Колесов В. В. Историческая грамматика русского языка

6. Следствия фонемных преобразований

На исторических фактах мы убедились, что звуковые изменения происходят под давлением морфологических факторов и, в свою очередь, вызывают очень важные преобразования на всех остальных уровнях языковой системы, вплоть до глубинно ментальных, связанных со сферой коллективной речемысли народа. Различное отношение к таким изменениям, как редукция безударных гласных или, например, формирование корреляции согласных по мягкости–твердости (после- довательно–непоследовательно–незавершенно–отсутствует), в известном смысле связано со многими особенностями культурной и духовной жизни народа, говорящего на данном славянском языке. Сравните русского, украинца, поляка, серба, в языке которых указанные изменения отразились различным образом, и вы увидите различия в духовном их складе, связанном в том числе и с внешней формой их каждодневной речи.

В отличие от фонетических вариаций в звучании речи, фонемные изменения происходят на широкой дуге исторического времени и фактически никогда не прекращаются. Например, у гласных самое древнее чередование е–о (веду — водит) стало наводящим на все последующие изменения гласных среднего подъема: и ь ъ , и e → о (веду — вёл), и о → а (т. е. a–ā ) — изменялись только позиции, в которых происходили подобные преобразования системы, в результате чего ко р е н н о е морфологическое чередование е–о расширяло зону своего действия на пользу морфологии и лексике.

6.2. Развитие графики и орфографии

Фонетические изменения приводили к преобразованиям в области орфографии, т. е. в письменной форме речи.

Принцип орфографии — это идеальная форма, под которую подводятся правила правописания конкретных слов и их грамматических разрядов. В древнерусской традиции в качестве такого идеала писаных форм выступала идея достоинства и образца, т. е. ориентировались на признанные традицией типы написаний (п о о б р а з у образцов) в их особо почитаемой форме (п о п о д о б и ю высокого достоинства). Долгое время это были образцы южнославянского письма, поэтому в письменном тексте сохранялись искусственные написания, на основании которых теперь иногда говорят о «церковном произношении» или даже о «церковнославянском языке» эпохи Средневековья.

До конца XIV в. в рукописях находим множество отклонений от искусственного «образа и подобия» традиционной орфографии, но с начала XV в., в результате так называемого «второго южнославянского влияния», на Русь проникает совершенно условное, искусно вы-

141

Фонология

строенное по определенным канонам письмо, за которым очень редко можно углядеть особенности восточнославянского произношения. Единственное его достоинство состоит в введении надстрочных знаков ударения; стало возможным изучать древнерусские акценты. Необходимость в обозначении ударения возникла в связи с тем, что предшествующие фонетические изменения разрушили фонетическое единство словоформ, появилась необходимость соединить их разнообразие в единство слова, а словесное ударение как раз способствовало выделению слова из традиционных словесных формул текста. Известным ответом на новое внешнее «влияние» стало развитие «быстрого письма» — полуустава с переходом в скоропись: здесь меньше возможностей следовать истовым (уставным) правилам письма, поскольку в графике скоропись утрачивает достоинство образца.

Историки изучают древнерусскую орфографию не по справочникам и словарям, которых в то время не было, а по фактическим написаниям в рукописях разного времени и места создания. Результаты их исследований можно свести к нескольким заключениям.

Буквами алфавита — в графике — обозначались не звуки речи, а фонемы; фонемные преобразования X–XVII вв. привели к необходимости упрощения в написаниях или к расширению буквенного инвентаря, поскольку исходный принцип славянского письма — фонетический — оказался нарушенным. В графике появились буквы й и ô (с XVI в.), ё (с XVIII в.), а также преобразованные из других гласные буквы э или я (из юса малого в скорописи) и т. д.

Принципы орфографии исторически изменчивы. Например, в словах его доброго написания являются:

1)фонетическими, как [jиво добръва];

2)морфологическими, как [jeво доброво];

3)традиционными, как [его доброго].

Третий тип — это полное игнорирование всех фонемных изменений в словоформе, очень близкое к символическим обозначениям слова под титлом (Бъ³— богъ, ги´ — господи). Уже в самой ранней древнерусской рукописи ПМ ХI только две трети фонем переданы согласно фонетическому принципу, около 12% — символические и 22,5% — традиционные написания. Через полвека в основном почерке ОЕ 1056 традиционных написаний уже 40%, а символических — 14%. В дальнейшем отклонения от фонетического принципа написания увеличиваются, письменный текст не поспевает за происходящими фонемными изменениями, так что создается иллюзия архаичности самого языка, которая обманывает современного исследователя.

На протяжении всего Средневековья идет соревнование фонетического и морфологического принципов орфографии, оно завершается лишь в XVIII в. известной теорией письма М. В. Ломоносова, своим авторитетом утвердившего морфологический принцип как

142

6. Следствия фонемных преобразований

основной: должно передаваться единство в написании любой морфемы данного слова и производных от него.

