Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

Замечательно при этом то, что сколько-нибудь заметного упадка института брака несмотря ни на что не происходит и семейная жизнь совершенно не испытывает того разрушения, которое бы имело место в аналогичных условиях на Севере. Налицо было желание жить целиком и полностью по собствен­ ному произволу, однако совершенно без отказа от семьи, даже в тех случаях, когда следовало опасаться, что семья эта при­ надлежит не тебе одному. Да и сама порода при этом ничего не утратила - ни физически, ни духовно, ибо что до того очевид­ ного духовного спада, наступление которого ощущается около середины XVI в., то для него возможно назвать вполне опреде­ ленные внешние причины политического и церковного свойства, даже если мы не захотим согласиться с тем, что круг возмож­ ных творческих достижений Возрождения просто достиг своего завершения. Несмотря на все излишества итальянцы продол­ жают принадлежать к наиболее здоровым и обладающим наи­ лучшей наследственностью в телесном и духовном отношени­ ях жителям Европы18 и, как известно, продолжают поддержи­ вать это свое преимущество вплоть до сегодняшнего дня, ког­ да нравы здесь чрезвычайно исправились.

Что удивляет, когда приступаешь вплотную к рассмотрению любовной морали Возрождения, так это бросающаяся в глаза резкая противоположность в высказываниях на эту тему. Авто­ ры новелл и комедий создают такое впечатление, будто лю­ бовь заключается исключительно в наслаждении и для его до­ стижения все средства, как трагические, так и комические, не только позволены, но чем они наглее и бесстыдней, тем инте­ ресней. А примешься читать лучших лириков и авторов диало­ гов, обнаруживается, что в них живет благороднейшее углуб­ ление и одухотворение страсти, последнее же и самое высо­ кое ее выражение отыскивается в усвоении античных идей об изначальном единстве душ в божественном существе. Причем и то и другое воззрение были тогда истинными и могли ужи­ ваться в одном и том же индивидууме. Особо хвалиться здесь нечем, однако это факт, что в современном образованном че­ ловеке чувства не только бессознательно существуют на раз­ личных уровнях, но бывает, что и сознательно изображаются в соответственном виде, причем иной раз, в зависимости от об­ стоятельств - и в художественной форме. Лишь человек Ново­ го времени является, как и античный, также и в этом отношении микрокосмом, которым не был и не желал быть человек сред­ невековья.

Для начала следует рассмотреть мораль новелл. В боль-

292

шинстве из них, как сказано, речь идет о замужних женщинах и, соответственно, о супружеской неверности.

Чрезвычайно важным представляется здесь то упоминав­ шееся выше (с. 260 ел.) воззрение, согласно которому женщи­ на и мужчина обладают равной значимостью. Высокообразо­ ванная, развитая в индивидуальном плане женщина распоря­ жается собой в Италии с куда большей самостоятельностью, нежели на Севере, и неверность не образует в ее жизни того ужасающего раскола, если только она в состоянии обезопасить себя от последствий. Право супруга на ее верность не имеет здесь того прочного основания, какое оно приобретает у севе­ рян через поэзию, а также страсть, сопряженную с ухаживани­ ем и статусом невесты. Здесь молодая женщина вступает в мир после поверхностнейшего знакомства, прямо из-под родитель­ ской или монастырской опеки, и лишь теперь необыкновенно стремительно формируется ее индивидуальность. Главным об­ разом такова причина того, что права супруга являются чем-то в высшей степени условным, но даже если кто и рассматрива­ ет их как ius quaesitum488*, то это распространяется исключи­ тельно на внешние поступки, но не на ее сердце. Например, молодая прекрасная собой супруга одного старика отвергает подарки и послания молодого ухажера с непоколебимым наме­ рением утвердить свое доброе имя (honesta). «Однако она ра­ довалась любви юноши по причине незаурядных его достоинств, и признавала, что благородная женщина может любить выдаю­ щегося человека без ущерба для ее доброго имени»19. Каким же укороченным, однако, оказывается шаг от таких нюансов до полной готовности отдаться!

