Лотман Ю.М. Карамзин. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957-1990. СПб. 1997

тьянского вопроса в отдаленное будущее на практике означало отказ от освобождения крестьян. Отмена крепостного права, по мнению Луки Ере­ меева, хороша, «если бы мы, приняв ее, могли заснуть с Эпименидом, по крайней мере, на целый век».

Связь подобных воззрений с корыстными интересами помещиков была столь очевидной, что даже Карамзин, устами автора письма, счел необходи­ мым оговорить свое личное бескорыстие.

«Бог видит, люблю ли я человечество и народ русский, имею ли пред­ рассудки, обожаю ли гнусный идол корысти. Но для истинного благополучия земледельцев наших желаю единственно того, чтобы он имел добрых господ и средство просвещения, которое одно сделает все хорошее (то есть освобож­ дение крестьян. — Ю. Л.) возможным»2.

Не только Радищеву, но и передовым деятелям демократического лагеря предшествующего поколения было ясно, что отмена крепостного права яв­ ляется не следствием, а непременным условием просвещения крестьян. Еще Я. П. Козельский в «Философических предложениях» писал, что «многие люди беспрестанно говорят, что облегчение делать невыполированному на­ роду в его трудностях предосудительно; и я думаю, что некоторые из них говорят сие по незнанию, что выполировать народ иначе нельзя, как через облегчение его трудностей, а другие по неумеренному самолюбию, что по­ читают в неумеренном господстве над людьми лучшую для себя пользу»3.

В центре повестей Карамзина этих лет стоят те же вопросы, которые мы находим в публицистических и политических статьях «Вестника Европы»: природа человека и связанный с этим вопрос политической структуры госу­ дарства. Первому посвящены повести «Моя исповедь» и «Чувствительный и холодный», второму — «Марфа Посадница».

Касаясь природы человека, Карамзин вступает в полемику с Руссо, однако

«Об учтивости и хорошем тоне». И сущностью, и формулировками статья противопоставлена Руссо. Исходя из мысли о доброй природе человека и о зле как последствии уродующего влияния несправедливого общества4, Руссо обрушивался на вежливость и хороший тон как уловку для прикрытия

1 Любопытно в этом отношении известное сообщение А. С. Пушкина: «Я сказал: Итак, вы рабство предпочитаете свободе. Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником. Я замолчал, уважая самый гнев прекрасной души».

2Вестник Европы. 1803. № 17. С. 52. (Курсив мой. — Ю. Л.)

3Философические предложения, сочиненные надворным советником правительству­

ющего сената секретарем Яковом Козельским. СПб., 1768. § 420. С. 198—199.

4 «Как смеют говорить, что они [первые люди] были испорчены во времена, когда источники испорченности не были еще изобретены» (Derniere reponse a M. Bordes // Oeuvres completes de J-J. Rousseau. Paris, 1825. Vol. 1. P. 140). «Я, как всегда, чудовище, которое считает, что человек по природе добр, мои же противники, как всегда, честные люди, которые к всеобщему назиданию тщатся доказать, что природа его может сотворить только извергом» (Lettre £ М. Philopolis // Ibid. P. 388).

общественных пороков: «Меня спрашивают, желаю ли я, чтобы пороки показывали себя открыто. Бесспорно, я этого хочу»1. Воспроизводя логику своего воображаемого оппонента, считающего, что «люди по природе злы», Руссо иронически пишет: «Вежливость <...> мешает людям обнаруживать себя такими, каковы они на самом деле; предосторожность крайне необхо­ димая, чтобы дать им возможность терпеть друг друга»2. Статья Карамзина строится как сознательная полемика и с этим высказыванием, и с общим пониманием Руссо природы человека. «Эгоизм — вот истинный враг обще­ ства во всех его учреждениях!», «К несчастью везде и все эгоизм в человеке»3. Следовательно, природа человека антиобщественна. Причину этого писатель видит в субъективности всех, в том числе и моральных, представлений. «Разница выходит от того, что у всякого особенные глаза: смотрим на одно, но видим разное». Вежливость скрывает от людей их злые наклонности, не меняя (что, по мнению Карамзина, и невозможно) сущности человека, она «не истребляет, но скрывает» эгоизм. В хаосе всеобщего морального реля­ тивизма вежливость «производит, наконец, какое-то единство». Интересно, что если в статье «Нечто о науках» Карамзин подчеркивал то, что отделяло Руссо от более умеренных философов-энциклопедистов, то теперь он, не делая разницы, борется и с тем и с другими. Отвергая представление о врожденной доброте человека, он одновременно обрушивается на мысль о том, что человек не добр и не зол, а воспитан окружающими условиями4. В очерке «Чувст­ вительный и холодный» он писал: «Дух системы заставлял разумных людей утверждать многие странности и даже нелепости: так некоторые писали и доказывали, что наши природные способности и свойства одинаковы: что и случаи воспитания не только образуют или развивают, но и дают характер человеку». «Нет! — восклицает далее Карамзин, — одна природа творит и дает...»5

