klassicheskoe_arabskoe_yazykoznanie

Алкала, по словам Кленарда, устранила его «недоумения насчет некоторых слов, да и только» [Крымский, 1903: 10, там же см. подробнее о злоключениях Кленарда в изучении АЯ]1.

Пример Кленарда оказал сильное влияние на людей науки того времени. Его поставил себе за образец Гийом Постель (Guilielmus Poslel, 1510–1581), которого за создание арабской грамматики (1538)2 принято считать первым французским ориенталистом. В этой книге он также испытал сильное влияние арабских грамматистов [Bobzin, 1990]. Примечательно, что для ее издания он нигде не мог найти мецената и, по-видимому, только путем жесткой экономии своих личных расходов сумел накопить сумму, достаточную для типографского воспроизведения арабской графики. Ведь не только арабский, но практи- чески и все другие восточные шрифты дотоле не были известны не только во Франции, но и вообще в Европе. В 1539 г. Постель был назначен профессором математики и восточных языков (кроме арабского он знал еврейский, самаритянский

1 Упорствуя в желании совершенствовать АЯ, Кленард приобрел у профессора греческого языка Саламанского университета Нуниуса начальную арабскую грамматику «Аджуррумиййу». Вскоре, однако, выяснилось, что она годна для арабов, а не для европейцев. Тогда Нуниус дал Кленарду синтаксис аз-Замахшари. Но и эта книга Кленарду не очень помогла, поскольку примечания на латинском языке к арабскому тексту имелись только в начале, а далее – следовали на испанском. Поэтому Кленард вынужден был прибегнуть к помощи своих земляков-фламандцев, живших в Саламанке, либо догадываться о смысле непосредственно из арабского текста. В конце концов, отказавшись от чьей-либо помощи, Кленард девять месяцев подряд работал самостоятельно, преимущественно на основании огласованных евангелий. Он составил к ним полный словарь со ссылками на главы и стихи, выписал формы неправильных глагольных спряжений и «ломаного» множественного числа и т. д. После того, как Кленард почувствовал себя достаточно уверенным в знании АЯ, он даже предлагал типографу Хунте (Junta) завести арабский шрифт для печатания книг, необходимых для пропаганды христианской религии в среде арабов-мусульман. Впрочем, сомневаясь в коммерческой выгоде этого предприятия, типограф не согласился на реализацию этой затеи.

2 Grammatyca Arabica. – Paris, 1538: по дате посвящения венскому архиепископу Петру Помье (Paulmier) [см.: Крымский, 1903: 6, примеч. 5].

и др.) в Колеж-де-Франс. Спустя четыре года он оставил преподавание и в 1543 г., подражая примеру Кленарда, задумал посвятить себя делу обращения неверных в христианство. В 1549 г., находясь в Африке, он сосредоточил свои усилия на собирании восточных рукописей, которые привез потом в Европу, положив начало формированию первых европейских рукописных собраний восточных источников.

Видимо, не без влияния Кленарда действовал и епископ Турнейский (de Tournai) Жан Ванвиль (Vendeville), который с 1561 г. начал работать над проектом основания восточной семинарии. На базе этого проекта впоследствии, в начале 90-х годов XVI в., в Риме была основана знаменитая и поныне Семинария, или Коллегия de propaganda fide, под девизом «rerum et linguarum cognitio», то есть с изучением Востока и восточных языков. Париж к тому времени с 1587 г. имел уже свою постоянную кафедру АЯ.

Наконец, тюбингенский профессор Вейгенмайер, желая отправиться в Африку в 1583 г., отмечал, что он в этом случае подражает Кленарду («quomodo Cleonardus olim fecit»). Хотя ему и не удалось этого сделать, в 1599 г. он поехал в более близкую Италию и там у одного еврея выучил арабский язык [Крымский, 1903: 15].

Между 1592 и 1631 гг. в Европе уже появляются четыре национальных учебника арабской грамматики на языке оригинала. Это были следующие широко распространенные и весьма популярные в мусульманском мире сочинения:

1. «Muqaddama» («Введение») Мухаммада Ибн Давуда б. Аджуррума ас-Санхаджи (ум. 1323) [GAL, II: 237; SB, II: 332; G. Troupeau в: EI2*, III: 697] – труд, хорошо известный под названием «Аджуррумиййа».

* Цифра в верхнем правом углу указывает в хронологическом порядке разные издания; в тексте книги единица иногда опускается. Буквы там же употребляются для разграничения первоисточников разных авторов с одинаковыми названиями. Для исследований буквами обозначены разные работы одного автора, вышедшие в одном и том же году.

2.«Al-Kªfiya fМ -n-naЙw» («Достаточное [руководство] по синтаксису») египтянина Усмана б. Умара б. ал-Хаджиба (1175–1249) [GAL, I: 303; SB, I: 531; H. Fleisch â: EI2, III: 781; Рыбалкин, 1982: 162].

