klassicheskoe_arabskoe_yazykoznanie

стоял в ином: они понимали организацию ’i‘rªb’а следующим образом. Изначально устанавливалась бинарная оппозиция mu‘rab/mabnÌ, затем вводилось разграничение реальный/виртуальный ’i‘rªb и, наконец, определялся характер взаимоподчи- нения управляющей базовой формы (aêl) и формы управляемой, производной (far‘).

Традиционно арабские филологи возводят термин ’i‘rªb к масдару от глагола IV породы ’a‘raba ‘an в первичном значении «делать ясным, очевидным». Производное значение этимологизируется как «говорить ясно, по-арабски», поскольку ’i‘rªb указывает на различные функции слова в предложении: подлежащее, сказуемое, дополнение и др. [”aꪒiê, I: 35–37].

Мы, однако, принимаем более упрощенное объяснение этого термина, предложенное Й. Вайсом, а позже А. Фляйшем, то есть восходящее к глаголу ’a‘raba в значении «арабизировать, произносить слово как подобает чистокровному арабу» [Fleisch, 1960: 1250].

Самым ранним сохранившимся трудом, где систематически изложена теория i‘rªb’а, является, по-видимому, трактат «Kitªb al-Èumal fÌ -n-naÉw» («Книга разновидностей синтаксиса»), приписываемый ал-Халилу. Не углубляясь в полемику относительно его авторства, целесообразно было бы сосредоточиться на главной концепции этого произведения. Она непосредственно касается проблематики взаимоподчинения элементов предложения в арабском синтаксисе – краеугольном камне всей последующей АЛТ.

Теория управления и управляемости элементов, составляющих предложение, в законченном виде представлена только в трактате Абдулькахира ал-Джурджани (ум. 1078) «al-‘Awªmil al-mi’a» («Сто управляющих»). Ее основная идея заключается в том, что все синтаксические единицы предложения находятся в состоянии взаимоподчинения. Оно достигается как раз за счет действия вышеназванных разновидностей управляющих факторов. Истоки этой концепции большинство исследователей ищет у Ибн Джинни (ум. 1002), кое-кто считает, что отдельные

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 239

ее положения вырисовываются уже в трудах его учителя АлФариси (ум. 987), но никто не ищет их глубже, ибо еще и сегодня полностью не изданы важные древнейшие лингвистические тексты. И все же доктор З. Бадрави отмечает: «не нужно забывать, что интеллектуальные упражнения и теоретизирования по этому поводу имелись уже у ал-Халила» [al-BadràwÌ, 1987: 45], а другой египетский ученый Ш. Дайф единственный из современных арабских исследователей пришел к однознач- ному выводу: «каждый, кто внимательно ознакомится с «Книгой» Сибавайхи, может наглядно убедиться, что именно ал-Ха- лил заложил основы «теории управляющих факторов» [ˆayf, 1989: 38]. При этом Ш. Дайф употребляет термин ‘awªmil (!), который ни разу не встречается у ал-Халила. Впрочем, лучше об этом свидетельствует текст «Книги разновидностей»:

[33] «Во имя Аллаха, милостивого милосердного! Ал-Халил ибн Ахмад, пусть смилуется над ним Аллах, го-

ворит:

«Это – книга, в которой [представлена] совокупность i‘rªb’à (Èumlatu -l-i‘rªb), поскольку весь синтаксис [представлен] в raf‘å, naêb’å, Èarr’å è Èazm’е. Мы составили эту книгу, собрав в ней совокупности типов (Èumlatu wuÈñhi-) raf‘à, naêb’à, Èarr’à è

Èazm’à и разновидности (Èumalu-) [áóêâ] ’alif, lªm, hª’, fª’, wªw, а также то, что состоит из ’alif’îâ è lªm’ов. Мы разъяснили каждое значение в соответствующем разделе (bªb), [подкрепив] его свидетельствами из Корана и поэтическими цитатами.

Кто будет знать эти типы (wuÈñh), ознакомившись предварительно с составленными нами извлечениями/сокращениями из синтаксиса, тот не будет иметь потребности во многих синтаксических книгах. Только Аллах обладает могуществом и силой!

А начинаем мы как раз с naêb’а, поскольку в i‘rªb’е он имеет больше всего способов (ïuruq) и типов (wuÈñh).

[34] Naêb имеет 51 тип: naêb от прямого дополнения, naêb от масдара (...). Дальше перечисляются названия всех типов

naêb’а (с. 34–35), что в следующих рубриках объясняется в таком же порядке, а именно:

[36] Naêb от прямого дополнения: ’Akramtu Zayd an («я оказал честь Зайду»); ’a‘ïaytu MuÉammad an («я дал Мухаммаду») (...)

[37] Naêb от [абсолютного] масдара: haraÈtu huruÈ an («я [решительно] вышел»)... »

Как видно из приведенного текста, термин Èumla (ìí. ÷. Èumal) ал-Халил однозначно употребляет в значении «совокупность, разновидность, собрание», а не в значении «предложение», которое в дальнейшем полностью вытеснило все иные полисемы.

«Разновидности» (Èumal) включают типы (wuÈñh), причем термин Èumal, употребляясь регулярно как гипероним по отношению к термину wuÈñh, выступает иногда и как его синоним. Таким способом ал-Халил оперирует ими обоими в том же зна- чении, что и ал-Джурджани примерно через три века термином ‘awªmil. Сначала ал-Халил, сопровождая примерами, перечисляет 51 тип naêb’а (с. 34–116). Каждому типу отводится отдельный подраздел. Дальше аналогично перечисляются 22 типа raf‘а (с. 117–171), потом – 9 типов âaf»’à (с. 172–189) и, наконец – 12 типов Èazm’а (c. 190–225). Всего, таким образом, алХалил выделяет 94 типа управления.

