Antologia_frantsuzskogo_syurrealizma

не даете мне пощечины, что за предрассудки, вас удерживает сла­ бость? Ж изнь кружит мне голову. Я ощущаю в своих штанах, что оскверняю бесконечную царящую радость: бейте же меня, говорю я вам, может быть, я лучше, я больше, чем Александр или Юлий Цезарь!”

271

Рыбы, рыбы — это я, я назову вас — милые ладошки, такие ловкие в воде. Рыбы, вы похожи на мифологию. Ваши страсти со­ вершенны, ваша пылкость необъяснима. Вы даже не приближае­ тесь к своим самкам, но вы воплощенный энтузиазм благодаря идее семени, что тянется за вами, как нить, и идее таинственного отложения, которое творит в тени сверкающих вод новую экзаль тацию, неведомую и немую. Рыбы, вы не обмениваетесь любовными письмами, вы черпаете желания из вашей собственной эле­ гантности. Гибкие мастурбаторы обоих полов, рыбы, я преклоня­ юсь пред головокружением ваших чувств. Да ниспошлют и мне небеса и земля волю выйти из самого себя. Скольких преступле­ ний можно избежать, сколько драм навсегда заточить в суфлер­ скую яму. Ваши прозрачные восторги, черт побери, как я зави­ дую вам. Дорогие божества глубин, я растягиваюсь во все сторо­ ны и начинаю неистовствовать, как задумаюсь на минуту о той минуте вашего духа, когда образуется прекрасное морское расте­ ние сладострастия, ростки которого ветвятся в ваших хрупких су­ ществах, в то время как со всех сторон от ваших уединений дро­ жит вода и озвучивает пение прибрежной ряби. Рыбы рыбы, про­ ворные образы наслаждения, чистые символы непроизвольны> поллюций, я люблю вас и я взываю к вам, рыбы, похожие на воздушные шары. Так бросайте в пустоту ваших следов ваш стра­ стный балласт, знак вашего интеллектуального величия.

Рыбы рыбы рыбы рыбы Любовью занимается мужчина тоже

272

Глаза любовников отграничивают в пространстве двоих осо­ бую зону, гае внимание сгущается, где кристаллизуются свобод­ ные личности. Здесь, у пределов, свет желаний распадается — от красного бреда до фиолетовой сознательности, — происходит нео­ щутимо ощутимое чудо. Тоща, тогда... не будем, однако, торо­ питься.

Итак, читатель, ты так дорого заплатил на прошлой неделе за право рассматривать через перископ одну короткую сцену; из глубины склепа, куда я тебя запрятал, ты принял все это за на­ стоящую экзальтацию человеческой души; а между тем ты совер­ шенно неправ: ту жалкую пригородную упряжку заранее раскра­ сили, опасаясь, как бы тебя или кого-нибудь еще (ибо там ожида­ ли не обязательно тебя) не прохватила жалость при виде того, до чего доводит дебош и плохое питание вместе взятые; там на пе­ чальном ежедневном опыте их учили искусству симулировать сладострастие, не испытывая ни малейших его укусов; итак, чи­ татель, теперь я привожу тебя в спальню Ирен, здесь Ирен зани­ мается любовью. Я прекрасно узнаю ее, даже голую, у нее слиш­ ком удлиненные груди, на мой вкус. Что касается мужчины, он повернут ко мне спиной: мне не удается поставить на нем имени, и впрочем, если мне и случалось встретить где-нибудь это тело, оно наверняка было скрыто под одеждой. Кстати, я считаю, что личность мужчины создает именно одежда, в отличие, впрочем ,. от женщины. Если у голого мужчины борода, то мне представля­ ется, что передо мной сам Иисус Христос. Но, когда тот, кто раз­ двигал свои бедра над Ирен и грубо галопировал на ней, припод­ нялся, я заметил четыре груди, которые никак не решатся от­ даться друг другу, и, насколько я мог судить по легким движени­ ям его челюстей сбоку, он был совершенно выбрит. По крайней мере у него не было ни эспаньолки, ни усов в американском сти­ ле. Он опирается на левую руку, правая — на правом боку Ирен. Правая рука схватывает сзади левое плечо женщины. Такое впе­ чатление, что он сильно влюблен. Он шепчет: ”0 , ты меня хоро­ шо чувствуешь?” Она поначалу пуглива, можно сказать, она тор­ мозит, потом пускается вперед, повторяя, провоцируя, усиливая скачку. И вот она понеслась.

