Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

Глава VI

Нравы и религия

Разумеется, отношение различных народов к высшим предметам - к Богу, добродетели и бессмертию - до определенной степени взору исследователя открыва­

ется, однако никогда эти отношения не могут быть выстроены в строго параллельные ряды. Чем более явными свидетельства­ ми представляются какие-либо высказывания в этой области, тем в большей степени следует остерегаться безусловного их принятия, их обобщения.

Прежде всего это касается суждений в отношении нравствен­ ности. В этой области у различных народов возможно выявить множество частных контрастов и оттенков, однако человечес­ кой проницательности недостанет на то, чтобы подвести под всем этим итог. Основной баланс национального характера, долг и совесть, остается скрытой от нас величиной уже хотя бы по­ тому, что их недостаток имеет свою оборотную сторону, когда он проявляется просто как некая особенность национального характера и даже добродетель. Пусть тешат себя авторы, с охо­ той разражающиеся по адресу народов филиппиками обобща­ ющего характера, да еще составленными в самых энергичных выражениях. К счастью, европейские народы могут дурно друг с другом обращаться, однако судить друг друга они не могут. Великая нация, культура, деяния и переживания которой нахо­ дятся в тесном переплетении с жизнью всего современного мира, не прислушивается к высказываемым по ее адресу обви­ нительным или оправдательным приговорам: она продолжает жить дальше, будь то при наличии одобрительных отзывов те­ оретиков или без него.

Поэтому то, что последует ниже, ни в коей степени не явля­ ется приговором, но некоторыми заметками на полях, накопив­ шимися в ходе многолетнего изучения итальянского Возрожде­ ния. Значение их имеет тем более ограниченный характер, что они относятся преимущественно к жизни высших сословий, от-

283

носительно которых мы информированы несравненно лучше, чем о сословиях других европейских народов. Однако из-за того, что и слава и осуждение звучат здесь громче, чем где бы то ни было, мы ни на шаг не приближаемся к обобщенному балансу нравственности.

Чей глаз способен проникнуть в глубины, в которых оформ­ ляются характеры и судьбы народов? в которых прирожденное и пережитое выливаются в нечто третье и становятся второй, третьей природой народа? где даже те духовные дары, кото­ рые на первый взгляд представляются изначально данными, формируются на деле заново, причем сравнительно поздно? Обладал ли уже, например, итальянец XIII в. той легкой живос­ тью и уверенностью целостного человека, той играющей всеми предметами оформляющей способностью в сфере слова и изоб­ ражения, которые стали ему присущи с тех пор? А если мы не ведаем таких вещей, то как можем мы выносить суждения от­ носительно бесконечно богатых и тонких капилляров, через ко­ торые дух и нравственность безостановочно перетекают друг в друга? Разумеется, на свете существует такая вещь, как лич­ ная ответственность, и совесть является ее голосом, однако в том, что касается общих суждений, народы следует оставить в покое. Народ, кажущийся больным, может быть близок к выз­ доровлению, а представляющийся здоровым - может скрывать в себе уже чрезвычайно развившийся зародыш смерти, выхо­ дящий наружу лишь с возникновением опасности.

** *

Кначалу XVI в., когда культура Возрождения достигла своей вершины и в то же время политические бедствия нации были уже предрешены как практически неизбеж­

ные, не наблюдалось недостатка в серьезных мыслителях, свя­ зывавших эти бедствия с великой безнравственностью. Речь совсем даже не об этих-проповедниках покаяния, полагающих себя обязанными вопиять о худых временах, - их хватает во всяком народе и в любое время. Нет, сам Макиавелли посреди одного из самых важных своих рассуждений1 открыто заявля­ ет: да, мы, итальянцы, по преимуществу безрелигиозны и дур­ ны. Кто-нибудь другой возможно бы сказал: «Мы получили пре­ имущественно индивидуальное развитие; раса освободила нас от узких рамок ее нравов и религии, внешние же законы мы презираем, потому что наши правители нелегитимны, а их чи­ новники и судьи - порочны». Сам же Макиавелли прибавляет к

284

своим словам: «Потому что церковь в лице ее представителей подает нам самый дурной пример».

