klassicheskoe_arabskoe_yazykoznanie

к ограниченной элите своего сообщества, то реальной единственной элитой в «абсолютном», универсальном, значении были только философы.

Следовательно, грамматисты готовы были принять все то, что им предлагала falsafa, только на равноправных условиях, без понижения их собственного социального статуса до уровня «провинциального» вида элиты по сравнению с философами, а также при решительной переоценке всех культурных ценностей, которая определила бы их дисциплине надлежащий высокий статус. Поскольку философы заявляли, что kalªm al- ‘arab был всего лишь одним среди многих других языков, это означало, что все богатство и широта знаний, накопленное целыми поколениями грамматистов и филологов в результате наблюдения за необъятным собранием языковых фактов, было всего лишь упражнением в близоруком педантизме и что арабская племенная традиция, на которой это знание было основано, – это всего лишь местный фольклор, далекий от того, чтобы ассоциироваться с каким-либо видом высокой всеобщей культуры.

Реакция грамматистов на столь предвзятое отношение нашла выражение в двух различных, но взаимодополняющих формах. С одной стороны, были предприняты усилия по кодификации грамматики, приданию ей вида систематической описательной теории, основанной на ясных общих правилах и принципах таким образом, чтобы каждый специфический класс фактов был точно предусмотрен в надлежащем разряде и месте. Этот аспект работы грамматистов называется в современных текстах методическим (от араб. uêñl – «основы, принципы, правила, законы, методы»). С другой стороны, грамматисты попытались в привлекательной и доступной форме разъяснить современным пользователям (особенно тем, кто имел склонности к falsafa) некоторые более сложные понятия, которые демонстрировали их собственный взгляд на kalªm al- ‘arab, для того, чтобы показать, что их дисциплина имеет не только практическое применение, но и могла бы открывать ши-

рокие горизонты высоких теорий. Такой способ изложения, прежде не отличавшийся от описательного уровня, обычно назывался мотивированным (от араб. ‘ilal – «причины», или «объяснения»). Однако в обоих случаях, извлекая выгоду из ресурсов нового культурного контекста, грамматисты были одинаково осторожными, чтобы оставаться в пределах, установленных традицией. По сути, наиболее технический уровень грамматики (то есть процедуры и категории, используемые в описании и анализе лингвистических данных), который определял сущность системы, остался практически неподвержен «греческому влиянию».

Вышеупомянутый подход uêñl первоначально в систематизированном виде был продемонстрирован любимым учеником ал-Мубаррада (825–898) Ибн ас-Сарраджем (ум. 928) в его «Kitªb al-uêñl» («Книга основ»). В этой связи данный трактат явился также первым, где точно сформулировано принципиальное различие между двумя разными уровнями грамматиче- ского анализа – uêñl è ‘ilal. Система, изобретенная Ибн ас-Сар- раджем для классификации фактов и толкования проблем, основана на принципах «подробных разделений» (taqªsÌm), которые он, как считают, заимствовал из логики. В течение некоторого времени он изучал ее у выдающегося философа своего времени ал-Фараби (ум. 950). Но фактические критерии, на которых зиждутся эти «разделения», принадлежат к типично грамматической традиции. Первый, наиболее общий из них, основан на трехкомпонентной парадигме классификации частей речи, исходящей из того, что любое слово обязательно является или существительным, или глаголом, или частицей. Первый главный раздел книги, соответственно, посвящен трехпадежному существительному. Если оно находится в именительном падеже, это может быть либо mubtada’ (подлежащее) именного предложения, либо âabar (предикат), либо fª‘il (субъект действия) глагольного предложения, либо заменитель субъекта, когда глагол находится в пассивном залоге или его статус формально приравнивается к таковому. Аналогичный

подход последовательно применяется к винительному и родительному падежам существительного, затем – к глаголу и, наконец – к частице.

Таким образом, теоретически предусмотрен любой возможный случай и рассмотрен в предсказуемом месте трактата. Кроме того, тщательно разработанная система классов, подклассов и их дальнейших подразделений, изобретенная Ибн ас-Сарраджем, отчетливо демонстрирует иерархические отношения между грамматическими категориями и классами грамматических фактов. Безусловно, это явилось значительным практическим усовершенствованием: изложение любого вопроса можно было найти в соответствующем параграфе, где излагались данные, результаты исследований и мнения, касающиеся этого вопроса; кроме того, в пределах теории ясно и от- четливо демонстрировался точный иерархический статус категории, выраженный ее местом в книге. Такая реорганизация, кажущаяся на первый взгляд формальной, в некоторых случа- ях повлекла за собой важные последствия на теоретическом уровне. Например, тот факт, что подлежащее (субъект) глагольного предложения оказалось рядом с темой и предикатом именного предложения в пределах класса «существительные, на которые воздействует nominative», мог бы привлечь внимание наиболее проницательных грамматистов к общности, которая составляла это подобие. Это привело к пересмотру концепции предикации, которая ранее оставалась второстепенным аспектом грамматической теории. Такой процесс, начавшийся в «Kitªb al-uêñl», нашел логическое завершение в оригинальной реконструкции ал-Астарабади куфийского метода анализа именного предложения.

