Antologia_frantsuzskogo_syurrealizma

В ее голове запечатлелись малейшие детали фермы, на кото­ рой она выросла: Ирен прекрасно знала не только общее располо­ жение, заметное для постороннего взгляда, но ей известны все неровности стены, особенности каждой плитки в мощеном полу, вариации цвета на потолочных балках. У нее была привычка ин­ тересоваться штукатуркой, дровами, кирпичом словно если бы она заботилась о своем собственном теле. Она живет с этим до­ мом, как с самой собой. Она насквозь пропитана его запахами. Вместе со всей фермой она переживает смену времен года — от­ крыванием ставень, складированием урожая. Она обожает эту бесконечную гамму года, с ее пределом, когда обостряется до крайности животная чувственность, что выдает ее небрежно за­ крученный пучок, черный и дикий, который постоянно распада­ ется и который она нетерпеливо поднимает снова.

Она ни в чем себе не отказывает. Она не любит других. Она никогда не любила других. Они ее враги, так она считала с дет­ ства. Она забывает их, застывая в неподвижности. Кажется, тогда нет более причин для ее пробуждения. Ни для ее сна, самого здо­ рового сна в мире. Тяжелого и бурного. К тому же она взрослая и высокомерная. И беспечная. Когда мать притесняет ее, она смот­ рит зло. Х)на много думает о мужчинах. Как и о прочих удоволь­ ствиях. Она чувствительна к их силе и красоте. Она доступна не всегда — она внимательно следит, чтобы ее тело не испортилось. Вовсе не из добродетельности. Такое впечатление, что она спит со всеми. Но вы ошибаетесь. Она подолгу мечтает о том, кого от­ метила своим желанием. Она не отдается сразу, неожиданно. В ней мало вкуса к фантазии. Она завладевает мужчиной, словно болотная вода, методом скрытой инфильтрации.

В четырнадцать лет она отдалась помощнику пахаря. Его сразу же прогнали с фермы. Можно ли утверждать, что она была влюблена, для нее это было, скорее, как для сучки. Со своими любовниками она не сентиментальничала. Если она держалась с кем-то одним, он должен был ее удовлетворять. Или спокойной ночи! И не было ни одного, кто желал бы большего. Ибо она кра­ сива, остроумна и свежа. И вполне понимает, что надо для люб­ ви. Она ничего не чуждается. Не отступает перед работой. Она просто неутомима, и когда нежными капельками проступает пер­ ламутровый пот, она вся загорается от удовольствия, вся сияет. Заниматься с нею сладострастием — большое дело. Она умеет его разделять. Она утверждает, что вовсе не склонна к жульничест­

281

ву. И что именно поэтому она ненавидит священников, которые в большинстве своем одержимы самыми прискорбными привычка­ ми. Нет речи о том, что она себя компрометирует. Если люди начи­ нают болтать, то им надлежит замолкнуть. Даже своей матери она способна ответить, как подобает. А те, кто уступают ей, ибо усту­ пает не она, она делает это, только если пожелает сама, — всегда опускают перед ней глаза. Ее губы немного толстоваты, и она обыч­ но поворачивает голову в три четверти, как будто не замечая лю­ дей. Потом ее взгляд впивается в глаза, как хищник в свою жертву. Она не болтлива. Но резка со всеми. Она презирает их.

Она прекрасно знает, что в ее жизни главное — наслаждения любви. Она ощущает себя созданной для них. Все прочее кажется отсрочкой, безделкой. В ней есть что-то серьезное, что придает ее поцелуям животный характер. При таком существовании деньги играют небольшую роль. Она никогда и не думала, что можно жить в каком-нибудь другом месте, здесь она полновластная хо­ зяйка есть и будет. Атмосфера непринужденности, царящая ста­ раниями ее матушки на ферме и в угодьях, пробуждала у нее — из-за недостатка воображения или знаний — лишь самые простые желания: голод, эротическое желание. Временами мужчина с его речами и глупостью наскучивает ей. Она не знает лучшего выхо­ да, как бросить его и взять другого. В мужском теле есть что-то очень сильное, призывающее ее. Она самодовольно признается се­ бе в этом. И потом, чем бы она занималась, если бы не любила? Ходила бы на прогулки? Выполнять полевые работы ей не приста­ ло, в доме достаточно служанок, она может только делать вид, что занимается домашним хозяйством. А для дела есть умелые старухи. Ее мать занята мужчинами, и она царит. Обе женщины крепко ненавидят друг друга; но друг перед другом не стесняются. Они уважают друг друга. Они очень похожи.