Не следует ли нам здесь еще добавить: «Потому что свое не­ гативное воздействие оказала античность?» Как бы то ни было, прежде чем принять такую посылку, необходимо предусмотритель­ но ее ограничить. Прежде всего об этом возможно говорить в свя­ зи с гуманистами (с. 177-178), особенно в отношении их беспоря­ дочной чувственной жизни. Что до прочих людей, то здесь дело с некоторым огрублением возможно охарактеризовать так, что с того времени, как они ознакомились с античностью, на место христи­ анского жизненного идеала, святости, приходит идеал историчес­ кого величия (с. 97 прим.). Из-за вполне естественного ложного понимания этого идеала люди начинают считать не имеющими значения также и проступки, несмотря на которые великие люди все же стали великими. Очевидно, происходило это почти неосоз­ нанно, потому что если возникает необходимость в том, чтобы привести теоретические высказывания на эту тему, их опять-таки необходимо разыскивать у гуманистов, как, например, у Паоло Джовио, который оправдывает нарушение клятвы со стороны Джангалеаццо Висконти, поскольку посредством этого была обеспечена возможность основания государства, ссылаясь на пример Юлия Цезаря2. Великие флорентийские историки и политики совершен­ но свободны от таких рабских цитат, и то, что представляется ан­ тичным в их суждениях и поступках, является таковым потому, что сама их государственность по необходимости требовала до некоторой степени аналогичного античности способа мышления.

Но как бы то ни было, в начале XVI в. Италия находилась в глубоком нравственном кризисе, на выход из которого не наде­ ялись даже лучшие люди.

Начнем с того, чтобы выявить наиболее могущественную моральную силу, оказывавшую противодействие злу. Эти вы­ сокоодаренные люди полагали, что обрели ее в форме чувства чести, являющегося загадочной смесью совести и самовлюб­ ленности, которую сохраняет современный человек даже тог­ да, когда он (будь то по собственной вине или без нее) утратил все остальное - веру, любовь и надежду. Это чувство чести уживается с изрядным эгоизмом и великими пороками, оно спо­ собно быть введенным в величайшие заблуждения; однако и все то благородное, что еще сохраняется в личности, может на нем основываться, черпая из этого источника новые силы. В гораздо большей степени, чем принято полагать обыкновенно, чувство чести стало решающим мерилом поведения современ­ ного индивидуально развитого европейца; более того, и мно-

285

гие из тех, кто сверх этого сохранил верность обычаям и рели­ гии, бессознательно все-таки принимают наиболее важные ре­ шения в согласии с этим чувством3.

В наши задачи не входит прослеживание того, какие свое­ образные оттенки этого чувства были известны уже античности и как впоследствии средневековье превратило честь в специ­ фическом смысле в удел одного определенного сословия. Мы не беремся также вступать в дискуссии с теми, кто усматривает основную побудительную силу в одной лишь совести, ставя ее на место чувства чести. Верно, было бы куда лучше и прият­ нее, если бы дело обстояло таким образом, однако как только нам приходится признать, что наилучшие решения берут свое начало «в более или менее омраченной себялюбием совести», то не лучше ли назвать это смешение его настоящим именем? По крайней мере у итальянцев Возрождения бывает иной раз затруднительно отличить чувство чести от непосредственной жажды славы, в которую зачастую оно переходит. И тем не ме­ нее в существенных моментах это разные вещи.

В высказываниях на эту тему недостатка нет. Вместо мно­ жества других приведем одно особенно отчетливое; оно взято из недавно впервые явившихся на свет4 афоризмов Гвиччардини. «Тому, кто ставит честь на высокое место, удается все, потому что он не страшится трудов, опасностей и затрат; я из­ ведал это на самом себе, так что могу сказать и написать: тщет­ ны и мертвы те человеческие действия, которые берут свое начало не из этого мощного побуждения». Разумеется, нам сле­ дует здесь прибавить, что на основании имеющихся сведений о жизни автора речь в данном случае может идти исключитель­ но о чувстве чести, но никак не о славе в собственном смысле слова. Однако с большей энергичностью, нежели кем-либо из итальянцев, данное обстоятельство было подчеркнуто Рабле. Следует признаться, мы помещаем это имя в наше исследова­ ние с крайней неохотой: то, что создано мощным, постоянно вычурным французом, дает нам примерную картину того, как должно было выглядеть Возрождение, лишенное формы и изя­ щества5481'. Однако решающим для нас обстоятельством явля­ ется изображение им идеального существования в монастыре телемитов с культурно-исторической точки зрения, так что без этой не знающей границ фантазии картина XVI в. была бы не­ полна. Среди прочего Рабле повествует6 об этих своих кавале­ рах и дамах ордена свободной воли следующее:

En leur reigle n'estoit que ceste clause: Fay ce que voudras.