Теперь самцу пришла очередь умерить нахалку. Тпрру, не так сильно. Он не желает наслаждаться еще, или, скорее, он хо­ чет насладиться в свое удовольствие своим желанием, которое то­ ропит его и удерживает. В глубинах удовольствия остается только слабое воспоминание, сожалеющее отражение желания, с которо-

273

го все начиналось. Читатель, когда ты будешь заниматься любо вью, остановись на этом этапе. Но Ирен понимает иначе. Она на­ жимает на его зад, в исступлении, словно выжимая из себя крик. Она двигает по кругу тазом и животом, выгибается, ее бедра рас­ крываются и готовы прижаться к члену замершего мужчины. Ве­ ликолепным жестом он отступает и показывает своей подруге, что его желание не уменьшилось: он достает из содрогающегося чехла огромный и дымящийся жезл. Он не примиряется, он снова поднимается и дрожит, когда его чувствительное окончание с трением покидает вход в пещеру, которая будет преследовать его. Стянутые яички мягко бьют по влагалищу. Молодой буржуа, тру­ долюбивый рабочий и ты, высокопоставленный функционер этой Республики, я позволяю вам любоваться на п... Ирен.

О изящная п... Ирен!

274

Она так миниатюрна и так глубока! Мужчина, здесь ты вла­ дыка, достойный, наконец, своего имени, здесь вершина твоих желаний. Эта обитель — не бойся приблизиться к ней лицом, и тогда твой болтливый язык не сможет оставаться в покое, — эта обитель отрады и тени, патио жара в перламутровой оправе, — превосходный образ пессимизма. О расселина, влажное и нежное ущелье, притягательно-головокружительная пропасть.

В этих человеческих струях корабли без руля, что заблуди­ лись безвозвратно, возвращаются в детские грезы о путешестви­ ях, они поднимают на мачтах фортуны паруса отчаянья. Как прекрасна плоть под вьющимися волосками: сквозь узор, рассе­ ченный любовной секирой, кожа становится влюбленно чистой, пенистой, млечной. Поначалу сомкнутые складки больших губ позевывают. Вы очаровательны, как ротик на лице, что склони­ лось над спящим, никогда не поперек, но параллельно всем устам в мире, однако вы тонки и длинны, неотразимые для говорливых губ, что искушают вас своим молчаньем, вы готовы к долгому пульсирующему поцелую; любимые губы, сумевшие придать по­ целую смысл новый и страшный, навечно развращающий смысл.

Обожаю смотреть, как набухает эта расселина.

Она так и тянется к нашим глазам, поднимается, влечет и раздувается со всей своей шевелюрой, из которой исходит, как от трех обнаженных богинь над лесами Иды, несравненное сияние живота и бедер. Прикоснитесь, прикоснитесь же скорей: лучшего применения рукам нет. Прикоснитесь к этой сладострастной улыбке, прорисуйте пальцами восхитительное зияние. Вот так: пусть ваши неподвижные ладони, ваши фаланги, влюбленные в эту выгнутую дугу, сойдутся в самой твердой чудесной точке, что поднимет стрельчатую арку к ее куполу, вершине моего храма! Не шевелитесь, замрите, и теперь с помощью больших ласкаю ­ щих пальцев воспользуйтесь доброй волей этого утомленного ре­ бенка и погрузитесь большими ласкающими пальцами нежно, еще нежнее, раздвиньте прелестные губы ласкающими пальцами. И теперь приветствую тебя, о розовый дворец, палевый ларец, альков в легком беспорядке от серьезных радостей любви, о вуль­ ва, явившаяся наконец во всем блеске. Цвет лета под исцарапан­ ным сатином зари, когда смыкаешь глаза.

Не просто так, и не случайно, и без умысла, но благодаря то­ му СЧАСТЬЮ выражения, похожему на сладострастие, падение,