3.«At-TaêrÌf» («Спряжение»), или «Mabªdi’ at-taкrМf» («Основы спряжения») ‘Абд ал-Ваххаба б. Ибрахима б. ‘Абд ал-Ваххаба аз-Занджани (ум. после 1257) [GAL, I: 283; SB, I: 497; EI, IV: 1214].

4.«Al-‘Awªmil al-mi’a» («Сто управляющих») ‘Абд ал-Кахира ал-Джурджани (ум. после 1078) [GAL, I: 287; SB, I: 503].

Первый известный латинский перевод арабской национальной грамматики «Muqaddama al-AИurrñmМya» осуществил врач Петер Кирстен. Он опубликовал его в 1610 г. в Бреслау (ныне Вроцлав) вместе со вторым изданием текста оригинала [Troupeau, 1962b, I: 359]. Второй перевод, появившийся в Лейдене в 1617 г., принадлежал Томасу Эрпениусу (Erpenius, vav Erpe), третий, выпущенный в свет в Риме в 1631 г., – Томасу Обицину (Obicin) [Там же: 360].

Латинский перевод Эрпениуса «Ста управляющих» алДжурджани вместе с текстом арабского оригинала вышел в Лейдене в 1617 г. Именно Эрпениус положил начало «одному из первых европейских письменных методических изложений классического арабского языка» [Fòck, 1955: 219].

В 1642 г. Ф. Гваданьоли издал в Риме арабскую грамматику «Breves arabicae linguae», впервые включив в книгу популярное на Востоке стихотворное переложение учения аруда Дийа ад-Дина ‘Али ал-Хазраджи (ум. 1252?). С этого времени описание арабской метрики становится составной частью фундаментальных классических грамматик АЯ.

В 1654 г. в Амстердаме вышла еще одна старинная арабская грамматика магистра филологии Васмута3. Относительно

3Написана она была также на латинском языке, довольно нескладно

èпутано, что нашло свое отражение и в ее длиннейшем заглавии:

Matthiae Wasmuth Holsati Grammatica Arabica, Singulari facilitate, tamque succincte et perspicue praecaepta lingua complexa, ut... и т. д. («Матвея

ее автора, который называет себя «любителем восточных языков», никаких сведений не имеется, да и само сочинение не заслуживало бы особого внимания, если бы грамматике объемом в 79 страниц не было предпослано двадцатистраничное предисловие «О пользе арабского языка» [Минорский, 1903: 16]. В нем автор добивается признания за этим языком подобающего ему места, сообщает любопытные данные о современной ему ориенталистике, о тогдашних целях изучения восточных языков и литературе по востоковедению, имевшейся в XVII в.

По мнению Васмута, побудительным мотивом в изучении АЯ является необходимость лучшего понимания еврейского языка и незаменимость значения АЯ для теологов. Черты сходства семитских языков были замечены, по-видимому, уже в XVII в., однако европейская лингвистическая наука еще не выработала методов для воссоздания праязыков. Поэтому сходство между арабским и еврейским языками приходилось объяснять прямой линией происхождения, в цепи которой места отдельных элементов определялись часто экстралингвисти- ческими соображениями, в первую очередь, – религиозными.

В любом случае, по мнению Васмута, АЯ способен оказать большие услуги теологии, в том числе и для понимания других священных языков – сирийского и халдейского. Преимущества на стороне АЯ для Васмута часто явствуют также из сравнения греческого перевода Библии с арабским.

Продолжая изложение аргументов в пользу преимуществ АЯ, Васмут говорит, что его знание может оказать большую пользу для опровержения «зловредных догматов арабского лжепророка, безумствующего врага Креста Господнего и всего

Васмута Голштинца Арабская грамматика, в которой правила языка так кратко и ясно изложены, что в месячный срок, ежедневно тратя по немногу часов, с необыкновенной легкостью, самоучкою можно их постичь и счастливо запечатлеть в памяти. На удовольствие арабофилов для возбуждения занятий этим благороднейшим языком и любви к нему. Ученые могут судить, неученые учиться, недоучки же не могут делать ни того, ни другого»).

Божественного» [Минорский, 1903: 19]. По его мнению, АЯ интересен и для юриста, поскольку громадная мусульманская литература по юриспруденции у народов Азии и Африки заклю- чает в себе много мудрых положений, которые следовало бы сравнить с римским и современным правом. То же в еще большей степени относится к арабским текстам по медицине, философии, искусству, изящной словесности, географии, математике и, особенно, астрономии.

Для филолога, по убеждению Васмута, может быть любопытным раскрытие смысла многих слов, заимствованных европейскими языками из арабского. В качестве примеров приводятся такие слова как хиджра (hiÈra), мамлюк (mamlñk), халиф (âalÌfa), шериф (ëarÌf), муфтий (muftМ) и др. Васмут отвергает укоренившуюся ложную этимологию слова «сарацины», производимую от имени Ñàðû, возводя его к слову ëarqiyñna («восточные»). Вслед за арабскими этимологами, он производит слово «вазир» (wazÌr) от глагола WaZaRa («нести бремя»).

Отсутствие типографского искусства, продолжает Васмут, не мешало арабам распространять литературные произведения благодаря необыкновенно активной деятельности переписчи- ков. Эрпениус, со слов очевидцев, уверял, что в Фесской библиотеке хранится 32000 рукописей. Богатства арабской учености рассеяны по всему миру: хорошо известно, сколько арабских манускриптов находится, например, в Эскуриале, Оксфорде, Лейдене4.

Хотя Васмут убеждает в том, что АЯ ничуть не труднее других языков, он, однако, вполне сознает необходимость хороших пособий, кратко и ясно излагающих суть арабской грамматики. Уже в то время автор с убежденностью отмечает, что руководства, написанные европейцами, гораздо более соответствуют достижению цели учащегося, нежели грамматики, составленные на Востоке. Он порицает метод преподавания АЯ в Риме, где он изучался по «Аджуррумиййе» с комментариями Фомы

4 Подробно о деятельности переписчиков, рукописях и арабской рукописной традиции см. монографию А.Б. Халидова [Халидов, 1985].

Обечини (sic! – то есть Томас Обицина, см. выше). Среди современных ему европейских грамматик он отводит первое место сочинению Т. Эрпениуса, к которому относится с большим почтением. Однако он указывает и на недостатки этого труда, а именно: 1) объемистость и многословие; 2) несистематич- ность изложения; 3) неточность выражений в отношении правил, связанных со «слабыми» буквами.

3аканчивается предисловие одним из тех пожеланий, которыми изобилует вообще, – чтобы изучение арабского языка, которому сам Васмут учился у Сеннерта5, постоянно прогрессировало и чтобы вообще не ослабевал «благородный обычай изучать языки и установления древних племен и народов» [Минорский, 1903: 27].

Таким образом, арабистика как комплекс гуманитарных наук, изучающих не только АЯ, но и религию, историю, культуру, литературу, естественнонаучные достижения арабоязыч- ных народов, сформировалась в качестве отдельного исследовательского направления в Западной Европе в XVI в. В XVII–XVIII вв. ее основными центрами стали Рим, Париж и Лейден, а сама она продолжала сохранять тесную связь с богословием: АЯ изучался, в первую очередь, для понимания и толкования Корана.

1.2. XVIII â.

Семитское языкознание XVIII в. можно охарактеризовать как период постепенного перехода к историзму. Эта тенденция стала особенно очевидной в 80–90 годах, когда Самуэль Фридрих Гюнтер Валь (1760–1834) в труде «Всеобщая история восточных языков и литературы» [Wahl, 1784] предложил новую классификацию семитских языков. Он сопроводил ее истори- ческим описанием, основанным на теории Фридриха Карла

5 Андрей Сеннерт составил арабский букварь (1650), арабскую грамматику и издал 100 арабских пословиц с латинским переводом для начи- нающих изучать АЯ [Минорский, 1903: 27].

26 Классическое арабское языкознание

Фулда (1724–1788) о стадиальном развитии языков. С определенными проблемами внешней истории семитских языков имел дело Август Шл¸цер (1737–1809). Конрад Готлиб Антон (1745–1814) подверг анализу морфологическую структуру глагольных форм во всех известных на то время семитских языках.

В этот период в европейской семитологии впервые обсуждался вопрос происхождения и действенности именной, равно как и глагольной флексии в АЯ (то есть, в сущности, вопрос соотношения синтетических и аналитических грамматических средств).

На описательном уровне проблема корреляции синтетиче- ских и аналитических форм в европейской семитологии имела долгую историю. На ранних стадиях семитологии описание семитских языков было основано на восточной и классической (то есть латинской) традиции, – преобладающий подход зависел от автора. Латинская традиция стала особенно очевидной в описании именных словоформ в семитских языках аналити- ческого типа. Именное склонение рассматривалось как обязательный компонент грамматической структуры и, поскольку морфологические падежи отсутствовали в древнееврейском, арамейском и разговорном арабском языках, семитологи обычно искали в них аналитические конструкции, которые функционально соответствовали бы латинским падежам и строили схемы склонения по ним. Например, Йоганнес Ройхлин (1455–1522) в своем исследовании «De rudimentis hebraicis» [Reuchlin, 1506: 556–557] распознает пять падежей в

Педро де Алкала (кон. XV – нач. XVI в.) в своей грамматике гренадского диалекта [Alcala, 1883: 9–10] находит в разго-

ворном АЯ все шесть латинских падежей, которые он обозна- чает как латинскими, так и арабскими терминами:

Аналогичным подходом к аналитическим квазипадежным конструкциям также характеризовались ранние грамматики новых европейских языков.

