_Вернуться в Россию стихами (поэзия РЗ)

была еще такая поэзия, которая десятилети­ ями жила в условиях полной<ворческой сво­ боды в абсолютно безразличной чужой сре­ де, без внешних стимулов, без поддержки, оставаясь, несмотря ни на что, вдохновенной, плодотворной, плодовитой! Представим себе колонию единоплеменников, заброшенных на чужую планету, без связи с Землей. И вот на той далекой планете находятся поселен­ цы, которые пишут стихи и только в мечтах надеются забросить в межзвездное простра­ нство бутылку с запечатанными в ней стиха­ ми. Такое сравнение не кажется излишне гиперболическим.

— Послушай. О как это было давно, Такое же море и то же вино.

Мне кажется, будто и музыка та же.

Послушай, послушай,— мне кажется даже...

— Нет вы ошибаетесь, друг дорогой.

Мы жили тогда на планете другой...

(Г. Иванов)

Русский поэт в эмиграции — не столько географическое, сколько психологическое состояние. Родная речь и связанные с ней диапазон чувств, тип сознания, способ восп­ риятия — вот все, что у него есть. Он — оско­ лок национального сознания, лишенный на­ циональной стихии. Остается полная самоопорность. Эта нерасчетливая опора лишь на себя, на собственные силы, следовательно, искренняя чистота — отличительная харак­ теристика зарубежной поэзии з целом. И ес­ ли мы хотим осмыслить эту объединяющую общность не в одних абстрактных понятиях, а пережить ее вместе с нашими поэтами, то лучше всего обратиться к стихам, посвящен­ ным теме "поэт и поэзия” .

Музыка, она — твоя душа, И она прекрасна и бессмертна.

(М. Волин)

И петь и чуять над собой Творца внимающее ухо.

(Н. Белоцветов)

21

И еще о поэзии:

Ты была всегда лишь тайной, Музыкой поющих слов

Вмире хрупком и случайном,

Вмире лучшем из миров.

(Н. Евсеев)

Общим были трагичность существования, сознание, переживающее иноземный опыт на фоне России, и обращенность к неизречен­ ному.

Но лишь катастрофа средь прозы Вдруг делает жизнь высотой!

(А. Ладинский)

В начале этого очерка говорилось о пер­ вой эмигрантской антологии "Якорь” . После ее выхода в свет музе диаспоры предстоял еще долгий путь. Но еще тогда, когда эмиг­ рантская поэзия была молода, один из луч­ ших критиков назвал "Якорь” "доказатель­ ством ценности того нового духовного опыта, из которого новая поэзия возникла"1. Дума­ ется, что современному читателю этот худо­ жественный, эмоциональный и духовный опыт эмиграции может многое сказать и от­ крыть.

Вадим Крейд

Составитель выражает искреннюю при­ знательность Вере Крейд, Валентине Синкевич, Дмитрию Бобышеву за существен­ ную помощь, оказанную в работе над этой антологией.

В. К.

' Бицилли П. // Со врем ен ны е за ­ писки. 1936. № 60.

С. 465.

ГЕОРГИЙ

АДАМОВИЧ

Еще переменится все в этой жизни, — о, да!

Еще успокоимся мы, о былом забывая.

Бывают минуты предчувствий. Не знаешь, когда. На улице, дома, в гостях, на площадке трамвая.

Как будто какое-то солнце над нами встает,

Как будто над нами последнее облако тает,

И где-то за далью почти уж раскрытых ворот Один только свет бесконечный и белый сияет.

За все, за все спасибо. За войну,

За революцию и за изгнанье, За равнодушно-светлую страну,

Где мы теперь "влачим существованье".

Нет доли сладостней — все потерять, Нет радостней судьбы — скитальцем стать,

И никогда ты не был к Богу ближе, Чем здесь, устав скучать, устав дышать,

Без сил, без денег, без любви, В Париже...

Из голубого океана, Которого на свете нет, Из-за глубокого тумана Обманчиво-глубокий свет.

Из голубого океана,

Из голубого корабля, Из голубого обещанья, Из голубого 1а-1а-1а...