Как уже отмечалось, система, изобретенная Ибн ас-Сарра- джем, с незначительной корректировкой или вариантами, стала позже общей нормой для всех классических трактатов. Однако понадобилось определенное время, прежде чем в филологических кругах сложилось такое благожелательное отношение к этой системе. Хотя «Kitªb al-uêñl», безусловно, повлиял

на многие грамматические трактаты своего периода, некоторые из них все же продолжали демонстрировать иные подходы в представлении грамматических фактов, больше тяготея к классификации «Kitªb» Сибавайхи, хотя и без проникновения в ее сущность.

Что касается мотивированного подхода (‘ilal), похоже, он стимулировал в течение рассматриваемого периода появление важных сочинений, большинство из которых, однако, продолжают оставаться недоступными для нас. Пожалуй, только два из них составляют исключение: «al-•»ªÉ» («Разъяснение») азЗаджджаджи (ум. 951) и «al-”aꪒiê» («Свойства») Ибн Джинни (ум. 1002). Хотя эти две работы во многих отношениях различ- ны, они основаны на идентичных исходных предпосылках:

а) грамматическая теория, развитая классическим арабским языкознанием, не только способна адекватно описать языковые факты, но и объяснить, почему они являются таковыми;

б) высокая способность грамматики к подобному объяснению является следствием всепроницающих порядка, гармонии и рациональности, которые уникально характеризует kalªm al- ‘arab, в противоположность другим человеческим идиомам.

Эти идеи часто неправильно истолковывались и искажались, воспринимались как местный фольклор, разве что иллюстрирующий своеобразие «арабского менталитета» (каким бы он ни был), как нечто совершенно несоответствующее какомулибо пониманию серьезного, «научного» подхода к лингвисти- ческим фактам. Такая оценка представляется в целом поверхностной и основанной на наивном позитивизме. Фактически притязания арабских грамматистов по этому поводу следует рассматривать как выражение в пределах специфического культурного контекста идеи о том, что в любой грамматической теории как исходную аксиому следует принимать то обстоятельство, что язык является не случайным накоплением произвольных несвязанных фактов, а формирует упорядоченное целое.

Адекватная оценка такого подхода арабских грамматистов укрепляет общее ощущение того, что, размышляя над смыслом порядка и гармонии в своих специальных областях, языковеды, принадлежавшие к разным временам и различным интеллектуальным традициям, обнаруживают скрытые глубокие параллели во взглядах на не связанные между собой явления. В пределах АЛТ это как нельзя лучше выражено в трактате «al-”aꪒiê».

Эту работу, которая отражает преобладающий интерес автора к морфо-фонологии, можно воспринимать в различных ракурсах. Написанный в формальном, декоративном стиле, контрастирующем с более простой прозой, обычно используемой в технических трактатах (будь то грамматика или другие дисциплины), этот труд, очевидно, преследовал цель удовлетворить стандарты «изысканной литературы» (adab) того времени, соединив информативность с предоставлением интеллектуального удовольствия. «Al-”aꪒiê» разделен на главы, каждая из которых посвящена вопросу, касающемуся грамматической методологии или эпистемологии; в рассмотрении каждого вопроса Ибн Джинни тщательно избегает применения систематического или исчерпывающего подхода, который исключался правилами жанра, допускавшего лишь налет педантизма. Вместе с тем автор пытается отстаивать свою точку зрения, подробно исследуя и обсуждая широкий спектр вопросов с тем, чтобы каждый из них проливал свой специфический свет на главную тему и помогал построить общую картину. Применяя такой подход, Ибн Джинни демонстрирует замеча- тельную виртуозность; он использует ту же линию доказательств и инструментарий аргументации, что и классические арабские поэты в поисках все новых и новых метафор и неожиданных оригинальных ракурсов для отображения заданной темы.

На первый взгляд, подобное изложение материала может показаться затруднительным для восприятия, подчас даже неуместным; доказательства Ибн Джинни могут выглядеть показными или прямо софистскими, но более пристальное чтение

убеждает, что этот вид письма в стиле барокко глубоко существенен сам по себе. Если, как утверждает Ибн Джинни, всеобщий порядок и гармония, ощущаемые арабскими грамматистами в kalªm al-‘arab, действительно присущи этому языку, а не привнесены в него в результате их собственной деятельности, то лучший способ сделать этот порядок и гармонию очевидными состоит в том, чтобы принимать за отправную точку любой произвольно выбранный вопрос или класс фактов и позволять себе руководствоваться внутренней логикой языка. И, напротив, подход, классифицирующий факты и объяснения в твердые категории и подкатегории, применяемый в «Kitªb al-uêñl», был бы в таком случае менее эффективным, поскольку затенил бы то, что для Ибн Джинни составляет наиболее очаровательную особенность kalªm al-‘arab – загадочную связь каждого класса фактов со всеми другими, даже если одни категории этих связей (в частности те, на которых построены дидактиче- ские грамматики) заметны непосредственно, а другие могут быть обнаружены только дотошными специалистами.