Авторы классических европейских грамматик АЯ обычно следовали АЛТ. Тем не менее, они также подвергались влиянию латинской грамматики. Г. Постель (1510–1581) в своей арабской грамматике установил соответствия между арабскими предложными конструкциями и латинскими падежами (1538?). Автор первой в Европе обстоятельной арабской грамматики Т. Эрпениус (1584–1624) обнаруживает в АЯ три падежа – Nominativus, Genitivus и Accusativus, но указывает, что Genitivus также включает Dativus и Ablativus [Erpenius, 1636: 135].

Очевидно, что приравнивание предложных конструкций к падежным формам имело отрицательную сторону, состоявшую в том, что оно затушевывало специфическую морфологическую природу аналитических моделей. С другой стороны, эта эмпирически установленная корреляция грамматических моделей косвенным образом основывалась на плодотворной идее о том, что падежные формы и определенные предложные конструкции были семантически и функционально идентичными и могли быть взаимозаменяемы.

Такой подход к именному «склонению» в семитологической литературе оставался практически неизменным до конца

XVIII в., пока западноевропейское языкознание не достигло значительного прогресса. В работах таких видных лингвистов, как отец Габриэль Жирар (l’abbe Gabriel Girard, ок. 1677–1748) и Никола Безе (Nicholas Beauzee, 1717–1789), появились понятия синтетизма и аналитизма, хотя и в различной терминологии. В блестящей диссертации Адама Смита (1723–1790) о происхождении языков («A Dissertation on the Origin of Languages»), опубликованной в 1761 г., мы уже находим хорошо разработанную теорию развития языков от синтетизма к аналитизму, проиллюстрированную примерами из новых европейских языков.

Можно было бы ожидать, что достижения западной филологии могли бы быть применимы к АЯ, который развивался от синтетизма (классический, литературный АЯ) к аналитизму (разговорный АЯ), по существу, по тому же пути, что и новые европейские языки. Но как раз именно в этой сфере в рассматриваемый период семитология сделала неожиданный поворот.

Проблему арабского флектирования рассматривал выдающийся немецкий ориенталист Иоганн Давид Михаэлис (Johann David Michaelis, 1717–1791) в своей арабской грамматике (два издания: 1771, 1781), хотя основная мысль по этому вопросу была выражена им уже в 1757 г. в одной из его более ранних работ [Michaelis, 1757: 159]. Сравнивая грамматические структуры разговорного и литературного АЯ, Михаэлис пришел к выводу о том, что изначально АЯ не имел падежных окончаний и что эти окончания были введены в АЛЯ средневековыми филологами по греческой модели, – другими словами, они полностью были искусственными 6. Соответ-

6 Михаэлис подробно не разъяснил свою теорию, поэтому мы не знаем, каким образом он представлял себе этот предполагаемый процесс изобретения грамматистами и введения ими окончаний в живую речь. Мы не знаем также точно, что именно подвело его к этой теории, а только располагаем указанием на то, что в своих взглядах на этот вопрос он подвергся глубокому влиянию грамматики разговорного АЯ Антониуса Аквилльского (Antonius ab Aquilla, сер. XVI в.), которая появилась в

ственно, те, кто искал настоящие именные модели, должны обратиться к разговорному АЯ, который остался вне сферы кодификаторской деятельности грамматистов [Michaelis, 1781: VIII, LXVIII: 178–180, 250].

Таким образом, можно предполагать, что Михаэлиса могло привести к его взглядам глубокое изучение грамматики Аквилльского. Это вполне логично, поскольку Аквилльский не обсуждал проблем аутентичности падежных окончаний в КАЯ, а имел дело, прежде всего, с разговорным АЯ и в своем описании падежных связей он следовал традиционному подходу: определенные аналитические конструкции рассматривал как экспоненты шести классических (то есть абсолютных) падежей. Тем не менее в описании Аквилльского аналитических квазипадежных конструкций можно отметить несколько важных особенностей. Он начинает с утверждения о том, что разговорный язык не различает падежных окончаний7. Далее он предлагает маркеры (notae seu signa) для различения падежей следующим образом:

Nominativus Genitivus

Dativus

1650 г., но стала известна Михаэлису между 1781 и 1785 гг., то есть сразу же после публикации второго издания его арабской грамматики. В грамматике Аквилльского Михаэлис нашел подтверждение и дополнительный материал для своей теории: «Ich hatte viel aus ihr nehmen, viel bereichen, viel, daß ich furchtsam als Vermuttung sagte, dreist bestätigen können» [Michaelis,1796: 274] («Я смог много из нее (грамматики Аквилльского. – В.Р.) взять, многим обогатиться, во многом, что лишь боязливо высказал как предположение, трижды убедиться»).

