Тема 8. Изменение картины мира европейского человечества в 15-м, 16-м, начале 17-го века. Возрождение, научная революция.

 

В 15-м, 16-м. начале 17-го века мир человека существенно меняется. В общих чертах он становится таким, каков мир современного европейца. Образ мысли человека средневековья нам понять достаточно сложно, потребуются значительные усилия. Известный исследователь (теоретик) культуры Освальд Шпенглер рассматривал средневековье как отдельную культуру, иной мир, со своей логикой развития, юностью, зрелостью и старостью. А современный человек с его ментальными установками. Западная цивилизация в том смысле, в каком мы говорим о ней сейчас (согласно интерпретации Шпенглера) начинается где-то там, в 16-м веке.

Так, или иначе, изменения в картине мира, происходящие в этот период, весьма существенны.

 

Книга и изображение в культуре Возрождения и средневековой культуре.

Средневековая культура была устроена существенно иначе, нежели культура Возрождения. Средневековая культура – культура книги.

Ценностным центром этой культуры является событие (в первую очередь и непосредственно) – событие земной жизни Христа. Событие это – непонятное, поэтому люди, бывшие свидетелями этого события, его просто записали. Текст (Евангелие) получился непонятным, потому, что те, кто описывал событие, не вполне понимали его смысл и понимали, что не понимают[1].

Поскольку текст этот не вполне понятен, любой пересказ этого текста (любое изложение его общего смысла) не заменяет собой сам текст в его буквальности. Получается, что главным, самым важным источником истины о событии является сам текст (записанное слово). Книге поклоняются, книга в средневековой культуре – привилегированный носитель истины. Книга - видимый центр средневековой культуры (в то время, как событие – ее невидимый (не данный непосредственно, но предполагаемый) центр).

И поскольку центральный текст культуры не вполне понятен, - он взывает к комментарию, требует, чтобы его истолковали. Но поскольку, опять-таки, текст не вполне понятен, каждый, написанный на него комментарий, оказывается недостаточным и требует к себе нового комментария. Текст обрастает бесконечными слоями комментариев.  Каждое последующее поколение богословов пишет комментарии на  священные тексты и на всех своих предшественников. Средневековая культура – культура книги и культура комментария.

  И такое отношение к книге как  к подлинному носителю истины (не сводимому к тому или иному ее пересказу) переносится с Евангелия и Библии на все иные книги, которые признаются данной культурой (и на философские в том числе[2]). С События - на все иные события как религиозной, так и светской истории.

 

Изображение, поскольку оно функционирует в средневековой культуре, относится скорее к тексту, нежели напрямую к событию. Изображение иллюстрирует тот или иной момент книги. Это во многих случаях буквально - картинка в книге (книжная миниатюра). Если же изображение и не является «картинкой в книге» в буквальном смысле слова, оно все равно функционирует аналогичным образом (подобно знакам в тексте).

Дело не в том, что средневековый художник хуже умеет рисовать, чем научатся впоследствии. Просто он видит свою задачу в другом. Он не пытается дать почувствовать атмосферу данного события, передать, что чувствовали его участники и свидетели (полагая событие слишком далеко отстоящим (от читателя или зрителя), так что пытаться перенестись в него мысленно было бы бесполезно). Средневековое изображение не реалистично и не психологично, они, всего лишь, символизирует. На миниатюре изображены некие фигуры, они что-то делают. Событие просто обозначено. Фигуры на картинке подобны знакам в тексте, они символизируют, всего лишь обозначают (а не передают и не доносят).

Средневековый художник полагает, что «там» и «тогда» изображаемого события слишком отличаются от «здесь» и «сейчас», поэтому их бесполезно пытаться передать, их можно только символизировать (обозначить).

Художник  Возрождения (напротив) силой своего гения и своего мастерства стремится перенести своего зрителя в «там» и «тогда» изображаемого события. Он считает, что люди во все времена и во всех местностях были примерно одинаковые (мир везде примерно одинаков), и пытаться проникнуть в то, что они думали и чувствовали, в их мир – не бесполезная задача.