Идея врожденно злой природы человека лежит в основе повести «Моя исповедь». Еще несколько лет тому назад для Карамзина «я» было единст­ венной, доступной пониманию человека реальностью и, следовательно, един­ ственной возможной предпосылкой всех суждений («что человеку... занима­ тельнее самого себя?»). Теперь, оставаясь на позициях непознаваемости объ­ ективного, Карамзин исходит из мысли о необходимости согласования в едином общественном организме этих многочисленных, враждебных друг другу людей-эгоистов. «Мир не для нас одних создан, а мысли и желания человека ограничиваются только его сердцем <...> Всякая особенная сила

1Reponse au roi de Pologne // Oeuvres completes de J-J. Rousseau. Paris, 1825. Vol. 1. P. 123.

2 Reponse a M. Bordes // Ibid. P. 145.

3Об учтивости и хорошем тоне // Вестник Европы. 1803. № 9. С. 57.

4Сторонниками подобного понимания были не только французские материалисты, но и А. Н. Радищев, которого Карамзин, вероятно, также имел в виду.

5Об эстетических последствиях подобного взгляда см.: Лотмап Ю. О некоторых вопросах эстетики А. Н. Радищева // Научные труды, посвященные 150-летию Тар­ туского гос. ун-та. Таллин. 1952. С. 173—175.

стремится как можно далее расширить круг своего действия. Человек считает себя единственным и отдельным от других существом»1. Углубление в свое «я» теперь третируется как эгоизм, а любимая прежде самим автором харак­ теристика внешнего мира как мира «китайских теней моего воображения» вкладывается в уста эгоиста — героя повести «Моя исповедь». Герой — молодой дворянин, получивший модное воспитание (характерная деталь: воспитатель его — женевец и свободолюбец2), смеющийся над любыми моральными нормами. «Весь мир казался мне беспорядочною игрою китай­ ских теней, все правила — уздою слабых умов, все должности (то есть обязанности. — Ю. Л.) — несносным принуждением». Он учился в Лейпциге, «прыгая в контрдансах с важными дамами немецких княжеских дворов, нарочно ронял их на землю самым неблагопристойным образом», в Риме, «целуя туфель папы, укусил ему ногу». Лишенный сыновних чувств, патри­ отизма, каких-либо представлений о долге, стремясь «занять пустоту жизни», он разводится с женой, а потом, когда она выходит второй раз замуж, соблазняет ее, «будучи едва в силах удержаться от смеха, воображая стран­ ность победы своей». В конце повести герой становится ростовщиком, шутом и сводником.

Однако если для масонских идеологов борьба с эгоизмом сводилась к моральной проблеме, а в качестве силы, которая должна заставить человека добровольно пожертвовать личным благом во имя противоположных ему общих интересов, мыслилась идея бессмертия души и загробного воздаяния, то Карамзин не верил в способность человека-эгоиста пожертвовать своими интересами во имя отвлеченных религиозно-моральных норм и возлагал надежды на принудительную силу государства. Государственная теория Ка­ рамзина в эти годы полнее всего отразилась в повести «Марфа Посадница». Повесть с самого начала вызвала прямо противоположные оценки современ­ ников. Если для реакционеров типа П. И. Голенищева-Кутузова повесть была исполнена «яда якобинского», то радикальные круги почувствовали в ней те идеи, которые позже были охарактеризованы Пушкиным как проповедь «необходимости самовластья». Характерно, что, не удовлетворив ни тех ни других, она вызвала ультрареакционную переделку Павла Сумарокова и радикальную интерпретацию Ф. Иванова.

