
ТеорияХудожКультуры
.pdf
Раздел 2. Мифотворчество в истории художественной культуры
очарованные его играми, по которым он нас заставил тосковать подобно наркоманам, превращаемся в жертв, терзаемые скукой, его все более выхолощенной страстью игры, все более нарастающим отвращением к ней»12.
Не будем ставить точки. В 2003 г. коллега Касторфа, неоанархист Кристоф Шлингензиф выпустил радикальный перформанс «Атта-Атта». В нем нашли обобщение эстетические искания Фольксбюне на протяжении десятилетия. К спектаклю была издана книга-манифест «Взрыв искусства». Авторами статей в ней были среди прочих Базон Брок, Петер Слотердийк, Борис Гройс, Франк-Патрик Штеккель, Петер Вайбель13. Заметим: на свою связь с дадаизмом Касторф указывает постоянно. Но «новым берлинским дадаистом» его окрестил Борис Гройс, подробно охарактеризовавший эту связь в своих статьях, в том числе написанных специально для программок Фольксбюне. Неодадаистско-постмодернистские лозунги вылились тут в новый термин «аттаизм», трактуемый как «сумма всех возможностей и проблем, которые оставил неразрешенными предыдущий авангард»14. Как дадаисты 1920-х, он – вышедший совсем из другого времени, «из футбола, рок-н-ролла, из рвущегося из глубин души негодования, из невроза», он, – прокламирует Касторф, – «наподобие дадаистов 20-х, пытается остаться на высоте циничного апогея эпохи»15. Впереди новые атаки на уравновешенное необуржуазное общественное самосознание единой Германии, новые деконструкции, новые вспышки фантазии берлинского театрального дадаиста, интендантские полномочия которого – уникальный случай в истории современного немецкого театра – раз за разом беспрепятственно преодолевались берлинским сенатом более чем на десятилетие16.
12«Theater heute». 1995. 7.
13Hagemann (Hg). Ausbruch der Kunst. Politik und Verbrechen II. Volksbühne am Rosa-Luxemburg-Platz. Berlin. 2002.
14Weibel Peter. Grundlagen des Attaismus // Ibidem. S. 120.
15Theater heute, Jahrbuch 1993.
16На открытии Чеховского фестиваля в 2010 году московский зритель смог увидеть касторфовскую версию чеховских «Трех сестер», скомпонованных с драмой «Переселенка, или Жизнь в деревне» (1961) Хайнера Мюллера – одного из самых ярких и крайних представителей немецкого театрального постмодерна. Это не первое обращение Касторфа к русской драме. В 1988 г. в Немецком театре в Берлине он поставил «Зойкину квартиру» М. Булгакова (под названием «Париж, Париж»), в последние сезоны поверг в шок берлинскую публику своей фундаментальной трилогией по Ф. Достоевскому: «Идиот» (2002), «Преступление и наказание» (2005), «Бесы» (2009).

Раздел 3
МИФ КАК КАТЕГОРИЯ КУЛЬТУРЫ
И.А. Едошина
Миф, мифологема, мифема в контексте деятельностного подхода к феноменам культуры
Миф в качестве понятия давно и устойчиво принадлежит области гуманитарных знаний. Однако определений того, что есть миф, ничуть не меньше, чем, например, того, что есть культура. Никоим образом не ставя перед собой задачу обобщить все имеющиеся дефиниции, обращусь только к тем, которые являются базовыми для моих размышлений.
Известное определение О.М. Фрейденберг – «миф… не в состоянии выражать ничего, кроме самого себя»1, со всей очевидностью свидетельствует, что миф есть только то, что он есть. Миф в его архаическом варианте самодостаточен и замкнут на самом себе. Потому представляется важным (для корреляции оснований обозначенной в заглавии дифференциации) обратиться к лингвокультурологическому аспекту слова «миф».
Эта лексема – μύθος – греческого происхождения и обозначает «слово». Важным является его архаичность2, что совершенно естественно, поскольку в данном слове фиксировалась такая значимая характеристика сознания, как нерасчлененность. По этой причине в слове «μύθος» греки закрепили представления
1 Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978.
С. 48–49.
