Второй период схоластики.

Через арабов познакомились на Западе с главнейшими памятниками философии Аристотеля, от которого до тех пор имели только Органон,присланный еще Карлу Великому из Константинополя.

Арабы перевели и комментировали греческих писателей. Главные ихфилософы-перипатетики были врач Авицен (XI в.) и Аверроэс (XIII в.). Учения арабов были переданы христианам пришедшими из Испании евреями, которые и сами дали нескольких выдающихся

§илософов. Самый замечательный из них — Маймонид (ΧίΠ в.). скоре узнали на Западе аристотелевскуюФизику,егоМетафизику, этические сочиненияи егоПолитику;все это —- с арабскими комментариями. Отсюда — поток новых мыслей и могучий толчок, данный умам того времени.

Изучение Аристотеля одновременно благоприятствовало и опытным исследованиям природы и метафизическому умозрению. Оба эти стремления находим у доминиканца Альберта Великого (XIII в.), которого считали кудесником за его ученость в области явлений природы. Но вскоре вкус к метафизике и логике одержал верх в ордене доминиканцев. Славнейшим представителем этого ордена был Фома Аквинат (XIII в.), ангел школы, doctor angelicus.

1225—1274. Родившись в Аквине, около Неаполя, в благородной семье, Фома предпочитает религиозные занятия жизни сеньора и, несмотря на сопротивление отца, поступает в орден св. Доминика. Братья похищают его в то самое время, когда он хочет удалиться .из Италии в Париж. Его удерживают пленником в родном замке. По истечении двух лет он убегает в Кельн и делается учеником Альберта Великого.

Труд св. Фомы представляет самое могучее усилие средних веков, чтобы согласовать в энциклопедической системе два различные элемента: философию человеческую и философию божественную, Аристотеля и христианство. Построить науку неподвижную и законченную, заранее ответить на все вопросы, установить все подробности правоверия религиозного и правоверия философского, — такова цель его Summae.В сущности же в пос-

==349

ПРИЛОЖЕНИЕ II

леднем не найти истинно самобытной метафизической мысли; это труд искусственный, блистающий только силой логического распорядка.

У Фомы преобладает более умственная и рассудочная сторона, нежели понятие свободы и любви: это скорее философия разума, нежели философия воли. В вопросе об идеях он признает, согласуя Аристотеля с Платоном (т.е. в действительности с блаженным Августином), что общие понятия вечно существуют в Божественном Умеи выражают в Нем вечные возможности вещей. В вопросе о воле он пробует согласить свободу с детерминизмом посредством своего учения о природном предрасположении(premotio physica)или природном предопределении; но в конце концов его способ понимания детерминизма, по-видимому, исключает свободу. Все наши действия совершаются по хотению и предвидению Божию; Бог хочет, чтобы они были такие-то и такие, но вместе с тем Он хочет, чтобы они были свободными. Например, Бог хочет, чтобы я свободно совершил такое-то действие: значит мое действие Бог желал таковым, как оно есть, но вместе с тем желал его свободным; и оно действительно таково. Таким образом, я движим заранее по природе, как и указывает выражение — природное предрасположение или преддвижение (premotio physica); я предназначен Ьогом, но предназначен к тому, чтобы свободно действовать таким или иным образом. -— В итоге это решение делает из наших свободных хотений — хотения Бога, и все-таки неизвестно, каким образом наши действия могут быть одновременно и вынужденными, и свободными.

Имея лишь слабое понятие о воле, Фома не мог понять действительной основы личности. Что обусловливает собственное и обособленное существование каждого отдельного существа? Эта великая задача была неизбежным следствием вопроса о реализме и номинализме: чтобы открыть природу universali'ь, было необходимо одновременно отыскивать и природу индивидуального существования. Вот почему значение вопроса об индивидуальности (или индивидуализации) стало общепризнанным особенно во времена Фомы и Дунса Скотта. По мнению Фомы, формасуществ, рассматриваемая независимо от всякойматерии —всеобща: напр., мысль, отделенная от всякой материи, уже не является той или иной мыслью того или иного существа, но мыслью всеобщей. Что же составляет различие отдельных индивидуумов? Материя, в которой проявляется форма, иначе говоря — ограничения, отношения в пространстве и во времени.

Доказательства бытия Бога заимствованы Фомою у Аристотеля и у платоновцев. Что же касается сущности Божеской природы, то Фома вносит и в этот вопрос свое рационалистическое и де-

==350

ФУЛЛЬЕ. ИСТОРИЯ СХОЛАСТИКИ

терминистическое направление. Является лиБог преимущественно и первоначально волей, так что ум с его необходимыми законами ничто иное, как исходящее от этой воли выражение, или наоборот, воля Божья подчинена Его разуму? Фома принимает последний ответ. Его Бог — Бог Платона, который вечно обретает в себе готовую истину, добро в его полном завершении, совершенство во всей полноте, и который, созерцая в себе самом эту вечную необходимость вещей, осуществляет ее в мире. Бог Фомы скорее совершеннейшая природа, нежеливоля,сама себя делающая совершенной.