«Al-”aꪒiê», безусловно, демонстрирует оригинальную и важную трактовку полемических сюжетов, возникавших между арабскими грамматистами и эллинистическими философами. Из таковых весьма ярким явилось засвидетельствованное расхождение во мнениях Сибавайхи и ас-Сирафи (903–979) относительно того, что в kalªm al-‘arab более уместно исследование не его универсальных свойств (единственный аспект любого индивидуального языка, в котором была заинтересована falsafa), а его наиболее специфических черт [см.: Margoliouth, 1905; Mahdi, 1970]. Несколько позже такого рода дебаты, кажется, потеряли остроту и актуальность; falsafa постепенно исчезла с общественной сцены, уйдя как интеллектуальная традиция в своего рода «андеграунд», в то время как многие ее аспекты (особенно логика) нашли место в пределах нового культурного исламского контекста, вызванного укреплением суннитских ценностей во второй половине XI в. Но в рассматриваемый период falsafa играла решающую роль в развитии

арабского языкознания – не столько в плане непосредственного влияния, сколько за счет установленных ею новых гносеологических стандартов и вызова, брошенного грамматистам.

3.4. Зрелость и упадок языковедческой традиции (XI–XV вв.)

За исключением лингвистики текста и грамматической семантики, этот период не характеризуется радикальным развитием АЛТ. Главный ее интерес состоял в консолидации и сохранении успехов, достигнутых филологами X в. Во многих аспектах была доработана и улучшена каноническая модель, введенная в обиход Ибн ас-Сарраджем; некоторые положения были разработаны и изложены более отчетливо и систематизировано, но фундаментальные положения никогда не подвергались сомнению.

Здесь арабское языкознание вступило, если можно так выразиться, в свою наиболее традиционную фазу, если под традицией понимать непрерывность, целостность, связность, приоритет накопления и сохранения знания над поиском и стремлением к обнаружению новых подходов и понимания. Этот дух (который, между прочим, проникал в большинство аспектов современной исламской цивилизации, особенно выражавшихся средствами АЯ) обнаруживался, например, в факте, что самым распространенным и привычным видом интерпретации грамматической теории стало создание комментариев (ëarÉ) на уже существующие работы или сочинение кратких изложений, извле- чений (talâÌê, muâtaêar), дополнений и т. п. Иногда один и тот же автор мог писать и сокращение, и комментарий. Так обстоит дело, например, с двумя работами Ибн Хишама (ум. 1359) «žarÉ Qatr an-nadª» è «žarÉ ëaüarªt aü-üahab». В более поздние времена писались комментарии на комментарии; они обычно называются ɪëiya («примечания, приписки на полях рукописи») – супракомментарии, или комментарии второго порядка (в противоположность первому комментарию), ta‘lÌq, ɪëiya ‘alª – l-ɪëiya – глоссы, или комментарии последующих порядков и т. д.

Ранее (X в.) на «Kitªb» были написаны, по крайней мере, два хорошо известных комментария: один принадлежит перу асСирафи (ум. 979), второй – ар-Руммани (ум. 994); в то же время Ибн Джинни написал очень короткое резюме по морфофонологии «TaêrÌf al-mulñkÌ», которое известно, главным образом, через комментарий Ибн Я‘иша (ум. 1245) «žarÉ al-mulñkÌ». Новым в этот поздний период явилось, однако, то, что большинство резюме писались с сознательным расчетом на последующий комментарий, без которого изначальное сочинение в некоторых случаях было фактически непонятным. Так, в частности, обстоит дело с дидактической стихотворной поэмой Ибн Малика (ум. 1273) «al-Alfiyya» («Тысячестишие») – возможно, одним из чаще всего комментируемых сочинений в истории арабского языкознания, наряду с другим аналогичным трактатом Ибн Аджуррума «•Èurrñmiyya».

Повсеместное распространение «конспективно-коммента- торского» приема, естественно, укрепило однородность традиции. Конечно, комментатор всегда мог выразить свое разногласие по тому или иному вопросу с комментируемым автором, но поскольку общая система стала более законченной, все возможные решения данной проблемы были, в конечном счете, разработаны вместе с аргументами «за» и «против» каждого решения. Единственный выход, остававшийся комментатору для того, чтобы не согласиться с комментируемым автором по ка- кой-либо позиции, состоял в том, чтобы принять иную точку зрения какого-нибудь третьего автора. Кроме того, фундаментальные положения теории (трехкомпонентная парадигма частей речи, функции именных флексий и т. п.) были согласованы раз и навсегда и не могли подвергаться сомнению.