286

Parce que gens libères, bien nayz7, bien instruictz, conversans en compaignies honnestes, ont par nature ung instinct et aguillon qui tousjours les poulse à faiczt vertueux, et retire de vice: lequel ilz nommoyent honneur462'.

Это та же самая вера в благость человеческой природы, которая воодушевляла также вторую половину XVIII столетия и прокладывала путь французской революции. Вот и у итальян­ цев каждый в отдельности обращается к этому своему благо­ родному инстинкту, и если в общем и целом (главным образом под впечатлением национальных несчастий) суждения на его счет и его восприятие окрашено более пессимистическими то­ нами, этому чувству чести отводится все же неизменно высо­ кое место. И если уж безграничное развитие индивидуума пред­ ставляет собой стечение обстоятельств, обладающее всемир­ но-историческим значением, если оно было более мощным, чем воля отдельного человека, то великое явление представляет собой также и эта действующая в противоположном направле­ нии сила - там, где она является на свет в Италии. Как часто и в борьбе со сколь яростными наскоками самовлюбленности одерживала она победу - мы сказать не в состоянии, а поэтому и вообще нашей человеческой способности суждения недоста­ точно, чтобы верно оценить абсолютное моральное достоин­ ство нации.

Но что было силой, противостоявшей нравственности наи­ более высокоразвитого итальянца эпохи Возрождения в каче­ стве самой существенной и общей предпосылки, так это сила воображения. Это она, в первую очередь, сообщает его добро­ детелям и порокам своеобразную окраску; это лишь в условиях ее господства его не ведающая никаких границ самовлюблен­ ность достигает полной чудовищности.

Так, из-за собственной фантазии итальянец становится пер­ вым в Новое время азартным игроком: она с такой живостью рису­ ет ему картины будущего богатства и связанных с ним удоволь­ ствий, что он готов ставить на кон последнее. Несомненно, му­ сульманские народы обогнали бы его в этом отношении, если бы Коран с самого начала не установил, как средство защиты ислам­ ской нравственности, запрет на азартные игры, переключив фан­ тазию своего народа на отыскание запрятанных сокровищ. В Ита­ лии игорная горячка имела всеобщий характер, и уже тогда она достаточно часто угрожала существованию отдельного человека или даже его рушила. Уже в конце XIV в. Флоренция имела своего Казанову, некоего Буонаккорсо Питти, который в результате по-

287

стоянных своих поездок в качестве купца, партийного функционе­ ра, спекулянта, дипломата и профессионального игрока приобре­ тал и утрачивал вновь такие колоссальные средства, что его парт­ нерами могли быть исключительно государи, такие, как герцоги Брабантский, Баварский и Савойский8. Да и колоссальная лоте­ рейная урна, как называли тогда римскую курию, создала у своих обитателей потребность в искусственном возбуждении, с абсолют­ ной неизбежностью находившем себе выход — в промежутках между плетением высоко метящих интриг — в игре в кости. Франческетто Чибо483', например, как-то за два раза проиграл кардина­ лу Рафаэле Риарио 14 000 дукатов, после чего жаловался папе, что партнер его обжулил9. Впоследствии Италия, как известно, ста­ ла родиной организации лотерей.

Фантазия сообщает в Италии специфический характер также и мстительности. С давних пор чувство справедливости стало, пожалуй, чем-то весьма однородным для всего Запада, и его на­ рушение, поскольку оно остается безнаказанным, воспринимает­ ся повсюду здесь одинаково. Однако прочие народы, если они также не склонны к тому, чтобы с легкостью прощать, все-таки способны легче забывать, в то время как итальянская сила вооб­ ражения способна сохранять картину несправедливости в ее чу­ довищной свежести10. То, что кровная месть почитается народной моралью за обязанность, что нередко она влечет за собой самые зверские действия - также придает этой всеобщей мстительнос­ ти особое основание и опору. Городские правительства и трибу­ налы признают ее существование и ее оправданность и стремят­ ся класть предел лишь наиболее вопиющим безобразиям. Но и среди крестьян случаются Фиестовы трапезы484' и широко распро­ страненное взаимное уничтожение: нам стоит только выслушать хотя бы одного свидетеля11.