Голубизна, исчезновенье, И невозможный смысл вещей, Которые приносят в пенье

Всю глубь бессмыслицы своей.

Невыносимы становятся сумерки, Невыносимее вечера...

Где вы, мои опоздавшие спутники?

Где вы, друзья? Отзовитесь! Пора.

24

Не встретив нигде человека, Не помня дороги, иду.

Ивижу широкую реку,

Итемную тень на коне,

Ито, что забыла Россия, Тогда вспоминается мне.

Но спит непробудно столица,

Не светит на небе луна.

Не бьют барабаны. Из гроба

Никто не встает. Тишина.

Лишь с воем летя от залива

И будто колебля гранит, Сухой и порывистый ветер Мне ноги снежком порошит.

Но смерть была смертью. А ночь над холмом Светилась каким-то нездешним огнем,

И разбежавшиеся ученики Дышать не могли от стыда и тоски.

А после... Прозрачную тень увидал

Один. Будто имя свое услыхал Другой... И почти уж две тысячи лет

Стоит над землею немеркнущий свет.

Пора печали, юность — вечный бред.

Лишь растеряв по свету всех друзей, Едва дыша, без денег и любви,

Ибольше ни на что уж не надеясь, Он понял, как прекрасна наша жизнь,

Какое торжество и счастье — жизнь, За каждый час ее благодарит

Иробко умоляет о прощеньи

За прежний ропот дерзкий...

Ничего не забываю, Ничего не предаю...

Тень несоэданных созданий

По наследию храню.

26

ЛИДИЯ

АЛЕКСЕЕВА

Дни летят, летят, не уставая, Сталкиваясь, падая, спеша — А за ними еле поспевает

Словно изумленная душа.

И беспомощно влачится с ними То в надежде робкой, то в тоске, Как котенок на весенней льдине

В черной и взволнованной реке.

МОЕЙ ЕЛИ

Впамяти горек и крепок —

Просто забыть не могу — Запах оранжевых щепок

Всером зернистом снегу.

Запах встревоженной чащи,

Свежих, растоптанных хвой; Ствол, на поляне лежащий,

Ствол опрокинутый твой...

Долго стояла, не веря, У опустевшего пня, — Словно любимого зверя

Кто-то убил у меня.

То сверкнет, то затонет

Черным боком скала — Плеск прозрачных ладоней О нее без числа:

Приливают упруго, Отступают, журча, —

Три столетья — и угол Стал круглее плеча.

Семь столетий — и выем, Крабу влажный навес:

Им не к спеху, стихиям, Им не надо чудес.

28

Черный Данте в облетевшем скверике

Замышляет бронзовый сонет.

Поздний вечер наступил в Америке,

А в его Италии рассвет.

Ветер над равниною этрусскою Розовые гонит облака, И проходит улочкою узкою

Тень твоя, блаженна и легка.

Беатриче! Нет тебя желаннее...

Семь веков — как семь весенних дней!

И опять — любовь, стихи, изгнание,

Мокрый сквер и быстрый бег огней.

Из норки бурундук метнулся и исчез, По небу облако переползло спокойно.

Нет, жизнь не только боль — она и этот лес,

Она и этот блеск и этот шорох хвойный.

Вот шишка под ногой подсохшая хрустит. Вот рыжики во мху и капли в паутине...

Нет, жизнь не только боль, не только ложь и стыд,

Она — и этот день благословенно синий.

Там шурша струятся колосья,

Словно шелк, на сухом ветру. Там находит тропинка лосья

Черный пруд в вековом бору.

Там, по пояс в низком тумане,

Над болотами, не спеша, Утомленный проходит странник

С богомолья — моя душа.

ПОЛДЕНЬ

Медово зелен спелый виноград На деревянном остове беседки:

На грузных гроздьях капельки горят,

К ним осы льнут, настойчивы и едки.

Так пьян и нежен летний аромат, Так сонно сухи солнечные ветки, Что первых строк ликующий отряд

Летит в пылу лирической разведки —

29