Следующим этапом классификации «разновидностей», которые влияют на распределение флексий, – теперь уже не только в финальной позиции слова, но и в инициальной и иногда медиальной – ал-Халил усматривает в выделении некорневых аффиксов, частиц и некоторых предлогов. Снова-таки они не дифференцируются и не обозначаются специфическими терминами, появившимися только позднее: zawª’id «аффиксы», Éurñf «частицы, предлоги». Ал-Халил воспринимает их синкретически как «совокупности, разновидности» (Èumal) соответствующих букв, а именно:

–«разновидности ’alif ’ов» (с. 225–248) – всего 20 типов;

–«разновидности lªm’ов» (с. 249–264) – всего 30 типов;

–«разновидности [букв] hª’» (с. 264–273) – всего 10 типов;

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 241

–«разновидности [букв] tª’» (с. 274–284) – 15 типов;

–«разновидности wªw’ов» (с. 284–295) – 10 типов;

–«разнообразие значений mª» (с. 304–310) – объясняется специфика употребления частиц mª, ’ammª è ’immª;

–«объяснение [разновидностей букв] fª’» (с. 311–313) – 7 типов;

–«объяснение [разновидностей букв] nñn» (с. 313–315) – 10 типов;

–«объяснение [разновидностей букв] bª’» (ñ. 315–316) – 4 òèïà;

–«объяснение [разновидностей букв] yª’» (с. 316–319) – 8 типов;

–«раздел [о наречии] ruwayda» (ñ. 319);

–«раздел о различии между ’am è ’aw» (с. 319–321). Каждую из перечисленных букв или комбинацию букв ал-

Халил рассматривает во всех возможных формальных ситуациях, независимо от позиции в слове, под углом зрения того, как она может влиять на появление в нем той или иной флексии. За примерами обратимся к разделу буквы tª’, содержащему рубрики:

«1) tª ’ корневое: tamr «сухие финики», tÌn «инжир»;

2) tª ’ женского рода [именных форм во мн. ч.] случается только после ’alif ’a и огласовывается кясрой â Éaf» ’å è naêb’å è даммой – â raf ‘å: âalaqa l-lªhu s-samawªti wa-l-’ar»a «Аллах сотворил небеса и землю»;

3) tª ’ глагола [прошедшего времени] женского рода всегда стоит в Èazm’е; перед ’alif ’îì-lªm’ом артикля принимает кясру: âaraÈat «вышла», qªmat «встала», но: âaraÈati -l-mar’atu «женщина вышла»;

4) tª ’ 1-го лица [ед. ч. прошедшего времени] стоит всегда в raf ‘å: âaragtu «я вышел», üahabtu «я пошел»;

5)tª ’ 2-го лица [прошедшего времени] стоит всегда в naêb’å: ’anta âaraÈta «ты вышел», ’anta üahabta «ты пошел»;

6)tª ’ 2-го лица женского рода [прошедшего времени] всегда огласовывается кясрой: ’anti haraÈti «ты вышла», ’anti ra’ayti «ты увидела»;

7)tª ’ [корневая], похожая на tª ’ женского рода [именных форм во мн. ч.], может иметь все огласовки: sami‘tu ’aswªtahum «я слышал их голоса»;

8)tª ’ соединительная: lªta ’awªna, lªta ÉÌna «нет времени», где lªta выступает в значении категорического генерального отрицания lª ;

9)tª ’, которая может заменять ’alif: в некоторых диалектах говорят talª na в значении ’al’ª na «сейчас»;

10)tª ’, которая может заменять sÌn: tast вместо tass «òàç»;

11)tª ’, которая может заменять dª l наподобие tª ’ в слове sitta «шесть», где корневой буквой является d и должно быть: sidsa;

12)tª ’, которая может заменять wªw;

13)tª ’ клятвы: ta-l-lªhi «клянусь Аллахом»;

14)аффикс tª ’ в глаголах настояще-будущего времени: tahruÈu «ты выходишь»;

15)tª ’, которая может заменять êªd: в некоторых говорах племени òàé вместо êªd ставят tª ’, говоря, например, не luêñê «âîðû», à «luêñt» (ñ. 274–284).

Аналогичным способом трактуются и другие буквы. При этом ал-Халил вынужден отходить от избранной темы трактата, ведь функции букв не ограничиваются в слове заданием ими той или иной флексии, более того – нередко они вообще не влияют на их распределение в слове (например, пп.1, 9–12, 15). Под «разновидностями» букв ал-Халил понимает также не только буквы, которые задают определенный тип флексии, но и буквы, которым самим задается одна из трех огласовок или сукун (например, п. 3: «tª ’ глагола прошедшего времени женского рода всегда стоит в Èazm’е...»). В рубриках, отведенных под отдельные буквы, рассматриваются ситуации, не охваченные

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 243

разделами ни одной из четырех «разновидностей» управляющих факторов. Это вместе с тем приводит иногда к дублированию материала. Например, ситуация, когда tª ’ клятвы (п. 13) выступает как фактор, задающий слову финальную кясру (âaf»), ранее уже вспоминалась в разделе «разновидности âaf» ’а» вместе с двумя другими функционально тождественными частицами bi- è wa- (с. 187). Последняя, кстати, также упоминается вторично в рубрике «разновидности wª w’а», параграф «wªw клятвы», где указано, что «эта буква принадлежит к частицам (Éurñf) âaf» ’а» (с. 287). Общее количество конкретных типов управления, которые выделяет ал-Халил, таким образом, под- считать сложно, ибо за счет такого дублирования оно, бесспорно, не может быть равно сумме всех перечисленных им типов, или ситуаций управления. В любом случае это количество превышает 94 за счет дополнения «разновидностями букв». Определенно, и ал-Джурджани позднее насчитывает 100 типов управления условно-символически, только бы получить для внешней гармонии круглую цифру.