Трое крестьянских мальчишек пасли коров в местности, на­ зывавшейся Аквапенденте, и один из них сказал: давайте ис­ пробуем, как вешают людей. Один из них сел на плечи другого, а третий набросил веревку сначала ему на шею, а потом привя­ зал к дубу. Но тут появился волк, и оба мальчика убежали, ос­ тавив третьего висеть. После они нашли его уже мертвым и похоронили. В воскресенье пришел отец мальчика - принес ему хлеба, и один из мальчиков сознался ему в том, что произош­ ло, и показал могилу. Старик же зарезал его ножом, распорол живот и забрал печень, а дома угостил ею его отца, после чего объявил ему, чьей печени тот поел. После этого меж двух се­ мейств начались взаимные убийства, и в течение одного меся­ ца жизни лишились 36 человек, как мужчин, так и женщин.

288

И такие вендетты, передающиеся на многие поколения и распространяющиеся также на побочных родственников и дру­ зей, проникали в самые высшие сословия. Хроники и сборники новелл полны примеров этого, особенно актов мести по поводу обесчещенных женщин. Классическим полем для этого была прежде всего Романья, где вендетта переплеталась со всеми прочими мыслимыми формами межпартийной борьбы. Иной раз сказания с ужасающей яркостью живописуют то озверение, в которое мог впадать этот отважный и сильный народ. Вот, на­ пример, история одного видного жителя Равенны, запершего своих врагов у себя в башне, так что он мог бы всех их там сжечь. Однако вместо этого он распорядился их выпустить, после чего обнял и роскошно угостил, они же, впав от стыда в помрачение, составили против него форменный заговор12. Бла­ гочестивые и даже святые монахи неустанно молились о при­ мирении, однако всё, чего они могли добиться, - это несколько ограничить уже начавшиеся вендетты; возникновению же но­ вых им, разумеется, воспрепятствовать было затруднительно. Даже сам папа не всегда мог добиться заключения мира: «Папа Павел II желал, чтобы прекратилась распря между Антонио Ка­ фарелло и домом Альберино; он велел Джованни Альберино и Антонио Кафарелло явиться к себе и приказал им друг друга поцеловать и также объявил им о штрафе в 2000 дукатов, если они снова причинят друг другу ущерб, но через два дня после этого Антонио был заколот тем же самым Джакомо Альберино, сыном Джованни, который его перед этим ранил, и папа Павел был очень недоволен и приказал конфисковать у Альберино имущество, а дома снести до основания и изгнал отца и сына из Рима»13. Клятвы и церемонии, посредством которых прими­ рившиеся пытались себя гарантировать от возврата к прежне­ му, были иной раз совершенно ужасными. Так, когда в 1494 г., вечером в канун Нового года члены партий nove и popolari485' должны были попарно целоваться друг с другом в Сиенском соборе14, то по этому поводу была прочитана клятва, согласно которой за всяким, кто ее нарушит в будущем, отрицалось пра­ во как на жизненное благополучие, так и на вечное спасение, «клятва столь поразительная и страшная, какой до тех пор еще никому не приходилось слышать»: даже последнее утешение в смертный час должно было обратиться в проклятие для того, кто эту клятву нарушит. Очевидно, что такая клятва в большей степени отражает растерянность посредника, чем действитель­ ную гарантию мира, как и то, что именно настоящее примире­ ние в наименьшей степени нуждается в таких словах.

289

Индивидуальная потребность в мести людей образованных и занимавших высокое положение в обществе, покоящаяся на со­ лидном основании аналогичного народного обычая, разумеется, проявляется в тысяче обличий и находит себе безоглядное одоб­ рение в общественном мнении, выражаемом в данном случае новеллами15. Весь свет сходится здесь в том, что в отношении тех оскорблений и нарушений, насчет которых тогдашнее итальянс­ кое правосудие не давало никакой правовой нормы, и уж тем бо­ лее в отношении тех, против которых закона не было и не могло быть нигде и никогда, каждый должен сам себе завоевывать та­ кое право. Единственно, что в мести должна присутствовать идей­ ная сторона, так что удовлетворение должно составляться из фактического нанесения вреда и духовного обезоруживания ос­ корбителя: одна лишь неуклюжая грубая сила не считается в об­ щественном мнении пригодной на то, чтобы доставить хоть какое удовлетворение. Безоговорочную победу должен одержать весь индивидуум в целом, со всей его предрасположенностью к славе и позору, а не один только кулак.

