Mills_R_-_Vlastvuyuschaya_Elita_-_2007_1

ибо как средство подавления народного восстания флот не имеет большой ценности. Генералы и адмиралы не играли поэтому большой роли в политических делах страны, и преобладание гражданских элементов приобрело прочный характер.

Нельзя было ожидать, что страна, в которой люди были больше всего поглощены погоней за личным богатством, будет охотно давать средства на содержание организованной профессиональной корпорации, являющейся с экономической точки зрения паразитической. Страна, где средний класс лелеял идеалы свободы и личной инициативы, не склонна была почитать вымуштрованных солдат, которых слишком часто тиранически использовали в целях поддержки менее свободных политических режимов. Следовательно, экономические факторы и политическая атмосфера способствовали в прошлом распространению штатской, развенчивающей оценки военщины как зла, без которого порой нельзя обойтись, но которое всегда является обузой.

Конституция Соединенных Штатов создавалась в атмосфере страха перед возможностью нарождения могущественного военного ведомства. Президент – лицо

гражданское – был провозглашен главнокомандующим всеми вооруженными силами, а в период войны – и главнокомандующим милицией штатов. Было установлено, что один лишь конгресс имеет право объявлять войну или ассигновывать средства на военные цели, – и всякий раз всего только на 2 года. Каждому штату было предоставлено право содержать свою собственную милицию, совершенно самостоятельную и не связанную с общегосударственным военным ведомством. Использование гражданскими властями военных в качестве советников не было предусмотрено. Если в конституцию и были внесены некоторые положения, узаконивающие применение насилия, то это было сделано неохотно, а должностным лицам, призванным осуществлять функции насилия, была предназначена узковспомогательная роль.

После ухода со сцены поколения, делавшего революцию, социальные верхи не носили на себе милитаристского отпечатка; американская элита не числила систематически в своем составе высокопоставленных военных деятелей. Прочной традиции военной службы не существовало, военные не пользовались особым почетом. Богачи стали пользоваться большим "общественным

весом", чем военные, и это стало совершенно очевидным в период гражданской войны, когда система легального уклонения от мобилизации в армию, при которой мобилизованный имеет право выставить вместо себя наемного рекрута, не вызывало возмущения – и эта система продолжала, собственно, существовать вплоть до первой мировой войны. Положение вещей было, следовательно, таково, что военные, часто жившие вдобавок в уединенных фортах, расположенных вдоль старой границы продвижения поселенцев, не входили в высшие круги страны.

Первые поколения переселенцев, прибывавших из Старого света, испытывали в Америке большие и подчас весьма суровые лишения; их экспедиции и поселения (которые на протяжении значительных периодов представляли собой во многих отношениях настоящие военные лагеря) носили воинственный характер. И, несмотря на это, люди, руководившие в те времена страной, не были все-таки отмечены печатью милитаристской идеологии и милитаристской психологии.

Но надо сказать, однако, что, когда мы обозреваем историю Соединенных Штатов в целом, мы сталкиваемся с довольно любопытным

обстоятельством. Нам говорят, что США никогда не были и сейчас не являются милитаристской страной, что американцы фактически относятся с недоверием к людям, чей административный опыт приобретен в военной сфере. И все же мы знаем, что революция возвела на пост президента генерала Вашингтона и что некоторые уволенные из армии офицеры, члены Цинциннатского ордена, вынашивали планы создания военного совета и установления власти военного диктатора. Мы знаем также, что участие в пограничных сражениях и стычках с индейцами в некоторой степени способствовало политической карьере генералов Джексона, Гаррисона и Тэйлора в период мексиканской войны. Была и гражданская война, долгая и кровавая, расколовшая американское общество на две части и оставившая после себя рубцы, сильно заметные и сейчас. На протяжении всего периода гражданской войны и после ее окончания политическое господство оставалось как в лагере северян, так и в лагере южан в руках гражданской власти, но война привела к возвышению генерала Гранта и занятию им поста президента, который стал удобной ширмой для всякого рода экономических спекуляций. За исключением Кливленда и Артура, все президенты той эпохи –

от Гранта до Мак-Кинли – были в гражданскую войну офицерами, хотя, правда, профессиональным военным был только Грант. Затем, в эпоху малой испано-американской войны, мы опять-таки замечаем, что Теодор Рузвельт, самый грубый, самый суровый из всех военных (быть может, потому, что он не был профессионалом), пришел со временем в Белый дом. Дело обстоит так, что из 33 человек, занимавших пост президента Соединенных Штатов, около половины имели какой-нибудь военный чин; 6 были кадровыми офицерами, 9 – генералами.