Такие ограничения сковывали творческий потенциал грамматистов в поисках свежих решений. В этот период им оставались только широкие возможности для формального совершенствования. Авторы сокращений были активно заняты поисками наиболее четких и точных формулировок общих правил, не оставлявших места для возможных возражений. При

этом они всеми средствами пытались избежать избыточности, которая могла немедленно привлечь критику. Комментаторы тщательно анализировали формулировки, всячески демонстрируя, как полно и исчерпывающе они привлекли все уместные данные, избежав непоследовательности и/или избытка. По каждой позиции доказательства подробно и серьезно обсуждались все мыслимые возражения, включая те, которые сегодня кажутся нам весьма наивными или неуместными. С другой стороны, многие важные моменты упоминались лишь вскользь, в форме кратких намеков, поскольку автор считал само собой разумеющимся, что читатель уже был знаком с ними.

Трактаты, написанные в это время, можно рассматривать в известном смысле, как наиболее представительное выражение традиции. Некоторые из них, например «žarÉ al-Mufaêêal» Èáí ß‘èøà, «žarÉ al-Kªfiya» ал-Астарабади (ум. 1287), MuÈnÌ -l-LabÌb Ибн Хишама, комментарии на «Алфиййу» Ибн Акыля (ум. 1367), Ибн Хишама и ал-Ашмуни (ум. 1494), трактат ас-Суйути (ум. 1505) «Ham‘ al-hawªmi‘ žarÉ (am‘ al-Èawªmi‘», все еще используются как нормативные учебники для обучения традиционной грамматике на университетском уровне в арабских и мусульманских странах и, конечно, предлагают самое доступное введение в целостную АЛТ. Поскольку они содержат наиболее всестороннее и точное описание языка, имеющееся на сегодняшний день, к ним часто обращаются и лингвисты, исследующие нормативный АЯ.

На первый взгляд эти работы могут быть восприняты как утомительное повторение. Такое впечатление, однако, не только неточно, но и вводит в серьезное заблуждение. Одной из характеристик теории, развитой АЛТ, является ее чрезвычайная последовательность и систематичность. Поэтому подробное рассмотрение конкретного вопроса было предопределено в значительной степени разнообразием решений, принятых в других аспектах теории, зачастую весьма отдаленных от исходного вопроса и очевидно не связанных с ним. В такой ситуации подобные связи, не установленные явно в отдельном сочине-

нии, могут быть прослежены и предложены в различных трактатах, очень часто по-разному освещающих один и тот же вопрос. Следовательно, лучшим способом получить точное представление относительно трактовки любого положения в классическом арабском языкознании является знакомство с главами, посвященными интересующему вопросу, во множестве трактатов. В большинстве случаев трудности, поднятые одним автором, могут быть решены случайным замечанием, брошенным другим. Подходя к текстам классического арабского языкознания с таких позиций, можно очень быстро понять, что они не повторяются, а дополняют друг друга, представляя интегрированную совокупность.

Последним видным арабским грамматистом, ярко отразившим указанную специфику АЛТ, был полигистор ас-Суйути (ум. 1505). Хотя его работы и пропитаны консервативным духом, он все еще сохраняет способность проникновения в суть основных теоретических положений, которые питали класси- ческую теорию. После него арабское языкознание постепенно выродилось в набор предписывающих рецептов уже омертвевшей сухой теории.

Возрождение XIX в. (nah»a), проходившее под лозунгом «здравого смысла» во имя упрощения, всего лишь продолжало хранить эти рецепты, полностью отделяя их от исконных теоретических корней. Эта выродившаяся версия АЛТ по сей день служит фундаментом для обучения грамматикам, используемым в большинстве арабских стран.

3.5. Факты, правила, объяснения

В то время как основная часть письменной продукции арабского языкознания состоит из описательных трактатов, несколько работ посвящены методологическим и эпистемологическим вопросам, касающимся грамматического анализа. Кроме двух сохранившихся сочинений X в. по ‘ilal – уже упоминавшихся трактатов «•»ªÉ» аз-Заджджаджи и «”aꪒiê» Ибн Джинни, – нужно также упомянуть две более поздних работы –

«Luma‘ al-’adilla» Абу ал-Бараката ал-Анбари (1119–1181) и «IqtirªÉ» ас-Суйути. Эти две коротких книги принадлежат к тому жанру, который тогда назывался uêñl an-naÉw («основы грамматики»). Следует отметить, что это выражение имеет иной смысл по сравнению с тем, какой в него вкладывали грамматисты X в., понимавшие uêñl как дидактически-описа- тельный уровень грамматики, в противоположность умозрительным теоретическим построениям (‘ilal). В позднейшем использовании uêñl an-naÉw фактически является калькой с uêñl al-fiqh («основы юриспруденции») – автономной дисциплины, изучавшей абстрактные формы юридических предписаний и доказательства, независимо от их фактического содержания.

