klassicheskoe_arabskoe_yazykoznanie

(«ваш брат») [в именительном падеже]. А как ты скажешь [фразу] «»arabanÌ aâñ-ka» («меня ударил твой брат»)? [aâñ-ka в именительном падеже]. – Так и скажу. – Но ты же только что заявил, что никогда не скажешь «aâñ-ka!» [в именительном падеже]. «То есть как это? – ответил он. – Ведь изменились аспекты речи (iâtalafat áihatª -l-kalªm)». А разве это не то же самое, когда мы говорим, что объект (дополнение) стал субъектом (подлежащим)? И хотя это сказано другими словами, это, несомненно, – одно и то же» [”aꪒiê, I: 251].

Следовательно, Ибн Джинни считает, что носители языка изначально являются грамматистами, хотя и не ведают этого. Благодаря свойственной им мудрости, они могут создавать те же обобщения, которые пытаются формулировать грамматис- ты-профессионалы.

Мысль о том, что существует сходство между мудростью носителей и лежащей в основе языка структурой, видимо, не характерна для традиционного подхода арабских грамматистов. Она возникла в новом идеологическом контексте исламского общества и поэтому была ограничена арабским языком – единственным, в котором признавалось наличие целостной гармонии и последовательной системности.

Как следствие, это препятствовало рассмотрению любой проблемы АЯ с позиций общих свойств, присущих в равной мере всем языкам. Грамматисты не столько систематически отрицали существование такого рода свойств, сколько попросту не считали их интересными. Другими словами, АЛТ никогда не имела тенденции развития к постановке вопросов с позиций всеобщей грамматики [Bohas, Guillaume, Kouloughli, 1990: 29].

Это также повлекло за собой ограничение грамматического анализа строго синхронными рамками: факты описывались и объяснялись в пределах раз и навсегда заданной системы, отражавшей единственное доступное состояние языка.

Этим пристрастием к признанию за АЯ права на исключи- тельность, совершенство и гармоничность его системы можно прекрасно объяснить двойственное отношение Ибн Джинни

к вопросу глоттогенеза. С одной стороны, он, кажется, принимает тезис естественного происхождения всех языков от имитации звуков, услышанных людьми в их естественной среде. В связи с этим он писал:

«Некоторые считают, что все языки происходят от звуков, которые можно услышать, – шума ветра, раскатов грома, жур- чания воды, ослиного рева, вороньего карканья, лошадиного ржанья, хрипенья антилопы и т. п. Из этого постепенно возникли языки. Такое мнение я считаю правильным, а учение – приемлемым» [”aꪒiê, I: 47–48].

Но дальше, когда дело касается частного случая с арабским языком, он добавляет: «Чем больше я размышляю об этом почтенном, благородном и изящном языке, тем больше я нахожу в нем проявлений мудрости, точности и искусности». Все это укрепляет Ибн Джинни во мнении, что такой язык мог произойти в результате Божественного вдохновения. Он, факти- чески, не отбрасывает идею о том, что в прошлом Аллах мог создать людей с более утонченными способностями, чем наши, которые, в свою очередь, могли в соответствии с договоренностью создать арабский язык. Важно, однако, отметить то недоумение, которое он испытывает относительно такой ситуации: «Я нахожусь между этими двумя возможностями, опустошенный и разбитый, не в состоянии выбрать какую-либо из них» [”aꪒiê, I: 48].

3.8. Выводы

В эпоху исламских завоеваний (30-е годы VII в. – середина VIII в.) происходило непрерывное территориальное расширение арабо-исламского теократического государства – Халифата. Всюду завоеватели приносили свою религию и сохраняли свой язык. С многократным увеличением ареала распространения ислама и АЯ иными стали масштабы связанных с ними социально-идеологических и лингвистических процессов. Военная экспансия, дополнявшаяся идеологической и языковой экспансией, увеличивала интеграционные возможности

исламской общины и исламского государства. Обращение в ислам налагало на неофита некоторые обязательства в употреблении АЯ, владение которым служило одним из символов принадлежности к новому коллективу и социально-идеологи- ческой солидарности его членов.

Поскольку идеологическая основа ислама – Коран и другие сакральные тексты были созданы на АЯ, без практического и теоретического изучения этого языка нельзя было обойтись не только ни одному теологу, но и многим другим лицам, рассчи- тывавшим занять социально престижное положение в мусульманском обществе. Особенно гордились своей профессиональной деятельностью, состоящей на службе у религиозных наук, арабские филологи. Вероятно, именно этот факт привел к несколько преувеличенному представлению, часто высказываемому как арабской традицией, так и некоторыми современными учеными, будто арабская филология возникла исключи- тельно как средство для правильного чтения и интерпретации Священного Писания ислама [Nuzha, I: 7–8; Muqaddama, 625–627; GAL2, I: 96–97; Krenkow, 1924: 265; Белкин, 1975: 165]. С методологической точки зрения это мнение следует считать если не ошибочным, то, по меньшей мере, односторонним, поскольку известны случаи, когда ранние арабские филологи, напротив, вообще принципиально отказывались от толкования слов и выражений, встречающихся в Коране и хадисах [Kopf, 1956: 35–36].

Важные решения, способствовавшие упрочению позиций АЯ и закреплению его норм, были приняты во времена правления халифа ‘Абдалмалика (685–705). Во-первых, на АЯ было переведено делопроизводство в государственных канцеляриях. До этого в бывших византийских провинциях, особенно в Египте и Сирии, обходились услугами перешедших на службу к арабам старых чиновников, пользовавшихся привычным для них греческим языком, а в иранских провинциях – среднеперсидским. Второе решение касалось монетного дела: взамен прежних денежных единиц, доставшихся в наследство от Византии

и Сасанидского Ирана, был начат выпуск монет нового образца с арабской легендой. Утверждение АЯ в двух новых важных функциях, безусловно, подняло его престиж как языка государственного.

При этом халифе был сделан также существенный шаг в усовершенствовании арабского письма. Только после реформы орфографии АЯ получил удовлетворительное средство для фиксации любых текстов, потребность в которых все время возрастала. Период поисков оптимального варианта системы арабского письма и устной передачи Корана вызвал громадный интерес к языковым вопросам и породил большое количество лингвистических наблюдений. К X в. значительно усилилось влияние на арабское языкознание общефилософских воззрений и доктрин.

Глава 4

ВИДНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ КЛАССИЧЕСКОГО АРАБСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ И ИХ ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

4.1. Ал-Халил ибн Ахмад

Êогда речь идет об истоках арабского языкознания и ранних его первоисточниках, сохранившихся до наших

дней, как правило, упоминается знаменитая «Книга» Сибавайхи (ум. ок. 796) – настоящий Коран арабской грамматики. Вместе с тем, первым систематизатором, который поставил арабские языковедческие исследования на регулярную научную основу, и теоретическое наследство которого также частично сохранилось, надлежит считать ал-Халила ибн Ахмада (718/19–791).

Aбу ‘Абдаррахман ал-Халил б. Ахмад б. Амр б. Тамим алФарахиди1 (или ал-Фурхуди) ал-Азди ал-Йахмади ал-Басри был чистокровным оманским арабом из рода фарахид племени àçä. Еще в молодости из Омана он приехал в Басру, где, прожив долгую жизнь, скончался в возрасте более семидесяти лет в 175/791, или 170/786, или в 160/776 г., – как указывают разные источники [£abaqªtZ: 47; Fihrist: 42; EI2, IV: 964]. Ал-Халил был талантливым, поэтически одаренным человеком, и превыше всего любил уединение и научные занятия. Будучи равно-

1 Нисба Фарахиди восходит к названию одного из ответвлений племени àçä и по грамматической форме является множественным числом от фурхуд – слова, которое в оманском диалекте означает «львенок». По другим источникам, это – «детеныш дикого козла» [Lisªn, V: 3406]. Еще одна нисба Йахмади образована от формы Йахмад – названия другого ответвления племени àçä.

душным к политическим событиям своего времени, он вел непритязательную, почти аскетическую жизнь на средства, унаследованные от отца и приносимые соколиной охотой, в которой слыл признанным авторитетом.

Ал-Халил получил блестящее традиционное теологическофилологическое образование: Коран, предания о Мухаммаде, древняя поэзия и классический арабский язык; его учителем в этих дисциплинах был ‘Иса б. ‘Умар ас-Сакафи (696–735). Важным материалом для изучения и исследования классического АЯ ас-Cакафи и иным корановедам и филологам служила джахилийская поэзия. В сфере ее собирания и передачи алХалил был учеником Абу ‘Амра б. ал-‘Ала (родился между 684 и 687 г.; умер между 771 и 774 г.) – одного из семи канониче- ских чтецов Корана и главного авторитета своего времени в вопросах поэзии. Тем не менее, древнеарабские стихи учителя ал-Халила скандировали по наитию, без правил, что как раз и подтолкнуло его к установлению системы арабского метрического стихосложения – аруда2. В этой системе, изложенной в трактате «Kitªb al-‘arñd» («Книга об ‘аруде»), ал-Халил выделил 15 стихотворных размеров (buÉñr), которые, в свою очередь, сводятся к более тесным «кругам» (dawª’ir). Ал-Ахфаш Средний (Sa ‘id ibn Mas‘ada) [GAS, IX: 68] к 15 размерам добавил еще 16-й, назвав его Éabab. Пришел ли ал-Халил самостоятельно к установлению законов арабского метрического стихосложения, руководствуясь, как бедуины, размеренной походкой верблюда, или же обратился к готовым метрикам иных народов, этот вопрос еще ожидает своего исследователя.

По преданию же, ал-Халил, находясь в Мекке, обратился с молитвой к Аллаху, с тем чтобы тот подарил ему ранее никому не известную науку, а по возвращению из хаджа секрет науки просодии ему уже был раскрыт.

