_Вернуться в Россию стихами (поэзия РЗ)
.pdfРазобран лесок тропинками. По ребрышкам и бренча,
С заминками и с запинками
Подходит вода ручья. Как будто уже погонями
Застигнута — ты бежишь, Зачерпываешь ладонями,
Хоронишься за камыш.
Исмотришь, и снова кажется,
Что там, в глубине руки, Шальное крыло развяжется
Ивылетят светляки.
Сейчас из-под кожи выступит Живая голубизна, И выпорхнет кровь на выступы Из неживого сна.
Горя легчайшими мушками
От счастья и от стиха, Схоронится за подушками
Гагачьей опушки мха.
Чтоб вечером не заметили
Настоящие светляки, Кто чертит синие петли
Огнем у твоей руки.
От слов твоих, от памяти моей
Иот почти такого же апреля, Опять поет забытый соловей,
Иблизится пасхальная неделя. Но все встает в какой-то полумгле
Ипризраками — праздничные лица, Цветы сияют мутно на столе,
Асоловей, как заводная птица.
Он так поет, что плачет богдыхан,
В истрепанном собранье Андерсена: Хочу того, — но тяжелей туман,
Идальше север, и слышнее Сена.
Идевочка под заводную трель Боится так, как прежде не боялась Сказать тебе, что и сейчас апрель, Что с нами память, кажется, осталась, Что можно бы попробовать еще.
Но вот она сама уже не верит, Хоть соловей садится на плечо
Ищелкает, и нежно лицемерит...
И дождь идет без запаха дождя,
Без шелеста, стекая с переплета, Где спят герои, руки разведя, Как для объятья или для полета.
"Э т о т у ж а с и эт от зной Н азы ваю т ся т иш иной".
Бессонница 1942 г.
Зияющая пустота, Не торричельева, а — хуже...
Замкнула зрение, слух, уста.
Все стало ближе, стало уже. Не детский сон, не бремя зла
Бессонницы. Не бред, не бденье...
Но порошит огнем зола
Мое иное пробужденье. Приходит смерть к душе живой
И пламенно пугает адом.
Но — мнится райской синевой
Ишорохом вверху и — рядом.
Почти притиснута к земле,
Личинка бледная, простая,
Лежу бессмысленно в золе,
Икрылья зябнут. Вырастая...
1977
СЕВЕРНОЕ
Ничего не слышно о сиренах
(О русалках я не говорю), А они лежали на моренах, Глядя на вечернюю зарю.
Зимний дивный город Копенгаген. (Мне приснился снова Андерсен...). Легкий ветер бродит по бумаге И ласкает волосы сирен.
На Балтийском море ходят волны Острые, как серые ножи.
Знаешь, Петербург, всегда безмолвный, Где-то здесь, поблизости, лежит.
Рыбий хвост у девушки на камне. Каменная девушка — проста.
Икак в сказке Андерсена давней,
Унее безмолвные уста.
1977
ГЕОРГИЙ
ГОЛОХВАСТОВ
Жаровня пышет. Абрикосы
Янтарны в блещущем тазу.
Уж вечер. Неба бирюзу
Зажгла заря; прощально-косы,
Лучи последний блеск дарят...
И на твоей головке косы Старинной бронзою горят.
ВДОХНОВЕНЬЕ
Миг вдохновенья — жизнь в былом, Во тьму грядущего прозренье,
Имирозданья претворенье,
Ичувств таинственный излом:
Стоцветен спектр, стоэвучна гамма,
Вчуть слышном трепете — псалом,
Водной пылинке — косморама.
Повеял вечер. Нежит сном он Усталый мир. Все спит в селе;
Спит лунный лик в речном стекле, Спит лес и в гнездах птичий гомон;
Поля молчат в душистом сне,
И только в тайнах звезд — недреман Глас Бога, внятный в тишине.
Гудит набат. Дрожат сполохи. Зловещи знаменья судьбы...
Но тишь в усадьбе: спят дубы, Тая об ярком прошлом вздохи,
И сонный лебедь на пруде Виденьем гибнущей эпохи Белеет призрачно в воде.
Мы глухи. Плоти ткань груба —
Внас прежних жизней струны немы...
Асны — веков былых поэмы:
Вних веет древняя судьба,
173
Как аромат в заветных винах,
Давно укрытых в погреба
В тяжелых каменных кувшинах.
Чем глуше шепот бледных будней,
Чем строже тишь немых ночей, Тем жажда жизни горячей,
Тем поиск счастья безрассудней;
И сердце в море темноты Кочует на тюремном судне Под флагом царственной мечты.
ВЕЧЕР
Угрюм осенний вечер хмурый,
Но в тихой комнате уют;
Покоя ткань ткет такт минут,
Свет ламп смягчают абажуры,
Сверчок стрекочет песнь свою —
И милый облик белокурый Склонен заботливо к шитью.
В ЛЕСУ
Глушь все чернее. Лес-кудесник Пути назад заворожил...