В центре повести — проблема самодержавия. В самом начале князь Холмский произносит речь, перекликающуюся с многочисленными высказы­ ваниями Карамзина по этому поводу.

«Народы дикие любят независимость, народы мудрые любят порядок, а нет порядка без власти самодержавной». Республика не может существовать без добродетельных граждан, способных подавить в себе свой эгоизм. Поэтому в Новгороде, где царствует корыстолюбие, народ порабощен еще более тяжелым бременем олигархии. «Вольность! <...> Но вы также рабствуете.

1 Вестник Европы. 1802. № 15. С. 173.

2 «Я родился в республике и ненавижу тиранство», — говорит женевец-гувернер герою повести.

346 СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ

Народ! Я говорю с тобою. Бояре честолюбивые, уничтожив власть государей, сами овладели ею. Вы повинуетесь — ибо народ всегда повиноваться дол­ жен — но только не священной крови Рюрика, а купцам богатым»1.

Автор дает довольно прозрачно понять, что люди в Новгороде находятся на той степени нравственности, «на которой Республики падают»2. «Если, — говорит Марфа, — в самом деле гнусное корыстолюбие овладело душами новгородцев... если мы любим сокровища и негу более добродетели и славы: то скоро ударит последний час нашей вольности и вечевой колокол, древний глас ее, падет с башни Ярослава и навсегда умолкнет»3. После этих слов колокол чудесным образом падает с башни. Приговор Новгородской респуб­ лике произнесен.

Марфа добродетельна и бескорыстна. «Катон своей республики», как называет ее автор, она жертвует личными привязанностями и семейным счастьем общему благу. «Если Новгороду должно погибнуть, то могу ли думать о ждзни" своей», — говорит она4. Но слабовольный народ, легко увлекаемьш энтузиазмом, столь же легко переходит на сторону великого князя.

«Давно ли сей народ славил Марфу и вольность. Теперь он увидит кровь мою, и не покажет слез своих... И геройство пылает огнем дел великих, жертвует драгоценным спокойствием и всеми милыми радостями жизни...

кому? неблагодарным»5, — говорит Марфа перед смертью. Подобное состо­ яние нравов, по мнению Карамзина, и обрекало Новгород на гибель, ибо, как писал он в «Записке о Польше», «республика без добродетели есть труп неодушевленный».

«Сопротивление новгородцев не есть бунт каких-нибудь „якобинцев"», — писал Карамзин, подчеркивая этим, что древнерусская республика не доби­ валась каких-нибудь новых прав, — «они сражались за древние свои уставы». Но старые права не соответствовали новым нравам. Недаром Холмский напоминает новгородцам, что они уже однажды «лобызали ноги своего отца и Князя, который примирил внутренние раздоры... проклинали гибельную воль­ ность и благословляли спасительную власть Единого»6.

Центральная авторская мысль «Марфы Посадницы» заставляет вспомнить напечатанную Карамзиным еще в «Московском журнале» рецензию на «Пу­ тешествие младого Анахарсиса по Греции в середине четвертого века перед рождеством Христовым». Говоря о «Платоновой республике мудрецов», Ка-

1 Карамзин Н. М. Соч. СПб., 1848. Т. 3. С. 172.

2Вестник Европы. 1802. № 20. «Известия и замечания». Ср.: «Без высокой добро­ детели Республика стоять не может», — пишет он в № 20 «Вестника Европы» за 1802 г. В «Историческом похвальном слове Екатерине II» Карамзин утверждал: «Или людям надлежит быть ангелами, или всякое многосложное правление, основанное на действии различных воль, будет вечным раздором, а народ несчастным орудием некоторых властолюбцев, жертвующих отечеством личной пользе своей».

3Карамзин Н. М. Соч. Т. 3. С. 183—184.

4Там же. С. 189.

5Там же. С. 233.

6Там же. С. 169.

348 СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ

порабощение вольной республики. Циничная философия силы скрашивается требованием личной добродетели, для государя — ее носителя.