Нельзя сказать, что живопись по тематике становится более светской. Мастера Возрождения достаточно много рисуют на  евангельские и библейские темы, однако способ изображения меняется. Они становятся «реалистичными», создают эффект присутствия зрителя при событии. Картина художника Возрождения подобна окну, переносящему зрителя в иное пространство и время (в «там» и «тогда» изображаемого события). Прежде всего – время, конечно. Это – своеобразная «машина времени». Окно в иную реальность.

И эффект этот становится особенно заметен, когда мы имеем дело с таким техническим приемом, как перспектива (когда художник, с помощью определенных технических приемов создает иллюзию трехмерного пространства на двухмерном пространстве картины). Здесь сходство с окном просто буквальное.

 Итак, изображение в культуре Возрождения напрямую отсылает к событию: художник имеет дерзость пытаться проникнуть (силой своего воображения) в пространство и время события (понять его или почувствовать на свой страх и риск). Событие стало ближе. И, как и в первом случае, такое отношение к центральному Событию культуры переносится на все прочие события. В целом на структуру универсума: он становится более однородным, проницаемым.

Великая живопись Возрождения предполагает иное понимание пространства и времени, нежели средневековый тип изображения.

 

И одновременно статус книги в культуре меняется. Изобретение книгопечатания означает, что книга упала в цене (и в буквальном и в переносном смысле). Рукописная книга – это то, что хранится в монастырских и университетских библиотеках[3]; то, для создания чего потребуются усилия не одного человека.

Гуттенберг, изобретя печатный станок, в первую очередь печатает Библию. Главную книгу культуры, которая была доступна лишь немногим (священникам, а простым мирянам лишь в их изложении с кафедры на проповеди), теперь может купить каждый, держать у себя дома и по-своему пытаться толковать.  С книгой происходит примерно то же, что с деньгами при переходе от золота к бумажным купюрам.

 

Научная революция.

Аналогичным устройством, переносящим наблюдателя в другое «там» и «тогда» является  телескоп Галилея (1609). Надо сказать, что Галилей не изобретал сам принцип работы прибора: подзорные трубы применялись мореходами и раньше, галилеев телескоп был не намного мощней их[4].

Новшество состояло в том, что Галилей направил этот прибор не по горизонтали, а по вертикали. Галилей дерзнул направить телескоп в небо. Он предполагал, что мир везде одинаков, пространство мира обладает по всем направлениям одинаковыми свойствами (вещи подчиняются одним и тем же законам), и что небесные объекты подобны земным телам. И телескоп подтвердил его предположение: посмотрев вооруженным глазом на Луну, он увидел детали лунной поверхности.

                    Лунные горы отбрасывали тени, бестелесные сущности теней не отбрасывают. А ведь согласно системе мира Аристотеля-Птолемея (которая лежит в основе средневековых представлений об устройстве космоса) небесные объекты – это духовные сущности, не имеющие материального субстрата.

                    Таким образом, галилеев телескоп стал наиболее эффективным орудием разрушения этой аристотелевско-птолемеевской картины мира.

                    Изобретение Галилеем телескопа было, может быть, самым ярким, но не единственным событием научной революции, процесса, длившегося примерно с середины 16-го века по середину 17-го (ключевые даты: в 1543 г. публикуется работа Коперника «Об обращении небысных сфер», - в 1686г. «Математические начала натуральной философии» Ньютона).  Процесса, в результате которого картина мира европейского человека радикально изменилась.

                    Неверно было бы связывать научную революцию только с Коперником, с Коперника она начинается. Если рассчитывать движение небесных тел (прежде всего планет) в геоцентрической системе (полагая, что Земля находится в центре), то возникают существенные трудности, астрономам приходилось вводить новые, дополнительные небесные сферы, чтобы объяснить видимое движение планет. Коперник предложил упростить: если исходить из того, что Солнце находится в центре системы, расчеты окажутся проще. Он не настаивал на том, что Земля действительно вращается вокруг Солнца, поэтому идеологические преследования тех времен его не коснулись.

                    Коперник поменял местами Солнце и Землю. Но у него все еще остается аристотельянское понятие «небесной сферы». Понятие «орбиты» будет введено позднее Кеплером. Понятие «небесной сферы» предполагало нечто твердое, непроницаемое (то, что несет на себе небесные объекты (к чему они «прикреплены»)).

                    И у Коперника (как и у Аристотеля) мир остается ограниченным в пространстве.  Выше сферы, в которой вращается планета, согласно Копернику, расположена сфера неподвижных звезд.