Угрюмых сосен старожил,
Грозит мне ворон, бед предвестник,
Но светел я, простясь с тоской, И в сердце, древних чащ ровесник, Глубокий, благостный покой.
Великий Боже, длящий сроки, Благодарю за новый день!
За трепет утра, за сирень, За блеск реки и шум осоки,
За говор птиц над головой, — За весь Твой мир, такой широкий,
Гостеприимный и живой!
ЭКСПРОМТ
Спокойный угол, оттоманка, Забвенье всех житейских пут —
И чудом вымыслы цветут:
Как в сказке скатерть-самобранка,
Так грезы стелет тишина; Созвучья реют, и чеканка Стиха внезапного вольна.
Под обольщающей личиной
Скрыв язвы скорби и невзгод, Земная жизнь — червивый плод,
Повитый смертной паутиной;
И не могу поверить я,
Чтоб этот путь наш был единой
И высшей целью бытия.
Янтарно-желтая оса
Над золотистой медуницей Поет задумчивой цевницей;
И песню светлую роса,
Истаяв трепетным алмазом, С земли уносит в небеса
О счастьи радостным рассказом.
ЛЕВ
го м о л и ц к и й
БОГ
Мой Бог — Кто скрыт под шелухой вещей, Кого назвать
боялся Моисей, о Ком скрывал на проповеди Будда, и Иисус —
назвал Отцом людей.
Мой Бог, Кто будет
жив во мне, покуда я сам Его живым дыханьем буду;
в начете шага, взора и речей, о Ком, во мне жи
вущем, не забуду;
Кто не прибег еще для славы к чуду в тюрьме
и смуте, в воздухе полей, в толпе, к ее прислушиваясь
гуду, в возне плиты и воплях матерей;
Кто делает все чище
идобрей, открытый в жизни маленькой моей.
ЛЮ БОВЬ
Узвезд и трав, животных
ивещей есть Плоть одна
иДух единый в ней.
Он есть и в нас, — пусть
цели и нажива нас гонят мимо жизней и смертей.
Но ты смирись и уважай людей: что в них и с ними, жалко и красиво;
ты сожалей и милуй все, что живо — не повреди, щади и не убей.
176
Люби не Я, как тело лю бит душу: и соль морей, и
каменную сушу, и кровь жи вую, в броженье звезд
земного шара золотую грушу.
Как на птенцов, свалив шихся из гнезд, дыши на
всех: на выжатых как грозд, на злых и наглых, вора и кли кушу, кто слишком согнут
икто слишком прост.
Пусть твоего Дыханья
не нарушит ни жизнь, ни смерть, ни почести, ни пост, который в ранах папиросы
тушит.
ЗЕМНОЙ РАЙ
Заря цветет вдоль не ба, как лишай. Где труп кошачий брошен за сарай, растет травинкой жел
той и бессильной отве шенный так скупо людям рай.
Вот проститутка, нищий и посыльный с податками на новый уро жай. Перед стеной тю
ремной скверик пыльный, солдатами набитый через край...
Есть тьма — есть свет, но, веря невзначай, они идут... разгадка непосильна, и не спасет ни взрыв, ни крест крестильный.
НАШЕ СЕГОДНЯ
Ночь полная разрозненной стрельбой — Комки мозгов
на камнях мостовой — и над толпой идущие плакаты...
177
все стало сном — пошло на
перегной.
Там, где висел у куз ницы Распятый, где рылся
в пашне плуг перед войной, вдоль вех граничных ходит
не усатый и не по-русски
мрачный часовой. Ведь больше нет ни
там, в степи покатой,
ни здесь... под прежней
русской широтой, Ее, в своем паденье виноватой.
Отродясь казармой и тюрьмой, крестом антенны встав над курной хатой, на нас взглянул жестокий
век двадцатый.
МИХАИЛ
ГОРЛИН
МЕКСИКА МОЕГО ДЕТСТВА
Мексика моего детства, вижу тебя
С твоими кактусами, пупырчатыми и длинными, как огурцы,
Ствоими индейцами, притаившимися за гущами лиан,
Ствоими всадниками с головами и без голов,
Со стадами мустангов, постоянно мчащихся по степям.
Помню, и я скакал по твоим степям во сне:
Подо мною убегали широта и долгота Четкими линиями, как на географических картах.
Враги бросали в меня не то копья, не то цветные карандаши.
Я скакал без передышки, обгоняя всех,
К домику с белыми колоннами, крытому черепицей, Где ждала меня прекрасная донья Соль
С очень черными волосами и очень красными губами. Как на тех коробках сигар, что курил мой отец,
Или как на той, что я увидел у тебя, мой приятель Роберт,
И по которой я вспомнил об этих снах.
Мокрою, редеющей листвою
Снова день об эти окна бьется.
Я не плачу, не ломаю руки, Про другие вспоминая руки. Только слух растет неодолимо
С торопливым робким напряженьем,
И сквозь тишь стеклянную несмело Тонкий звон несется, слабый голос.
Ты поешь над обнищалой жизнью, Золотая грусть воспоминанья.
Кадидия, