Марк Вергилий Эврисак, тщеславный нувориш, чья величественная гробница в форме печи и поныне стоит на виа Пренестина в Вечном городе. Но большин­ство вольноотпущенников были людьми среднего достатка: ремес­ленниками, врачами, купцами.