На самом деле установить законы просодии ал-Халилу, видимо, помогло знание музыкального ритма и гармонии,

2 Поэтому ал-Джавхари даже дает ал-Халилу еще одну нисбу – ‘Аруди [Ÿiɪh, II: 519].

принимая во внимание тесную взаимосвязь между этими дисциплинами. В трактате «TanbÌh ‘alª Éudñí at-taêÉÌf» («Указание на происхождение искажений») [GAS, VIII: 200] Хамза б. ал-Ха- сан ал-Исфахани (893–970) говорит об ал-Халиле б. Ахмаде: «Для вхождения сейчас в анализируемую дисциплину необходимо отметить, что ислам никогда не демонстрировал более активного духа, чем тогда, когда ал-Халил знакомил просвещенных арабов с ранее неизвестными им науками, пусть даже и в их элементарных принципах. Наиболее убедительным доказательством этому является наука о просодии – предмет, которому его не обучил ни один из философов, и в качестве образца для которого он не использовал чего-нибудь ранее известного. Он изобрел ее самостоятельно, проходя мимо медника и слушая удары молота по тазу».

Ибн Халликан отмечает, что ал-Халил был праведным, проникновенным, мудрым и степенным человеком. Одно из его высказываний гласило: «Человек познается не по ошибкам своего наставника, а по тому, какие уроки он извлекает из них».

Издатели словаря «Kitªb al-‘Ayn» М. ал-Махзуми и И. ас-Са- марра’и высказывают удивление по поводу того факта, что лингвистическое наследие ал-Халила было на протяжении многих столетий в сущности неизвестным, хотя его современники и последующие поколения обильно питались его идеями. Ан-Надр б. Шумайл (740–819), в частности, говорил: «Я познавал Вселенную с помощью науки и книг ал-Халила б. Ахмада, поскольку он особенен и непостижим» [Nuzha: 48]. Он же сообщает, что однажды ал-Халил остановился в Басре в камышовой хижине для постояльцев, не имея при себе даже пары филсов, в то время как его ученики на том знании, что он им передал, наживали целые состояния. Ибн Шумайл заверяет также, что однажды услышал от ал-Халила фразу, прекрасно его характеризующую: «Я запер дверь на себе, чтобы мысли мои не блуждали вне своего жилища».

Среди иных сентенций ал-Халила известно его высказывание о том, что человеческий ум и интеллект достигают совер-

шенства к сорока годам – возрасту, когда Аллах сообщил Мухаммаду о его миссии, – но они подвергаются изменению и сокращению, когда человек достигает шестидесяти лет – возрасту, в котором Аллах забрал душу Myхаммада к себе. Ал-Халил считал также, что ум наиболее ясен на рассвете.

Правитель Фарса и Ахваза Сулайман б. Хабиб б. Мухаллаб б. Аби Суфра назначил ал-Халилу содержание и в письме пригласил посетить его. В ответ ал-Халил написал:

«Пусть Сулайман знает, что я могу раздать его помощь и что я богат, пускай даже и не обладаю благосостоянием: сокровище, которым я располагаю, – мое честное чувство собственного достоинства. Я убежден, что от одной лишь бедности никто не умирает и никакое жизненное состояние не может продолжаться без изменений. Истинное богатство дает сила знания: обладая в совершенстве ремеслом хитрости, ты не сможешь приумножить своего имущества. Бедность состоит не в желании денег, а в душе, о чем нам хорошо известно, богатство же – в уме, а не в кошельке».

Получив такой ответ, Сулайман прекратил выплату содержания ал-Халилу, на что тот отреагировал таким высказыванием: «Тот, кто сотворил меня со ртом, обязался обеспечить меня пищей на то время, пока не заберет меня к себе. Ты же, отказав мне в ничтожной сумме, своего богатства не приумножишь».

Слова ал-Халила повергли Сулаймана в сильное смущение, заставив написать ему извинение и удвоить содержание. На это ученый и поэт тотчас же ответил такими стихами:

«Сулайман совершил ошибку, которая повергла бы Сатану в изумление, если бы он услышал об этом.

Удивительно не то, что случайно от него исходит доброе деяние, – Зловещее созвездие подчас низвергает на землю плодородный поток».

Близким другом ал-Халила был Абдалла б. ал-Мукаффа‘ (казнен в 757 г.) – широко образованный перс, известный переводчик на АЯ произведений пехлевийской литературы.

Однажды Ал-Халил встретился с ним, и они проговорили целую ночь. Когда наутро они разошлись и ал-Халила спросили, какое мнение у него сложилось о собеседнике, он ответил: «Его знание больше, чем его ум». Тогда аналогичный вопрос задали Ибн Мукаффе. «Его ум больше, чем его знание», – ответил тот.

