3.5.7. Идея самозарождения и ее отношение трансформизму

В XV – XVIII вв. было широко распространено убеждение в возможности самопроизвольного зарождения. Философы Декарт, Ламеттри, Додро, Гольбах, натуралисты и медики ван Гельмонт, Перро, Мариотт, Лицетус, Моргоф, Сильвий, Бюффон, Эразм Дарвин, Нидхэм, Ингенхауз, Гледич, одно время Линней и многие другие выступали в защиту этого взгляда, опираясь зачастую на весьма различные аргументы.

В XVII – XVIII вв. благодаря успехам в изучении низших организмов, оплодотворении и развитии животных, а также наблюдениям и экспериментам Реди, Левенгука, Жобло, Спалланцани, Тереховского и других вера в самопроизвольное зарождение была основательно подорвана.

Однако вплоть до появления в середине XIX в. работ Луи Пастера это учение продолжало находить приверженцев.

Идея самозарождения относится по существу к той эпохе, когда господствовали религиозные представления. Те философы и натуралисты, которые не хотели принимать церковного учения о «сотворении», при тогдашнем уровне знаний легко приходили к идее самозарождения. Впрочем иногда в признании самозарождения выражались и виталистические представления. В той мере, в какой, в противовес вере в сотворение, подчеркивалась мысль о естественном возникновении организмов, идея самозарождения имела на известном этапе определенное прогрессивное значение. Поэтому против этой идеи часто выступали теологи и теологически настроенные ученые.

3.5.8. Естественное возникновение органической целесообразности

Одним из главных препятствий на пути признания изменчивости животных и растительных форм была в XVII – XVIII вв. телеология, трактовавшая органическую целесообразность как проявление гармонии, изначально установленной богом. «Призрак извечной целесообразности» стоял на пути эволюционного учения. Особое значение в этих условиях приобретали попытки показать, что органическая целесообразность не создана, а возникла естественным путем в результате браковки дисгармоничных организмов.

С этой точки зрения очень важны выступления французских философов – материалистов. «Совершенное не является делом одного дня в области природы, точно также как и в области искусства… Материи пришлось пройти через бесчисленное количество всяких комбинаций, прежде чем оно достигла той единственной, из которой могло выйти совершенное животное», - писал Ламеттри. Идею изначальной целесообразности резко критиковал Дидро, который писал о «глупости некоторых защитников учения о конечных причинах». «Можно ли найти здесь повод для прославления мнимого творца?.. Если все, что существует в данное время, есть необходимое следствие своего прошлого состояния, то тут не о чем говорить. Если же желают из этого сделать чудо творения какого-то бесконечного, мудрого и всемогущего существа, то в этом нет никакого смысла». В «Письме о слепых в назидание зрячим» (1749) Дидро высказал замечательную догадку, восходящую к Эмпедоклу и Лукрецию Кару, о том, что среди первоначальных организмов было множество несовершенных, с течением времени все неудачные комбинации постепенно исчезли и «сохранились лишь те из них, строение которых не заключало в себе серьезного противоречия и которые могли существовать и продолжать свой род».

Аналогичную мысль высказывал и Гольбах, говоря о «чудовищных существах». «Эту способность приспособления, эту относительную согласованность мы называем порядком вселенной; отсутствие ее мы называем беспорядком. Существа, называемые нами чудовищными, это те, которые не могут быть в соответствии с общими или частными законами окружающих их существ или тех целых, в которых они находятся; при своем образовании они могут приспособиться к этим законам, но законы эти противились их совершенству, благодаря чему они не могут продолжать существовать». Критика телеологии содержится и в сочинениях Спинозы. Гете отмечал, что именно Спиноза помог ему разоблачить «нелепые конечные причины».

Антителеологические идеи высказывались рядом натуралистов, например Юнгом, Борелли, Ласепедом. Бюффон, возражая против мысли о конечных причинах, писал, что сторонники этой мысли «принимают результат за причину». В другом месте Бюффон подчеркивал, что «все тела несовершенно организованные , все дефектные виды (Especes defectueuses) уничтожаются, и остаются, как они сегодня и сохранились, только формы наиболее мощные, наиболее совершенные как среди животных, так и среди растений». Бюффон придавал значение случайности в образовании органических тел: «Все происходит так, как на протяжении времени все сочетается».

Следует подчеркнуть, однако, качественное отличие этих представлений от дарвиновского учения о естественном отборе. Учение Дарвина рассматривает отбор как важнейший фактор исторического развития одних форм организмов из других. Упомянутые же представления философов – материалистов как древности, так и XVII – XVIII вв. говорят о своеобразной «массовой сортировке» различных органических форм, порождаемых одновременно и независимо одна после другой, а не развивающихся одна из другой. Одни организмы случайно возникают благодаря сочетанию материальных частиц в гармонической форме, другие – в дисгармонической, и эти последние безжалостно бракуются природой. Слова Ламеттри о материи, испытывающей разные комбинации, прежде чем получится «совершенное животное», очень ясно выражают указанную точку зрения. Однако и в такой форме идея браковки играла несомненно положительную роль: она противостояла телеологическим воззрениям и показывала, что телеологическая целесообразность не изначальна и возникла естественным путем.

Итак, к исходу XVIII в. в науке накопился солидный материал, противоречивший господствовавшим представлениям о неизменяемости видов. Был высказано немало замечательных догадок, а порой и верных положений. Но они не сложились еще в определенную систему взглядов, не привели еще к учению об эволюции. Мысль об изменяемости видов высказывалось большей частью как одно из возможных предположений, противопоставлявшихся религиозным догмам, а не как стройное обоснованное фактами учение. Для этого не было еще ни достаточно естественнонаучного материала, ни той свободы от метафизического взгляда на природу, которая позволила бы непринужденно взглянуть на множество новых фактов. Отсюда гипотетичность и часто внутренняя противоречивость суждений о развитии природы в XVIII в.