На измену жены взирают, однако, как на вполне оправдан­ ную меру в том случае, когда сюда добавляется еще и невер­ ность мужа. Высокоразвитая в индивидуальном плане женщи­ на воспринимает измену мужа не просто как горе, но еще и как глумление и унижение, именно как коварство, и теперь она осу­ ществляет, причем зачастую с хладнокровным расчетом, зас­ луженную мужем месть. Выбор наказания, отвечающего дан­ ному случаю, предоставляется ее тактичности. Самая тяжкая обида могла, например, проложить путь к примирению и буду­ щей покойной жизни, если только она оставалась окутанной глубокой тайной. Авторы новелл, узнававшие о таких случаях или измышлявшие их в соответствии с духом своего времени, полны восхищения в тех случаях, когда месть является в выс­ шей степени точно отмеренной, когда она является произведе­ нием искусства. Понятно само собой, что супруг никогда по сути

293

не признает такого права на возмездие, и если с ним примиря­ ется, то лишь из страха или из благоразумия. Когда же эти со­ ображения отпадают, когда муж по причине неверности своей супруги должен был безусловно ожидать либо во всяком слу­ чае принять меры против того, чтобы быть осмеянным посто­ ронними -тогда дело приобретало трагический оборот. Нередко за этим следовала сопровождающаяся насилием ответная месть и убийство. В высшей степени характерным подлинным источником этих поступков было то, что помимо самого супруга имеющими право и даже обязанными это сделать считали себя братья20 и отец жены: в последних случаях ревность уже не имеет с этим ничего общего, нравственное чувство участвует тут в меньшей степени, главной же причиной является жела­ ние отбить у посторонних охоту позубоскалить. «Ныне, - гово­ рит Банделло21, - приходится видеть, как одна женщина, с тем чтобы исполнить свои прихоти, отравляет мужа, поскольку, ов­ довев, она сможет делать, что ей заблагорассудится. Другая из страха того, что ее недозволенная связь будет открыта, ве­ лит любовнику убить супруга. Тут уже вступаются отцы, братья и супруги, чтобы смыть с себя позор при помощи яда, меча и других средств, и все же многие женщины продолжают жить, следуя своим страстям». В другом случае, когда он пребывал в более мягкосердечном настроении, у него вырывается: «О если бы не приходилось ежедневно слышать: этот убил свою жену, потому что заподозрил ее в неверности; тот задушил дочь, по­ тому что она тайно обвенчалась; наконец, кто-то еще велел убить свою сестру, потому что она хотела выйти замуж против его желания! Ведь это ужасная жестокость, что все мы желаем делать то, что приходит нам на ум, но не дозволяем того же бедным женщинам. Когда они делают что-то, что нам не нра­ вится, мы тут как тут с веревкой, кинжалом и ядом. Какая это глупость со стороны мужчин - полагать, что честь их самих и всего их дома зависит от желаний одной-единственной женщи­ ны!» К сожалению, исход таких историй можно было предви­ деть заранее с такой уверенностью, что новеллист мог отме­ тить находившегося в угрожаемом положении любовника печа­ тью гибели, еще когда он находился в добром здравии. Врач Антонио Болонья22 тайно сочетался браком с овдовевшей герцогиней Мальфи из Арагонского дома; братьям герцогини удалось захватить ее вместе с детьми и умертвить в одном зам­ ке, Антонио же, который об этом еще ничего не знал, находил­ ся в Милане, где его уже караулили наемные убийцы, и под лютню пел в обществе у Ипполиты Сфорца историю своего не-

294

счастья. Один друг этого дома, Делио, «рассказал эту историю Шипионе Ателлано вплоть до этого момента и прибавил, что он посвятит ей одну из своих новелл, поскольку он знает навер­ няка, что Антонио будет убит». То, как это произошло почти что на глазах у Делио и Ателлано, с захватывающей силой изобра­ жается у Банделло (I, 26).