Трактат о просодии, упоминаемый многими средневековыми авторами [Fihrist: 92; BD, I: 495; BuИya, I: 560 и др.], до нас не дошел, но о нем можно судить по его более поздним обработкам. Исследователи еще в прошлом веке подробно проанализировали положения арабской метрики в том виде, как они были установлены ал-Халилом [Freytag, 1830; Ahlwardt, 1856], представили освещение арабской метрики законами музыки [Guyard, 1876–1877; Гинцбург, 1893; 1896; 1897], проанализировали положения о свед¾нии арабских стихотворных размеров к разнообразным аллюрам верблюда [Jacob, 1895, II: 106]. Чужие влияния на метрическую систему ал-Халила одним из первых исследовал немецкий арабист К. Фоллерс (K.Vollers, 1857–1909). Суть арабского стихосложения в той совокупности законов, которые, по-видимому, были представлены в «Kitªb al-‘arñ»», изложена в старой работе блестящего знатока метри- ческих систем разнообразных народов Ф.Е. Корша [1913] и новейшей монографии московского арабиста Д.В. Фролова [Фролов, 1991: 185–222; Frolov, 1999].

К трактату «Kitªb al-‘arñ»» тематически примыкают два других труда ал-Халила – «Kitªb an-naÈm» («Книга музыкальных тонов») [BD, I: 496] и «Kitªb al-’Ìqª’» («Книга ритма») [Fihrist: 92; BuÈya, I: 560], о которых, однако, известно еще меньше, чем о его трактате о просодии.

С личностью ал-Халила связываются многочисленные анекдотические случаи, вплоть до обстоятельств его гибели. Как-то он был глубоко погружен в раздумья относительно создания настолько простого метода исчисления, чтобы любая служанка была в состоянии его постичь, и могла избежать наименьшего риска быть обманутой относительно суммы, которую ей необходимо заплатить лавочнику. Будучи занятым эти-

ми мыслями, ал-Халил вошел в мечеть, где по рассеянности ударился о колонну. От резкого удара он упал на спину, что и явилось причиной его смерти. По другим сведениям, когда произошел этот случай, он, по-видимому, декламировал стихи.

Из таковых ему особенно импонировало двустишие ал-Ах- тала, которое ал-Халил любил часто повторять:

«Если ты хочешь сокровищ, ты не найдешь Ничего равного добродетельному поведению».

Ал-Халилу также принадлежит честь создания первого арабского толкового словаря: до него лексические записи и толкования слов велись без алфавитно-корневой системы. Он же собрал огромный разрозненный лексический материал в одном трактате «Kitªb al-‘Ayn» («Книга буквы ‘àón»), где расположил слова соответственно разработанному им фонетическому алфавиту, в основе которого лежит порядок звуков по месту их образования в артикуляционном аппарате [Рыбалкин, 1990; 1994].

Цитировавшийся выше ал-Исфахани отмечает, что ал-Ха- лил составил словарь «Kitªb al-‘Ayn», который «содержит язык всего народа; это произведение явилось подручным пособием для Сибавайхи, поскольку ал-Халил снабдил его теми грамматическими данными, на основании которых тот создал свою знаменитую «Книгу», ставшую украшением ислама» [BD, I: 495].

Бесспорно, ал-Халил выступил одним из первых серьезных систематизаторов грамматики АЯ: наблюдения его предшественников носили спорадичный разбросанный характер, а он, судя по дошедшим до нас источникам, придал им системноупорядоченный вид. Правда, составленная им общая грамматика и специализированные грамматические труды до нас не дошли, если не считать отдельных рукописей3, подлинность которых нужно еще тщательно проверять, а также недавно

3 Как, например, фрагмент (77а–100а) берлинской рукописи «žarÉ êarf al-”alÌl» («Комментарий к морфологии ал-Халила») [Ahlwardt, 1894, VI, No 6909; GAS, IX: 47, No 5], датированный 821 г. хиджры (= 1418 г.).

изданного трактата «Kitªb al-Èumal fÌ -n-naÉw» («Книга разновидностей синтаксиса») [Рибалк³н, 1994; Ryding, 1992; 1998]. На роль самостоятельного грамматического трактата, в достаточной степени автономного от «Kitªb al-‘Ауn», целиком может претендовать и предисловие к этому словарю [Рыбалкин, 1987]. Существуют также вполне правдоподобные сообщения о том, что характерный для басрийской филологии принцип кыяса впервые ввел в оборот ал-Халил. Исследование и анализ названных источников и данных не оставляют места для сомнений в том, что и в области арабской грамматики ал-Халил оставил значительное научное наследие.

Достаточно напомнить, что в древнейшем дошедшем до нас грамматическом труде, – трактате Сибавайхи «al-Kitªb» («Книга»), – где система арабской грамматики предстает уже в полном и завершенном виде, каждая глава имеет постоянные ссылки на ал-Халила, а во всей «Книге» имя ал-Халила упоминается 410 раз [Reuschel, 1959: 9]. Ссылками на ал-Халила традиция считает и анонимные фразы типа: «он сказал», «я спросил у него», количество которых в трактате Сибавайхи также огромно.