5.4. ’Iëtiqªq

Этот слово в первичном общеязыковом употреблении обозначает «раскалывание», а в качестве технического термина ТАГ приблизительно переводится как «этимология». Арабские языковеды понимали ее как «получение одного слова из другого» (naz‘ lafü min ’ªâar) «при определенных условиях» [Ta‘r Ìfat: 17].

Многие филологи средневековья писали специализированные трактаты под названием «’Iëtiqªq». Ас-Суйути перечисляет 12 авторов таких сочинений: ал-Муфаддал ад-Дабби (ум. 786), Кутруб (ум. 821), ал-Асма’и (ум. 831), аз-Заджджаджи (ум. 922), Ибн ас-Саррадж (ум. 929), Ибн Дурайд (ум. 933), арРуммани (ум. 994) и др. [Muzhir 3, I: 351]. Все эти сочинения утрачены, кроме трактата Ибн Дурайда, содержащего только примеры на ’iëtiqªq, связанные с названиями арабских племен, без разъяснения каких-либо методологических установок. По-

этому следует обратиться к обобщающим трудам, содержащим соответствующие разделы об ’iëtiqªq.

В «Законоуложении языка» Ибн Фариса имеется небольшая глава «О языке арабов. Существует ли в нем кыяс, и производятся ли одни слова из других?» [ŸªÉibÌ 2: 67]. Ее целиком цитирует ас-Суйути [Muzhir 3, I: 345–346]: «За исключением немногих, языковеды сошлись во мнении, что языку арабов присущ êûÿñ и что арабы производят одни слова из других. [Собирательное] имя Èinn («духи, демоны») произведено от [слова] ’iÈtinªn («покрытие мраком, тайной»). [Буквы] ÈÌm è nñn всегда указывают на покров, сокрытие. Арабы называют щит Èunna, говорят: ’aÈan- na-hu -l-laylu («его скрыла ночь»), это – ÈanÌn («зародыш»), то есть, он находится в чреве матери или погребен. [Противоположным же по значению является слово] ’ins («люди»), поскольку обозначает видимую вещь. Говорят: «я показал некую вещь» (’anistu -ë-ëay’), то есть сделал ее видимой…

Это также зиждется на нашем предыдущем рассказе о согласии (tawqÌf), то есть о том, что мы договорились об употреблении слова ’iÈtinªn («покрытие мраком, тайной») для обозна- чения сокрытия, а затем договорились, что [слово] Èinn («духи, демоны») произведено от него. И сегодня нам не нужно придумывать [ничего другого], а говорить только так, как говорили они».

Согласно Ибн Джинни, промежуточное положение между luÈa è naÉw занимает taêrÌf («словоизменение, морфология»). Существует большое сходство и прочная связь между понятиями ’iëtiqªq è taêrÌf с той разницей, что ’iëtiqªq находится ближе к лексике (aq‘ad fÌ -l-luÈa min at-taêrÌf) [Munêif, I: 3-4].

Следовательно, luÈa занимается лексическим составом языка, naÉw имеет дело, с одной стороны, с i‘rªb’ом, то есть изучает варьирование харакатов в конце слов (luÈa), с другой, – с taêrÌfом на основе различных управляющих факторов.

TaêrÌf анализирует огромное множество форм, называемых wazn (ìí. ÷.: ’awzªn), binª’ (ìí. ÷.: ’abniya) èëè êÌÈa (ìí. ÷.: êiyaÈ) и получаемых от luÈa. ’Iëtiqªq имеет дело с тем же материалом,

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 245

÷òî è taêrÌf, однако рассматривает его с точки зрения происхождения, то есть предоставляет информацию: «такая-то форма (слово) произошла от…», дословно: «взята из…» (’uâiüa min…).

Большое сходство, обнаруживаемое Ибн Джинни между понятиями ’iëtiqªq è taêrÌf, можно лучше понять, сделав небольшой экскурс в историю второго термина.

Первоначально он имел сугубо прикладное значение и употреблялся Сибавайхи и его современниками для обозначения «примеров на запоминание» (masª’il at-tamrÌn). Другими словами, его предметом являлась «тренировка и обучение» (ar-riyª»a wa-t-tadarrub) – мнемонический прием образования воображаемых слов по образцу существующих в АЯ. Специфические структурные особенности реального слова воспроизводились в слове выдуманном11.

Чтобы выполнить эту операцию, необходимо было знать факты по морфологии, изложенные в «Книге» в разбросанном виде, поэтому подобная тренировка была своеобразным средством для запоминания регулярно повторяющихся моделей и привыкания к ним.