275

самозабвение в потоках извержений спермы, две младшие сестри­ цы больших губ благословением небесным прозваны были нимфа­ ми, это имя облегает их, как перчатка. У кромки бассейнов, в са­ мом сердце бьющей воды, о нимфы, чей румянец выделяется краешком тени, нимфы, что переменчивее ветра, едва у Ирен на­ чинается грациозное волнение, или у тысячи других тысяча иных симптомов — резаных, рваных — таковы кружева любви; ним­ фы, которых вы настигнете глубоко в гнезде удовольствия, и еще этот восхитительный бутон, трепещущий от ложащегося на него взгляда, бутон, которого стоит мне едва коснуться — и все разом меняется. Небо становится чище, и плоть — белее. Возьмем в ру­ ки этот предвестник пожара. Тонкий перламутровый пот озарит плоть на горизонте наших желаний. Караваны спазмов уже пока­ зываются в песчаных далях. Те странники пришли из городов с плоскими крышами, из мест, где водные пути загорожены черны­ ми доками; в их сундуках, забитых заржавевшими гвоздями, — полные пороховницы и мелкий товар. Они перевалили через го­ ры. На них полосатые накидки. Странники, странники, ваша сла­ достная усталость, словно ночь. За ними шагают верблюды, на­ груженные провиантом. Проводник потрясает посохом, и на зем­ ле поднимается самум, Ирен внезапно вспоминает об урагане. Возникает мираж с прекрасными фонтанами... Мираж сидит абсо­ лютно голый в чистом ветре. Прекрасный мираж наготове, как пестовый молот. Прекрасный мираж — мужчина перед входом в пещеру. Прекрасный мираж с источником и наливающимися со­ ком плодами. У странников губы растерты до безумия. Ирен — ковчег над водами. Сто дней я не брал в рот ни капли, и теперь мою жажду насыщают вздохи. О-о, о-о. Ирен призывает возлюб­ ленного. У него встает на расстоянии. О-о, о-о. Ирен агонизирует и извивается. Он наготове, как бог над пропастью. Она придвига­ ется, он отступает, она придвигается и натягивается, как лук. 0 - о-о. Оазис наклоняется вместе со своими высокими пальмами. Странники, ваши бурнусы сами завертелись в песках. У Ирен уже почти прервалось дыхание. Он любуется ею. Она увлажняет­ ся ожиданием стрелы. В мираже озера, тень газели...

Черт побери, да затрясутся все грешники в аду — Ирен раз­ рядилась.

276

Когда листья на челе лесов отбросили свое зеленое портмоне, когда их ножки окончательно позабыли движение соков, и эти ладони, что некогда приветствовали ветер, теперь жадно сжима­ ют золото, украденное у роскоши дня, тогда сухие побеги листь­ ев, готовые обрушиться на лоно пыли, смотрят на мир без зелени прощальным взглядом — горько и без сожалений. Скелеты про­ жилок, разбудите мудрость свою, замазанную румянами осени. Я думаю, в конце концов миру листьев хватит ребячества, чтобы одно создание цвета молодых побегов, как я люблю представлять его себе, заиграло, повторяя за вами самые незначительные жес­ ты, заиграло в кости на мхе растительного царства. Это не де­ тские ладошки, не ладони сентиментальных докторов, вызываю­ щие волнение совсем иное, нежели листопад: они указуют на не­ бо и на землю, что означает смертный приговор для ослабленных чахоточных; не руки священника, привыкшего к истерически об­ щим местам о смерти; не те руки, что подкарауливают в глубине торговой лавки на берегу моря нетерпеливость и опьянение моря­ ков, а иногда и людей с большой земли, — но ладони всех листь­ ев, которые несет к гибели ветер судьбы, эти ладони должны сво­ дить с ума поэтов из антологий больше, нежели ветви дерев, эти ладони почти опознаваемые по знакам на пальцах, ладони пре­ ступников, цепляющихся за дверцы поездов, проезжающих в туннелях, в туннелях, где гигантская пощечина стен рассеивает их в кровавой ночи, это — осень смертоносных ладоней. Для вас, сочинители элегий. Да удастся воссоздать вам из этих обломков, что в единстве своем были чудесным инструментом убийств и грабежей, из этих обломков в дыму и на огромной скорости, фан­ тастический край, на той точке человеческого смирения, в тот за­ травленный и растерянный миг, в октябре неразличимого чегото. И снова схватив эту проблему за пламенеющие волосы мета­ форы, помечтайте о том, что осень с ее рыжими чудесами, с ее лесным метаболизмом, — прообраз тому, кто, подобно многопа­ лой губке, выражает медленные и страшные трансформации свое­ го сердца. Пусть он забудет картины израненного леса: я открою ему область, где он узнает свои немые боли, когда без единого слова улетят в полночь железные дороги предательских рук. Ес­ ли, растратив всю свою тоску на примирение этой трагедии мра­ ка и своей личности, он затеряется в коридорах Аналогии, этого меблированного отеля, на всех дверях которого пронумеровано эхо; и пусть он еще благодарит меня, ибо я отвлек его таким об­ разом от плачевных символов банальной осени, я схватил его за