                    Человеком, утверждавшим, что Вселенная бесконечна, что звезды – это далекие солнца, вокруг них должны вращаться планеты, и на этих планетах тоже должна быть жизнь /и подобные существа/ был Джордано Бруно (1548-1600). То, что Вселенная должна быть бесконечной, Бруно выводил из бесконечности Бога (бесконечно совершенное Существо может вполне проявиться только в бесконечном количестве миров (как в бесконечном количестве граней)). По той же самой причине, по мнению Бруно, Вселенная должна быть населена[5].

                    /Так же, в процессе научной революции изменилось понимание природы и принципов движения. Но об этом см. в теме «Философия Нового времени»/

 

                    

Итак, мир человека становится бесконечным (пространство этого мира нейтрально обладает одинаковыми свойствами по всем направлениям). Человечество отказалось от мира Аристотеля, в котором был низ и верх.

                    Это был весьма болезненный процесс. Современникам Галилея казалось, что его деятельность (и деятельность ему подобных) подрывает самые основы веры, и вообще нравственности. Потому, что если у мира нет верха, то где же Бог? Где найти место для духовного?

                    Галилей тщетно пытается докричаться до своих современников: он пишет, что небо, на которое можно посмотреть в телескоп и небо, куда отправляется душа после смерти, - это два разных неба.

                    Верующего человека в 20-м, - 21-м веке вряд ли можно смутить вопросом типа «Почему Гагарин в космос летал, а Бога не видел?». Мы существуем в двух мирах, для нас духовный универсум (как бы мы его не понимали) - это нечто, параллельное универсуму материальному /они нигде не пересекаются/. Для современников Галилея мир один, и место духовного – вверху. В аристотелевом универсуме, если двигаться по прямой наверх, то, преодолев множество небесных сфер (если бы это было возможно), достигнешь Перводвигателя, которого христиане-схоласты, понимают как Бога[6].

                    И этот процесс разделения (или удвоения) универсума происходит именно во времена Галилея /разумеется, он болезненный: нелегко небо от неба оторвать/.

                    

                    Бесконечный мир… Понимаем ли мы, всерьез ли принимаем, что живем в бесконечном мире, где нет ни верха, ни низа, что наша Земля – пылинка, несущаяся в бесконечном космосе? Вряд ли средний обыватель часто задумывается об этом. Однако, как фоновое знание это присутствует.

                    Мир Аристотеля был в некотором смысле лучше. В мире, где есть верх и низ, где есть центр и границы (пределы), - в таком мире всякая вещь имеет свое место, всякое движение имеет цель и всякое существование имеет смысл. Это более «уютный», комфортный для человека мир.

                    Мир же, в который вступает отныне европейское человечество, не обладает такой определенностью. Движение в нем – это просто движение, оно может быть бесцельным. Законы движения тел в этом мире вскоре будут сформулированы (Ньютоном), и в этом смысле бесконечный мир окажется вполне упорядоченным. Но что касается смысла человеческого существования (а также смысла существования той, или иной  вещи), его в бесконечном мире может и не быть. В бесконечном мире возможно все, в том числе и бессмыслица. Бесконечный мир нового европейского человека – это мир с негарантированным смыслом.

                    И то, что эпоха осознает всю неоднозначность этого события (становления мира бесконечным), свидетельствует, в частности картина Джованни Де Паоло «Изгнание из рая»: традиционный библейский сюжет, но рай, из которого изгоняет ангел с пылающим мечем Адама с Евой, изображен в виде системы мира Аристотеля. Человечество осознает, что само изгоняет себя из рая, из мира, где все определенно, мира, который подобен единому гигантскому организму. /А еще он похож на материнскую утробу, и тогда – это «изгнание из рая» - нечто, подобное рождению/[7].

                    

Неоплатонизм философов Возрождения.

                    (Николай Кузанский,  Марсилио Фичино, Джордано Бруно).

                    Мыслители Возрождения – платоники. Они унаследовали  от Платона его порыв вверх, стремление прорваться из этой, несовершенной реальности к идеалу. Но они не унаследовали платоновского дуализма (платоновского противополагания души и тела, духовного и материального).

                    Согласно Платону, вверх, в божественный мир (двигаясь по пути познания) должна подняться душа человека. Материальная вселенная, этот «мир теней» Платона не слишком интересует.