2 Подробнее см. в кн.: Тахо-Годи А.А. Греческая мифология. М.: Ис-
кусство, 1989. С. 7–8.
273

Раздел 3. Миф как категория культуры
о целостности бытия. Вот почему в качестве слова μύθος не может быть понят как легенда или сказка. В этом слове отложились представления человека о мире: «Миф – древнейшая форма освоения мира, обобщающая в одном слове множественные конкретности жизни»3. Как способ постижения мира миф вечен и, например по А.Ф. Лосеву или Б. Малиновскому, реален4.
Однако в форму μύθος облекалась «мысль», как и в однокоренном – μυθέομαι– «говорю, беседую, обдумываю». Отсюда явно следует, что мысль понималась греками как миф в двух аспектах. Первый связан с тем, что мысль способна схватить мир как целое, что присуще самой природе мифа. Второй – раскрывается в ситуации представления мысли как мифа в чувственно воспринимаемой форме. Иными словами, «мысль» соотносится с мифом при условии, что в самой мысли отсутствует чистая абстракция.
Таким образом, смыслообразующее ядро мифа определяется сущностной связью с миропониманием и чувственными форма-
ми его представления. Именно по этой причине в классической филологии подчеркивается принципиальная разница между μύθος в качестве феномена архаического синкретизма и λόγοςкак
свидетельства развития аналитического мышления5.
В греческом языке μυθολόγημα (мифологема) в прямом значении – «слово, речь». Далее следуют: «разговор, беседа; совет, указание; предмет обсуждения, вопрос; замысел, план; изречение, поговорка; толки, слухи, весть, известие; рассказ, повесть, повествование; сказание, предание, миф; сказка, басня; сюжет, фабула». Все перечисленные семантические оттенки сформиро-
вались на основе синтеза двух корней, восходящих к существительному μύθος «слово» и глаголу λέγειν в значении «собирать во-
едино». Собранные вместе слова дают текст, то есть мифологему,
3 Лосев А.Ф. Бытие – имя – космос /Сост. и ред. А.А. Тахо-Годи. М.: Мысль, 1993. С. 20. (Приводимая цитата из вступительной статьи А.А. Тахо-Годи).
4 Лосев А.Ф. Бытие – имя – космос. М.: Мысль, 1993. С. 28; Малиновский Б. Магия, наука и религия. Пер. с англ. /Сост. С.Л. Удовик; Науч. ред. Ю.А. Артемова; Пер. А.П. Хомик под ред. А.Ю. Артемовой.
М. 1998. С. 98.
5 См., например: Аверинцев С.С. Собрание сочинений. София – Логос. Словарь /Под ред. Н.П. Аверинцевой и К.Б. Сигова. Киев, 2006. С. 277–278; Правда, О.М. Фрейденберг придерживается иного мнения, см.: Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. С. 57–62. Ее понимание Логоса в большей степени коррелирует иудеохристианским воззрениям.
274

И.А. Едошина. Миф, мифологема, мифема...
характерными признаками которой в таком случае становятся наличие сюжета и коммуникативная направленность. Обратимся к имеющимся определениям.
Так, О.М. Фрейденберг усматривает в мифологеме поэтический пересказ6. Как видим, в этом определении при всей его краткости схвачены главные смыслы. В мифологеме отражается одна из существенных черт древнего мировосприятия, заключающаяся в придании ритму (а поэтический текст так или иначе ритмически всегда организован) функции своеобразной «скрепы» разных сторон познания мира. В слове «пересказ» важную (для понимания сути дефиниции) функцию выполняет приставка «пере». Эта приставка относится к словообразовательным элементам, но ими не ограничивается. Изменение формы неизбежно влечет новые смысловые оттенки. В данном случае при сохранении общей нарративности (сказ) указывается на ее иное изложение.
Наиболее развернутую характеристику мифологеме дает ученик и последователь К.Г. Юнга – К. Кереньи. Он прямо относит мифологему к повествованию «о богах и богоподобных существах, героических битвах и путешествиях в подземный мир»7, соединяя таким образом мифологему с собственно мифом: «Миф – это воссоздание первобытной реальности в форме повествования»8. Мифологема принадлежит к особым повествованиям, хорошо известным, в чем, с точки зрения Кереньи, кроется потенциал для нового творчества. Известность предполагает множественность восприятий и интерпретаций, что придает повествованию некую содержательную незавершенность. Мифологема призвана закрепить обнаруженный смысл.