Таким образом, в истории арабской филологической науки ал-Халил предстает как ключевая фигура – основатель теории арабского стихосложения, составитель первого общего толкового словаря АЯ и создатель основ арабского грамматического искусства. Последнее направление его филологической деятельности долго оставалось вне поля зрения исследователей и требует надлежащего изучения с тем, чтобы можно было яснее понять совокупность лингвистических взглядов и концепций, воспринятых арабской лингвистической традицией от ал-Хали- ла и развитых ею под непосредственным влиянием его идей.

4.1.2. Теоретическое наследие ал-Халила

4.1.2.1. «Kitªb al-‘Ayn»

Как отмечает Д.В. Фролов, в трех областях: лексикографии, грамматике и учении аруда – ал-Халил разработал систе-

му, но не дал ей письменной записи, во всяком случае, дошедшей до нас. В двух дисциплинах завершили построение, обработали материал в соответствии с придуманной учителем системой и дали итоговое письменное изложение теории его уче- ники – в грамматике Сибавайхи (ум. 796), в лексикографии Лайс ал-Музаффар (ум. 805). В аруде такого ученика не нашлось, и поэтому первая дошедшая до нас запись учения датируется уже Х в. [Фролов, 1991: 189].

Книга Д.В. Фролова «Классический арабский стих» [Фролов, 1991] проливает свет на многие аспекты теории ал-Хали- ла в области просодии и избавляет автора от необходимости останавливаться подробно на теории аруда; в данной работе она не рассматривается. По-иному обстоит дело со словарем «Kitªb al-‘Ayn»: c него берет начало арабская лексикография, его влиянием в той или иной мере отмечены все последующие толковые словари. В нем содержится и ряд общелингвистических положений, без обращения к которым невозможно понимание некоторых тенденций развития средневекового арабского языкознания [Рыбалкин, 1987: 108; 1990: 47, 49].

Европейская и арабская наука длительное время считала «Kitªb al-‘Ayn» утраченным. Начальный фрагмент словаря (144 с.) подготовил к публикации в Багдаде отец кармелит Анастас Мари [‘Ayn]. Следующую попытку издания словаря предпринял спустя более чем полвека Абдалла Дарвиш [‘Ayn1]. Однако и эта работа ограничилась только публикацией одного тома объемом в 376 страниц, включая издательское предисловие и индексы.

Полное многотомное академическое издание словаря алХалила осуществили в восьмидесятых годах видные иракские ученые Махди ал-Махзуми и Ибрахим ас-Самарра’и [‘Ayn2]. В издательском предисловии они особо подчеркивают тот факт, что «исследование истории арабского языка свидетельствует о том, что древняя языковедческая наука руководствовалась в своей методике и принципах научными средствами, продолжающими оставаться приемлемыми и поныне» [‘Ayn 2, I: 6].

Наконец, недавно появилось однотомное издание словаря с переаранжировкой словарных статей в общепринятом алфавитном порядке [‘Ayn3].

Лексикографическому наследию ал-Халила посвящены новейшие исследования Х. Кишли [KiëlÌ, 1996], Р. Талмона [Talmon, 1997], Н. Бадри [Badri, 1999].

4.1.2.2. «Al-0urñf»

Небольшой по объему трактат ал-Халила «al-Hurñf» («Буквы»), или «Ma‘ªnÌ al-Éurñf» («Значения букв») дважды издал Р. ‘Абд ат-Тавваб [Hurñf]. Издания отличаются тем, что в первом (1969) примечания расположены после текста произведения, а во втором (1982) – более удобно – постранично.

Сочинение представляет собой последовательное перечисление в порядке общепринятого алфавита (’àáòàñà) названий арабских букв, встречающихся в АЯ также в иных (преимущественно метафорических) значениях, например:

«’Alif – бедный слабый человек» [Hurñf: 34]. «“Ìm – сильный верблюд» [Hurñf: 35].

«Dªl – тучная женщина» [Hurñf: 37]. «Rª’ – обезьянка» [Hurñf: 38].

«Ÿªd – петух, барахтающийся в пыли» [Hurñf: 39]. «ˆªd – óäîä» [Hurñf: 40].

«MÌm – âèíî» [Hurñf: 44]

«Nñn – огромная рыба» [Hurñf: 45]

Âкачестве иллюстраций (шахидов) ал-Халил привлек короткие фрагменты (1–2 бейта) из поэтических произведений различных авторов. В рукописях, использованных Р. ат-Тав- вабом для издания «al-Hurñf», имена цитируемых поэтов варьируются, а сами цитаты нередко нигде в других письменных источниках не встречаются. Поэтому трактат ал-Халила представляет интерес прежде всего для литературоведения и текстологии.

Âлингвистическом аспекте «al-Hurñf», похоже, содержит в зародыше идею, в трудах ал-Халила только наметившуюся, а спустя два века окончательно сформулированную Ибн Джинни

как теорию таркиба. Ее сущность вкратце состоит в том, что каждой букве АЯ иманентно присуща определенная семантика, а общее значение корня определяется комбинацией исходных значений составляющих его букв/звуков (подробней см. далее).