277

вырванную и разодранную руку и протащил до запретной сферы тревоги. Теперь уже не понятно, что это — ладонь, убийца или листок. Вместе с кошмарной пульсацией мигрени он ищет чело­ веческий эквивалент идеалистического циклона, что унес его. На что он жалуется? Он не способен прочесть этой диаграммы, в конце концов он ненавидит образы и запутанность их лабирин­ тов. Но это же так просто, малыш. Он никогда не представлял се­ бе геометрии в пространстве, как же не заблудиться в перипетиях духа? Он цепляется за падение листьев, а я, разве я могу знать, чем в действительности является для него эта огневая' лавина? Поглядите, в ветер своей мысли он просовывает кулак, крепко сжимающий букет из покойниц. Чего ему надобно от этих тру­ пов? Абсурдного сопоставления течения жизни со сменой времен года недостаточно для объяснения той захватывающей и причуд­ ливой картины, где, вопреки всем законам тяготения, ноги несча­ стного, вместо того чтобы касаться земли, легко поворачиваются к тучам. Содержимое карманов падает, и в этом тоже осень, она особеннее, чем осень деревьев: маленький, почти использован­ ный, карандашик, обрывки бумаги, монетка в сто су, письма не важно от кого, образчики ткани на зимний костюм, да-да, шут­ ник, я не говорю еще о твоем саване, об обрывке ленты, о булав­ ке. Подумай об осени своих карманов, друг мой, о своих преда­ тельских карманах, когда под туннелем образов, замаскированным непониманием, ты вывернешь их у дверцы, но слишком поздно, твое сердце ускользает от тебя, твое сердце, отделившееся от де­ ревьев и леса, куда же ушел ребенок, что просил у твоей матери деревянные сердечки для ночной игры в кости?

278

Как носит нас жизнь! Бегут годы, и после стольких странст­ вий и метаморфоз они оставляют человека абсолютно похожим на самого себя, благодаря некоему моральному уподоблению, способ­ ности вспоминать о себе. Правда ли, что мы любим только один раз в жизни? Мне встречались создания, думающие именно так. Я и сам иногда верил этому. Сейчас я всецело отвергаю эту бесчеловеч­ ную концепцию. Но любовь вовсе не утрачивает от этого своей вы­ соты. Все, что я люблю, осталось. Все перед нею склоняется. И за­ ставляет жертвовать всем в мире, и это прекрасно.

Уже много лет я не встречал ту, облаченную в конкретную видимость, тот мираж черной воды — Ирен. А образ иной — той, живой, память о которой я старался стереть с помощью Ирен, — действительно ли он исчез? Тому, кто слишком часто проверяет цену вечности, тяжело об этом размышлять. Она должна исчез­ нуть, она должна была исчезнуть. Я был влюблен безумно в одну необычайно красивую женщину. Женщину, в которую я верил, как в бесспорную реальность. Женщину, которая, я думал, люби­ ла меня. Я был ее верным псом. Я не мог иначе. И тощ а про­ изошло что-то непонятное, словно между нами встала какая-то тайная мысль, прошло коварное время каникул, и только потом мне удалось понять, что именно необычного происходило в неко­ торых взглядах. Нам было совершенно невозможно провести эти летние месяцы в одном и том же месте. По тысяче причин. Я замкнулся в своем одиночестве, и многочисленные преграды гра­ ниц, железнодорожных сетей ставили между нами препятствия, едва ли преодолимые посредством письма. А препятствий было хоть отбавляй. За три месяца я получил два очень коротких письма. Два письма. Положите эти конверты на чашу весов, и вы поймете меня.

Я спасался у друзей, которые осыпали меня совершенно бес­ полезными заботами. После визита почтальона я ежедневно ста­ новился мертвенно бледен до самой ночи. Вечера проходили за двумя-тремя маленькими рюмочками. О какое это было лето! Ле­ то ожидания. Ожидания той, кого я любил, но довольно, я не по­ зволяю себе больше говорить о ней. Я снова вижу, слишком чет­ ко ощущаю тот миг в парижском парке, у нее на коленях были скользящие листы, что я написал для нее; тогда была весна, ря­ дом с кафе, на железных стульях. Если ей захочется узнать, в каком обличье я запечатлел ее в своей душе, пусть она будет счастлива: она оставила во мне дивный образ агонии, и я благо­ дарен ей за это! Разумеется, агонии пришел конец.

279

В той южной стране не было даже смехотворных возможно­ стей города К. Деревенская природа да очень синий поток, куда я бросал камешки. В голубятне, предоставленной в полное мое рас­ поряжение, я отдавался в очередной раз своему наркотику. Я пи­ сал с утра до вечера. Иногда я заклинал призраков. Новых, прежних. Однажды я начал думать об Ирен, она предстала мне в ракурсе социальном, то есть в зависимости от внешних обстоя­ тельств.

После этого, наверное, окончательно потеряв надежду, я ни­ когда ее больше не видел.

280