С другой стороны, «если речь идет о подлинной мифологеме, то этот смысл есть нечто, что не может быть так же хорошо и полно выражено немифологическим путем»9. Потому даже «застывая в форме сакральных традиций, мифологемы сохраняют тем не менее свойства произведений искусства»10.
6 Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978.
С. 538.
7 Кереньи К. Пролегомены // Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Пер. с англ. /Сост. В.И. Менжулина; Пер. В.В. Наукманова / Под общ. ред. А.А. Юдина. Киев: Госуд. библиотека для юношества, 1996. С. 13.
8 Там же. С. 17.
9 Там же.
10 Там же. С. 14.
275

Раздел 3. Миф как категория культуры
В размышлениях Кереньи мифологема есть целое. В пределах его самый процесс осмысления приносит удовлетворение, сопоставимое со смысловым наполнением музыки11.
Наконец, «с помощью образов из области человеческой и растительной эволюции мифологемы… указывают подобно дорожным столбам на наше мифологическое “основание” – путешествие к α̉ρχαί, путешествие, которое венчается открытием тех же самых символов заново»12. Мифологемы, пребывая в сюжетном поле мифа, призваны играть роль метасюжетов, вся их задача заключается в вечном возвращении к мифологии происхождения истока жизни13.
По С.С. Хоружему, слова «мифологема» и «легенда» являются синонимами, то есть опять-таки подчеркивается сюжетная природа исследуемого феномена. Далее уточняется, что мифологема, «воплощаемая в личной судьбе, облекаемая в конкретность поступков и обстоятельств определенной личности, неотделимо срастается с этой личностью, делает ее персональной мифологемой. Стоит отметить парадоксальный, антиномический характер этого понятия. Мифологемы, разумеется, принадлежат к области всеобщего, универсального, да и число их в обиходе любой культуры вовсе не безгранично; но в то же время они оказываются способом и орудием утверждения уникальной неповторимости человеческой судьбы»14. Антиномичная природа мифологемы отражает одну из характерных сторон бытия – прерывность. Мир не столько развивается прогрессивно (возрастая), сколько вращается в системе раз и навсегда заданных координат: жизнь изначально включает смерть в качестве неизбежной потенции бытия, смерть прерывает конкретную форму жизни, но жизнь в целом недоступна смерти. В мире что-то всегда завершается и одновременно что-то всегда рождается.
Само определение «персональная мифологема» вполне укладываетсявпониманиемифологемыкаксемантическогополямифа. Поиск и нахождение смысла формируют креативный аспект личностного постижения мифа, репрезентируемого в мифологеме.
11Кереньи К. Пролегомены // Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Пер. с англ. /Сост. В.И. Менжулина; Пер. В.В. Наукманова / под общ. ред. А.А. Юдина. Киев: Госуд. библиотека для юношества, 1996. С. 15.
12Там же. С. 20.
13Там же. С. 21.
14Хоружий С.С. Философский символизм П.А. Флоренского //
П.А. Флоренский: pro et contra / Сост., вступ. статья, примеч. К.Г. Ису-
пова. СПб.: РХГИ, 1996. С. 527–528.
276

И.А. Едошина. Миф, мифологема, мифема...
Содержание «персональной мифологемы» составляет жизнетворчество, его реализация позволяет «увидеть въявь, как жизненные этапы и ключевые события, внутренние и внешние, воспроизводят эту мифологему»15.
Таким образом, мифологема придает универсальному содержанию мифа индивидуальные очертания, которые закрепляются в схваченных сознанием смыслах и получают художествен-
ную форму. При этом «подлинная» мифологема всегда остается в пределах сущности мифа, «персональная» мифологема, сохраняя внешние приметы этой сущности, стремится наполнить их сугубо личностнымсодержанием.Подлиннаямифологемавзыскуетобретения истока бытия, персональная мифологема в большей степени
озабочена формами репрезентации собственной креативности. Мифема (греч. Μύθευμα – повествование, предполагающее
изложение [рассказ] не всего сюжета, а только эпизода) толкуется К. Леви-Стросом как «короткая фраза», содержащая «пучок отношений». Причем эта «короткая фраза» может определяться как усеченным до одной детали мифологическим сюжетом, так и непрямой передачей сути древнего миросозерцания.