«Марфа Посадница» любопытна как завершение последнего этапа худо­ жественной эволюции Карамзина, подготовившей переход к эпическому стилю «Истории государства Российского». Субъективизм, лежавший в основе ху­ дожественного метода периода «Аглаи», преодолен. Однако объективизм повести не имеет ничего общего ни с отражением объективного характера жизненных явлений, ни с классицизмом, с его верой в реальное существование объективных общих идей. Писатель отворачивается от мира действительности, по его мнению, текучей и неуловимой, «китайских теней» его (автора) вооб­ ражения, и погружается в мир априорных моральных и политических доктрин, которые и персонифицирует в условных образах. Внешне напоминая клас­ сицизм, подобная система глубоко от него отлична, ибо строится не на рационализме, с его верой в умопостигаемость истины, а на агностицизме, будучи и генетически, и по существу связана с релятивистской эстетикой предшествующего периода.

Созданная Карамзиным идеолого-эстетическая система была для той эпохи наиболее полным выражением дворянского мировоззрения в искусстве. Имен­ но этим определено ее значение. С этим связано и то, что без борьбы с этой системой или без определения своего отношения к ней не могло обойтись ни одно крупное литературное явление эпохи, охарактеризованной Белинским как «карамзинская».

Радищев, Крылов, Мерзляков, Андрей Тургенев, Грибоедов, Гнедич, Кю­ хельбекер, Рылеев, Пушкин, Полевой, Надеждин — имена людей, по-разному, на разных этапах исторического развития вступавших с ней в полемику. С другой стороны, Жуковский, Батюшков, Вяземский, а позже И. Киреевский, славянофилы, в какой-то мере Чаадаев, а в исторической перспективе — Достоевский — вот имена деятелей, которые так или иначе связаны с карамзинской традицией. Все это показывает историческую оправданность изучения деятельности Карамзина.

1957

Пути развития русской прозы 1800—1810-х гг.

Начало XIX в. было не только хронологической, но и идейно-художест­ венной вехой в истории русской прозы. Перед каждым из основных литера­ турных направлений и жанров открылись новые пути. Художественная проза: сатирический «журнал», «восточная» повесть, роман аллегорический, сати­ рический, моралистический, семейно-бытовой, авантюрный и др. — количе­ ственно самая обширная группа литературных произведений начала нового века. Вместе с тем роман и повесть оказались жанрами, по самой своей природе наиболее приспособленными для выражения того мироощущения, которому суждено было победить в середине XIX столетия.

Поиски нового остро проявились именно в прозаических жанрах начала XIX в. Особые изменения претерпел философский роман. Присущая ему двуплановость построения не была внешним художественным «приемом» — она вытекала из веры в возможность и спасительность полной замены всех существующих общественных отношений «естественными». С характерной для демократического сознания начала XIX столетия утратой веры в рево­ люционный путь разрешения общественных противоречий философский роман потерял свою стилеобразующую основу и начал исчезать из литера­ турного обихода. Необходимо иметь в виду, что противоречия нового, бур­ жуазного общества и ограниченность буржуазной идеологии раскрывались перед литературой постепенно. Даже во Франции длительное время после революции 1789—1793 гг. борьба с пережитками феодализма или попытками его реставрации оставалась одной из актуальнейших общественных задач. Тем более заметно это было в России, которая хотя и не могла остаться чуждой общеевропейскому идеологическому движению, подводившему итоги завоеваниям революционной эпохи, однако сама все же еще находилась в положении страны, для которой антифеодальная революция оставалась глав­ ной целью прогрессивного движения, а оправдывающая ее теория — самой передовой идеологией.

Это сложное положение приводило к тому, что одновременно имело место и преодоление традиций XVIII в. во имя более высокого этапа развития общественного сознания, и мощное влияние этой же традиции, которая оставалась живой и жадно усваивалась молодежью. В области художественной прозы это вело к своеобразному явлению: одновременно с поисками новых идейно-художественных форм построения романа не умирал читательский интерес к прозе Вольтера, Руссо, Рейналя, Радищева, русских сатирических журналов XVIII в., молодого Крылова и многих других писателей общеев­ ропейского антифеодального лагеря XVIII в. Это необходимо учитывать при любой попытке восстановить картину взаимоотношений читателя и книги в интересующие нас годы. Дело даже не только в том, что произведения русских

просветителей XVIII в. широко переиздаются, а зарубежные — широко переводятся. Необходимо учитывать, что проза XVIII в. еще была доступна читателю в первоизданиях. Интерес читателей к прозаическим произведениям XVIII в. породил не только переиздания, но и подражания. Характерной попыткой воспроизвести традиции демократической прозы XVIII в. является «Путешествие критики» Савелия Фон-Ферельтца.