Хотя информацию, собранную в этих работах, нельзя счи- тать вполне достаточной и удовлетворительной для реального, глубокого эпистемологического изучения АЛТ, во многих аспектах она могла бы помогать в формировании ясной картины некоторых основных тенденций, присущих целой традиции, даже если они более отчетливы и явны в классический период.

3.6. Языковые данные

Классическое арабское языкознание было сосредоточено на рассмотрении двух различных по характеру проблем, касающихся лингвистических данных. Первой была необходимость отличить, используя ясные понятные критерии, что можно было бы, а что нельзя рассматривать как «авторитетные» (ÉuÈÈa) данные, то есть подлинно представленные в фактическом употреблении исконных арабов. Вторая проблема заключалась в классификации данных согласно степени их важности в лингвистическом анализе, или (что с точки зрения арабских грамматистов было одним и тем же) установить их статус в пределах общей системы языка.

Первая проблема часто фигурирует в текстах с выражением naql al-luÈa («передача данных»). Она решалась шаблонной оценкой подлинности информации (посредством иерархической шкалы «авторитетов») в пределах классической исламской

мысли и сводилась к тому, чтобы исследовать обстоятельства, в которых языковые факты были переданы от источника оригинала. Однако в этом случае необходимо было точно определить, что следовало рассматривать в качестве оригинального источника, то есть что нужно считать «самым чистым» типом АЯ. Фактический ответ, предлагавшийся АЛТ, отражает компромисс между старой племенной идеей о том, что наилучшим видом АЯ был тот, на котором говорили кочевые племена пастухов верблюдов из Центральной Аравии, и новой исламской «шкалой ценности». По ней эталонной считалась речь оседлого мекканского племени курайш, в котором был рожден Пророк Мухаммад, тем более что в некоторых местах Корана нашли отражение определенные словоупотребления жителей Мекки. Кроме того, было признано, что центральноаравийские племена хранили чистоту языка только в течение ограниченного периода: приблизительно с середины VIII в. в результате интенсивных контактов с неарабами чистота их речи постепенно и необратимо была утрачена, следовательно, эта речь не могла приниматься далее в качестве авторитетной.

В пределах такой шкалы ценностей любая форма, конструкция, высказывание или слово, признанное, по меньшей мере, одним «референтным» носителем или принятое им как правильное, должно было считаться подлинным и рассматриваться в пределах грамматической системы. Даже если такое слово обнаруживало кричащее отклонение от общепринятых правил, оно не могло быть отклонено как «неправильное», поскольку аксиома классического арабского языкознания состояла в том, что только речь арабов была свободна от варваризмов (laÉn). В пределах лингвистических занятий базу данных, собранных таким образом, составлял, в первую очередь, Коран, каноническая редакция которого рассматривалась как авторитетная еще и потому, что принадлежала одновременно к сфере религиозных наук; далее следовала древняя племенная поэзия, преимущественно в форме изолированных цитат – ëawªhid («свидетельств») вместе с известными бедуинскими

пословицами и высказываниями (maíal ëª ‘ir). С другой стороны, хадисы в качестве лингвистических данных были объявлены ненадежными, поскольку их передатчики часто были неарабского происхождения и имели тенденцию сообщать только общее значение того, что фактически сказал Пророк, изменяя при этом сказанные им слова.

Указанное обстоятельство подводит нас ко второму блоку критериев классического арабского языкознания, касающихся способов передачи данных. Важность данной проблемы состоит в том, что большая часть грамматического корпуса текстов, включая сам Коран, первоначально была передана, главным образом, через устные каналы. Такая форма была общепринятой; впрочем, и любые другие знания передавались из уст в уста путем прямого контакта между преподавателем и учеником, а не через письменные источники, изобиловавшие ошибками переписчиков и разночтениями. Информация, соответственно, принималась как достоверная только при условии ее передачи учеными признанного статуса, которые могли поручиться за подлинность фактов. В практическом преломлении этот принцип, фактически, заводил весьма далеко. Например, из-за анонимной линии стихотворения его теоретически следовало отклонить как ненадежное, поскольку нельзя было узнать, восходит ли оно к авторитетному носителю. Однако оно вполне могло быть и принятым, если какой-нибудь ранний грамматист или филолог пропустил его как подлинное.