Таким образом, до XIV в. основным принципом русского письма был (условно) фонематический, с конца XIV в. до конца XVI в. (до начала книгопечатания) древнерусский фонематический принцип окончательно сходит на фонетический уровень, но преобладает символический принцип обозначений (написания типа връхъ вместо верх, моа вместо моя и т. д.) и традиционный (написания типа домъ, добрый, доброго с сохранением непроизносимых уже -ъ, -ый, -ого). Изменение принципов письма согласуется с общей установкой своего времени — это символизм как способ выражения священной идеи. Тем не менее даже церковные деятели середины XVI в. резко осуждают такое искусственное письмо «ино сербски, а ино болгарски».

Новая установка на «образ и подобие» не получила развития и на практике, во многом благодаря типично русскому отношению к порядку и равнодушию к формальным деталям письма. Скоропись отменяла все ухищрения искусственного изображения слов на письме. Рост авторитета московского говора и письменных образцов московских государевых канцелярий переломили тенденцию к символическим и традиционным написаниям (буквализм) в пользу четкого обозначения с м ы с л о в ы х единиц текста. Возникает и развивается тенденция к м о р ф о л о г и ч е с ко м у принципу орфографии.

На образцовых текстах первопечатных книг и по примеру «Грамматики» Мелетия Смотрицкого (1619 г.) морфологический принцип правописания развивался, хотя и фонетических написаний еще довольно много в оригинальных русских (и рукописных) текстах XVII в. На практике (например, в рукописях протопопа Аввакума) из произношения допускаются только фонетически непроверяемые написания (изба, гдû, трижды, другова, всево и т. д.). Общий принцип орфографии состоял в том, что при возникновении того или иного позиционного изменения в фонемной структуре морфемы ее написание не изменяется; изменение наступает лишь при условии, если изменение фонемной структуры не имеет позиционной обусловленности либо теряет ее.

На всех этапах развития русской орфографии возникало сопротивление традиционному и символическому принципам в пользу живой речи — либо в произношении (фонетически), либо в сохранении смысловых единств (морфологически). «Орфографический террор» XIX– XX вв. связан был с установлением общеобязательных стандартов, которые не имеют ничего общего с исторически сложившимся правилом русского письма как идеала: если можно было выбирать написание, то для одних случаев предусматривалось одно из них, а для других не другое, а оба. Этот однонаправленный подход к нормированию русского письма оставался очень устойчивым и привел к обобщению компромиссного варианта: морфологического принципа русского правописания.

143

1. ПРЕДПОСЫЛКИ МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ИЗМЕНЕНИЙ

1.1. Исходная неопределенность системы

Изменения древнерусского языка явились продолжением общеславянских грамматических процессов, основные результаты которых следует изложить. Для лучшего их понимания необходимо иметь в виду, что перед нами — вышедшая из общеславянского языка система устной формы существования, для которой фонетические изменения имеют особую цену, система с ограниченным количеством лексических единиц, т. е. вполне закрытая в части, охватывающей законченный список слов, которые к тому же представлены отдельными словоформами в синтаксически связанных формулах речи (семантически важен ближайший контекст).

Таким образом, это была система «исходной неопределенности», не свойственной современному представлению о грамматической системе. В ней отсутствовало формально и семантически выраженное противопоставление многих грамматических классов слов (скорее всего присутствовали только имя — глагол, обозначавшие символ и действие), которые определяются фонетически характером основы; им диктовались возможные формо- и словообразовательные корневые морфемы.

Уже завершилось переразложение основ в пользу окончаний и состоялось упрощение словоформ:

*gen-ā -s > ž’ena > жен-а *gen-ā -d > ž’eny > жен-ы *gen-ā -i > ž’en’ě > жен-û *gen-ā -m > ž’en7 > жен-у и т. д.

Теперь уже не фонетически основа, а семантически корень слова играл главную роль в дифференциации словесного материала, посте-

147

Морфология

ное как г р а м м а т и ч е с к а я п а р а д и г м а.

Однако в исходной системе отсутствовала и четкая иерархия грамматических категорий, которые выражены главным образом синтаксически (что понятно для языка синтетического строя); многие категории представлены в синкретизме общей формы, так что всякое формульное высказывание предстает как избыточное; ср. дъвû головû, где «двоичность» выражена трижды: синтаксически — сочетанием, морфологически — формой и лексически — словами.

Наконец, единственно возможным типом синтаксической связи в этой системе выступает сочинение в предложении и согласование в словесной формуле; синтаксические отношения выражаются преимущественно морфологически, согласуемой формой слова (синтаксические конструкции со вторыми падежами, беспредложные падежные формы и т. д.).

Закончившиеся к X в. фонологические преобразования выработали многочисленные морфонологические чередования, регулярная последовательность которых создавала своего рода систему соответствий на формальном уровне:

В семантическом пересечении различных производных, которые выявляют одно из возможных значений многозначного (синкретичного по смыслу) слова, исходные формы, не подвергшиеся изменениям, приобретают символический смысл; точнее было бы сказать, сохраняют таковой на общем фоне конкретно описательных, уточняющих значений слов производных. Если такого не случается, т. е. если и новое слово становится именем существительным, значения старого и нового слов расходятся, возникают возможности для обогащения символическими со-значениями; это видно на соответствиях: духъ — душа, лугъ — лужа и т. д.