Нравственность и право, в учении Фомы, построены тоже на чисто умственных и рассудочных началах. Фома понимает гражданский закон по образцу стоиков и платоновцев. «Это — приказание разума,издаваемое для общего блага тем, на ком лежит забота об общественной жизни, и сделавшееся известным достаточно широко»¹. «Право есть соразмерение одной вещи к другой»². Это соразмерение имеет целью установить равенство, которое составляет предмет справедливости. — Не трудно узнать здесь теорию Аристотеля, усовершенствованную римскими юрисконсультами — стоиками.

Собственность, по мнению Фомы, так же как и по учению Отцов Церкви, не является правом естественным, но и не противоречит естественному праву: она к нему присовокупляется по изобретению человеческого ума (per adiuventionem rationis humanae)³. Рабство же —- право естественное, так как оно основано на вытекающей из него обоюдной пользе для раба и для господина⁴. Право свободно думать и говорить в деле религии не существует. «Если фальшивые монетчики и прочие злодеи, — говорит Фома, — справедливо наказуемы светскими князьями, то убежденные еретики тем более должны быть не только отлучаемы, но и казнимы смертью (juste occidi). Церковь сначала проявляет свою милость в обращении заблудших; ибо она осуждает их лишь после двукратного увещания. Но если виновный упорствует. Церковь, отчаиваясь в его обращении и охраняя других, отделяет его от Церкви своим приговором отлучения и предает светскому суду, чтобы он был разлучен с этим миром смертью». «Ибо, — как говорит блаженный Иероним, — гниющая плоть должна быть отрезана, а овца паршивая отделена от стада, из

Summa, I, II, q. 90. а. 4. Π, II, q. 46, а. 1. Il, II, q. 46. а. 1. II, II, q. 46, а. 3.

==351

ПРИЛОЖЕНИЕ II

опасения, чтобы весь дом, все тело, все стадо не заразилось, не испортилось, не сгнило и не погибло. Арий был не более, как искрой в Александрии. Но так как эта искра не была потушена сразу, она охватила пламенем вселенную»¹. Такова была официальная доктрина богословия, и напрасно старались иногда свалить ответственность за религиозные преследования на исполняющую их руку.

Учение Фомы о государстве, как заимствованное у Аристотеля, довольно свободно по своим принципам. Существеннейший признак главенства заключается в законодательной власти; власть же эта принадлежит всей народной массе или тому, кто ее собой представляет (vel totius multitudinis, vel alicujus gerenlis vicem)². Поэтому при правильном правлении все должны иметь в нем долю участия (ut mnes aliquam partem habeant in principatu)³. Когда власть несправедлива, подданныеимеют право ее низвергнуть, если имеют к этому возможность.«Тиранический образ правления несправедлив, так как он направляется требованиями не общего блага, но лишь требованиями блага того, кто правит; и, следовательно, низвержение такого рода правления по существу не есть мятеж... Мятежником здесь является скорее тиран»⁴. Но в конце концов право отрешать подданных от послушания князьям, которые, приняв веру, изменили ей, находится во власти Церкви. В опровержение приводят пример Юлиана Отступника, которого Церковь не лишила власти; но Фома отвечает: в то время Церковь не была достаточно могущественна, чтобы принуждать князей земли, и вот почему она потерпела, чтобы подданные продолжали повиноваться Юлиану Отступнику⁵.

Словом, всемирный авторитет, выраженный в католицизме, играет преобладающую роль в философии Фомы: его система представляет искусную организацию, отражающую и в самой философии организацию и строй средневекового католицизма. Доминиканцы свято сохранили традицию Фомы: они всегда оставались защитниками авторитета в ущерб частной воле и, как позднее иезуиты, они противились всяким новым веяниям.

II. Другое направление находим у францисканцев, постоянных противников доминиканцев. Монашеские ордена были в средние

' II, II, q. art. 3.

² l,II, q. 80, а. 3.

³1, II, 105, a. l.

⁴II, II, 42, 3.

Comment, senteiitiarum, X, 10, XII, 2.

==352

ФУЛЛЬЕ. ИСТОРИЯ СХОЛА^шп.м

века настоящим отечеством: у каждого из них были свои стремления, свои образцы, свои святые и свое особенное направление. Борьба

орденов была жизненным фактором для схоластики.

В ордене францисканцев находятся и наблюдатели души, и наблюдатели природы; те и другие равно воодушевленные каким-то

относительно свободным духом.

Францисканец Иоанн де Фиданца, известный под именем св.