Однако до поры до времени новеллисты принимают сторо­ ну исключительно лишь всего хитроумного, ловкого и комичес­ кого, что имеет место при супружеской неверности; с удоволь­ ствием изображают они затеваемые в домах прятки, условные подмигивания и записки, заранее снабженные подушками и сластями сундуки, в которых возможно спрятать любовника, а потом и вынести его из дома, и многое другое. В зависимости от обстоятельств супруг изображается как и без того уже по­ тешная фигура либо как ужасно мстительное существо; третьего не дано, тогда уж жену будут изображать мерзавкой и мегерой, а мужа или любовника - невинными жертвами. При этом можно заметить, что рассказы последней категории не являются но­ веллами в собственном смысле слова, но лишь ужасными слу­ чаями из действительной жизни23.

С испанизацией итальянской жизни в ходе XVI столетия рев­ ность, и без того уже склонная прибегать к в высшей степени насильственным средствам, еще возросла в своей пламеннос­ ти, однако ее следует отличать от того имевшего свое основа­ ние в самом духе итальянского Возрождения возмездия за не­ верность, что можно было наблюдать здесь еще прежде. С уменьшением испанского влияния в области культуры достиг­ шая своего пика в конце XVII в. ревность перешла в свою про­ тивоположность, в то безразличие, которое рассматривало чи­ чисбея в качестве неизбежной в доме фигуры, а также мири­ лось с одним или несколькими воздыхателями (patiti).

Кто возьмется за то, чтобы сравнить колоссальный объем безнравственности, заключавшийся в описанных взаимоотно­ шениях, с тем, что происходило в других странах? Действитель-" но ли брак во Франции в XV в. был чем-то более неприкосно­ венным, нежели в Италии? Фаблио и фарсы заставляют нас сильно в этом сомневаться, и следует полагать, что неверность была здесь столь же частой, а вот трагический исход — реже, поскольку индивидуум с его запросами достиг здесь меньшего развития. Скорее можно вести речь о решающем свидетель­ стве, которым обладают в сравнении с итальянцами германс­ кие народы, а именно о той большей общественной свободе женщин и девушек, которая так приятно поражала итальянцев

295

в Англии и Нидерландах (с. 426 прим. 86). И все же и этому обстоятельству не следует придавать излишне большого веса. Неверность и здесь была, разумеется, весьма нередкой, и люди с более развитой индивидуальностью также доводили ее до трагедии. Стоит только припомнить, как тогдашние северные государи иной раз обходились со своими супругами при малей­ шем подозрении.

Однако помимо всего недозволенного в кругу итальянцев той эпохи имели хождение не только низменные влечения, не одни лишь тупые вожделения заурядного человека, но и страс­ ти благороднейших и лучших людей, причем не потому лишь, что незамужние девушки находились вне общества, но как раз по той причине, что совершенного мужчину сильнее всего при­ влекало уже прошедшее школу замужества и ею образованное женское существо. Именно эти мужчины коснулись наиболее возвышенных струн лирической поэзии, а также в своих тракта­ тах и диалогах на темы всепоглощающей страсти попытались дать преображенное ее отображение: Гатог divino489'. И если они жалуются здесь на жестокость крылатого бога, то это под­ разумевает не просто жестокосердие возлюбленной или ее хо­ лодность, но также и сознание неправомерности связи. Над этим своим несчастьем они пытаются возвыситься посредством того одухотворения любви, которое опиралось на платоновское уче­ ние о душе и в лице Пьетро Бембо нашло себе самого знаме­ нитого своего представителя. Мы можем выслушать его само­ го в третьей книге его «Азоланских бесед», опосредствованно же - через Кастильоне, вкладывающего ему в уста великолепную заключительную речь из четвертой книги своего «Придворно­ го». Оба этих автора вовсе не были стоиками в жизни, однако в те времена дорогого стоило, если человек был в одно и то же время знаменит и имел добрую репутацию, а в обоих этих каче­ ствах тому и другому отказать невозможно. То, что было ими высказано, современники восприняли как верную интуицию, а потому и нам не следует относиться к их словам с презрением, как к пустым риторическим фразам. Всякий, кто возьмет на себя труд перечитать речи «Придворного», убедится, в насколько малой степени их изложение способно дать верное о них пред­ ставление. В Италии жили тогда несколько видных женщин, ставших знаменитыми в основном благодаря отношениям та­ кого рода, например, Джулия Гонзага, Вероника да Кореджо, но прежде всего Виттория Колонна. Родина неутомимейших развратников и едчайших насмешников уважала этот род люб­ ви и этих женщин: в их пользу не может быть произнесено что-