Идея создания одноименных трактатов о буквах арабского афавита («al-Hurñf») оказалась продуктивной настолько, что ее еще на протяжении нескольких веков реализовывали в различ- ных вариациях ал-Кисаи [GAS IX: 131, No 10], ал-Фарра’ [GAS IX: 132, No 4], аз-Заджджаджи [GAS IX: 94, No III] и многие другие. Экспериментируя в этом жанре, последующие филологи нередко не только цитировали бейты из исходного сочинения ал-Халила, но и, похоже, опирались на все его теоретическое наследие как на единую доктрину, изложенную в различных произведениях.

Так, позже мы находим места, созвучные пассажам из «Предисловия» к словарю «‘Айн», а то и прямо заимствованные из него, в трактате «al-Hurñf», принадлежащем перу Ахмада б. Мухаммада б. Ал-Музаффара б. Ал-Мухтара ар-Ра- зи (ум. ок. 631/1234). Это, в частности, относится к пятому разделу, содержащему классификацию звуков по месту образования [Hurñf: 139], где не только употребляемая терминология, но и последовательность подачи звуков соответствует тому, что раньше уже встречалось у ал-Халила [‘Ayn3: 10–11]. Единственное принципиальное новшество, внесенное ар-Рази в халиловскую классификацию звуков (о ней см.: [Рыбалкин, 1987а]), состоит в том, что он упразднил в ней «воздушные» (hawª’ Ìya) звуки ’alif, wªw, yª ’, hamza, распределив их среди гортанных (ÉalqÌya) – ’alif, hamza, губных (ëafahÌya) – wªw

è ëaáarÌya – yª’.

4.1.2.3. «Книга разновидностей»

Ал-Халил б. Ахмад, как убедительно доказал В. Ройшель [Reuschel,1959], наибольшее влияние оказал на своего ученика Сибавайхи. Общепринято мнение, что, кроме словаря «Kitªb al-‘ayn» («Книга буквы ‘айн»), лингвистическое

наследие ал-Халила не сохранилось. И все же имеются все основания рассматривать как отдельный, в значительной мере автономный от «‘Айна» языковедческий трактат предисловие к этому словарю, поскольку в нем только попутно затрагивается вопрос относительно основ построения словаря, а вместо этого рассматриваются некоторые лингвистические концепции: очерчиваются положения фонетической теории, разрабатывается принцип пермутации корневых консонантов и т. п. [Рыбалкин, 1987: 108–122].

Немало вопросов перед историей арабского языкознания возникло в связи с публикацией в Бейруте в 1985 г. еще одного труда, авторство которого приписывается ал-Халилу – «Kitªb al-Èumal [fÌ n-naÉw]» «Книга разновидностей [синтаксиса]» [(umal]. Один из них: можно ли на самом деле согласиться с издателем труда доктором Ф. Кабавой, что именно ал-Халил является автором этой книги. Ведь немало источников приписывают авторство Абу Бакру б. Шукайру (ум. 927), который творил позднее и относился к иной филологической школе – так называемой куфийской.

На каждый аргумент тех, кто считает автором «Kitªb al- (umal» Ибн Шукайра, Ф. Кабава приводит не менее убедительные доказательства в пользу создания трактата ал-Халилом. Эта полемика относительно авторства произведения во многом аналогична той, что велась в свое время вокруг авторства словаря «Книга буквы ‘àéí», когда ал-Лайс ал-Музаффар, в конце концов, был признан продолжателем и переписчиком словаря ал-Халила, а не оригинальным его автором.

На наш взгляд, немало аргументов в пользу того, что труд «Kitªb al-Èumal» все-таки принадлежит ал-Халилу можно отыскать в самом его тексте. Прежде всего, это касается отсутствия упоминаний имен филологов конца VIII – первой четверти Х в. и названий их трактатов. Кроме того, аналитический стиль текста, конкретность, уровень и стадия разработки тематики (в частности, употребляемая терминология, о чем – дальше) едва ли могут относиться ко времени, позднее ²Х в.

4.1.2.4. «Дидактическая касыда»

Â1995 г. д. Ахмад ‘Афифи (Каирский университет) издал стихотворное сочинение по грамматике «al-Manüñma fÌ -n- naЙw» («Дидактическая поэма»), приписываемое ал-Халилу [Manüñma]. При подготовке критического издания текста

À.‘Афифи использовал десять различных рукописей, в том числе из Омана – родины ал-Халила. Как это уже ранее последовательно происходило со словарем «‘Айн» и трактатом по синтаксису «Kitªb al-Èumal», это произведение вызвало немало споров относительно подлинности его авторства. ‘Афифи предложил развернутую систему аргументов в пользу того, что автором поэмы является именно ал-Халил. Не останавливаясь на всех доводах издателя, обратим внимание на наиболее обстоятельный из них.