В дальнейшем taêrÌf развился в самостоятельную дисциплину, которую необходимо было изучать как полноправную науку с ее методами. Таковой она предстает уже в трактате алМазини (ум. 861) «Kitªb at-TaêrÌf». В качестве объекта такой taêrÌf рассматривает существующие арабские слова и изучает их формы. Он перегруппировывает языковые факты по определенной системе. Так, Ибн Джинни классифицирует их по признакам наличия аффикса (ziyªda), субституции (badal), варьирования огласовки или сукуна (taÈyÌr bi-Éaraka ’aw sukñn), ассимиляции (’iddiȪm) è ò. ï. [Muâtaêar: 8].

11 Bªb mª banat al-‘arab min al-asmª’ wa-ê-êifªt wa-l-’af’ªl Èayr almu‘talla wa-mª qÌsa min al-mu‘tall allªüÌ lª yatakallamñna bihi wa-lam yaÈi’ fÌ kalªmi-him ’illª naüÌru-hu [Kitªb, II: 379]; bªb mª qÌsa min al-mu‘tall min banªt al-yª’ wa-l-wªw wa-lam yaÈi’ fi -l-kalªm ’illª naüÌru-hu min Èayr almu‘tall [Kitªb, II: 473] è äð.

Прием, применяемый Ибн Джинни для демонстрации сходства и близости понятий ’iëtiqªq è taêrÌf, как и у Сибавайхи, носит дидактический характер. Он также оперирует вымышленными словами. В taêrÌf ’е целью таких примеров являлась демонстрация свойств корневых согласных с тем, чтобы создавать новые формы. ’Iëtiqªq использовал эти же примеры для того, чтобы показать, как одна форма может быть получена из другой, что предполагает знание инструментария taêrÌfа и умение оперировать им.

В качестве отправной формы Ибн Джинни принимает масдар »arb, а затем перечисляет все существующие дериваты, которые можно от него получить: »araba (форма прошедшего времени – mª»i), ya»ribu (форма настояще-будущего времени – mu»ªri‘), »ªrib (форма причастия действительного залога – ’ism al-fª‘il) и т. п. Это хорошая иллюстрация сходства понятий taêrÌf è ’iëtiqªq, из которой видно, что Ибн Джинни рассматривает ’iëtiqªq как менее общее понятие.

Кроме того, он говорит о том, что ’iëtiqªq в большей степени основывается на языковых фактах (luÈa), ÷åì taêrÌf. Этот тезис нам помогает понять ал-Мубаррад, изначально разделявший все имена на muëtaqq è Èayr muëtaqq [Muqta»ab, III: 185].

Первые, типа ÉaÈar («камень»), Èabal («ãîðà»), ’iëtiqªq вообще не рассматривает, поскольку нельзя обнаружить форм, от которых они могли быть образованы. Это просто общие имена (’asmª’ al-’aÈnªs).

TaêrÌf же, как дисциплина более общая, в понимании арабских лингвистов [Muzhir 3, I: 351], помещает их среди моделей на парадигму fa‘al.

Имена второго типа – это прилагательные (na‘t), генетиче- ски связанные с глаголом, в котором обнаруживается их зна- чение: êaÈÌr («маленький») от êaÈura («быть маленьким»), ’aÉmaq («глупый») от Éamiqa («быть глупым»); имена собственные, типа ÉanÌfa, mu»ar, и другие классы имен. ’Iëtiqªq варьируется в соответствии с семантическими связями, обнаруживаемыми между этими именами и другими, образованными от

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 247

этого же корня. Так, о слове ÉanÌfa говорится, что оно образовано от формы ÉanÌf («истинно верующий, набожный»), однако значение исходного слова не объясняется. Ìu»ar происходит от mà»arà -l-laban («молоко прокисло»).

Таким образом, подыскивая отправные значения слов, ’iëtiqªq имеет дело с лексикой, в то время как taêrÌf не идет дальше определения парадигматического каркаса слова (wazn).

Классическое арабское языкознание рассматривало ’iëtiqªq только в исконно арабских словах. В трактате «’Iëtiqªq» Ибн ас-Саррадж предостерегал об опасности выводить значе- ния одних слов из других, если они иноязычного происхождения, ибо это равноценно утверждению, что «птицы породили рыб» [Muzhir 3, I: 351].

’Iëtiqªq в его традиционной трактовке не вводит никакой исторической перспективы в изучение языка и, по существу, не является «этимологией», если ее понимать как дисциплину, изу- чающую происхождение и историю отдельных слов и морфем. Установление деривационных отношений между словами, да и то в оптимальных условиях12, выглядит недостаточным даже для отдаленного уподобления этого приема современным методам этимологических изысканий.

Арабские филологи не позаботились и о том, чтобы продемонстрировать специфику лингвистического действия подобного «этимологизирования»: говоря о том, что форма êaÈÌr («маленький») происходит от формы êaÈura («быть маленьким»), ал-Мубаррад вовсе не объясняет, каким образом это произошло. Наблюдатель за языковыми фактами, следовательно, должен быть предельно внимательным, чтобы фиксировать случаи, когда ’iëtiqªq может предоставить какую-либо прием-

12 Ал-Джурджани в своем определении понятия ’iëtiqªq указывает, что выведение значения одного слова из другого должно осуществляться «при условии, что они оба связаны по смыслу и структуре [корневых консонантов], но отличаются по форме» (bi-ëarï munªsabati-himª ma‘nan watarkÌban wa-muȪyarati-himª fÌ -ê-êÌÈa) [Ta‘rÌfªt: 17].

лемую информацию. Реальную пользу подобные наблюдения могут принести разве что составителю словаря.