Основой мифемы является надобность «замаскировать», скрыть связь между человеком и тотемом16. В свою очередь, эта связь находит опосредованное выражение в метафоре. В качестве примера: «Жизнь летучей мыши – это жизнь человека»; варианты возможных «пучков отношений»: «вера в реинкарнацию каждого из полов в соответствующую животную форму или дружеская либо братская связь»17. Или: «Близнецы “суть птицы” не потому, что они с ними смешиваются или им подобны, а потому, что относятся к другим людям, как “люди сверху” к “людям снизу”, и среди птиц выступают, как “птицы снизу” по отношению к “птицам сверху”… это связь метафорического характера… животный мир мыслится в терминах социального мира»18.
Отсюда и мифологическое мышление полностью определяется мифемой как новым упорядочением уже имеющихся элемен-
15Хоружий С.С. Философский символизм П.А. Флоренского // П.А. Флоренский: pro et contra / Сост., вступ. статья, примеч. К.Г. Исупова. СПб.: РХГИ, 1996. С. 528. В качестве персональной мифологемы Флоренского, по мнению Хоружего, выступает мифологема Эдема – первозданного, утраченного и вновь обретенного рая. Пониманию персональной мифологемы отца Павла и посвящена статья ученого.
16Леви-Строс К. Первобытное мышление / Пер., вступ. статья и прим. А.Б. Островского. М.: Республика, 1994. С. 50.
17Там же. С. 62.
18Там же. С. 91–92.
277

Раздел 3. Миф как категория культуры
тов, характер которых не меняется. Все эти «ансамбли структур» творятся посредством языка. Потому и миф, в определении Леви-Строса, есть «совокупность событий (поскольку во всяком мифе рассказывается какая-то история)»19. «Совокупность событий» легко может быть как собираемой, так и разбираемой. В таком случае мифема – это предельно малое общей структуры, пребывающее в поиске диалога с ней.
Таким образом, мифема полностью определяется интеллектуальной деятельностью сознания. В мифеме закрепляется понимание мифа как метафорической подвижной структуры.
Всловесной «цепочке» миф – мифологема – мифема наглядно представлены возможные (и уже сформировавшиеся) подходы к пониманию культуры как деятельностного феномена. Универсальность и целостность мифа как способа постижения мира органически сочетается с чувственно воспринимаемыми формами его репрезентации, например, в античной скульптуре. Чувственное начало, роднящее миф с человеком, подвигает его к художественной деятельности, а через нее к осознанию собственной уникальности. Эта разновидность деятельностного процесса закреплена в мифологеме. Усеченный до мифемы сюжет свидетельствует о его подвижности и способности к структурированию на диалогической основе. В результате рождается система метафорических именований, которая напрямую зависит от планов содержания и выражения, контекста и функциональной специфики метафорического знака20. Отсюда и соответствующий тип деятельности – сугубо интеллектуальный.
Несмотря на все различия и мифологема, и мифема тесно связаны с мифом и не могут быть адекватно восприняты вне своего источника. Так, все виды человеческой деятельности объединяются в культуре, осмысляются и оцениваются в ее пределах не плоско-фактографически, а объемно, на основе реконструкции коррелирующей эпохе внутренней логики. Культурная деятельность есть один из откликов человечества в формах мифологемы
имифемы на вызовы мифа.
Вкачестве ярких примеров такого рода деятельности можно назвать творчество Дж. Джойса и Дж. Фаулза, Х.Л. Борхеса и
19Леви-Строс К. Первобытное мышление / Пер., вступ. статья и прим. А.Б. Островского. М.: Республика, 1994. С. 134.
20Москвин В.П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. Ростов-на-Дону, 2007. С. 400–401.
278

И.А. Едошина. Миф, мифологема, мифема...