Для достижения цели итальянец того времени был спосо­ бен на притворство во многих отношениях, однако был вовсе нелицемерен в принципиальных вещах - как перед лицом дру­ гих людей, так и сам с собой. Поэтому также и месть помещает­ ся им, с полным простодушием, в разряд потребностей. Абсо­ лютно хладнокровные люди особенно превозносят месть тог­ да, когда она, будучи отделена от страсти в собственном смыс­ ле слова, является на сцену ради целесообразности в чистом виде - «чтобы прочие люди узнали, что тебя следует оставить в покое»16. Однако случаев таких было абсолютное меньшин­ ство в сравнении с теми, когда своего удовлетворения искала страсть. Эта месть четко отделяется от кровной мести: в то время как последняя удерживается скорее в рамках возмездия, jus talionis486", первая с необходимостью выходит за ее преде­ лы, поскольку она требует не только согласия с чувством спра­ ведливости, но и желает вызвать у окружающих восхищение, а иной раз, в зависимости от обстоятельств - еще и смех.

В этом состоит также и причина зачастую длительной от­ срочки. Как правило, «bella vendetta»487' требовала для себя сочетания обстоятельств, которого во что бы то ни стало сле­ довало дождаться. Авторы новелл с неподдельным удоволь­ ствием то и дело повествуют о постепенном наступлении таких возможностей.

Нет нужды в разборе моральной стороны действий, при кото­ рых истец и судья представляют собой одно и то же лицо. Если

290

бы эта итальянская мстительность пожелала каким-то образом оправдаться, это могло бы совершиться через доказательство соответствующей национальной добродетели, а именно чувства благодарности: та самая фантазия, которая постоянно освежает в памяти пережитую несправедливость и ее преувеличивает, дол­ жна была хранить и воспоминание о приобретенном благе17. Ни­ когда не сделается возможным осуществить доказательство та­ кого тезиса в отношении целого народа, однако в следах подоб­ ного рода нет недостатка в душе итальянского народа. У простых людей сюда можно отнести искреннюю признательность за хоро­ шее обращение, а у высших сословий - хорошую память в вопро­ сах светского обращения.

Эта связь фантазии с моральными качествами итальянцев проступает сплошь и рядом. Если при этом, как кажется, в случа­ ях, когда северяне в большей степени следуют велениям сердца, у итальянцев в большей степени проступает хладнокровный рас­ чет, это связано с тем, что итальянцы получают более раннее и более интенсивное индивидуальное развитие. Там, где это случа­ ется также и за пределами Италии, мы сталкиваемся со схожими результатами; например, раннее отчуждение от дома и выход изпод отцовского авторитета в равной степени присущи и итальянс­ кой, и североамериканской молодежи. Впоследствии у более бла­ городных натур формируются отношения свободной почтитель­ ности между детьми и родителями.

Это вообще необычайно трудная задача - выносить сужде­ ния относительно того, что принадлежит к душевной области у других народов. Она может быть чрезвычайно высокоразвитой, однако обладать такими чуждыми формами, что посторонний не сможет этого обнаружить и душевная сфера останется пол­ ностью от него закрытой. Может статься, все европейские на­ ции одарены в этом отношении в одинаковой степени.

Однако если где-либо фантазия вмешивается в нравственность в качестве полноправной и своевольной госпожи, то это несом­ ненно происходит в области недозволенного общения полов. Как известно, вплоть до самого появления сифилиса средневековье не гнушалось заурядного блуда, сравнительная же статистика различных категорий проституции этого времени не относится к нашей теме. Однако что, как думается, было характерно именно для итальянцев эпохи Возрождения, так это то, что здесь брак и его права попирались в большей степени и с большей сознатель­ ностью, чем где-либо еще. На девушек высших сословий, запер­ тых со всей возможной тщательностью, это не распространяется; кто был подвержен страстям, так это замужние женщины.

291