Более точным было бы определение понятия ’iëtiqªq не как «этимология», а как один из способов словообразования. В этом смысле АЛТ выделяет три типа такого словообразования: малое, большое и наибольшее.

Первый тип (’iëtiqªq êaÈÌr), именуемый также обычным словообразованием, предполагает неизменную последовательность корневых консонантов.

Второй тип (’iëtiqªq kabÌr) демонстрирует изменение в порядке следования исходного набора корневых консонантов. Ибн Джинни приводит в качестве примера набор из трех букв: Q, W è L, дающий транспозиционные варианты QWL, WLQ, WQL, LQW и др. По его мнению, их объединяет общее значение «легкости и быстроты». Он перечисляет и другие аналогичные случаи с транспозицией буквенных наборов KLM, (BR, QWS, SLM [”aꪒiê, II: 136–141]. Однако ас-Суйути считал, что все это Ибн Джинни «придумал» (’ibtada‘a), и широкого распространения такая трактовка не получила [Muzhir 3, I: 347].

Третий тип (’iëtiqªq ’akbar) и вовсе выглядит сомнительным, или, по меньшей мере, избыточным, поскольку ни общее значение, ни порядок следования исходного набора букв не сохраняется. Видимо, его искусственность генетически связана с фонетико-пермутативным принципом ал-Халила (см. гл. 6).

5.5. Musta‘mal/muhmal

Концепция musta‘mal/muhmal в классическом арабском языкознании является маргинальной, однако может служить весьма ярким примером того, как чрезмерное увлечение теоретизированием нередко приводило арабских языковедов к умозрительным построениям, оторванным от реальных языковых фактов. Вместе с тем такие гипотетические концепции в АЛТ порой оказывались достаточно жизнеспособными.

В частности, комбинирование определенных наборов консонантов, составляющих основу арабского корня (см. гл. 6),

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 249

натолкнуло ал-Халила на мысль о том, что, в сущности, можно образовывать определенную часть корневых каркасов, которым нельзя подыскать соответствий в реальном живом языке. «Запас» возможных комбинаций, допускавшихся разработанной им системой, язык не исчерпывал до конца. Видимо, именно этот факт побудил его ввести в обиход понятия musta‘mal «употребляемый» и muhmal «неупотребляемый». В приложении к лексическим единицам АЯ «употребляемые» из них – это некое гомогенное множество, составляющее весь словарный запас языка. Как грамматическая единица musta‘mal должна отвечать определенному набору исходных требований, отклонение от которых автоматически переносит ее в разряд muhmal. Неупотребляемые слова или корни (muhmal) представляют уже собой гетерогенное множество, поскольку «неупотребляемость» может быть обусловлена целой совокупностью факторов – как лингвистических, так и экстралингвистических.

Рассмотрим эволюцию дихотомии musta‘mal/muhmal в арабском языкознании с момента, когда ал-Халил впервые в «‘Айне» употребил эти два находящихся в оппозиции термина. Взяв пермутацию за исходный момент упорядочения корнеслова, ал-Халил «генерирует» ряд корней a priori. Скажем, для букв ‘ , Q è F возможны комбинации ‘QF, ‘FQ, Q‘F, QF‘, F‘Q è FQ‘. Каждая из них может являться исходным корнем-каркасом определенных реально существующих слов. Такие слова и помещены в соответствующей главе словаря ал-Халила [‘Àyn 1: 198, «глава ‘àyn, qªf è fª’»]. Однако для одной из комбинаций – F‘Q – ал-Халил не находит словоформ, корневым каркасом которых она бы являлась. Поэтому глава предваряется указанием: «‘QF, ‘FQ, Q‘F, QF‘, FQ‘ – musta‘malatun», то есть о том, что только от перечисленных корней существуют дериваты. Корень F‘Q среди них опущен. В сочетании с перечнем реально существующих корней для определенного набора исходных согласных букв помета musta‘mal предваряет почти каждую главу словаря ал-Халила: ÍÊ‘– musta‘malun faqat» [‘Ayn 1, 112, «глава ‘HK»] («существует только корень HK‘»); «‘ ˆH musta‘malun faqat»

[‘Ayn 1: 114, «глава ‘ ˆH»] («существует только корень ‘ˆH»); «‘ZH, HZ‘ – musta‘malªni» [‘Àón1: 115, «глава ‘HZ»] («существуют корни ‘ZH, HZ‘»); «‘TH – musta‘malun» [‘Ayn1: 120, «глава ‘ÍÒ»] («существует корень ‘TH»); «‘HL, ‘LH, HL‘, L‘H – musta‘malªtun»

[‘Ayn 1: 123, «глава ‘HL»] («существуют корни ‘HL, ‘LH, HL‘, L‘H») è ò. ï. Åñëè â «Kitªb al-‘Ayn» встречаются только пометы musta‘mal, то в словаре «al-(amhara» («Свод») Ибн Дурайд обильно употребляет и пометы muhmal, фигурирующие, правда, преимущественно в глагольных формах:

«TŸ( – ’uhmila (выделено мною. – B. P.) wa-kaüªlika ɪlu-hª ma‘a -l-ɪ’ wa-l-hª’ wa-d-dªl wa-ü-üªl» [(amhara, II: 2, «глава tª’

è íª ’ в сочетании с последующими буквами алфавита в правильном трехбуквенном корне»] («[сочетания] T è Ÿ [как реального корня] не существует, равно как и с s, ë, ê, », ï, ü,‘ è È; «TŸM – ’uhmilat fÌ í-íulªíÌ ê-êaÉÌÉ» [Там же: 3] – «[сочетания] T è Ÿ ñ M в правильном трехбуквенном корне не существует»; «TŸH – ’uhmilat» [Там же: 3] – «[сочетание] T è Ÿ ñ H [как корень] не употребляется»; «THZ – ’uhmilat» [Там же: 3, «глава T è H с остальными буквами в правильном трехбуквенном корне»] – «[сочетания] THZ [как корня] не существует»; «R‘ G – muhmalun» [(amhara, II: 380, «глава R è ‘ с остальными буквами»] – «[соче- тание] R è ‘ ñ G [как корень] неупотребительно» и ряд других.