7 Sciendum est, quod Arabes in lingua vernacula non habent distinctionem casuum [Ab Aquilla,1650: 344].

Таким образом, в отличие от своих предшественников, Аквилльский вводит маркеры падежей, или, как он их сам называет, «знаки». Тем самым он не ограничивается предлогами, а отталкивается также от порядка слов в предложении и семан- тико-синтаксической характеристики глагола (переходный/непереходный). В силу этого его описание квазипадежных конструкций становится более полным, а приводимые примеры лучше соответствуют структуре АГ.

Любопытно и то, что при перечислении маркеров падежей (notae seu signa) Аквилльский не упоминает специфических средств, характерных только для разговорного АЯ и полностью отсутствующих в КАЯ, например частиц генитива taba‘, bta‘, mta‘, nta‘, Éaqq, dyªl и т.п. С другой стороны, он не рассматривает специфически литературных конструкций, которым внутренне присуще употребление падежных окончаний (например, wªw al-ma‘Ìya 8 ). Соответственно, его описание аналитического выражения падежей становится применимым как для разговорного, так и для литературного АЯ. Это усугубляется и приводимыми в грамматике примерами в арабской графике, воспринимающимися внешне как формы КАЯ. К тому же они лишены специфически разговорных элементов и, независимо от авторского намерения, демонстрируют, что методика Аквилльского по «различению падежей» в разговорном АЯ в равной мере применима и к КАЯ.

8 «Âàâ совместности» – частица wªw с последующим винительным падежом, обозначающая совместность в действии или соучастие.

На основании такой подачи АГ, очевидно, можно легко сделать вывод о том, что падежные окончания в АЯ были избыточ- ными.

Мы не знаем, действительно ли Михаэлис размышлял, следуя в русле приведенной выше аргументации. Как бы там ни было, не может быть сомнения в том, что грамматика Аквилльского, как никакая другая, могла подвести пользователя к выводу о том, что флексии имен в КАЯ не имеют грамматической функции.

Положения Михаэлиса развил теолог и востоковед Йоханн Готфрид Хассэ (1759–1806) в статье «Von EinfluЯ der Griechischen Grammatik aus die Arabische («О влиянии греческой грамматики на арабскую»), опубликованной в 1788 г. По его мнению, греческий язык оказал столь сильное влияние на АЯ, что языковеды искали в последнем его субстратные явления. Однако, согласно Хассэ, этот субстрат повлиял на АГ не прямым образом, а через посредство филологических занятий. Поддержку для своей аргументации Хассэ ищет в различных аспектах влияния греческой цивилизации на семитский мир. Он совершенно справедливо усматривает одно из ее проявлений в огромной массе переводов греческих авторов на АЯ. Все это привело его к выводу о том, что «арабы изучали греческий язык и столь же досконально освоили его грамматику, как и родной язык» [Hasse, 1788: 232–234].

Хассэ считал, что арабские филологи начали сравнивать оба языка с целью совершенствования методов их изучения. Обнаружив, что греческое именное и глагольное флектирование более точно отражает грамматические связи, они ввели его в арабские тексты, сначала в учебники, а затем – в Коран, откуда эти «добавления» (Zuzдtze) распространились в другие тексты. По убеждению Хассэ, не только именное, но и глагольное флектирование (окончания -u, -a в имперфекте, -u, -a, -i в перфекте, -n (+ гласный) после долгих гласных) возникло в АЯ под греческим влиянием.

Хассэ даже реконструировал конкретные источники арабских именных и глагольных окончаний, которые якобы

указывают на то, что их изобрели грамматисты; для имен: probaton, echidnÂs, sophian; для глаголов: legÜ, legeis, legei; typsÜ, etypsa [Hasse, 1788: 235–236].

То обстоятельство, что арабские и греческие окончания не всегда совпадают полностью, Хассэ объяснял тем, что в АЯ меньше гласных звуков, чем в греческом, поэтому он не в состоянии передавать все нюансы греческой фонетики.

Касательно окончаний имен во множественном числе (-ñna, -Ìna), Хассэ утверждал, что подлинным окончанием множественного числа есть -Ìna, в то время как -ñna является диалектным вариантом; средневековые грамматисты придавали этим окончаниям различные падежные функции также под греческим влиянием.

Как заявлял Хассэ, двойственное число в семитских языках является полностью теоретическим нововведением грамматистов: в АЯ – под влиянием греческого языка, в древнееврейском – в немногих формах, где оно встречается, – под влиянием ТАГ [Hasse, 1788: 236–237].

Âотношении функциональной важности именного флектирования Хассэ лаконичен, но не двусмыслен: «casus sind in einer Sprache gar nicht notwendig» («Падеж не является в языке совершенно необходимым») [Там же: 234].

Рассуждения Хассэ еще яснее, чем Михаэлиса, демонстрируют две концепции, на которых основана интерпретация арабского склонения у этих авторов: понимание избыточности падежных окончаний и, соответственно, принятие разговорных аналитических конструкций в качестве базисных моделей АЯ. Вместе с тем проблема имеет и другой аспект, упоминаемый обоими авторами только вскользь, но который, несомненно, играл важную роль в развитии их идей.