Вкачестве образца воспроизведения такого типического жанра прозы XVIII в., как сатирический журнал, можно назвать «Сатирический театр, или Зрелище людей нынешнего света. Ежемесячное издание на 1808-й год». Из­ дание выходило анонимно, и хотя есть сведения о том, что издателем его был М. Ф. Меморский — автор нескольких популярных учебников и пере­ водов, предпринятых явно с коммерческой целью, — однако проверить эти данные нам не удалось. Да и само имя Меморского настолько мало говорит даже исследователю-специалисту, что, по сути дела, ничего не дополняет к нашим сведения в этом вопросе. Вообще, это забытое, но интересное издание ставит перед исследователем много вопросов, ответить на которые пока еще далеко не всегда представляется возможным.

Впредисловии издатель убеждал читателей в том, что основная часть материалов — переводы, хотя и признавался, что он «рассудил прибавить»

вжурнал и «несколько своих сочинений»1.

Однако рассмотрение журнала убеждает в том, что количество помещен­ ных в нем переводных текстов незначительно и они резко выделяются как по стилю повествования, так и по политической безобидности содержания. Зато бросается в глаза, что составитель, явно из цензурных соображений, старался придать оригинальным текстам характер переводных. Делал он это путем чисто внешнего словесного маскарада, заменяя попа — «пастором», поместья — «арендами» и т. д., но сохраняя всю картину типично русских общественных отношений и нравов своего времени. Например, в сентябрьской книжке журнала опубликован интересный сатирический отрывок, описываю­ щий штат слуг дворянина-помещика.

«1-е. Учитель французского языка. Нанимается в год не менее, как от 500 до 2000 рублей; выбирается он большею частию неудачу <...>

2-е. Бедной дворянин. Однако всюду с собою возят; должность же его состоит в том, чтоб он во всем потакал и полыгал бы по своем господине, отправлял бы ремесло совершенного шута, для скуки умел бы играть в вист и шашки, раскуривал и подавал бы трубку и выходил бы сказать о подвезении к крыльцу кареты.

3-е. Пастор. Поступают с ним вопреки должного уважения; произносят сие имя всегда с презренным видом и стараются преклонить его к поступкам, которые всегда кончаются смехом на счет его.

4-е. Управитель. Оного должность состоит в беспрестанном упражнении,

т.е. драке и разорении крестьян.

1Сатирический театр, или Зрелище людей нынешнего света: Ежемесячное издание на 1808-й год. М., 1808. Январь. С. 7.

5-е. Секретарь. Вся его должность состоит в написании в год от семи до десяти писем, в написании способов делать новые наливки и в беспрестанном списывании песен для барышень. Он также ведет расход и приписывает, заодно с управителем, число денег.

6-е. Дядька за детьми. Оного все попечение состоит в том только, чтобы от ушибу детей на лбах не вскакивали рога.

7-е. Садовник. Вся его должность состоит в том, чтоб ходить в зеленом кавтане и иметь в руках кривой нож, подрезывать сучья, лучшие плоды продавать на сторону, а пуки цветов отдавать за чарку вина.

8-е. Конюший. Смотритель над всеми конюхами, лошадьми и повоз­ ками, имеет сношение с кузнецами и коновалами и делится со всеми ими пополам.

9-е. Повар, который заодно крадет с управителем или столовым дворец­ ким, берет от них много масла и, топя оное на сковородах, сгорелое продает на рынках вместе с салом.

10-е. Разные слуги, из коих одни должны век свой сидеть в передней, причесывать, ездить на запятках, смотреть за винами и разносить оные, резать кушанье; иные же — держать на своем отчете карты, столы и мел, некоторые — переносить вести, провожать, сажать, бегать, кричать; самые же несчастные — с обритою головою и в шахматном платье отправлять вечно роль шутов и дураков, и в сем страдательном и презрительном пред­ определении приучают их быть также каменными к ежедневным и от всех изобильно получаемым побоям.