Ибн Фарис обобщил случаи употребляемости/неупотребляемости в «Главе о сущности речи» своего трактата «aê-ŸªÉibÌ fÌ fÌqh al-luÈa» («Законоуложение языка, [посвященное] ас-Са- хибу [ибн ‘ Аббаду]») следующим образом:

«Люди утверждают, что речь – это то, что слышимо и понимаемо, вроде наших высказываний «Зайд встал», «Амр пошел». Люди говорят: «Речь – это соединенные звуки, указывающие на значение». Эти два высказывания у нас близки между собой, поскольку то, что мы слышим и понимаем, может существовать разве что только в [форме] соединенных звуков, указывающих на значение.

Один из знатоков в Багдаде сказал мне: «Слова (kalªm) бывают двух видов: muhmal è musta‘ mal. Muhmal – ýòî òî, ÷òî íå

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 251

придумано (lam yu»a‘ ) для пользы, a musta‘ mal – это то, что установлено для того, чтобы быть полезным. Я объяснил ему, что это неправильное высказывание. Двух видов бывает muhmal – один, когда в речи арабов категорически не допускается соединения [некоторых] звуков, типа È è k, или, наоборот, k è È; ‘ è È; É è h, èëè È и т. п. Другой – когда соединение звуков допустимо, но арабы не говорят так, например, если бы сказать ‘ a»aâa. Такое соединение звуков допустимо, но неприятно: разве ты не видишь, что из этих трех звуков арабы употребляют [сочетание] âa»a‘ a, однако они не говорят‘ a»aâa. Таковы два вида muhmal. Существует и третий – когда кто-то захочет произнести слово из пяти [согласных] звуков, в котором нет ни одного из «плавных» (n, m, l, f, r, b) или велярных (ü, ï, », ê) звуков (Éurñf aü-üalaq ’aw al-’iïbªq).

К какому бы из этих трех видов ни принадлежало слово, оно не может назваться таковым, пуcкай даже оно воспринимаемо на слух и образовано путем соединения букв, – оно бесполезно. Лексикологи и лексикографы не упоминали muhmal среди частей речи, однако упоминали его среди конструкций, не употребляемых в языке арабов» [ŸªÉibÌ 2: 82].

Ибн Джинни в трактате «al-”aꪒiê» («Свойства») развивает положения Ибн Фариса следующим образом: «Неиспользование – это то, что оставляется без внимания из того, что допускают разновидности (qisma) конструкций (tarkÌb) в некоторых воображаемых или используемых корнях (al-’uêñl almutaêawwara ’aw al-musta‘ mala). Большая часть такого оставлена [без внимания] из-за трудности для произношения (li-l- ’istiíqªl), остальное примыкает к нему и следует за ним. К таковому относится то, использование чего отвергнуто из-за взаимной близости его звуков, например: saí, »as, üaí, »aë, ëa». Это сообщение ясно из-за ощущения неприятности таких соче- таний и тягостного восприятия для души. Другие примеры –

13 Название горы в Гатафане. – В. Р.

qaÈ, Èaq, kaq, kaÈ, Èak, a также гортанные звуки, находящиеся дальше всего от взаимосочетаемости по сравнению с большинством других звуков из-за близости места их артикуляции. Я имею в виду ротовые звуки (Éurñf al-fam). Если соединяются два из них, то более сильный звук помещается впереди более слабого, например: ’ahl, ’aÉad, ’àâ, ‘ahd, ‘ahr. То же самое происходит, когда соединяются два близких по артикуляции звука: более сильный всегда занимает позицию впереди более слабого, например: ’urul 13, watid, waïÌd, – это свидетельствует, что rª’ сильнее lªmа, – пауза (qaï‘) на нем сильнее паузы на lªmе. «Слабость» lªm’a при произношении его в паузальной форме происходит как будто бы из-за всасывающей назализации, поэтому она почти затемняет его. Это мы можем видеть в речи на примере распространенности картавости на rª ’. То же относится и к ïª ’ è tª ’ – они сильнее dªlа. Это происходит потому, что звучание звуков t è ï при произношении их в паузальной форме сильнее и отчетливее, чем при произношении в паузальной форме dªlà.