Производные, в свою очередь, создавали возможность расширения за счет определительных слов, причем во всех случаях все новые слова выступали с конкретным значением:

земь — земьской, земьной и пр. с отвлеченным значением земля — земляной, земельный и пр. с конкретным значением

Одновременно обозначилось выделение основных (для разговорной речи самых важных) грамматических форм:

148

1. Предпосылки морфологических изменений

любити: любиши, любить... люб-л-ю носити: носиши, носить... но-ш-у водити: водиши, водить... во-ж-у и т. д.

Постепенно возникавшая на фонетических основаниях иерархия форм со временем привела к осмыслению ее как системы; семантическое расхождение форм создавало их структурные отношения.

1.2. Формальные ограничения

Нейтрализация в широком смысле есть устранение одного из признаков различения в противопоставлении по данному признаку.

Соотношение грамматической формы и значения может оказаться прямо противоположным. Возможные типы распределения таковы:

1) если одна форма общей категории имеет несколько значений, перед нами исходный семантический синкретизм (от греч. sunkrh- t%smoV‘слитность’). Например, форма кости флексией указывает на принадлежность к определенному роду, числу, падежу и типу склонения одновременно. Такое совпадение дано исторически, но тем самым и задано следующее отношение, когда

2)несколько значений одной категории получают общую форму; например, совпадение падежных форм в древненовгородских говорах типа у женû — к женû — о женû. Это уже контаминация (от лат. contaminatio ‘смешение’), а вовсе не синкретизм и не нейтрализация, как иногда утверждают. Не синкретизм, потому что перед нами совпадение форм при различии значений (указаны наличием предлогов); не нейтрализация — по тем же основаниям. Позиционно неизменно здесь содержание формы, а не сама форма в ее целом;

3)наоборот, позиционно неизменна форма, если исторически дано, что несколько значений одной категории представлены в одной форме — тогда перед нами случай грамматической омонимии. Так, совпадают флексии у форм одной и той же парадигмы род. п. кост-и — дат. п. кост-и — местн. п. кост-и. Тем самым уже и задано, что

4)одно и то же значение могут получать несколько равноправных форм одной категории; такова синонимия форм. Например, в древнерусском при унификации типов склонения имен мужского рода в местн. п. ед. ч. образовалась синонимия падежных окончаний:

сын-у — стол-ѣ — дьн-е — пут-и и т. д.

5) наконец, возможны случаи, когда одна и та же форма имеет несколько значений разных категорий, в таком случае мы говорим о многозначности флексий. Так, флексия -и возможна не только у имен типа кости, земли, кони, столи и пр., но и у глаголов (неси! ecи)

149

Морфология

ит. д. В узком терминологическом смысле такого рода «звуки» есть форма внешняя (фонемный знак), потому что в пределах каждой данной категории форма всегда соответствует своему содержанию, а такие категории у имен и глаголов разные (и по происхождению, и по функции). Но возможен и обратный случай, когда

6)одно и то же значение получают несколько форм разных категорий; например, разные формы выражения определенности вида у глаголов, определенности — у местоименных прилагательных и лица — у имен существительных; такой же случай — выражение категории рода у имен и у глаголов (в форме прош. вр.). В таком случае перед нами конкуренция синтагменных форм, которая обычно завершается системной организацией на парадигматическом уровне (конкуренция от лат. concurrentio ‘сталкивание’).

То, что в нашей формальной классификации дано (1, 3, 5), есть признаки исходной, т. е. выработанной в парадигме системы, которые получены в результате предшествующих изменений формы в связи с преобразованием содержания данной категории. То, что з а д а н о (2, 4, 6), отражает результат исторических изменений системы, основанных на принципе несимметричности языкового знака, в том числе

ифлексий (поскольку здесь рассмотрены именно они). Тем, что дано, в результате и задано последующее преобразование системы; типы 2, 4, 6 отражают динамику системы, а типы отношений 1, 3, 5 отражают ее исходное распределение.

Все указанные соотношения морфологичны. Синкретизм, омонимия и многозначность и, обратным движением мысли, — контаминация, синонимия и конкуренция отражают системные отношения внутри конкретных категориальных форм.

1.3.Распределение имен в составе парадигм

Втипах склонения имен хронологически выделяются три этапа, каждый из которых отличался своим набором формальных признаков

исемантических разрядов.

Самые древние по происхождению основы с исходом на согласный включали в свой состав имена конкретного значения (названия кровного родства, как самой близкой степени родства), были безразличны к категории рода (здесь представлены слова всех трех), знают лишь исходный тип чередований ( е–о , более поздних чередований нет); здесь отсутствуют заимствованные слова, и вдобавок все согласные основ используются также в других грамматических категориях, что указывает на древнейший синкретизм самих именных основ: ср. -s- в формах сравнительной степени имен, в причастиях, в суффиксах,

150