Колесов В. В. Историческая грамматика русского языка

4. Формирование именных парадигм

варианты общей формы, потому что после утраты конечных ъ, ь двумя последними слогами словоформы, связанными ритмомелодически, стали слог корня и слог флексии: столûх — сынох — сестрах. С фонетической точки зрения конечные части словоформы достигли высшей степени разрушения, и необходимо было новое средство, способное сохранить разрушающиеся формы в их грамматическом значении.

4.3. Статистическое распределение парадигм

Оно также существенно для суждений об их функциональной ценности и возможных изменениях.

В наиболее важный для формирования парадигм исторический момент XV–XVI вв. распределение имен по категориям независимо от жанра и происхождения текста было постоянным, с незначительными отклонениями в стилистически маркированных текстах:

категория рода: мужской = 60%, средний = 14%, женский = 26%

категория числа: ед. ч. = 81%, мн. ч. = 18%, двойств. ч. = 1%

категория падежа: род. п. = 24,3%, им. п. = 24,2%, вин. п. = 23,8% дат. п. = 10,2%, тв. п. = 8,5%, местн. п. = 8% зват. п. = 1%

Им. п., вин. п. и род. п. обладают самой высокой частотностью. Сопоставляя частотность форм в московских памятниках XV в. и одновременных им усредненно славянских, замечаем, что в это время именно московская система диалектов полнее других отражает среднестатистическую славянскую норму; все решительно изменяется в XVI в., когда происходит резкое расхождение между разными славянскими языками и говорами, и московский вариант становится нормализующим в формировании новых именных парадигм. Частотность косвенных форм увеличивается в связи с развитием управления и примыкания — активно формирующихся синтаксических связей между словами, выходящими из старых словесных формул в свободное употребление (в новом синтаксическом единстве).

Приведенные значения оправдывают преимущественное внимание к изменяющимся формам мужского рода и ед. ч. в целом, а неопределенность положения с мн. ч. подтверждается незначительным количеством необходимых и доказательных примеров. Частотность имен существительных начинает различаться и по жанрам; в летописях это треть всех использованных слов, в «Хождениях» — пятая их часть.

191

Морфология

Основная статистическая закономерность, важная в данном случае, такова: увеличение частотности тех или иных форм связано с формальным изменением соответствующей падежной флексии, т. е. с перегруппировкой системы окончаний, действующих в данной флексии. Вариативность окончаний возможна на большом (частотном) текстовом материале. С изменением грамматической функции словоформы происходит увеличение или уменьшение его употребительности, что, в свою очередь, влечет преобразование самих форм.

Унификация типов склонения представляет собой усиление формальных показателей падежа, систематизацию противопоставления их как элементов чистых отношений. Функция синтаксической категории — падежа — не осознается и потому представляется несущественной до момента, когда носители языка вступают в общение с другими, и притом многими. И тогда оказалось, что система отношений между падежами в точности соотносится с системой отношений между этими носителями языка в их совместных действиях как в реальном, так и в идеальном мире. На уровне высказывания становится востребованным соответствие содержания выражению и, если таковое отсутствует, начинается преобразование форм.

Этапы этого преобразования соответствуют глубинно семантическим процессам, происходившим в языке. В древнерусском языке отражена эквиполентная равноценность каждой основы каждому форманту, и при этом отмечен как существенный именно формант — характер основы. В старорусском языке это уже градуальная иерархия сразу нескольких окончаний, используемых для выражения одной и той же флексии. Новый литературный язык формировал четкие привативные оппозиции, согласно которым каждое окончание противопоставлено всем прочим по какому-то одному признаку, и по этой причине все они уже не варианты, но идеальные инварианты выражаемых ими отношений, а ненужные языку окончания исчезли. Основные изменения парадигм происходили в XVI–XVII вв., после того как были закончены преобразования внешней формы языка в звучании речи.

Формирование системности в русском языке происходило параллельно на всех уровнях: корреляции по мягкости/твердости у согласных, по виду — у глагола, по числу — у имен и т. д., а также в развитии связей между словоформами в парадигме. Соединение формальных словоформ в грамматическую парадигму — это обратная сторона многозначности (синкретизма) средневекового слова в момент его распадения — сначала в границах словесной формы. Фонетический принцип выделения парадигм по характеру основы сменился семантическим, согласно категориям рода, а затем и числа.