Âконце XVIII в. доминировала точка зрения о том, что два языка и более можно считать родственными, если они демонстрируют схожесть как в лексике, так и в грамматике [Burnett, 1773: 433]. С одной стороны, арабское именное флектирование повлекло за собой резкое разграничение между АЯ с его

склонением и безпадежными еврейским и арамейскими языками, с другой – привело к тому, что некоторые ученые отказались рассматривать еврейский и арамейский языки как близкородственные, прибегая к АЯ для объяснения трудных фактов в мертвом древнееврейском языке.

Конечно, языкознание того времени допускало возможность изменений в грамматической структуре языков в процессе исторического развития (особенно вследствие внешних влияний), но в данном конкретном случае это не помогло. Хотя теоретически принималось, что языки могут развиваться в двух направлениях: от простого к сложному и от сложного к простому или умирать [Burnett, 1773: 484–485], обозримая история языков засвидетельствовала, что развитие было направлено от сложного (синтетического) к простому (аналитическому) типу.

Поскольку предполагалось наличие родства древнееврейского и арамейского языков, оставалось решить двойную проблему: во-первых, в этой языковой группе имело место развитие от простого типа (еврейский) к сложному (АЯ), что вступало в противоречие с общим направлением лингвистической эволюции, и во-вторых, направление развития происходило от языка арабского типа к языку еврейского типа. Но в этом слу- чае необходимо было признать, что АЯ представлял более древний языковой тип, а это было трудно принять в эпоху, когда вера в то, что еврейский язык был первым языком, хотя и начи- нала подвергаться сомнению, но отнюдь не сдавала позиций.

Теория Михаэлиса – Хассэ устранила эти трудности и рас- чистила путь для использования АЯ при объяснении фактов древнееврейского языка. Ее преимущества были очевидными: даже ее авторы, видимо, начали сомневаться в искусственности идеи о резком вмешательстве грамматистов в жизнь языка. Она оказала определенное влияние на семитское языкознание нескольких последующих десятилетий.

Мысль об искусственном введении конечных флексий (i‘rªb) в АГ средневековыми арабскими грамматистами была

принята некритически такими выдающимися филологами – авторами фундаментальных трудов о языках мира, – как Г. Валь [Wahl, 1784: 427] и Й. Л. Аделунг (1732–1806) [Adelung, 1806: 384]. Э. Ренан (1823–1892) в своей знаменитой «Всеобщей истории и сравнительной системе семитских языков» (опубликована впервые в 1855 г.; 2-е изд. – 1858 г.) выступил против этой теории [Renan, 1958: 477], однако и он считал, что конечные флексии в АЯ (i‘rªb) являются весьма относительными и не могут рассматриваться как подлинное флектирование («les voyelles finales… ne sont pas de vraie flexions») [Renan, 1958: 498].

Теория Михаэлиса – Хассэ была второй после му‘тазилита Кутруба (ум. 821) и первой в европейской арабистике попыткой дать переоценку флектирования в АЯ. Она на полтора века опередила современные попытки критического пересмотра теории i‘rªb’а. Несмотря на то, что с современной точки зрения решение проблемы, предложенное Михаэлисом и Хассэ, представляется абсурдным, их теория заслуживает внимания в истории семитского языкознания как наиболее ранняя иллюстрация идеи о безотносительности флектирования в АЯ.

1.3. XIX – середина XX в.

В XIX – начале XX в. в европейской арабистике были достигнуты крупные успехи в области грамматики, лексикографии, литературоведения.

Лучшей арабской грамматикой на европейском языке поч- ти более века продолжал оставаться труд Сильвестера де Саси, изданный впервые в 1810 г. [Sasy, 1810; 1831; Fück, 1955: 144]. Другое, с различных точек зрения важное, двухтомное описание положений грамматики АЯ представил на латинском языке Х. Эвальд [Ewald, 1831–1833], потом – К.П. Каспари (1814–1892) на немецком. Труд Каспари издавался также во французском переводе, а английская версия перевода В. Райта (первое двухтомное издание вышло в 1859 г. – 1-й том и 1862 г. – 2-й том) содержала значительный объем дополнений

и исправлений, поэтому лучше известна как собственно отдельная грамматика В. Райта. Она выдержала еще два издания и, по меньшей мере, около полутора десятков переизданий вплоть до наших дней [Wright, 1986: V–X]. В указанных грамматиках строй АЯ исследуется уже как с позиций АЛТ, так и в ракурсе сравнительно-сопоставительного языкознания.

Меньший успех имела, однако, грамматика Т. Н¸льдеке [Nöldeke, 1896] 9.