Странноватая семейка, в которой уже два поколения мужчин абсолютно вытеснены их спутницами. Отец Ирен скончался сразу после женитьбы. В округе поговаривали, что Виктория сама изба­ вилась от него, потому что не желала кормить мужчину, которо­ го она была обязана считать себе равным. Отец Виктории попрежнему сидит на одном месте, в кресле больного, сорок лет он созерцает триумф и горделивое здоровье женщин. Ему единствен­ ному и удалось закрепиться в этой войне, которой и ограничи­ вался, должно быть, весь его трагический горизонт. Как все это случилось? У него водились деньги, он соблазнил дочку крестья­ нина. Женился на ней, купил ферму и немного земли. Потом его

282

сразила болезнь, и ему оставалось только неподвижно наблюдать, как преумножаются кругом богатства его родных и их потомства. Однако такое впечатление, что изначально не было ничего с его стороны, одна бравада. Воплощение упадка. Утрачена исходная мысль. Отличительной чертой этой развалины являлась смерть до смерти. И какой-то бесстыдный жар, замешанный на крестьян­ ской дикости, распространялся, как зараза, от одной девицы к другой, вплоть до Ирен. По всем окрестностям ходили страшные истории; бешеная кровь, что течет в здешних жилах, внушала опасения.

Главное различие между Ирен и Викторией — различие, от­ далившее последнюю от своей дочери, в том, что Ирен никогда не проявляла пристрастия к женщинам, столь явного у ее матери; с тех пор как та приступила к управлению фермой, в ней не за­ держивалась ни одна служанка, если она не была уже или не становилась

трибадкой. Эта особенность только способствовала успе­ хам Виктории. Она привязывала к себе девиц, которые всей ду­ шой желали процветания всему дому. Местные жители даже ис­ пытывали некоторое уважение к этому извращению, вовсе себя не скрывавшему и казавшемуся самой добродетелью. Оно даже придавало престиж Виктории, которую мужчины стали считать за ровню, причем опасную. Если она отличала кого-то своим вни­ манием, это считалось большой честью. Земледельцы из отдален­ ных деревень вспоминали с гордостью, что она не была с ними сурова. Вот такая женщина. Ее благодеяния распространялись вокруг, как масляное пятно, и над всеми чувствами, которые внушала Виктория, побеждало восхищение. У всех, кроме кюре, которых, впрочем, нисколько не любили. От них ведь еще хуже, и они будут забивать вам голову не известно чем по поводу того, что так естественно.

Ирен не любила женщин еще и потому, что постоянно виде­ ла, как они путаются между собой у нее в доме. Сама она пробо­ вала, разумеется. Это было так просто, к тому же очень любо­ пытно. Еще до первого любовника одна высокая блондинка овла­ дела ею несколько раз в ее кровати. Не то чтобы неприятно. Сой­ дет на крайний случай, если будет совсем скучно. Но в конечном счете, ни с девицей ее лет, появившейся через некоторое время, которую она терроризировала, ни с другими, которых к ней часто для смеху приводили мужчины, ибо в том краю мужчины были часто большими любителями этих кошачьих нежностей, — она не испытывала сильного удовольствия, оно приходило не очень

283

скоро, и к тому же не слишком отличалось от того, что она могла дать себе сама, а значит, все это и не стоило труда. Она была большой мастерицей в наслаждении. Ей нужен был настоящий мужчина. С его восторгами. И тогда не жаль потратить время. Для удовольствия — это в удовольствие. Она знает чего хочет. Есть такие, что любят поломаться. Она за ними наблюдает. Ну, поболтай, малыш. А потом катись, ей все нипочем. Настоящий мужчина. А все, чему учат в городе, — чепуха. Ей это не по ду­ ше. Они строят из себя хитрецов ради пустяков. Сначала — дело. После будем объясняться.