192

5. КАТЕГОРИИ ИМЕНИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО

5.1. Категория рода

Признак грамматического рода не разграничивал имена в архаических типах склонения; например, в типах *ū-, *i-основ сохранялись только имена женского рода, в типе *ŭ — только мужского, имена мужского и среднего рода составляли одинаковые типы склонения (*о, *jo, *cons), но различались по некоторым признакам. Остатки прежде органической связи родовых признаков с характером основы находим у имен среднего рода (им. п. — вин. п. любого числа: село — селû — села; имя — именû — имена), женского рода (им. п. — вин. п. мн. ч.: жены — жены, кости — кости) и мужского рода (им. п. — вин. п. ед. ч.: домъ — домъ, столъ — столъ). Расхождения наблюдались лишь в окончаниях нового, аналогичного по происхождению, тв. п. ед. ч. (мужского рода -ьть : женского рода -ьj7 на месте исконной флексии *i, ср. ее остаток в форме ради). Категория рода во всех типах склонения оказывается вторичной, она возникала на основе взаимного отталкивания имен *ā- и *о-основ (соответственно «женского» и «неженского» рода). Колебания в характеристике по роду у многих слов сохранились до настоящего времени; это заметно, если сравнивать одни и те же слова в различных славянских языках и даже говорах одного языка.

Типологически доказано, что категория грамматического рода возникает лишь в языках, в которых вин. п. синтаксически противопоставлен им. п.; в тех славянских языках, где активно развивается категория одушевленности, постепенно устраняется категория среднего рода. В этих двух границах и располагаются все изменения, связанные с категорией рода.

Отмечено, что признак рода у существительных дейктичен (указывает на реальные различия), а у прилагательных он связанно анафоричен (указывает на отношения внутри текста), из чего следует, что грамматический род как категория возникал первоначально толь-

194

5. Категории имени существительного

ко в своем анафорическом значении, т. е. в контекстной формуле, а не парадигматически как категория (например, не как ответ на необходимость различать признак пола или лица). Как и все грамматические категории имени, генетически категория рода синтаксична по функции и оформляется с помощью фонетических средств. Самостоятельной категорией она становится в связи с развитием категорий лица и одушевленности и в результате выделения имен из состава словесных формул.

Все средневековые грамматики обращают внимание на синтаксическую связь согласования двух имен в словесной формуле как средство формального выражения категории рода: бûлъ снûгъ — бûла рука — бûло поле. В соответствии с греческой или латинской традицией указаны и семантические основания родовых различий — до семи у Смотрицкого, с обязательным выделением «общего рода» (той пияница — тоя пияница).

«Ассоциации рода и пола» здесь явно не было, поскольку уже с XI в. родовые различия начинают утрачиваться в формах мн. ч.; там процесс начинался с того, что у имен среднего и женского рода отсутствовало, а у имен мужского рода утрачивалось противопоставление им. п. — вин. п. Семантические основания разграничения по «роду», следовательно, были иными. Семантически категория рода вообще малосодержательна, отсюда и различные ее толкования с точки зрения ее отношения к «реальности»: передает ли она реальные отношения собирательности (имена *а-основ по происхождению собирательные), лица (особенно вторично у имен мужского рода), рода (включая сюда и средний род), пола (по линии мужского : женского) или «характера», т. е. типа метонимического перенесения смысла с мужского рода на женский, и наоборот (как полагал К. С. Аксаков). Определенно ясно, что у имен существительных эта категория словообразовательная, потому что слова разного рода — различные слова (робъ — робыни — роба — робя), а у прилагательных — словоизменительная (новъ — нова — ново). А. А. Потебня был прав, утверждая, что категория рода в момент образования была использована для «приведения в порядок и усвоения всего содержания мысли», т. е. что «род есть средство перенесения из одной категории в другую» в полном соответствии со средневековым принципом метонимической организации мышления.