Вторая половина XIX в. ознаменовалась также критическим изданием хорошо известного в АЛТ важного грамматического трактата аз-Замахшари (ум. 1144) «al-Mufaêêal» («Разделенный на главы») [Издания: J.B. Broch. – Christiania, 1859; 1879] и комментария на него Ибн Йа‘èøà (óì. 1245) [ž. Mufaêêal], а затем – «Книги» Сибавайхи [Kitªb].

К середине XIX в. появляются и биобиблиографические труды европейских исследователей по арабской филологии – семитомная «История литературы арабов» (1850–1856) Хам- мера-Пургшталля [GAS, II: 2], в которой среди прочей приводится информация об арабских грамматистах и их трудах, а в 1862 г. выходит работа Густава Флюгеля «Грамматические школы арабов» [Fl ügel, 1862], которой суждено было остаться до наших дней весьма ценным справочником по классиче- скому арабскому языкознанию (подробнее см.: [Fück, 1955]). Она охватывает период с начала арабского языкознания до X в. включительно.

В дальнейшем теоретическое изучение АЯ и АЛТ продолжалось в трудах Т. Н¸льдеке [Nöldeke, 1899], К. Брокельмана [Brockelmann, 1908–1912; 1969], А. Социна [Socin, 1899], Э. Пальмера, X. Рекендорфа [Reckendorf, 1921] и др. Лексика нашла отражение в словарях Г. Фрейтага, Э. Лейна [Lexicon], Р. Дози, Ж.Б. Бэло [Belot, 1883] и др. Почти все эти работы посвящены классическому АЯ.

9 О других европейских грамматиках АЯ этого периода см.: [Крымский, 1905: 209–224; Brockelmann, 1969: 225–226].

В конце XIX – начале XX в. опубликовали первые ценные исследования европейские арабисты-диалектологи: У. Спиттабей [Spitta-bey, 1880], X. Штумме, М. Гартман, В. Марсэ [Mar¸ais, 1902; 1930], К. Наллино, К. Фоллерс [Vollers, 1906], Г. Кампфмейер, Б. Мейснер, М. Боссье, У. Герднер [Gairdner, 1925; 1935].

В России начало арабской филологии было положено выходом в свет в 1827 г. арабской грамматики и хрестоматии А.В. Болдырева (Москва). Важную роль в развитии лингвоарабистики сыграли труды В. Гиргаса и В.В. Розена (Санкт-Петер- бург). Особо следует отметить книгу В. Гиргаса «Очерк грамматической системы арабов» [Гиргас, 1873], в которой автор поставил цель ознакомить научный мир с этой системой в том виде, как она представлена в «Книге» Сибавайхи. По мнению исследователя, без изучения этого трактата невозможно понять ни комментаторов, ни сочинений последующих грамматистов, ни проследить эволюцию арабской грамматической теории [Гиргас, 1873, II]. Существенную помощь в понимании классических текстов АЯ оказывал и словарь В. Гиргаса к арабской хрестоматии и Корану (Словарь).

Длительное время грамматическим пособием служил «Опыт грамматики арабского языка» М.Т. Навроцкого [1867] – книга, составленная на основе известных в то время работ европейских арабистов. Ряд грамматических пособий, главным образом учебного характера, был написан арабами, преподававшими в высших учебных заведениях России; это работы М.О. Аттаи [1923], А.Ф. Хащаба, Т.Г. Кезмы [1928]. В 1928 г. в Ленинграде вышла научная грамматика литературного арабского языка Н.В. Юшманова [1928]. В другой своей работе – «Строй арабского языка» [1938] – Н.В. Юшманов наряду с анализом КАЯ привлекает ценные материалы из современного АЛЯ и различных арабских диалектов. Рассмотрению проблем КАЯ и АЛЯ уделял внимание в своих трудах патриарх советской арабистики И.Ю. Крачковский. В довоенные годы отдельным вопросам арабского языкознания были посвящены работы

А.П. Рифтина, Я.С. Виленчика [1927] и других советских семитологов.

Одним из первых в мировой и российской арабистике осознал важность изучения наряду с литературным АЯ живых народно-разговорных идиомов выдающийся украинский востоковед А.Е. Крымский [Рибалк³н, 1991; 2002]. В его исследованиях по арабским диалектам можно выделить три крупных направления. Первое – это сбор и обработка полевых материалов (пословицы, поговорки, анекдоты, сказки, прибаутки) во время нахождения в научной командировке в Ливане и Сирии в 1896–1898 гг. Эта часть научного наследия изучена очень слабо: еще предстоит большая архивная и исследовательская работа при подготовке к публикации материалов, находящихся на хранении в Институте рукописей Центральной научной библиотеки НАН Украины имени В.И. Вернадского. Ученый широко использовал также прием апробации записей для других диалектных континуумов, изданных видными западноевропейскими востоковедами во второй половине XIX в. (например, Дж. Бургхардта по египетскому диалекту, К. Ландберга для говора Сайды и др.). Сравнительно-сопоставительное изучение пословиц и поговорок, зафиксированных другими ориенталистами, и собственных материалов позволили А.Е. Крымскому сделать немало существенных уточнений и исправлений в публикациях предшественников.