Начиная с восстания Шейса и вплоть до корейской войны в истории Соединенных Штатов не было ни одного сколько-нибудь продолжительного периода, который не был бы ознаменован актами насилия, предпринятыми государством. И в самом деле, с 1776 г. мы имели семь внешних войн, четырехлетнюю гражданскую войну, беспрерывные сражения и стычки с индейцами, растянувшиеся на целое столетие, периодическую демонстрацию сил в Китае, военные кампании по покорению прибрежных районов Карибского моря и некоторых районов Центральной Америки. Возможно, что все эти события рассматривались

вобщем как досадные помехи, мешавшие более важным текущим делам, – и, уж во всяком случае, можно утверждать, что насилие как средство или даже как моральный принцип, безусловно, котируется в американской жизни и культуре как несколько сомнительная ценность.

Это объясняется вот чем: актов насилия в истории США было очень много, но это насилие

взначительной мере осуществлялось непосредственно самим "народом". Вооруженные силы, представленные милицейскими соединениями отдельных штатов, были децентрализованы настолько, что почти полностью походили в этом отношении на феодальную военную систему. Организация вооруженных сил соответствовала, за небольшими исключениями, распыленности орудий материального производства и раздробленности орудий политической власти, построенной по конфедеративному принципу. Американские поселенцы-пограничники, противостоявшие американским индейцам, обладали в отличие от казаков евразийских степей таким техническим и численным превосходством над противником, что страна могла обойтись без профессиональной военной прослойки населения и без крупного,

дисциплинированного аппарата насилия. При тогдашней военной технике средства насилия оставались децентрализованными: каждый, в сущности, мужчина был стрелком. Это было важнейшей причиной политического преобладания гражданских элементов, а также важнейшей причиной утверждения демократических институтов, нравов и обычаев в ранние периоды истории Америки.

В те времена, когда винтовка являлась главным оружием, а один человек означал один голос и вместе с тем одну винтовку, демократия в Америке опиралась на милицию, состоявшую из вооруженных граждан. Вот почему авторы школьных учебников истории не склонны искать причины политических и экономических перемен в изменениях американских военных институтов и систем оружия. Вооруженные силы появляются у них только тогда, когда речь идет о каком-либо столкновении с индейцами или о войне в далеких краях, – а затем снова исчезают. Историки, возможно, и правы. Но не следует забывать, что в Европе первые армии, созданные на базе всеобщей воинской повинности, были революционными армиями. Другие государства неохотно вооружали свое население. На Венском конгрессе Меттерних настаивал на отмене

обязательной воинской повинности; Пруссия приняла эту систему лишь после того, как ее профессиональная армия, не опиравшаяся на всеобщую воинскую повинность, понесла поражения; русские цари – только после Крымской войны, Австрия – после того, как рекруты Бисмарка разгромили войска Франца Иосифа.

Создание в Европе массовых армий, базирующихся на всеобщей воинской повинности, привело к распространению на призываемых в армию некоторых других "прав", кроме "права" ношения оружия. Это было сделано в целях усиления их преданности. В Пруссии, а позднее во всей Германии такая политика проводилась совершенно сознательно. Введение массовой воинской повинности сопровождалось отменой крепостного права, а позднее – созданием системы социального обеспечения. Представляется очевидным, что распространение на широкие массы населения права ношения оружия влекло за собой распространение на них и других прав, хотя, правда, связь между этими двумя сферами явлений не является автоматической. Но в Соединенных Штатах все это происходило иначе: здесь не существовало безоружного народа,

которому какая-то вооруженная прослойка предоставила потом право ношения оружия; население носило здесь оружие с самого начала.

Вплоть до первой мировой войны в Америке не существовало системы постоянного военного обучения, не существовало монополии федерального правительства на орудия насилия, не существовало также большой постоянной армии, возглавляемой профессиональными военными кадрами. В период между гражданской и испано-американской войнами армия насчитывала в среднем около 25 тыс. человек, сведенных в полки, причем полки и роты были разбросаны по отдельным гарнизонам вдоль внутренней границы продвижения поселенцев и на Дальнем Западе. На протяжении всего периода испано-американской войны армия Соединенных Штатов была организована на милицейских началах, то есть была децентрализована, а ее офицерский корпус не состоял из кадровых военных и легко подпадал под влияние местных политических группировок.

Небольшая регулярная армия дополнялась милицейскими соединениями отдельных штатов, сведенными в добровольческий корпус США. Командиры этих соединений назначались губернаторами штатов. При таком отсутствии

прочной профессиональной иерархии офицерам регулярной армии часто удавалось сразу же попасть в генералы добровольческого корпуса. Политика – иначе говоря, гражданский контроль

– играла главенствующую роль. Генералов было мало, а чин полковника регулярной армии часто являлся пределом мечтаний даже для человека, окончившего Вест-Пойнт.