Специальные исследования показали, что родовая синонимия сохранялась во всех случаях, когда за категорией «рода» — в его отношении к частным «видам» — скрываются дополнительные, но легко осознаваемые семантические разграничители. Имена мужского и женского родов, даже не имея вариантов типа блазнъ — блазна — блазнь, занавес — занавеса — занавесь, различаются оттенками значения. Имена, мотивированные глаголом со значением физического,

195

Морфология

конкретного, зримого, ощущаемого, слышимого, короче — телесновещного действия, оформляются как имена мужского рода, а имена, соотносимые с глаголом в значении нематериально отвлеченного, т. е. идеального действия, обычно предстают как имена женского рода; ср. древние формы типа бег, ход, говор, хруст, выстрел, но дума,

пощада, мука, вина, угроза, плата, мена, свобода, судьба и пр. Образования *ĭ-основ обозначали не обобщенное (опредмеченное) действие, а объект или результат действия (занавесь, прорись, прорезь, залежь). Приведя обширный материал, исследователи приходят к выводу, что долго сохранявшиеся в русском языке соответствия типа занавес — занавеса — занавесь определялись как самостоятельные по семантическим основаниям и по грамматическим категориям; следовательно, эти соответствия разрушались постепенно в связи с грамматикализацией категории рода и разрушением старых типов склонения.

В материалах XVIII в. множество дублетных форм показывает, что прежнее четкое соотношение имен по в и д о в ы м р о д а м окончательно разрушилось, поскольку одновременно развивался параллелизм во флексиях (т. е. укоръ/укора, но в косвенных формах одинаково: укоры, укоровъ, укорамъ...). Устранение синонимии форм происходит (в том числе и по причине утраты производящей глагольной основы: блазнить) из-за распространения производных имен с аналитически фиксированным добавочным значением (занавеска, укоризна, соблазн,

говор — говоря — уговор — поговорка и пр.). Приставочные и суффиксальные имена снимают необходимость в грамматически неопределенном разграничении слов только по «видовому признаку» рода. По примерам заимствованных слов в XVIII в. заметно все то же распределение имен мужского и женского родов: конкретное значение закрепляется за словами мужского рода, отвлеченное — за словами женского рода.

Преобразование падежных форм в старорусском языке происходило на фоне неопределенности родовых признаков; с них начиналась и унификация типов склонения.

Долгое сохранение вариантов склонения также определялось различием в категории рода. До XVI в. вариантами выступают многие имена «бытового» характера, они обозначают конкретные вещи: лосось мурманская, сей запись, отпись, колебание тетеревь и тетеревъ,

печать и печатъ, гвоздь и гвоздъ, имена одновременно мужского и женского родов типа звûрь, мышь, путь. Варианты падежных окончаний отражают колебание имен в роде. Например, в северо-западных грамотах XV — начала XVI в. по типу *ĭ-основ и *о-основ одновременно склонялись слова мужского рода: путь, день, пень, корень,

камень, ячмень; от пня — от пни, к путю — к пути, с каменя — у камени и т. д.

196

5. Категории имени существительного

Родовая синонимия устранялась в случае, если оба синонима исчезали из употребления после утраты производящего глагола: блазнъ — блазнь — блазна в связи с утратой глагола блазнити и др. или если в качестве нормы сохранялся только один синонимический ряд с характеристикой рода: забой, прибой, набой и др., ибо бой — мужского рода; отрава, потрава, протрава и др., ибо трава — женского рода. Оба родовых варианта могли сохраняться лишь при условии семантической дифференциации (кровъ — кровля, погонъ — погоня). Синонимы сохранились потому, что утратили «синонимичность», войдя в различные именные парадигмы и перераспределив свои значения, а именно мужского рода конкретные — женского рода отвлеченные: походъ ‘выступление на войну’ — похода > походка; прикладъ ‘пример’ — приклада ‘соотношение’; наволокъ ‘заливной луг’ — наволока > наволочка; пошивъ — пошива > пошивка. Суффикс -к- образует форму женского рода, т. e. здесь возникает словообразовательная возможность словоизменения грамматической формы.