Я считаю, что из двух близких по месту артикуляции звуков они ставят впереди более сильный потому, что соединение близких звуков отягощает душу и, решившись произносить их, они поместили на первом месте более сильный из них по двум причинам. Первая – то, что достоинство (ранг) более сильного звука всегда предпочтительней и выше, другая – то, что они [арабы] помещают на первом месте более тяжелый звук, а на последнем – более слабый из-за того, что говорящий в начале речи сильнее духом и активнее, он пребывает в лучшем состоянии, – стало быть, из двух звуков на первое место выдвигается более тяжелый. Точно так же, из-за того, что подлежащее стоит на первом месте [предложения], они поставили его в raf‘, снабдив его в i‘rªb’e наиболее «тяжелой» огласовкой – даммой, равно как из-за того, что действователь стоит [в предложении] на первом месте, они поставили его в raf‘, а поддейственный [объект], из-за того, что он помещен на последнем месте, они поставили в naêb. Именно это и является одним из аргументов

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 253

в подлежащем и действователе. Это, как ты видишь, верно» [”aꪒiê, I: 55–56; см. также: Muzhir Ç, I: 240–241].

Ибн Джинни дополняет и детализирует положения Ибн Фариса, накладывающие ограничения на правомочность того или иного потенциального корнеупотребления. Он подчеркивает тот факт, что отдельные потенциально употребительные звукосочетания сводятся к «голым» корнеобразованиям, нереализованным в дериватах [”aꪒiê, I: 56, строка 9], и что законы, которым подчинено употребление или неупотребление того или иного гипотетического звукосочетания, аналогичны логическим законам соподчинения предиката и суждения [Там же: строки 12–13]. По мнению Ибн Джинни, это логически связано с самим фактом существования трех типов корней: трехбуквенного, четырехбуквенного и пятибуквенного. В отличие от ал-Халила, в рассматриваемом пассаже он опускает двухбуквенные корни, но далее говорит: «Наиболее употребительными являются трехбуквенные корни, которые я считаю «конструированием» (tarkÌb)». Наибольшую распространенность трехбуквенных корней Ибн Джинни объясняет тем логически обусловленным обстоятельством, что для любого корня нужна «буква, которым он начинается, буква, которым он наполняется (yuÉëª bihª), и буква, которым он заканчивается» [”aꪒiê, I: 56, строки 14–15]. Это уже, безусловно, прямая цитата из «Предисловия» ал-Халила [‘Ayn1: 55], хотя и без ссылки на авторство.

Гармония, а следовательно, и наибольшая распространенность трехконсонантной модели, по словам Ибн Джинни, заключается вовсе не в ограниченном количестве ее букв, ибо в таком случае была бы выше частотность употребления двухбуквенных комбинаций – они ведь еще короче. Стройность и завершенность трехбуквенной модели корня заключается в «препятствии наполнения» (ÉaÈz al-Éaëw), которым является ‘ayn (òî åñòü K2 условной корневой модели F ‘L. – Â. Ð.), íàõî-

дящегося между fª ’ è lªm [”aꪒiê, I: 57]. ‘Àyn (K2), по мнению Ибн Джинни, выступает своего рода демпфером между K1 è K3,

пребывающими в контрастивной оппозиции и взаимной «враждебности» (ta‘ªdÌ l-ɪl). «Разве ты не видишь, что первая буква всегда бывает огласованной, а та, на которую приходится пауза, – с сукуном. Когда в их положении образовался взаимный спор, они [арабы] в качестве препятствия поместили между ними ‘ayn с тем, чтобы не ощущать внезапности имевшего места контраста» [”aꪒiê, I: 57].

Позже именно этим обстоятельством объясняет «легкость» трехконсонантного корня и ас-Суйути [Muzhir Ç, I: 242].

Далее Ибн Джинни подробно останавливается на рассмотрении огласовок в трехконсонантном корне, говоря о том, что они, в свою очередь, также налагают определенные ограниче- ния на употребляемость/неупотребляемость того или иного слова. В частности, подчеркивается тот факт, что К1 ïðè ëþ-

бых обстоятельствах не может быть с сукуном и т. п. [”aꪒiê, I: 57–62].

Идею о комбинировании исходного набора корневых букв (пермутация, или транспозиция) Ибн Джинни целиком позаимствовал у ал-Халила. Можно с уверенностью сказать, что ее источник – «Предисловие» к словарю «Kitªb al-‘Ayn». Вслед за ал-Халилом, Ибн Джинни перечисляет возможные шесть перестановок для взятых в качестве примера букв (, ‘ è L, а именно: (‘L, (L‘, ‘(L, ‘L(, L(‘ è L‘(. Ал-Халил брал для образца комбинации из букв ˆ, R è  [Рыбалкин, 1987: 118]. Но для че- тырехбуквенных и пятибуквенных комбинаций Ибн Джинни использует уже те же примеры, что и ал-Халил: транспозиции из наборов ‘QRB è SFR(L. Количество комбинаций для них он устанавливает аналогичным алгебраическим действием, то есть получением факториала от соответствующих цифр: 3!=3х2х1=6, 4!=4х3х2х1=24, 5!=5х4х3х2х1х=120 [”aꪒiê, I: 62–63].

Ибн Джинни руководствуется той же логикой, что и алХалил, считая, что факт наибольшей «наполненности» трехбуквенных комбинаций (musta‘mal) вполне закономерен, а то, что некоторые из потенциально возможных комбинаций оказыва-

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 255

ются незадействованными в языке (muhmal), объясняется действием фактора противопоставления «легкости» и «тяжести» (âiffa/’istiíqªl). Самым распространенным видом «тяжести» выступает рассмотренная выше позиционная «несочетаемость» звуков.

Число реализуемых языком комбинаций (musta‘mal) резко падает при переходе от трехбуквенных сочетаний к четырехбуквенным и достигает своего абсолютного минимума при переходе к пятибуквенным. Для корня SFR(L обнаруживается только одна употребляемая словоформа safarÈal («айва», собирательное; ед. ч.: safarÈala), в то время как остальные 119 остаются muhmal.