Âначале 70-х годов И. ат-Танухи опубликовал ранний грамматический трактат «al-Muqaddima fÌ -n-naЙw» («Введение в синтаксис») [at-TanñâÌ, 1961], приписываемый малоизвестному прежде автору Халафу ал-Ахмару (ум. 796) [GAS, IX: 126]. Анализ его содержания, проведенный Ибн ‘Ашуром [Ibn ‘Aëñr l963–1964] и самим издателем [at-TanñâÌ, 1964], почти не привнес ничего принципиально нового в наше понимание развития арабских грамматических методов. Однако А. ‘Афифи обратил внимание на упоминание в трактате ал-Ахмара грамматической касыды ал-Халила [at-TanñâÌ, 1961: 85–86] и цитирование из нее двух бейтов (всего поэма состоит из 293 бейтов) с минимальными лексическими вариациями по сравнению с текстами, привлеченными им для своего издания. Поскольку ал-Ах- мар практически был младшим ровесником ал-Халила, для него вопрос об авторстве «Дидактической поэмы» не вставал вообще.

Под заглавием «al-QaêÌda fÌ -n-naЙw» это сочинение упоминает и Ф. Сезгин [GAS, IX: 48], также ссылающийся на алАхмара.

Âиздательском предисловии А. ‘Афифи отмечает, что в трудах ал-Халила «Kitªb al-Èumal» è «al-Manüñma fÌ -n-naÉw» óæå

сложилась стройная грамматическая терминосистема, во многом унаследованная в «Книге» Сибавайхи [Manüñma: 52]. Во всех трех трактатах она представляется исследователю относительно гомогенной, хотя и нередко пересекается с куфийским употреблением отдельных лексических единиц. В качестве примера приводится слово nasaq («порядок») и его глагольные дериваты, известные из трудов куфийских грамматистов. Вместе с тем эта же лексема и ее производные формы фигурируют в трех трудах ал-Халила – его словаре «‘Айн» (статья NSQ), «Книге разновидностей» [(umal: 128–130, 285–286, 302 и др.] и «Дидактической касыде» [Manüñma, бейты 156–158]. Это привело ‘Афифи к выводу о том, что на самом деле данный термин ввел в обиход ал-Халил [Manüñma: 58].

Аналогично обстоит дело и с термином áaÉd/áuÉñd («отрицание»), часто встречающемся в трудах куфийцев ал-Фарра’ (см. 4.3) и Са‘лаба. Поскольку оба они брали уроки у басрийцев, ‘Афифи предлагает считать данный термин басрийским. По его мнению, у ранних грамматистов он был синонимичен термину nafy, которым и был постепенно вытеснен из употребления.

Группа терминов, связанных с управлением (‘amal) конеч- ными флексиями, – haf», raf ‘, naêb, áazm – фигурирует даже в заглавиях некоторых разделов «Касыды», как это имеет место и в «Книге разновидностей». Если к этому добавить, что отдельные буквы в «Касыде» ал-Халил рассматривает совершенно формально – как факторы, влияющие на управление синтакси- ческими связями в предложении (см. далее: 5.3), то неизбежно напрашивается вывод о том, что оба произведения тесно связаны между собой и что «Касыда» вполне могла быть версифицированной авторской версией «Книги разновидностей», пусть даже и существенно видоизмененной по структуре и содержанию целых пассажей.

Кроме того, если «Дидактическая касыда» действительно принадлежит перу ал-Халила, то именно он заодно явился и родоначальником нового жанра в арабоязычной литературе –

стихотворного трактата по грамматике. Этот оригинальный и удобный прием впоследствии использовался в учебных целях на протяжении многих веков. Как назидательно-педагогичес- кий жанр грамматическая поэма достигла наивысшего расцвета спустя почти полтысячелетия в упоминавшемся ранее трактате Ибн Малика (ум. 1274) «’Alfiyуa» («Касыда в тысячу стихов») [Крымский, 1905: 2–48, 263–265].

4.2. Сибавайхи

Автор первого всеобъемлющего трактата по грамматике АЯ «Книга» – родом перс, мусульманин-вольноотпущенник племени ал-Харис б. Ка‘б, живший в Басре. Его настоящее имя – ‘Амр б. ‘Усман б. Канбар, кунья4 – Абу Бишр, лакаб (прозвище) – Сибавайхи. На иранские корни Сибавайхи указывает имя его деда (Канбар), однако его собственное имя и имя его отца (‘Усман) – чисто арабские. Это свидетельствует о принятии ислама семьей Сибавайхи, возможно, еще во времена его деда, что обычно имело место в I в. хиджры, когда происходила исламизация западной Персии [Al-Nassir, 1993: 4].

В течение жизни и после смерти автор «Книги» известен больше под лакабом Сибавайхи. Такая форма тоже указывает на персидское происхождение слова, но его значение и поныне продолжает вызывать споры. Так, доктор Абд ал-Махди (Тегеранский университет) оспорил традиционную этимологизацию прозвища SÌbawayh в арабском значении «TuffªÉ Allªh» («яблоко Аллаха»). Им обычно наделяют человека с румяными щеками [Al-Nassir, 1993: 4]. Еще в древности некоторые ученые переводили первую часть его имени (sÌb) как «яблоко», а вторую часть (wayh) – как «аромат» [Inbªh, II: 360; £abaqªtZ: 73–74].