Уже А. А. Потебня заметил, что категория среднего рода «идет на убыль»; этот процесс продолжается не одну сотню лет, но средний род сохраняется, особенно в литературно-книжных текстах. Именно там возникло большое число имен среднего рода в «неясно» отвлеченном значении с помощью новых суффиксов: торжество, влияние, а также субстантивированные добро и т. д.; средний род в таких случаях — это отвлеченная форма обезличенной предметности.

Семантически имена разного рода не соотносятся друг с другом, сохраняя исконное противопоставление по смыслу. По наблюдениям В. В. Виноградова, у имен мужского рода ярче выражена идея лица, чем пола, а у имен женского рода идея пола ярче, чем идея лица, тогда как у имен среднего рода ни идея лица, ни идея пола несущественны. «Расплывчатость категории среднего рода» в современном литературном языке (Виноградов) совпадает с тем, что во многих индоевропейских языках, в том числе и ближайших к славянским, средний род утрачен, а в современном сознании русского человека неопределенность среднего рода предстает как «отвлеченное и неясно представляемое, что русский язык отмечает большею частью средним родом» (Ф. И. Буслаев): белое, добро, все мое. Что? — это... оно...

такое...

На постепенное устранение среднего рода из грамматической системы указывает нейтрализация родового признака во мн. ч.; ср. щупальце — щупальца — (свои) щупалъцы, ручище — ручища — (свои)

ручищи. Суффиксы индивидуальной оценки, особенно уменьшительные, переводят любое слово в форму среднего рода; ср. пень — пешко, стол — столишко и пр., что показывает тенденцию к переходу формообразовательного среднего «рода» в род словообразовательных

197

Морфология

средств системы. Добавим к этому, что число «чистых» имен среднего рода со специальной парадигмой (время, темя, племя) в разговорной речи неуклонно сокращается, а отсутствие категории одушевленности у имен среднего рода исключает их из очень важной для русских слов корреляции, тем самым дополнительно ослабляя функциональную ценность самой категории среднего рода.

Врусских говорах по указанным причинам формы среднего рода после XVII в. фактически утрачиваются. В северо-западных говорах содержательно важные имена среднего рода стали совпадать с именами мужского рода (коромысел, крылец, облак, прясел, яблок и пр.) на основе совпадения вообще многих форм склонения, особенно в продуктивном типе склонения старых *о-основ, так что окончания в им. п. ед. ч. могут восприниматься как варианты падежных окончаний -# и -о/-е.

Вюжных говорах фонетические редукции и развитие аканья довели уничтожение форм среднего рода до конца; выделяют три этапа

вразвитии этого процесса:

1-й этап чисто фонетический: на основе акающего произношения происходит совпадение окончаний в речи — не ранее XIII в.

На 2-м этапе происходит распространение новых форм на ударные окончания при согласовании с прилагательным; с XVII в. родовая характеристика существительного сконцентрирована на имени прилагательном, и потому

на 3-м этапе происходит совпадение имен среднего рода с именами немужского рода (майя житья), в результате становятся возможными и изменения в косвенных формах типа пузай ‘пузом’, пад пузаю,

гумну сожгли, скирд просы, строения какая и пр.

Сохранение форм среднего рода в литературном языке во многом дань традиции, поддерживаемой искусственно созданными словами отвлеченного значения, заимствованными из литературно-книжных текстов. С точки зрения истории языка среднего рода как категории в языке нет (или она очень ослаблена). На это указывает постоянная склонность говорящих вольно обращаться со словами, даже при наличии подударных окончаний (типа нет пальта, пальту, пальтом) или изменять родовую характеристику через согласуемое слово

198

5. Категории имени существительного

(черное кофе, черный кофе, ср. старопетербургское произношение черная кофа). При утрате категории отклонения от нормы как раз и отражаются в заимствованных (новых для системы) словах.

5.2. Категория одушевленности

Категория одушевленности определяется по окончательному результату развития, представленного в современном литературном языке в незавершенном виде, а севернорусскими говорами как полностью выработанная формально. По форме это — выражение объекта посредством род. п., а не вин. п.:

отец видит сына // видит столъ, видит окно...

но муж видит жену, видит гору...

отец видит сыновей // видит столы, видит окна...

