§ 39. Критика учения об атомах Гассенди

Противоречивость, произвольность соединения прин­ципа атомов и их определений с представлениями теологии о творении, содействии, внедрении сил дви­жения сразу очевидны. Ибо движение или принцип и способность к нему неразрывны с атомом. А именно атом есть простое, неделимое; он существует для себя, будучи отделен от других атомов; пустота Эпикура не что иное, как чувственное представление, чувственное выражение этого разрыва в понятии атома. Но атом можно мыслить одновременно лишь как многие атомы. Невозможно, чтобы существовал лишь один, а не неис­числимо многие атомы; поэтому он находится в связи, но внешней безразличной для него связи с другими атомами. Чувственное выражение, чувственное явление этого тождественного с самим атомом определения свя­зи и разрыва есть движение; атомы должны сталки­ваться, тесниться или, иначе, двигаться. Что же дол­жен обозначать атом, который вовсе не может мыс­литься без принципа движения, которому оно сообще­но и должно сообщаться? И как надо понимать то, что бог действует вместе с атомами? Атомы — абсолютные атеисты или по меньшей мере свободомыслящие, ко­торые так же мало заботятся о боге, как бог Эпикура о мире и атомах; они автократы, монархи, они не тер­пят соправителя, сами составляют свой мир. Cicero. De Nat. Deo. Цицерон. О природе богов1, I., 44. Подобно Гассенди и Магненус также говорит о своем “Democritus” (Hagae Comit, 1658, р. 268): “Воззрение, признающее атомы, вовсе не противоречит идее творящего бога”. Вообще христианские физики, признававшие атомизм или склоняв­шиеся к нему, объявили его связь с атеизмом не необходимой или даже случайной. Бэкон говорит даже, что атомизм необ­ходимо ведет к теизму. Справедливо: всякий ограниченный принцип природы необходимо требует для своего дополнения сверхъестественной причины (1847). Так же нераздельно от атомистического принципа, как движение и свободомыслие, то определение, что мир, то есть порядок, совокупность конкретных, опреде­ленных, то есть состоящих из атомов, тел, или сами ато­мы — дело случая. Ибо определенные тела лишь сое­динения атомов, которые, хотя атом уже понятийно относится к другим, в соединении или связи в виде агрегата остаются вне друг друга, безразличны к это­му соединению и связи, являющейся поэтому случай­ной. В принципе атома нет основания, нет необходи­мости, чтобы он соединялся с другими или так или иначе образовал определенный агрегат; он вступает только во внешнюю, то есть случайную, связь; мир есть только агрегат, а не система без единства и необходи­мости, произведение случая. Внешняя необходимость легко связывается с атомистическим принципом, но она не отличается от случая. Поэтому считать атом принципом вещи не что иное, как считать случай прин­ципом мира. Но, обходя другие противоречия и про­белы, какова должна быть связь между актом творения и атомом, который неразложим, является неделимым первым и последним мира, и в чувственном представ­лении, то есть в отношении ко времени вечен и бессмер­тен, как пишет Лукреций?

Впрочем, именно в этой непоследовательности Гас­сенди оказывается в высшей степени последовательным атомистом; в своих противоречиях он как раз нахо­дится в согласии с атомистическим принципом; имен­но тем, что его мышление так бессвязно, он представ­ляет в совершенстве дух атомизма. Ибо, как соедине­ние атомов между собой в конкретные тела является внешним и случайным, такова и связь его атомистиче­ского принципа с другими его мыслями или правиль­ными представлениями; представить себе внутреннюю связь между ними так же трудно, как внутреннее единство между соединенными атомами; его мышление представляет внешнее случайное соединение. И как атомы движутся лишь там, где нет тела, в пустоте, встречаются друг с другом и связываются, так пред­ставления об атомах связываются в голове Гассенди с другими его представлениями лишь там, где нет мыш­ления, в мысленной пустоте.

Поэтому Гассенди являет собой и в этой связи ато­мизма с представлениями христианской теологии про­тиворечие, замеченное уже у Бэкона и Гоббса и состоя­щее в том, что он мыслит иначе, чем он настроен и чувствует; что он имеет принцип мышления, противо­положный его религиозному принципу, который нахо­дится в глубоко коренящемся противоречии к тому, что надо назвать существенным видом, существенным объ­ектом его духа, следовательно, объективным в нем самом, если только у такого эклектического, многосторонне образованного мыслителя можно принять нечто опре­деленное как существенный объект его духа и допу­стить решительное противоречие. Это то же самое про­тиворечие, какое в более новое и новейшее время вы­разилось самым различным и резким образом и нако­нец дошло до того, что разуму оставили только конеч­ные пустые понятия, как шелуху, отвлеченный покров вещей, а все содержимое втиснули в сердце. Изгнав бога из храма разума в уголок, богадельню, asylum ignorantiae убежище невежества сердца, пересадив из открытого, определенного, ясного и свободного мира мышления все божественное, как тепличное растение, не выносящее свежего воздуха, в приятную комнатную теплоту вымышленных софистических чувств, люди стали при свете дня, так сказать, в открытом деловом кругу рассудка, то есть в голове атеистами, а в сердце, во мраке ночи, частным образом, за спиной разума самыми суеверными христианами, самыми религиозными людь­ми в мире, но именно потому почитали как бога како­го-либо домашнего пената.