296

то более значительное. И кто может сказать, не было ли в этом что-то и от тщеславия, не доставляло ли Виттории удоволь­ ствие просто выслушивать раздающиеся отовсюду изысканней­ шие изъявления безнадежной любви со стороны наиболее вы­ дающихся мужчин Италии? И если постепенно обыкновение это вошло в моду, немаловажным обстоятельством для нас явля­ ется тот факт, что сама Виттория из моды не вышла и что даже в куда более поздние времена она все еще способна была про­ изводить чрезвычайно сильное впечатление. Пройдет немало времени до тех пор, когда хоть сколько-нибудь похожие явле­ ния возможно будет встретить в других странах.

** *

Ивообще фантазия, которой народ этот обладает в большей степени, чем какой-нибудь другой, является общей причиной того, что всякая страсть протекает

чрезвычайно сильно и, смотря по обстоятельствам, становит­ ся иной раз преступной в средствах. Хорошо известна сила слабости, которая не способна владеть собой; в данном же слу­ чае, напротив, речь идет о вырождении силы. Подчас с этим связано еще и достигающее грандиозных размеров развитие личности: преступление приобретает своеобразную индивиду­ альную окраску.

Ограничений здесь очень и очень мало. Всякий человек, даже простой народ, ощущает себя вышедшим из-под сферы противодействия со стороны нелегитимного, основывающего­ ся на насилии государства с его полицией, в справедливость же правосудия вообще никто больше не верит. В случае убий­ ства, еще до того, как станут известны ближайшие подробнос­ ти, всеобщая симпатия непроизвольным образом направляет­ ся на сторону убийцы24. Мужественное, полное гордости пове­ дение перед казнью и во время нее производит такое безгра­ ничное изумление, что рассказчики легко забывают упомянуть о том, за что же был приговорен человек, о котором идет речь25. Когда же где-либо к внутренне ощущающемуся презрению к юстиции и ко многим неизбытым вендеттам присоединялась еще и безнаказанность, например во времена политических беспо­ рядков, тогда подчас возникает впечатление, что как государ­ ство, так и гражданская жизнь стремительно'катятся к распаду. Такие времена знавал Неаполь при переходе из-под власти Арагонского дома под французское, а затем испанское влады­ чество490*, изведал их и Милан при многократных изгнаниях и

297

возвращениях Сфорца. На авансцену здесь выходили люди, в глубине души никогда не признававшие ни государства, ни об­ щества, теперь же предоставлявшие своей разбойничьей и че­ ловеконенавистнической самовлюбленности полную свободу. В качестве примера рассмотрим картину такого рода в мень­ шем масштабе.

Когда уже в 1480 г. Миланское герцогство было потрясено внутренним кризисом после смерти Галеаццо Мария Сфорца, какая бы то ни было безопасность в провинциальных городах сошла на нет. Так обстояло дело и в Парме26, где миланский губернатор был запуган покушениями на его жизнь и пошел на попятную, выпустив на свободу ужасных людей, так что чем-то привычным стали здесь нападения на жилища, снос домов, убийства среди бела дня, и поначалу скрывавшие лица маска­ ми преступники постепенно стали расхаживать поодиночке, впоследствии же что ни ночь по городу шатались большие воо­ руженные банды. В обращении при этом были дерзкие шутки, сатиры, угрожающие письма, появился и насмешливый направ­ ленный против властей сонет, который, по всей видимости, воз­ мутил их в большей степени, чем само ужасающее состояние дел. То, что из многих церквей были похищены дарохранитель­ ницы вместе с самим причастием, придает этой распоясаннос­ ти особенную окраску и направление. Разумеется, никто не в состоянии сказать, что случилось бы в любой другой стране мира даже и сегодня, когда бы правительство и полиция пре­ кратили свою деятельность, но самим своим существованием делали невозможным формирование временного управления; однако тому, что происходило в таких случаях в Италии, при­ сущ все-таки особый характер из-за того, что здесь значитель­ но вмешательство мести.