Виктория хорошо и вполне ясно чувствует, что Ирен совпа­ дает с ней не во всем. Она не стыдится. Но нельзя сказать, чтобы это ей нравилось. Естественно, она признает за своей дочерью право думать своей головой. Она не считает ее способной на та­ кую глупость, как хулить нравы, которые в некотором роде часть ее самой. Однако она спрашивала себя. Если бы Ирен любила женщин, все было бы проще. Тогда они не ощущали бы некото­ рого стеснения, которое возникало, возможно, и от чего-то друго­ го — Виктория вспоминает, как плохо она сама переносила собст­ венную мать, может быть, причина в этом. Вдобавок Виктория не очень уверена, что Ирен способна всегда устоять перед мужчина­ ми, морально, разумеется. Она считает свою дочь весьма празд­ ной, но если та начнет работать на ее будущего зятя, на будуще­ го зятя, которого она заранее ненавидит! Когда Виктория говорит с собой об этом в ночи, она теряет крепкий сон, и вообще она очень строга к девицам, которые влюбляются в мужчину, просто потому что он чего-то стоит в постели, а не на полевых работах. Она это хорошо видела, ее дочь спит не обязательно с лучшими работниками. Ей нравились и шалопаи. Все это просто бесит Вик­ торию. А может, она бы сама не прочь, сама не прочь ее... нет, но лично я думаю, что она хотела бы этого, впрочем, рассудим здраво, просто Виктория не привыкла, чтобы ей сопротивлялись. Она не пробовала на этот раз осуществлять эту идею, она боя­ лась столкнуться с отвращением, презрением. Итак, назовем ве­ щи своими именами: в такой ситуации близость между матерью и дочерью была исключена. Виктория, устав ворочаться, поднима­ ется и подходит к окну полюбоваться на свои владения ночью.

Ибо она распростерла далеко границы своей власти. Она ко­ ролева этих мест. Да и как ни стать королевой. Здесь все хранит следы ее сражений. Она угадывает их в тени огромной массы пре­ одоленных трудностей. Земля и люди принадлежат ей, не только

284

благодаря формально закрепленным связям. Свою жизнь и чувст­ венность она заставила идти бок о бок. Она не удовольствовалась тем, что приобретала, она привязывала к себе. Владеть — это, разумеется, так мало по сравнению с тем, чтобы властвовать. Она же владеет и властвует одновременно. Она иногда останавли­ вается перед своим отцом и смотрит на него, истекающего слюной. Именно глядя на него, она поняла, что мужчины могут быть хоро­ шими слугами, но они жалкие хозяева. Как только они кончают вкалывать, они начинают просто драть глотку. Они пойдут в бор­ дель именно за тем, чтобы подхватить там дурную болезнь, как старик. Он наверняка там ее и подхватил, с его-то рожей. Они счи­ тают, что удобнее с девицами, которым на все наплевать, которые исполняют все их грязные желания, и к тому же некрасивыми, ху­ дыми, бледными, старыми. Мысль о борделе имела свойство приво­ дить Викторию в бешенство. Она снова легла в постель.

В глубине души Ирен судит о пороках своей матери не без высокомерия. Она даже не воспринимает их как настоящие поро­ ки. По ее мнению, это просто вульгарно. И не очень разумно. Однако она не может отказать матери в ловкости. Она восхища­ ется ею, потому что та умела разобраться с резкими и изворотли­ выми крестьянами, пользуясь всем, вплоть до трибада, чтобы ца­ рить в доме и во всей округе. Она знает, что именно поддержива­ ет уважение окружения фермы. Она считает, что игра сыграна превосходно и, разумеется, она будет защищать свою мать, если кому-нибудь взбредет в голову мысль нападать на нее. Но нельзя сказать, что она ее любит, она ее вовсе не любит. Если бы ее мать, например, имела неосторожность оказаться на пути ее удо­ вольствий, она не остановилась бы ни перед чем. Впрочем, она осознавала по некоторым движениям в самой себе большую веро­ ятность той легенды, которую ей однажды коварно донесли и со­ гласно которой ее мать подстроила убийство ее отца или даже са­ ма умертвила его. В ее глазах это делало Викторию еще более привлекательной и потрясающе чужой. Впрочем, сомнительно, чтобы Ирен была способна на все тридцать шесть чувств. Она го­ ворит, все эти нюансы хороши для мужчин, но женщинам не тре­ буется стольких ухищрений, чтобы обмануть того, кто им оказы­ вает сопротивление; женщина всегда найдет кого-нибудь, чтобы проявить свою природу, если только она не дурнушка, она долж­ на наслаждаться в полную силу, не ломая себе голову.

И действительно, она не пускалась со своими любовниками в тонкости, которые те. порой чрезмерно сентиментальные и любо­

285

пытные для крестьян, считали усовершенствованием хорошо из­ вестной им деревенской любви. Это еще одна чисто мужская чер­ та, общая у нее с матерью. Ирен ведет себя с мужчиной почти так же, как мужчины — с девушками, выказывая отвратительное нетерпение, когда те принимаются строить планы на будущее, рассказывать свою жизнь, умиляться. Она думает без затей, что любовь ничем не отличима от своего объекта, и вне его не следу­ ет ничего искать. При необходимости она сообщает об этом очень неприятно, напрямик. Она вообще умеет быть грубой и точной. Слова пугают ее не больше, чем мужчины, и, подобно послед­ ним, иногда доставляют ей удовольствие. Она не лишает себя этого в разгаре сладострастия. Тогда словечки выходят из нее без усилий, со всем их неистовством. О, какой же помойной ямой умеет она быть! От пылающего и непристойного лексикона она горячится, и любовник вместе с ней. Она вся истекает словами, как потом. Она брыкается, бредит. Это не страшно, но любовь Ирен — это нечто.