Х. Кортасара, А.М. Ремизова и В.В. Розанова. А также научные изыскания Дж. Фрэзера, Дж. Кэмпбелла, К.Г. Юнга, К. Кереньи, М. Элиаде, В.В. Латышева, Ф.Ф. Зелинского, А.Ф. Лосева, О.М. Фрейденберг. В их работах на эмпирическом материале выявляются основные параметры мифологического мышления в его целостности и приводятся формы ее утраты. Эта неизбежность утрат придает всей культурной деятельности человечества горький привкус и определяет неизбежность ее драматического бытийствования.
Э.В. Баркова
Миф как зеркало современной культуры
«Миф отоварен» – выражение, которое, кажется, невозможно специально придумать. В этих словах отражена одна из важных сторон целостности современной жизни, в которой слились в нерасторжимом, но не органическом единстве высокое и низкое, таинственно-глубинное и демонстративно-эмпирическое; то, что веками было выражением полнокровности самого бытия и единства человека с миром, – миф и случайно-ситуативное, продажность как форма существования мелкого или потерявшего себя человека. Прежде считалось аксиомой – лучшие песни те, что слагает сама жизнь, но только ли лучшие?
«Миф отоварен» – выражение, не знакомое специалистаммифологам, искусствоведам и культурологам, но оно привычно и хорошо знакомо тем, кто занят в сфере коммерции и бизнеса, а также тем, кто специально создает красивые легенды об истории и «богах и героях» – отцах-основателях своей фирмы для скорейшего извлечения вовсе не мифической прибыли. Ответом на реальный социальный заказ, потребность в таком мифе в современной науке стала специализированная область прикладной культурологии и теории управления, получившая в отечественном обществознании официальный статус, – она называется мифодизайном. Так, в работе «Прикладной мифодизайн организации» В. Тарасенко рекомендует: «сотрудник может с увлечением рассказать “миф творения” организации – историю о том, благодаря чему организация возникла и как она добилась успеха.
280

Э.В. Баркова. Миф как зеркало современной культуры
Прошлое было романтичным. Оно полностью известно и вызывает уважение. Сотрудники искренне верят в компетентность и порядочность руководства, или, по крайней мере, в его силу и власть. В беседах с сотрудниками проявляются нефальсифицированные суждения по поводу организации (мифологемы) – ценности и установки, которые не оспариваются и связываются с личными ценностями»1.
«Миф отоварен» – выражение, которое, как мне кажется, может быть названо квинтэссенцией и стать эпиграфом нашей переходной эпохи. В действительности, в жизни еще есть место серьезной и профессиональной работе, в том числе с глубинными традициями, восходящими к самым ранним мифологическим пластам бытия человека, и одновременно есть пространство (и оно становится все более широким и давящим) – такой творческой переработки традиций, в результатах которой узнаваемы лишь творцы, но не высокие традиции. И в этом смысле в нем как в зеркале отражаются некоторые сущностные черты нашей культуры и жизни искусства.
Сама переходность культуры как специальный предмет мысли побуждает задать вопрос: а не находимся ли мы и наше рефлексирующее сознание уже внутри только такой «отоваренной» формы мифа? Если так, то какой является содержательность этого перехода, к чему, к какой культуре и к какому новому искусству он нас приведет? Какие сказки расскажет жизнь следующим поколениям, если едва ли не общим местом стало понимание социальной и культурной реальности как мифологически-крими- нальной, где мрачные мифы, не сопоставимые по черной мистике с самыми мрачными сюжетами Э. Гофмана или немецких волшеб- но-исторических сказок, пугают своей узнаваемостью.
Жизнь искусства как самого адекватного зеркала бытия культуры, вероятно, наиболее зримо выявляет тенденции и противоречия переходности. Но она же отражает надежды и зарождающиеся, едва наметившиеся ростки новых форм гуманизма и развития человеческого начала в самом человеке. Общий взгляд на художественный универсум, развертывающийся в мировой информационной среде начала ХХI в., все более отчетливо обнаруживает свою внутреннюю парадоксальность. Обнаруживая невиданную прежде активность в формировании новых знако- во-семантических систем, которые выражают его содержание,
1 Тарасенко В.В. Прикладной мифодизайн организации // Мифодизайн управления. М., 2001. С. 32.
281