Вообще Италия эпохи Возрождения оставляет такое впе­ чатление, что также и в обычные времена здесь чаще, чем в других странах, происходили тяжелые преступления. Конечно, мы можем быть введены в заблуждение тем обстоятельством, что обладаем насчет Италии куда более конкретными сведени­ ями в сравнении со всеми прочими странами и что та же фан­ тазия, оказывающая воздействие на реальное преступление, измышляет также и преступление несуществующее. Общее ко­ личество совершавшегося насилия было, возможно, одинако­ во повсюду. Трудно сказать, была ли человеческая жизнь зна­ чительно лучше гарантирована в полной сил, богатой Герма­ нии около 1500 г., с ее дерзкими бродягами, напористыми ни­ щими и устраивающими засады на дорогах рыцарями. Но как

298

бы то ни было, можно сказать наверняка, что спланированное, оплаченное, исполняемое чужими руками и ставшее уже про­ фессией преступление приобрело в Италии широкое и ужаса­ ющее распространение.

Если мы обратим взгляд сначала на разбой, то Италия ока­ жется, быть может, не в большей степени поражена этим злом, чем большинство северных стран, а некоторые благословенные местности, как, например, Тоскана, страдают'им в меньшей сте­ пени. Но попадаются тут и специфически итальянские фигуры. Затруднительно будет отыскать, например, где-нибудь в другом месте фигуру доведенного своими страстями до озверения, по­ степенно ставшего главарем разбойничьей шайки священнослу­ жителя, следующий пример чего дает нам среди прочего эта эпо­ ха27. 12 августа 1495 года в железную клетку, вывешенную снару­ жи башни Сан Джулиано в Ферраре, был заключен священник дон Николо де' Пелегати из Фигароло. Человек этот дважды отслужил свою первую мессу: в первый раз он совершил в тот же самый день убийство, за которое потом получил отпущение греха в Риме. После этого он убил четырех человек и женился на двух женщи­ нах, с которыми и ездил. Затем он присутствовал при множестве убийств, одних женщин насиловал, а других силой уводил с со­ бой, занимался разбоем в неслыханных размерах, убил еще мно­ гих людей и рыскал по феррарской провинции с вооруженной, организованной бандой, убийствами и насилием заставляя пре­ доставлять себе еду и жилье. Как подумаешь, что за всем этим стоит, выходит, что за священником этим числится колоссальное количество злодеяний. Вообще тогда среди столь мало контроли­ ровавшихся и столь привилегированных лиц духовного звания и монахов было много убийц и других преступников, но второго та­ кого Пелегати не было. Нечто в ином роде, хотя здесь тоже не было ничего благовидного, имело место тогда, когда отпетые люди напяливали на себя рясу с тем, чтобы ускользнуть от правосудия, как, например, тот корсар, с которым Мазуччо491* познакомился в одном монастыре в Неаполе28. Относительно того, как в этом от­ ношении обстояло дело с папой Иоанном XXIII, более точных све­ дений нет29.

Время лично знаменитых главарей разбойничьих шаек на­ чинается к тому же лишь позднее, в XVII в., когда политические противоречия, гвельфы и гибеллины, испанцы и французы бо­ лее не сотрясали страну: разбойник приходит на смену партий­ ному приверженцу.

В некоторых местностях Италии, куда не проникла культура, сельские жители неизменно были готовы к тому, чтобы убить вся-

299

кого пришельца, который попадется им в руки. Так обстояло дело, например, в более отдаленных районах Неаполитанского коро­ левства, где первобытная дикость сохранялась, быть может, со времени римского латифундийного хозяйства, и где имелась пол­ ная невинной простоватости тенденция не проводить различия между чужаком и врагом, hospes и hostis. Люди эти были совсем не безрелигиозными: случалось, что устрашенный пастух являл­ ся в исповедальню, чтобы покаяться в том, что во время поста ему при изготовлении сыра попало в рот две-три капли молока.

Разумеется, знавший местные нравы исповедник выведывал у него в связи с этим, что еще ему со товарищи часто доводилось гра­ бить и убивать проезжих, но только это, как нечто не выходящее здесь из порядка вещей, не пробуждало в нем никаких укоров со­ вести30. На то, в состояние какого озверения могли приходить кре­ стьяне во время политической сумятицы'также и в других местно­ стях, было указано в другом месте (с. 418 прим. 127).