                     Платоники Возрождения мыслят иначе: одухотворено, преображено должно быть все сущее, включая материальный мир. Материя не  мыслится этими философами как антипод духу. /Фичино говорит о материи как о том, что способно мыслить и стремиться/.

                    Творение Богом мира понимается именно как процесс, длящийся, и еще пока не оконченный. То, или иное сущее выходит из рук творца пока еще почти бесформенным (пока еще почти ничем); оно только еще должно обрести форму и совершенство (своими силами, благодаря заложенной в нем Творцом потенции).

                    Согласно Аристотелю, действительность раньше возможности, у мыслителей Возрождения – возможность раньше действительности. Мир открыт, он пока еще только возможность.

                    Мир еще недосотворен, он находится в процессе становления, совершенствования. И в этом процессе участвует как душа человека, так и плоть мира (материя), она тоже должна будет измениться, стать другой, одухотворенной.

                    

                    И такой онтологии – соответствующая антропология. 15-й, 16-й века – не безрелигиозная эпоха. Но религиозность Возрождения – весьма специфическая: акцент делается не на греховности человека, а на его богоподобии. Деятели Возрождения убеждены, что человек может быть и должен быть творцом, что он рожден в этом мире для того, чтобы его изменить, одухотворить и облагородить. Что он способен повлиять на природу вещей, подчинить себе материю, управлять ее свойствами.

                    * Отсюда - слово «гений», в знакомом нам смысле оно начало употребляться в эпоху Возрождения (человек должен быть гением, творцом, участвующим во все еще длящемся процессе сотворения мира).

                    * Отсюда – прекрасная и неповторимая возрожденческая живопись. Она сама по себе меняет мир, и одна из ее основных тем – прекрасная человеческая телесность. Художник Возрождения рисует вот этого конкретного человека, и в то же время он рисует идеал (идеальную телесность, а не плоть). Можно сказать, он рисует платоновский «эйдос», но ставший видимым из умопостигаемого.

                    * Отсюда – увлечение деятелей Возрождения магией. Марсилио Фичино (будучи, кстати говоря, священником) называет себя магом. /Не могу сказать, в чем это конкретно проявлялось, но магом он себя считал/.

                    Марсилио Фичино переводит «Corpus germeticum», текст, который в то время считался очень древним /чуть ли не времен Моисея/; авторство этого текста приписывалось богу Гермесу (Гермесу Трисмегисту). Деятели Возрождения читают еврейскую Каббалу, творения орфиков /тексты, приписываемые Зороастру/. Из платоновских диалогов наибольшее их внимание привлекает «Тимей» (текст, в котором говорится о процессе творения или возникновения мира). От всех этих текстов ждут, что они укажут путь, ведущий к тайнам управления материей. /А что человек способен на такое, что дух может влиять на материю, деятели Возрождения не сомневаются/.

                    Фичино и его современники пытались вычитать в этих текстах некую исконную  человеческую мудрость, потерявшуюся в веках, забытую позднее. Правда, как утверждают современные исследователи, «Corpus germeticum» и подобные ему тексты были написаны в  первом – втором веках нашей эры.  

                    * Отсюда столь неуемное стремление приобрести знания. При чем эта жажда знания человека Возрождения с одной стороны религиозно мотивирована (предназначение человека – стать со-творцом Богу, до-делать мир). А с другой стороны, - все же осознается как нарушение некоего запрета, выход за пределы дозволенного. Отсюда – образ Фауста (человека, продавшего душу дьяволу в обмен на возможность удовлетворить свое любопытство).

/«Народная легенда о докторе Фаусте» появляется в середине 15-го века. И, кстати говоря, в этой легенде, в отличие от произведения Гете, дьявол забрал-таки Фауста в ад. При том, что Фауст ничего особо плохого не делал, в основном помогал людям, но он взял знания из нечистого источника/.

                    * С этим связано так же иное отношение к смерти. Человек средневековья понимает смерть, прежде всего, как переход в иной мир (желательно, в лучший), мыслит себя странником, временным пришельцем в этом мире. Человек Возрождения больше боится смерти, поскольку больше ценит это (посюстороннее, телесное) существование. Для него смерть – сама по себе трагедия (даже если душа этого человека попадет в рай), поскольку человек-то умирает, умирает это прекрасное, уникальное существо. /Один из распространенных в живописи Возрождения сюжетов – «Красавица и смерть» - говорит о хрупкости и бренности человеческого существования. А так же такие сюжеты как «Пляска смерти»/.