11-е. Разные приказчики. Бурмистры, старосты, земские и выборные, должность их состоит в том, чтоб за одно с управителем обманывать гос­ подина и беспрестанно писать о неурожае хлеба и отдании в рекруты тех крестьян, которые или навлекли на себя гнев их, или по бедности не в силах их дарить.

12-е. Трубочист-немец, коего должность состоит в том, чтобы осмотреть, сколько сажи выметается из труб во время чищения»1.

Эта весьма яркая сатирико-бытовая зарисовка интересна с точки зрения обычных для «Сатирического театра» приемов цензурной маскировки. Упо­ минание пастора дает издателю формальную возможность укрыться за ав­ торитеты мнимых «оригиналов». Однако при этом автор не только созна­ тельно сохраняет весь бытовой колорит русского помещичьего дома (без чего отрывок потерял бы весь смысл), но и дает читателю ключ к этому своеоб­ разному маскараду. Благодаря упоминанию пастора, текст подносится как перевод, однако названный в первом пункте учитель французского языка, который противопоставлен своей национальностью и положением всем дру­ гим персонажам, исключает возможность осмысления отрывка как перевода с французского оригинала, а упомянутый в последнем пункте «трубочистнемец», естественно, указывает и на невозможность рассматривать текст как перевод с немецкого.

1 Сатирический театр... Январь. С. 179—182.

352 СТАТЬИ И ИССЛЕДОВАНИЯ

Зато, хотя издатель этого никак не оговорил, нередки случаи прямых заимствований из русских литературных источников XVIII в., причем подбор цитат оказывается неслучайным. Это, как правило, тексты остросатирического характера. Например, без каких-либо оговорок в текст включен отрывок из «Сатирического вестника» Н. Н. Страхова о помещике — любителе собак и мучителе «несчастных и разоренных мужиков, на счет коих изобилия и гладу содержаны были сии резвобегающие твари». Чтобы достойно содержать собак, помещик «распродал крестьян» и «чрез то самое у малолетних отнял отцов, у жен похитил мужей, а у согбенных старостию — помощников их и питателей»1.

Выбор был целенаправленным. По крайней мере, и другой отрывок из «Сатирического вестника» принадлежал к наиболее острым антикре­ постническим выпадам журнала Страхова. Это известное место о поме­

материалы, соответствовавшие его собственной позиции, не очень заботясь о том, распознает ли читатель источники подобных вставок. Так, в ок­ тябрьский номер он включил стихи «племянника» одного из героев — это не что иное, как «Вельможа» Державина. Конечно, рассчитывать, в данном случае, что от читателя укроется подлинное авторство произведения, из­ дателю не могло даже прийти в голову3.

Значительно интереснее то, что автор не только цитирует сатирические издания XVIII в., но и весьма удачно подражает им в своем собственном творчестве. Особенно близкой оказалась ему сатирическая проза Фонвизина

иНовикова. Явно подражая фонвизинской переписке Стародума с помещиком Дурыкиным, издатель помещает в «Сатирическом театре» «Список разного звания людям, желающим занять учительскую должность в доме вашего превосходительства». Даже схема построения характеристик учителей копи­ рует фонвизинскую:

«Молодой человек, лет 20, собою недурен, довольно учен, который, будучи у меня за столом, ел против троих; требует кроме обеда и ужина, хороший завтрак и, сверх того, по пяти кружек крепкого пива, деньгами же 50 рублей <...> Любезный щеголек, наряжается, как кукла. Одевается прямо по нынешнему вкусу или по последней моде <...> Прекрасно чешет волосы, чем может служить

ивашим детям. Собою очень недурен, так, что нравится он иным из наших городских барынь, думаю, что и вашей супруге непротивен будет»4.

1 Сатирический театр... Июль. С. 61; Сатирический вестник. 1790. Ч. I. С. 59.

2Там же. Сентябрь. С. 202; Сатирический вестник. 1790. Ч. I. С. 35.

3Есть в журнале и совсем неясные моменты. Например, в февральском выпуске на

с.130—131 и 152—153 даются несколько разные редакции одного и того же текста, объемом около полустраницы. Трудно сказать, попали ли в печать, в результате оплошности редактора, два различных варианта оригинального текста, или мы имеем дело с разными переводами одного и того же произведения.

4Сатирический театр... Январь. С. 49, 53.