Еще более ужасным признаком падения нравов в это вре­ мя, чем разбой, была частота оплаченных, выполняемых чужи­ ми руками преступлений. В этом отношении, по общему при­ знанию, Неаполь превосходил все прочие города. «Нет здесь ничего, что можно было бы купить так дешево, как человечес­ кую жизнь», - говорит Понтано31. Однако и в других местностях обнаруживаются ужасающие масштабы таких злодеяний. Ра­ зумеется, рассортировать их по мотивам чрезвычайно нелег­ ко, поскольку соображения политической целесообразности, партийной ненависти, личной вражды, мести и страха вступали здесь во взаимодействие. К большой чести флорентийцев сле­ дует сказать, что в эту эпоху у них, наиболее высокоразвитого народа Италии, такое происходит чрезвычайно редко32, возмож­ но, потому, что для легитимных властей здесь еще существо­ вало признаваемое населением правосудие, а может потому, что более высокая культура людей сообщала им иной взгляд на преступное вмешательство во вращение колеса судьбы. Дать себе отчет в том, что всякая пролитая кровь приводит к непред­ сказуемым последствиям, как и в том, в насколько малой сте­ пени может быть уверен зачинщик в определенном и продол­ жительном выигрыше даже в случае так называемого «полез­ ного» преступления - если на это вообще где-либо были спо­ собны, то как раз во Флоренции. После гибели флорентийской свободы убийства из-за угла, главным образом заказные, как кажется, сразу же стремительно участились, и так было, пока правительство Козимо I не набрало такой силы, что его поли­ ция33 могла уже справляться со всеми преступлениями.

300

В прочей Италии оплачиваемые преступления совершались реже или чаще в зависимости от того, были ли здесь в наличии платежеспособные высокопоставленные подстрекатели. Нико­ му не могло бы прийти в голову провести в этом отношении статистическое обобщение, однако если даже лишь малая часть всех смертей, которые молва рассматривала как вызванные насильственными причинами, была на самом деле убийства­ ми, то уже это составляет очень значительное число. Государи и правительства подавали в этом отношении самый пагубный пример: они нисколько не колебались, включая убийство в ар­ сенал средств своего всемогущества. Для этого вовсе даже не надо было быть Чезаре Борджа: и Сфорца, и Арагонская дина­ стия, а позднее - и марионетки Карла V также позволяли себе все то, что представлялось им целесообразным.

Постепенно народная фантазия до такой степени перепол­ нилась домыслами этого рода, что люди вообще перестали ве­ рить в естественную смерть властителей. Конечно, что касает­ ся силы действия ядов, люди склонны были составлять себе о них совершенно фантастические представления. Мы склонны верить, что действие ужасного белого порошка (с. 80) Борджа могло быть заранее предопределено на какой-то определен­ ный срок, так что действительно venenum atterminatum492' мог быть тот яд, который правитель Салерно протянул кардиналу Арагонскому со словами: «Через несколько дней ты умрешь, потому что твой отец, король Ферранте, желал нас всех разда­ вить»34. Однако отравленное письмо, посланное Катариной Риарио папе Александру VI35, навряд ли было способно отпра­ вить его на тот свет, даже если бы он его прочитал; и когда врачи предупреждали Альфонса Великого, чтобы он не читал Тита Ливия, присланного ему Козимо де'Медичи, тот вполне справедливо ответил им, чтобы они прекратили говорить глу­ пости36. И уж тем более исключительно магическим должно было быть действие того яда, которым хотел лишь слегка помазать паланкин папы Пия II секретарь Пиччинино37. Определить, в каком соотношении между собой находились минеральные и растительные яды, не представляется возможным; жидкость, которой лишил себя жизни художник Россо Фьорентино493' (1541 г.) была, очевидно, сильной кислотой38, так что ее невозможно было бы незаметно дать другому человеку. Что до употребле­ ния оружия, и прежде всего кинжала, для совершения потаен­ ных преступлений, то, к сожалению, видные деятели в Милане, Неаполе и других городах имели для этого никогда не выхо­ дившие из употребления повод и средство, поскольку среди

301