Сибавайхи родился в южной Персии, в маленьком городке ал-Байда либо в Ахвазе [TahüÌb1, I: 19]. Единого мнения относительно дат его рождения и смерти не существует. По всей

4 Кунья – прозвище, даваемое в знак уважения по имени старшего сына, дочери или любого другого имени, находящегося в родственном отношении к именуемому. Вводится выражением «Абу (отец) такого-то».

вероятности, он умер в возрасте около сорока пяти лет [Hªrñn, 1966: 180] в 180/796 г. К этой дате, несмотря на разногласия, склоняется большинство авторов.

Аз-Зубайди считает, что Сибавайхи умер в возрасте 33 лет [£abaqªtZ: 74], ал-Азхари утверждает, что он прожил немногим более 40 лет [TahüÌb1, I: 19]. Йакут сообщает, что правильно утверждение о том, что Сибавайхи умер в сорок с лишним лет, поскольку даты смерти Сибавайхи и ‘Исы б. ‘Умара ас-Сакафи (ум. 149/766) разделяет 31 год [As-Sayyid, 1984: 9].

Известно, что куфиец ал-Киса’и изучал труд Сибавайхи уже после его смерти, а также то, что Сибавайхи написал «Книгу» после смерти своего учителя ал-Халила (791).

Одни авторы называют местом смерти Сибавайхи Ахваз, другие – Шираз. Оба места находятся в Южной Персии. Аз-Зу- байди [£abaqªtZ: 70–73] и Йакут [Mu ‘Èam, XIV: 116] утверждают, что могила Сибавайхи находится в Ширазе. На ней якобы имеется стихотворная эпитафия из трех строк, авторство которых приписывается поэту по имени Сулайман б. Йазид ал-Адви [Hªrñn, 1966: 19].

Когда Сибавайхи был молод, его семья переехала в Басру. Эмиграция неарабских мусульман в арабские мусульманские центры в то время была обычным явлением. К этому побуждало стремление к знаниям, изучению Корана и других атрибутов новой веры, являвшихся символом престижа и социальных амбиций. Юный Сибавайхи попадает в новую среду, где постижение знания и получение образования находилось в прямой зависимости от уровня освоения АЯ – языка новой религии. Имея все возможности для приобретения этих знаний, Сибавайхи всецело отдал себя науке.

Его первым учителем мусульманской традиции (Коран, хадисы) стал Хамад б. Салама б. Динар ал-Басри. Хамад рассказывал, как однажды Сибавайхи, записывая какое-то высказывание Пророка, допустил неточность в написании долготы с алифом. Учитель исправил ошибку, настолько смутившую Сибавайхи, что он сломал калам и заявил: «Я не соби-

раюсь больше ничего писать, пока не выучу как следует арабский язык».

Стало быть, согласно традиции, мотивацией к углубленному изучению АЯ послужило уязвленное самолюбие Сибавайхи. Современники характеризуют его как человека очень скромного и трудолюбивого, но с повышенным чувством собственного достоинства. Он всегда имел импозантный внешний вид, был аккуратен, ухожен. Однако о его личной жизни ничего не известно, даже о том, был ли он когда-либо женат.

Не имеется также точных сведений о том, когда Сибавайхи начал свою карьеру как языковед, хотя многие авторы счи- тают, что это произошло, когда он был еще молод. Хамад алБасри умер в 167 г. хиджры (=783/784 г.), когда Сибавайхи было приблизительно 30 лет. Один из его коллег, Ибн Айша, упоминает, что в то время он обычно встречался с Сибавайхи в одной из басрийских мечетей. Тогда он прекрасно выглядел и, несмотря на свою молодость, был сведущ во всех науках своего времени, в грамматике же превосходил остальных [£abaqªtZ: 67; Inbah, II: 352].

На формирование научного гения Сибавайхи повлияло множество ученых, но безусловное первенство среди них занимает ал-Халил, чье ведущее место в раннем арабском языкознании бесспорно. В лице ал-Халила Сибавайхи нашел не только учителя, но и близкого друга. После его смерти он, должно быть, осознавал потребность записать все то, чему на- учился от лучшего из своих учителей. Один из коллег Сибавайхи, ‘Али б. Наср б. ‘Али, говорил, что после смерти ал-Халила Сибавайхи предлагал, чтобы филологи совместными усилиями воссоздали основные положения грамматического учения алХалила [£abaqªtZ: 77–78].

Ал-Халил также очень любил Сибавайхи и гордился своим учеником. Всякий раз, когда тот обращался к нему, он отвечал ему неизменной фразой «добро пожаловать посетителю, который никогда не надоедает» (marÉaban bi-zª’irin lª yumall) [£abaqªtZ: 68]. Большую часть жизни они были неразлучны.