«Некоторые говорят: zabadraÈ. В этом случае транспозиция истинной формы слова явилась частной поэтической необходимостью и не может быть основой для аналогии»14.

Чрезмерная долгота пятибуквенных комбинаций явилась, по мнению Ибн Джинни, причиной того, что арабы игнорируют их, отдавая предпочтение менее длинным. Это проявляется, помимо прочего, в дериватах пятибуквенных слов, в частности, в имени уменьшительном sufayraÈ («айвочка») и в форме множественного числа safªriÈ («айвы»). В обоих случаях с целью сокращения (tarâÌm) длины слова был аннулирован последний lªm [”aꪒiê, I: 63–64].

Концепция musta‘mal/muhmal оказалась весьма стойкой в арабском языкознании. Некоторые филологи занимались под- счетом количества возможных перестановок и сравнением их с тем, что в языке реализовано фактически. В извлечении азЗубайди «Muâtaêar al-‘Ayn» («Сокращение «‘Айна») общее число употребляемых и неупотребляемых корневых комбинаций определяется в 6659400; из них musta‘mal – 5620, muhmal – 6653780. Количество двухбуквенных корней составляет 750; èç íèõ musta‘mal – 489, muhmal – 261. Трехбуквенных аз-Зу-

14 Fa-’ammª qawl ba‘»i-him zabadraÈ, fa-qalbun li-Éaqq al-kalima »arñratun fÌ ba‘d aë-ëi‘r wa-lª yuqªsu [”aꪒiê, I: 63]. Общеупотребительное слово – zabarÈad («хризолит»).

байди насчитывает 19650; из них musta‘mal – 4269, muhmal – 15381. Число четырехбуквенных корней составляет 303400 (musta‘mal – 820, muhmal – 302580), пятибуквенных – 6375600 (musta‘mal – 42, muhmal – 6375558) [TªÈ, I: 6–7].

В незначительных пределах варьируются результаты аналогичных подсчетов, проведенных позже индийским филологом С.Х.Х. Бахадуром. По его данным, всего возможно 6699400 двух-, трех-, четырех- и пятибуквенных корней. Из этого числа в действительности употребляется только 5620 [Haywood, 1956: 168]15.

5.6. Выводы

Базисные концепции классического арабского языкознания представлены в главе вне современного понимания членения на языковые уровни. Поиски у арабских грамматистов относительно однородных единиц и наборов правил для воссоздания уровневой организации языка бесперспективны. С одной стороны, некоторые единицы оказываются задействованными в различных сферах – фонетике, морфологии, синтаксисе. С другой стороны, трактовка многих понятий и категорий нередко варьируется в широких пределах индивидуальной интерпретации.

Следовательно, принцип отбора базисных концепций должен быть другим. В настоящей книге им является частотность, или интенсивность, обсуждения тех или иных вопросов в классическом арабском языкознании. В отличие от положений, обсуждаемых или менее активно, или только отдельными авторами, анализируемые концепции составляют своего рода «золотой фонд» арабской языковедческой теории.

В частности, оказывается, что концепция irªb’a – краеугольная доктрина классического арабского языкознания – от-

15 В новейшее время комбинаторику корневых морфем и соотношение теоретически возможных и практически употребляемых корней подробно исследовал Г. Гердан [Herdan, 1962; 1962a: 262–268].

Глава 5. Базисные концепты традиционной арабской грамматики 257

нюдь не сводилась к рассмотрению качества финальных гласных, указывающих на взаимную грамматическую связь слов в предложении. Она охватывала весь комплекс проблем, связанных с ясностью, чистотой и правильностью арабской речи. Само слово ‘arabÌ в отношении lisªn (язык) в Коране, дважды усиливаясь определением mubÌn [XVI: 105; XXVI: 195], выступает в значении «чистый арабский». Отсюда глагол IV породы ’a‘ràba обозначает, прежде всего, «заставлять, побуждать разговаривать на правильном, чистом арабском языке», а от него с сохранением этого значения как раз и образован масдар ’i‘rªb.

Демонстрация базисных концепций на протяжении всего времени существования АЛТ также имеет свои методологические преимущества. Так, даже общее знакомство с содержанием «Книги разновидностей» позволяет сделать вывод о том, что проблема управления в арабском синтаксисе впервые нашла теоретическое обоснование не в трудах Ибн Джинни или алФариси, – ее поставил еще ал-Халил. Следовательно, эволюция концепции i‘rªb’а в арабском языкознании длилась почти три столетия – от ал-Халила до ал-Джурджани.

Именно «сквозной» принцип рассмотрения наиболее популярных в АЛТ сюжетов позволил сделать конкретное наблюдение о жизнеспособности воззрений ал-Халила. Это показано на преемственности его идей в области корнеобразования, их огромной популярности спустя два века у Ибн Джинни.

Наглядным оказывается и пример с трактовкой в класси- ческом арабском языкознании кыяса, где диапазон его приложения как ключевого метода варьировался в широких пределах – от схоластической абсолютизации до полного отрицания. В обоих случаях в арабской лингвистической теории методу, фактически, не давалось четкого определения. Очевидно, что концептуальный аппарат классического арабского языкознания и не предусматривал в своем реестре такого определения: в границах традиции оно оставалось сугубо этимологическим.

По-видимому, нечеткое определение параметров кыяса вызывало произвольность его трактовки средневековыми фило-