                    Человек средневековья, разумеется, много говорит о Боге, но человек Возрождения, так же, довольно часто  задумывается о дьяволе (дьявол появляется как сюжет в живописи). И дьявол не заставляет себя ждать: самый разгар охоты на ведьм (15-й, 16-й века[8]) приходится на то же самое время, когда творят великие мастера Возрождения. /Иначе, как чертовщиной такое не назовешь: какой-то внутренний мировоззренческий конфликт позволил вырваться на поверхность страхам, всегда присутствующим в сознании простонародья, народные предрассудки оказываются одобренными свыше, представителями книжной культуры/.

                    Эпоха Возрождения – эпоха, яростно тянущаяся к свету и отбрасывающая странные и очень темные тени. Она внутренне противоречива.

 

                    От следующего, 17-го века, мировоззрение человека Возрождения отличает гилозоизм (одушевление всего существующего). Мир стал бесконечным, но он все еще понимается как живое (существо, или множество живых существ). Джордано Бруно в «Диалоге…», рассматривая вопрос, почему планеты и звезды вращаются вокруг собственной оси, отвечает, что они движимы их собственной душой (бесконечный и живой Бог, должен был сотворить (по логике Бруно) бесконечный и живой мир, полный прекрасных живых существ).

                    В следующем, 17-м веке мир станет мертвым (неодушевленным). Он будет истолкован как механизм (а Бог как механик). Привилегия быть живым, одушевленным останется лишь за человеком. /Человек будет чувствовать себя достаточно одиноким в этой мертвой, безразличной к нему бесконечной вселенной. Каким он еще не был в эпоху Возрождения/.

 

[1] Если взять Евангелие как текст (точнее, - совокупность четырех текстов), то мы найдем в нем множество фактических нестыковок.

[2] Смотри, что говорилось ранее о текстах Аристотеля (в теме «средневековая философия»).

[3] Книги в средневековых библиотеках привязывали цепями, чтобы их не украли.

[4] Первый, собранный Галилеем телескоп увеличивал в 30 раз, второй в 70.

[5] Согласно Бруно, звезды и планеты вращаются потому, что у них есть душа. Их движет их собственная душа. У Бруно, как и Аристотеля, душа – движущее начало. Космос Джордано Бруно, мыслителя Возрождения – живой. Мертвым (неодушевленным, подобным механизму) он станет в следующем, 17-м веке.

[6] Для естественного человека, человека традиционной культуры, универсум один. Для человека теоретической культуры, книжной культуры, - универсумов два. «Духовное», «умопостигаемое», «виртуальное», - по-разному мы называем этот второй универсум.

[7] Те, кто читал толкиновский «Сильмариллион», помнят, как Толкин рассказывает, что раньше мир был иным. Сейчас он круглый и сколько бы и куда бы ты не шел, он везде будет одинаковым. А раньше, до того, как мир изменился, если бы мы двигались на запад, то смогли бы прийти к пределам мира (пройдя сквозь Благословенные земли), движение же на восток было бы движением во тьму. Толкин, специалист по мифам, воспроизводит в форме сказки исконное мировоззрение человека; когда-то для человека мир был более живым, одушевленным. У Толкина движение означено в зависимости от направления (восток-запад). Аристотелева картина мира – рационализация такого изначального мировосприятия человека (у Аристотеля означена вертикаль: верх-низ). Толкиновское замыкание мира и исчезновение Заокраинных земель, - довольно-таки точная аналогия тому изменению, которое произошло в 16-м, 17-м веках (пространство стало просто пространством, раньше оно было чем-то большим).  

[8]  В 1484 году выходит «ведовская» булла Папы римского (вердикт, в котором римская католическая церковь признает существование колдовства, ведьм, заключивших договор с дьяволом; так же в этом вердикте все, кто считает козни дьявола вымыслом, объявляются еретиками). В самом конце 15-го века появляется «Молот ведьм» (книга, написанная двумя инквизиторами-практиками, Яковом Шпренгером и Генрихом Крамером).