Таковой является исходная, первичная база данных классического арабского языкознания. Вместе с тем, исследуя любой грамматический трактат, можно быстро обнаружить, что в подавляющем большинстве случаев грамматисты предпочитали обсуждать или иллюстрировать установленные ими правила и принципы посредством искусственных примеров, типа вездесущего »araba Zaydun ‘Amran («Зайд ударил Амра»). За помощью к реальным данным они обращались, главным образом, чтобы документировать некоторые малоизвестные или спорные факты. Этот метод узаконили авторы по uêñl an-naÉw

на том основании, что якобы не имеется никакой необходимости подтверждать подлинность фактов, общепринятых среди специалистов, типа того, что подлежащее глагольного предложения находится в именительном падеже, а его дополнение – в винительном. Иными словами, документация таких банальных фактов, по их мнению, вполне возможна, но бессмысленна.

Однако в других случаях такие вторичные данные, созданные и используемые грамматистами, могут иметь в пределах теории чисто технический статус. Это относится, например, к гипотетическим высказываниям, созданным для того, чтобы обсудить обоснованность правила или принципа, который не может быть четко документирован первичными сведениями. Данные такого рода либо могут быть маркированы как недопустимые1, либо могут считаться приемлемыми на том основании, что рассматриваемое правило хорошо подтверждают другие достоверные факты и что вовсе не установлено, действительно ли арабы так не говорили, или же это можно оспаривать на том основании, что одни грамматисты принимают это, а другие отклоняют. К этой же категории принадлежат данные, которые, будучи неподтвержденными, должны приниматься без доказательств на абстрактном уровне для объяснения реальных конструкций (taqdÌr). Можно также упомянуть «примеры на упражнения» (masª’il at-tamrÌn), разработанные для того, чтобы испытать, как хорошо ученик владеет абстрактными правилами, может ли он применять их к достаточно невероятным высказываниям.

Вторая категория проблем, совокупно именуемых aâü alluÈa («принятие значения слова, языковых данных»), возникла из потребности приведения в некоторый порядок этого обширного и разнородного собрания языковых фактов. Как уже говорилось, грамматисты были твердо убеждены, что эти факты, несмотря на кажущийся беспорядок, были подчинены некой

1 Аргументация выглядит приблизительно следующим образом: «если принять такое-то правило, это означает, что арабы будут говорить так-то и так-то, чего они не делают, поскольку говорят вместо этого нечто другое».

системе. Свою задачу они как раз и видели в том, чтобы сделать эту систему видимой, подав ее в форме определенных правил и принципов. Разработка этих правил и принципов, помимо прочего, оказалась бы полезной, даже если сфера их применения ограничилась бы только целями обучения. Ведь уже на этом уровне нужно было отразить прежде всего, что следует рассматривать в kalªm al-‘arab как ее наиболее специфические черты, а что оставить на заднем плане как маргинальные факты, подобно племенным диалектизмам, архаичным словам и выражениям, редким словоформам и конструкциям, употребление которых ограничивалось только некоторыми стихотворными пассажами, когда поэт прибегал к ним с целью выдержать размер и рифму2. Но, с другой стороны, грамматисты не могли полностью игнорировать эти «маргинальные» данные, поскольку они являлись неотъемлемой частью kalªm al-‘arab и, следовательно, для них нужно было найти место в пределах общей системы языка. Кроме того, даже наиболее распространенные факты демонстрировали много отклонений и исключений, с которыми нужно было считаться.

Соответственно, основное различие классическое арабское языкознание проводило между «регулярными» (muïïarid) и «нерегулярными» (ëªüü) языковыми фактами. Был установлен методологический принцип, в соответствии с которым никакое имеющее силу обобщение не могло бы быть основано на нерегулярных фактах (aë-ëªüü lª yuqªsu ‘alay-hi). Это означало, что, во-первых, обучающийся должен был запоминать такие факты индивидуально, но не мог использовать их для производства нового высказывания; во-вторых, они не могли бы быть приняты как надежные обратные примеры к своду общих правил, зиждившихся на хорошо проверенных закономерностях. Это отнюдь не означало, что грамматисты рассматривали «нерегулярные» факты только как произвольные особенности, кото-

2 Они, как правило, обозначались техническим термином »arª’ir aë-ëi‘r («поэтические ограничения»).

рые должны быть приняты без любой попытки объяснения: такое отношение противоречило бы положению, что kalªm al- ‘arab представляет собой упорядоченное системное образование. Соответственно, грамматисты отдали много сил и изобретательности, чтобы показать, что эти факты укладывались в общую систему языка. Более того, когда было нужно объяснить их специфическое поведение, они допускали несколько отлич- ное применение общих правил и принципов, выпадавшее из их обычного контекста, или блокировали их применение, когда это приводило к образованию нежелательной формы. Но тогда эти отходы от общепринятых правил не рассматривались как произвольные. Напротив, грамматисты понимали, что они могли и должны были объяснять эти факты в терминах общих принципов в пределах глобальных ограничений. Два таких принципа играли главную роль, особенно в морфо-фонологии: 1) ограничение по «тяжести» (istiíqªl); 2) ограничение на двусмысленность (man‘ al-’iltibªs).