Она прекрасно знает об этом, и когда усталый зверь, которо­ го она только что укротила, отдыхает, она поправляет одним дви­ жением своего здорового тела удлиненные груди, непринужденно, вся в сознании своей победы, и самодовольно повествует о себе. Но не очень долго. Если она снова не набрасывается на мужчину, чтобы истомить его еще, она его сразу гонит, ей не нравится, когда он валяется рядом с ней без дела. И снова одна, воистину одна, каковой она всегда себя и ощущала в мире, она смотрится в зеркало, обрамленное бамбуками. Прекрасное лицо, на котором вспыхивает желание, презрительное и жадное. Нос с горбинкой, от матери. Глаза, расположенные чуть низковато, зато большие и замутненные, как у статуи. Очень высокий лоб, густые волосы. А что подчеркивает волю, так это рот. И вдобавок ко всему весь ее облик не поддается определению, в нем чувствуется опасность, но ничего определенного нет, только всепобеждающая чувственность и некоторая вульгарность, которые пьянят. Она нравится себе. Ее руки неухожены, и, несомненно, они слишком крепки для девуш­ ки. Но и это она считает красотой. Она играет своими руками, когда причесывается, их очертания так белы на фоне волос. Вок­ руг нее раскачивается крепкий аромат сумерек, счастливых суме­ рек, в них растворяется мысль о ком-либо другом.

286

О чем нам говорит притча Сиу’? В бело-голубом танце, кото­ рый замечает человек, разглядывая плитку сортира во время сво­ их усилий при испражнении, больше красоты, чем в самой чис­ той заре, — вот вам притча Сиу. Сто франков. Всякой вещи своя цена. Ох, комары.

У зеркал по сравнению с моими словами есть то исключи­ тельное преимущество, что они обоюдоостры: например, малень­ кий и ревнивый. Так, луна поначалу не осмеливается воспользо­ ваться морем, потом смело смотрится в него. Что и составляет всю ценность лопато-голов Второй республики. Разумеется, не последней. Вперед, комары.

Отчего, когда при мне говорили об орешках, я не мог сдер­ жать волнения, чуть ли не грезя наяву, чуть ли не, как это гово­ рится, засыпая на ходу. Считайте, что все сказанное носит, ско­ рее, научный характер. Добившись власти над собой, обыкновен­ ный человек, одаренный человек даже при благоприятных обсто­ ятельствах не обязательно становится властелином. Разумеется, не последней республики, к примеру. Вздохи.

Кажется, как утверждают, или, точнее, намекают, в конце концов это станет историей. Да, да для кретинов. Надо сказать, им повсюду видятся романы, романсы. Так и есть, если им встре­ тится какой-нибудь господин в розовой шляпе, они непременно его перескажут. Они из всего слагают истории: из деревянного обрубка, из адюльтера, из гардении. Накапливается снотворная куча легенд. Считайте, что все сказанное носит, скорее, научный характер.

Из всего этого в конце концов получится история для смета­ ны высшего сорта, для тончайших сливок общества, супершикарных кретинов. Складывать все в истории — буржуазная мания. Как вам будет угодно, если вы получатель. Я говорю об этом, чтобы вы поняли хорошенько: пользуясь различными именами, я вовсе не стремился двигаться по своей маленькой кривой, словно шарик, благопристойно в соответствии с законами баллистики и Женевской конвенции выполняя свою траекторию на небе. Ведь шарик ничем не остановишь, он обязательно выпишет, черт побе­ ри, именно такую линию! Кондово.

Существуют люди, пересказывающие жизнь других. Или свою собственную. С какого конца они берутся? Они болтают о чем угод­ но. О лестнице или о сквозняке. Они поняли из жизни другого то, что способны были понять. И это в лучшем случае. Впрочем, хва­ тит о них. Посмотрите лучше на зевающего мужчину. Его черты

287

искажены, в них небывалая меланхолия, бесконечное физическое отчаяние. Однако ничто подобное не получит места в их истории. Кому придет в голову отследить шаг за шагом существование ста­ рой женщины, которая постепенно воодушевляется писать ано­ нимные письма. Интересно, о чем она думает.