мужья видят жен // мужья видят горы...

Историки русского языка, ориентирующиеся на форму, которая выражает то или иное грамматическое значение в определенный момент развития категории, отрицают мысль о поэтапном развитии категории одушевленности в русском языке; главное для них — показать, например, что вин. п. – род. п. в XI в. отмечен в 21 контексте, в XII в. таких контекстов 19, в XIII в. — 39, в XIV в. — 107, а в первой половине XV в. выявлено 54 контекста с подобным распределением форм в значении прямого объекта. Недостаточность материала, взятого в «системном» соотношении по искусственно ограниченным временным срезам, не может показать р а з в и т и е категории одушевленности, поскольку это — п р о ц е с с, з а д а н н ы й к действию путем «с н я т и я» с новой к л а с с и ф и ц и р у ю щ е й к а т е г о р и и

ро д а.

Внаиболее ранних славянских литературных текстах, т. е. переведенных с греческого, эта категория никак не отражена, что видно и на самых важных для христианской культуры текстах. Так показывает, например, мефодиевский перевод Символа веры: Вûрую въ единъ Бъ³ Оць³ Вседьржитель Творець нб³оу и земли... УК ХIII на месте греч. piste&omen æiV æna qe^n pat#ra pantokr@tora... Лишь во второй редак-

ции текста, составленной в XI в. или чуть позже (как полагают, на Руси), находим уже формальные проявления категории «лица»: Вûру- емъ въ Единого Бг³а Оц³я Вьседьржителя(ЕК XII). В УС XII в. даже такие слова, как ангелъ, Богъ, братъ, мужь, в некоторых текстах употреблены в форме вин. п., а не род. п.

199

Морфология

Историки полагают, что этапы развития категории одушевленности связаны с переходом одной и той же формы в новое семантическое качество:

1-й этап — определенности: до XIII в. форма вин. п. - род. п. указывает потенциального действующего лица, агенса (мужа, как способного на действие субъекта, но идти за мужь);

2-й этап — лица: после XIII в. та же форма указывает на категорию лица и может проявляться только у имен мужского рода;

3-й этап — с XVII в. форма уже вполне представлена как выражение категории одушевленности, возможна для всех одушевленных имен, и притом также во мн. ч.

Таким образом, по заданному «стимулу» происходит перераспределение формы между соотношениями «агенс/неагенс» (функция «лица» или «вещи») → «лицо/нелицо» (идея лица) → «одушевленность/неодушевленность» (грамматическая категория). Можно предполагать, что действительным ходом данного изменения было постепенное «снятие» категориального признака с конкретных контекстов путем расширения лексической базы включенных в оппозицию имен. Развитие идет не за счет замены категорий, а посредством с о в е р- ш е н с т в о в а н и я самой категории, которая в исходной системе представлена как с и н т а к с и ч е с к а я категория «определенность/ неопределенность».

Лингвистические предпосылки развития этой категории неоднократно обсуждались.

Противопоставление действующего лица не действующему в высказывании являлось в нескольких видах. Прежде всего в противопоставлении форм местоимений типа къто — кого, а также в противопоставлении имен собственных (Павьлъ видить Петра); или в противопоставлении форм личного местоимения (я вижу тебе (> тя)) и особенно в отрицательных конструкциях, когда субъекту полностью отказано в возможности производить действие: (я видел жену — я не видел жены); и еще при обозначении объекта действия, представленного в метонимическом значении: вьсего оного дома крьсти — въсташа языкъ на языка (Златоструй XII в.) — речь идет о людях в совокупности «дом» и «язык» (народ).

Переносные значения слов в определенных контекстах в данном случае оказываются решающими. Древнеславянская религия — язычество — «одушевляла» природные явления (анимизм), а полученные из Византии риторические приемы построения художественной речи культивировали различные виды тропов, одушевлявших мертвую природу. Уже в «Изборнике Святослава» 1073 г. содержится трактат Георгия Хировоска на эту тему. «Слово о полку Игореве» насыщено подобными образами. В переведенных византийских текстах, например в рассказах Синайского патерика (древнерусская рукопись XI в.),

200