Первый принцип предписывает необходимость избегать некоторых сочетаний звуков ввиду неудобства их произношения. Им грамматисты объясняли причину некоторых морфологических фактов, как, например, неполное склонение отдельных типов имен. Второй принцип гласит, что ключевая морфологическая информация должна быть выводима из «поверхностной» формы. Взаимодействие этих двух принципов теоретически охватывало любой случай, каким бы нерегулярным он ни казался на первый взгляд. Например, «аномальная» форма множественного числа от слова qaws («ëóê») – qisiyy была получена из лежащей в основе формы quwuws, представляющей нормальную модель множественного числа для существительных класса CaCC (ср. qalb/quluwb). Сначала имела место метатеза (naql), давшая промежуточную форму qusuww, затем – нормальная субституция (qalb) w•® y, происходящая согласно правилу, когда w оказывается в конце слова, состоящего из более чем трех неслоговых элементов. Таким образом, единственный «особенный» процесс, имеющий

здесь место, – метатеза. Но она оправдана принципом ограни- чения по «тяжести» (istiíqªl), поскольку основная форма демонстрирует «неприемлемое» (mustakrah) сочетание uwuw, которое метатеза помогает устранить. Правило же перехода w â y, регулярное для подобного контекста, заменяет сочетание uww более «легким» iyy [ñì.: Muqta»ab, I: 39–41].

Кажущиеся аномалии могли также объясняться различиями между древними племенными диалектами, особенно, когда в них существовали две альтернативные формы для одного и того же слова или две различные конструкции для того же самого глагола или частицы. Наиболее известный вид подобного объяснения обозначался техническим термином tadªâul alluȪt – взаимопроникновение диалектных форм. В морфологии он играл важную роль. Характерным примером того, как работает этот принцип, может служить дискуссия о статусе глаголов типа Éasiba/yaÉsibu («считать, расценивать»), составляющих исключение из общего правила абляута, поскольку регулярной формой имперфекта для глаголов парадигмы fa‘ila является форма yaf ‘alu, à íå yaf ‘ilu, обычно соотносящаяся с перфектной формой парадигмы fa ‘ala. Классическое объяснение этого факта в АЛТ состоит в том, что изначально существовали две альтернативные, но одинаково правильные формы этого глагола. Одни говорили Éasiba/yaÉsabu, другие – Éasaba/yaÉsibu

(кстати, оба глагола засвидетельствованы в классическом АЯ, но в несколько различных значениях); тогда третья группа носителей создавала третью, гибридную, форму, комбинируя перфект первой формы (Éasiba), с имперфектом второй (yaÉsibu). Но глаголы этого вида (существует несколько других) в любом случае не следует рассматривать ни как формирующие отдельный класс, ни как действительно исключение из правила абляута, поскольку они представляют собой только результат естественного развития в пределах общей системы языка.

Таким образом, к лингвистическим фактам можно было бы подходить на двух различных уровнях, каждый из которых соответствует различным методам. На первом уровне грамматис-

ты должны были обучить правильному языковому употреблению в форме общих правил и принципов, основанных на самых современных и типичных данных, так, чтобы они могли безошибочно использоваться для производства новых форм и высказываний. На этом уровне необычные или «аномальные» языковые факты ученик должен был запоминать наизусть, чтобы распознавать их и при необходимости использовать. Однако на втором уровне необходимо было показать, что эти исключи- тельные данные не были произвольными и что для них можно найти место в пределах общей системы языка, или, другими словами, что они явились результатом действия наиболее общих и нормальных правил и процессов, примененных в необыч- ных обстоятельствах.

3.7. Грамматика и действительность

Принципиальным является и вопрос о том, соответствуют ли объяснения классического арабского языкознания, предлагаемые грамматистами для изучаемых фактов, некоторой действительности в понимании носителей языка – тех бедуинов, о которых шла речь выше.

Ответ на него, по-видимому, первым предложил ал-Халил, если судить по сообщению, дошедшему до нас в передаче азЗаджджаджи:

«Ал-Халила спросили относительно объяснений (‘ilal), которыми он оперирует в грамматике: «Вы заимствуете их у арабов или изобретаете их сами?» Он ответил: «Арабы разговаривали в соответствии с врожденным инстинктом, естественным образом. Они знали места речевой артикуляции; в их сознании существовали причины речи, даже если они и не были переданы нам. Я же пытаюсь находить объяснения в моих исследованиях и если мне удается постичь причину, я этого как раз и добивался. Хотя я знаю, что могло бы существовать и иное объяснение»3.