Бонавентуры (ХШ в.)¹, — ум вдумчивый и мистически настроенный. В своем сочинении —Пути души к Богу —он описывает все ступени любви. Пылкость его увлечения заслужила ему название

серафического доктора (doctor seraphпcus).

Одновременно появляются в ордене Франциска наблюдатели

природы и предшественники науки новых веков. Открытия арабов, частью переданные Западу, возбудили соревнование схоластов.

Роджер Бэкон оксфордский профессор (XIII в.)2 в своем «Большом труде».Opus majus, представляющем величайший из научных памятников средних веков, настаивает на бесполезности отвлеченной диалектики, на потребности изучать природу посредством наблюдения и подчинить ее законам математического вычисления. Он обогатил науку вообще, и оптику в особенности, новыми теориями; и на расстоянии трех веков назад он во многих отношениях превзошел своего однофамильца, канцлера Бэкона. Духовная власть преследовала и на двенадцать лет заключила в темницу, как колдуна, того, который был назван чудесным доктором (doctor mirabilis).

Другой францисканец Раймунд Луллий, родом из Пальмы на острове Майорке (XIII—^XlV в.)³, был одним из отважнейших и причудливейших умов своего времени. После разнузданной юности он покаялся и предался научным занятиям. Движимый желанием обратить неверных, он трижды отправлялся в Африку и в последний раз принял там мученичество. Раймунд Луллий задался целью ввести науку арабов в круг общераспространенных знаний и создать всемирный метод, который он называл великим искусством — ыrs magna. Этот метод состоит в размещении и обозначении всех разрядов мысли, всех содовых и видовых понятий со всеми их возможными комбинациями. Посредством кругов, вращающихся вокруг общего центра, разнообразные подлежащие и определения придвигаются одно к другому, образуя предложения; предложения сплетаются в умозаключения: словом.это — мыслительная машина.

' 1221—1274. ²1214—1292.^о1234—1315.

==353

23 5-

ПРИЛОЖЕНИЕ II

Его восторженные последователи, отыскивая философский камень и превращения металлов, научаются изучать книгу природы в такой же мере, даже еще больше, чем книга Аристотеля.

Великим соперником Фомы, диалектиком и чистейшим метафизиком был в ордене францисканцев англичанин Дунс Скотт^, doctor subtilis,бывший профессор в Оксфорде и в Париже и умерший тридцати четырех лет от роду, написав двенадцать томов in foli (Х 1Пв.)¹. Он занимался физикой, оптикой и астрономией; но больше всего он выдавался в метафизике. Философия Фомы была философией ума. У Дунса Скотта она уже является философией воли.

Все симпатии Дунса Скотта на стороне индивидуума. Поэтому и вопрос об индивидуализации в высшей степени его занимает. По его мнению, не одно лишь начало отрицания и ограничения, как то думают фомисты, различает одну личность от другой: это сводилось бы исключительно к разнице материи и унизило бы индивидуальное существование до степени низшего рода существований. Индивидуальность играет роль положительного начала деятельности. А сущность бытия, следовательно, заключается в воле, а не в разуме, скованном в своих неподвижных рамках, подчиненном общеопределенным правилам и необходимости.

Если так, то как же мыслить Бога? — Мыслить его вместе с фомистами, как могущество, порабощенное разумом, это значит считать самого Бога существом условным, потому что это значило бы подчинить его внутреннему року. Необходимость — существенная черта разума, а сама она (т.е. необходимость) относительна: одна лишь воля безусловна. Итак, не следует говорить, что Божеская воля находит готовый закон и следует ему; она сама постановляет закон; она сама — закон. Истина не предшествует Божественной воле, а Божественная воля постановляет и производит истину; и даже нравственный закон, поскольку он закон, не предсуществует Божественной воле: не потому Бог хочет добро, что признает его таковым; но добро таково потому, что так хочет Бог^.

Точно так же, когда Бог творит, он творит безусловно свободно: для Бога нет ничего необходимого; и необходимость есть то, что Бог своей волей свободно делает необходимым.

Поэтому мы не можем постичь Бога прямым лучом, но скорее отражением луча, поп radio directo, sed reflexo.И действительно. Бог, ' 1274—1308. ² In magistrum sententiarum, I, distinctio 39, questio l.

==354

ФУЛЛЬЕ. ИСТОРИЯ СХОЛАСТИКИ

каков он в природе своей воли, не есть предмет, доступный исследованиям ума, и рациональное богословие не может рассчитывать постичь истину Божества.

Эти вероучения обличают в Дунсе Скотте метафизическую своеобразность, возвышающую его над Фомою; но Скотт своего Бога представляет себе уж слишком как волю равнодушную, а не как волю нравственную; произвол не есть истинная свобода.

Борьба между скоттистами и фомистами длилась в продолжение всех средних веков: первые заявили себя более передовыми, менее рабами авторитета; в них было более глубокое, хотя еще очень несовершенное, чувство индивидуальной свободы.