Складывать все в истории — буржуазная мания. Я делаю вид, что следую тем же правилам — из меня воспитали прекрас­ ного солдата. Однако тот, кто имеет обо мне хотя бы общее пред­ ставление, просто расхохочется. Захват вокзала, в глубине кото­ рого семафор. Нет, я вовсе не кто угодно. Я был солдат, и этот факт для беспристрастного наблюдателя все же немного более значим, чем если бы подобное случилось с последней собакой. Немного более, немного менее. Небывалая тоска, бесконечное физическое отчаяние. В том номере ”Пари-Суар”, где воспроиз­ водилось письмо о журнале, в котором печатались я и некоторые мои друзья и где было помещено фальсифицированное интервью Маслимо Бонтемпелли, можно было прочесть объявление, что шесть тысяч заключенных под такими-то и такими-то номерами были увезены в тот же день на каторгу. И точно так же я вижу на этикетке воды Эвиан-Каши, что перед моими глазами, под об­ щим названием ’’Минеральные воды щелочные натуральные”, на розовом фоне пейзаж санатория в тот миг, когда перед садами проезжает экипаж и гуляют отдыхающие, появляется дама с зон­ тиком от солнца. Следовательно, светит солнце. И на королев­ ском голубом и черном цвете, что обрамляет декоративные ко­ лонны, мы читаем девиз, свернутый трубочкой: ’’Апробировано медицинской академией”. Посмотрите на зевающего мужчину.

Тот же номер ”Пари-Суар”. От изобилия разнообразных со­ бытий я впадаю в уныние. То, что я способен охватить, ничтожно в сравнении с тем, что ускользает от меня. Вперед, черт побери, побольше чувства юмора. Еще один глоток коньяка. Человек, ощущающий неодолимую потребность выпить, чтобы перестать чесаться, вовсе не смешон. Вот он и пьет.

Нашептывай, прохладная вода долины снов. Здесь, на высоте двадцать метров тридцать сантиметров, откуда падаешь ты в по­ лированное удивленье скал, чья-то рука нарочно подвесила ма­ ленький картонный бельведер. Сюда приходит романтизм — об­ локотиться, с антологией в руках. Осторожно, Цезарь, смотри не упади. Как свежи ночи. Мне не сказать об этом лучше, чем о хлебе насущном, Отец (я означаю так вечные снега). Сколько событий.

288

В том месте, где нагие скалы не внемлют притязаниям роб­ ких ног, там, где, отчаявшись, весь мир растений забыл о преле­ стях своих семян, там, где заступ высекает только искры, там, над голубым королевством мошкары, — там я обрету свое пастбище. Я — высокогорное животное. Мне не сказать об этом лучше, чем о хлебе насущном. И те, кто занимается поисками пропитания, пусть они не докучают мне своим гнусным шушуканьем.

10-132

1929

Андре Бретон

ВТОРОЙ МАНИФЕСТ СЮРРЕАЛИЗМА1

Несмотря на отдельные выступления каждого из тех, кто причислял или причисляет себя к сюрреализму, все в конце кон­ цов сойдутся на том, что сюрреализм ни к чему так не стремит­ ся, как к тому, чтобы вызвать самый всеобъемлющий и серьезный кризис сознания интеллектуального и морального характера; при этом только достижение или недостижение такого результата мо­ жет решить вопрос об историческом успехе или поражении сюр­ реализма.

С интеллектуальной точки зрения речь шла и еще продолжа­ ет идти о том, чтобы всеми доступными средствами доказать и любой ценой заставить осознать фиктивный характер старых ан­ тиномий, призванных лицемерно препятствовать всякому необыч­ ному возбуждению со стороны человека; это можно проделать, показав человеку либо скудный набор таких средств, либо побуж­ дая его на самом деле ускользнуть от общепринятых ограниче­ ний. Ужас смерти, потусторонние кабаре, погружение в сон даже самого здорового рассудка, обрушивающаяся на нас стена буду­ щего, вавилонские башни, зеркала неосновательности, непреодо­ лимая стена грязноватого серебра мозгов — эти слишком увлека­ тельные образы человеческой катастрофы остаются, возможно, всего лишь образами. Все заставляет нас верить, что существует некая точка духа, в которой жизнь и смерть, реальное и вообра­ жаемое, прошлое и будущее, передаваемое и непередаваемое, вы­ сокое и низкое уже не воспринимаются как противоречия. И на­ прасно было бы искать для сюрреалистической деятельности иной побудительный мотив, помимо надежды определить наконец та­ кую точку. Довольно уже этого, чтобы понять, сколь абсурдно придавать этой деятельности чисто разрушительный или чисто созидательный смысл: точка, о которой идет речь, уже a fortiori

290