Для диалектологических записей ученый разработал собственную фонетическую транскрипцию на базе кириллицы, дополненную для передачи отсутствующих в ней консонантов графемами из греческого и арабского алфавитов. Транскрипция отражает широкий диапазон фонологических инвариантов диалектного вокализма, принимая во внимание консонантное окружение гласных (эмфатическое, гортанное и т. п.).

Вторым важным направлением диалектологических исследований А.Е. Крымского явилась скрупулезная регистрация диалектных явлений, нашедших отражение в классическом языке Корана, хадисах, изящной словесности. Ученый

наглядно демонстрирует тот факт, что какой бы пуританизации не подвергались письменные тексты на классическом АЯ со стороны филологов и богословов, тексты эти все же сохранили немало свидетельств влияния диалектной речи на письменную кодифицированную речь, что можно проследить в той или иной степени на всех языковых уровнях.

Третьим большим направлением диалектологических исследований А.Е. Крымского явился его собственный раздел «Арабские наречия» в авторской переработке монографии «Семитские языки и народы» Т. Н¸льдеке. Здесь А.Е. Крымский дал развернутую историческую картину формирования арабских диалектов, их типологическую и генеалогическую классификацию, в ключевых чертах сохраняющую свое значение и поныне. Ученый привел также исчерпывающую на то время библиографию трудов по арабской диалектологии на многих языках. Оценивая вклад А.Е. Крымского в отечественное и мировое востоковедение, не будет преувеличением утверждать, что он явился пионером планомерного и фундаментального исследования арабских диалектов в России.

Изучение АЯ и классического арабского языкознания в

СССР связано с именами И.Ю. Крачковского, А.Е. Крымского, Н.В. Юшманова, Х.К. Баранова, Г.В. Церетели, В.И. Беляева, Б.М. Гранде, К.В. Оде-Васильевой, А.Я. Борисова, А.Б. Халидова, Б.З. Халидова, А.С. Лекиашвили и др. Х.К. Баранов создал словарь современного АЛЯ (1940–1946) [Баранов, 1985]. В 1941 г. был издан «Синтаксис современного арабского литературного языка» Д.В. Семенова (1941). Характеристика особенностей говоров среднеазиатского арабского диалекта представлена в исследованиях И.Н. Винникова [1941; 1962] и Г.В. Церетели [1954; 1956].

1.4. Вторая половина XX в.

Число арабских филологических сочинений, воплотивших в себе традиционные концепции и воззрения средневековых арабских языковедов, огромно и не поддается исчислению. До-

статочно отметить, что ас-Суйути (ум. 1505) в своем знаменитом биобиблиографическом словаре «BuÈyat-wu‘ª t fÌ ïabaqª t alluÈawiyМn wa-n-nuЙª t» («Желаемое собирателей в разрядах лексикографов, лексикологов и грамматистов») насчитывает 2209 филологов [BuÈya, II: 336]. Тех, сочинения которых дошли в рукописях до наших дней и поэтому зафиксированы К. Брокельманом в его «Истории арабской литературы», по подсчетам А.Е. Крымского, оказывается до 300. Из них к концу существования Аббасидского халифата (1258), то есть к периоду наивысшего расцвета арабской литературы, относится более 150 авторов. Если же продлить этот период до окончательного подчинения мусульманского мира Османской империей (1507), то количество классических арабских филологов, сочинения которых до нас дошли, возрастет до 220 [Крымский, Очерк...].

Для обобщающих справок об этих сочинениях и их авторах удобней всего обращаться к многотомному своду Фуата Сезгина «История арабской письменности» [GAS], вышедшему в 60–80-х годах. Эта работа является органическим развитием и дальнейшей конкретизацией по отдельным научным дисциплинам фундаментального классического труда Карла Брокельмана «История арабской литературы» [GAL]. GAS содержит стандартные библиографические сведения, значительно обновленные, уточненные и дополненные за счет публикаций, которые появились после выхода в свет трех дополнительных томов [SB] труда К. Брокельмана. Ф. Сезгин, в отличие от К. Брокельмана, применяет удобное разделение по дисциплинам: лексикографии и лексикологии отведен один специальный восьмой том (1982), грамматике – девятый (1984). Естественно, что имена многих филологов фигурируют в обоих томах. Труд же самого К. Брокельмана удобно использовать для отдельных уточнений и перекрестных ссылок; после 430 г.х.(= 1038/1039) он и вовсе продолжает оставаться незаменимым, поскольку Ф. Сезгин ограничивает свое издание только предшествующим периодом.

Другим трудом эпохального масштаба следует назвать второе издание «Энциклопедии ислама» [EI2] (имеется также его