3 «Inna al-”alil b. AÉmad, raÉima-hu – l-Lªh, su’ila ‘ani – l-‘ilali ’llªtÌ ya‘tallu bi-hª fÌ – n-naÉw, fa-qÌla la-hu: ‘ani – l-‘arab aâaüta-hª am iâtara‘ta-hª min

Поиск причин (‘ilal), существующих в сознании арабов и объяснявших бы их речевое поведение, достиг апогея в X в. в трактате Ибн Джинни «al-”aꪒiê». В нем автор всячески пытается определить и оправдать грамматический метод, сделать его доступным и понятным либо за счет непосредственного ознакомления с его инструментарием, либо за счет сравнения с аналогичными методами, используемыми в других мусульманских дисциплинах. Он пишет:

«Знай, что объяснения грамматистов больше напоминают объяснения богословов (mutakallimñn), чем факихов (mutafaqqihñn). Грамматисты, в отличие от факихов, больше полагаются на непосредственное восприятие (Йiss), его «силу» или «слабость» [”aꪒiê, I: 49].

Безусловно, «ñèëó» èëè «слабость» непосредственного восприятия» нельзя трактовать как некий методический прием ни арабского языкознания, ни любой иной отрасли знания. Эта категория восходит к древним арабам или, из-за отсутствия таковых, к живым бедуинам, сохранившим языковое чутье своих предков.

Ибн Джинни считал, что существовала сущностная близость между естественной мудростью (Йikma) этих носителей и гармоничным совершенством языка, на котором они говорили. Это позволяло им спонтанно воспринимать естественный звуковой баланс, существующий в языке, и в соответствии с ним сознательно моделировать свое языковое поведение, в частности, прибегая к таким приемам, как избежание ситуаций, которые могли бы изменить этот звуковой баланс. Специальный раздел трактата Ибн Джинни посвящен демонстрации того, что арабы имели ясное ощущение речевого поведения, приписываемого им грамматистами, которое они проявляли, даже не облачая его в какую-либо грамматическую терминологию. Их

nafsak? Fa-qªla: «Inna – l-‘arab naïaqat ‘alª saÈÈiyati-hª wa-ïibª‘i-hª. Wa- ‘arafat mawªqi‘ kalªmi-hª, fa-qªma fÌ ‘uqñli-hª ‘ilalu-hu, wa-in lam yunqal üªlika ‘an-ha, wa-’‘talaltu anª bi-mª ‘andÌ anna-hu ‘illatun li-mª ‘allaltu-hu min-hu. Fa-in akun aêabtu -l-‘illa fa-huwa ’llªüÌ ’ltamast. Wa-in takun hunªka ‘illatun la-hu…» [•»ªÉ: 65–6].

способность к языковому анализу в этом отношении не уступала способностям профессиональных грамматистов, что можно проиллюстрировать следующими двумя примерами.

Пример первый. «[Учитель Ибн Джинни] Абу ‘Али [ал-Фа- риси] рассказал нам историю, услышанную от Абу Бакра4, которому ее, в свою очередь, рассказал Абу ал-‘Аббас5: «Однажды я услышал, как ‘Умара б. Акил б. Джарир читает: «Wa-lª -l- laylu sªbiqu -n-nahªri»6 [то есть с генитивной конструкцией], поэтому я спросил его, что он имеет в виду. Он ответил: «Sªbiqun an-nahªra» [с аккузативной конструкцией]. – Почему же ты сразу не сказал это таким образом? – Если бы я сделал так, это выглядело бы более тяжеловесным (’awzan)» [”aꪒiê, I: 250].

Ибн Джинни считает, что из этой истории можно сделать три вывода: первый, подтверждающий «правильность нашего высказывания о том, что базисной является аккузативная конструкция; второй, дающий другое подтверждение нашего анализа о том, что причина отхода от основного употребления к производному заключается в стремлении к «легкости», которую действительно искал этот бедуин, и на что указывает его комментарий: «это выглядело бы более тяжеловесным», то есть более тяжелым и более сильным для души, подобно тому как арабы говорят: «этот дирхам тяжелее того». Третий вывод – арабы, вероятно, предпочтут одно выражение другому в стремлении к легкости» [”aꪒiê, I: 250].

Второй пример связан с употреблением маркеров падежей – именительного для подлежащего и винительного для прямого дополнения.

«Однажды я спросил аш-Шаджари: «Послушай, Абу ‘Абдалла, как ты скажешь: «я ударил твоего брата? (aâª-ka)» [винительный падеж]. – Так и скажу. – А мог бы ты сказать «aâñ-ka»? [именительный падеж]. – Нет, я никогда не сказал бы «aâñ-ka»

4 Речь идет об известном грамматисте Абу Бакре Ибн ас-Саррадже (ум. 928).

5 Грамматист Абу ал-‘Аббас ал-Мубаррад (ум. 898). 6 «И ночь не опередит день» [XXXVI: 40].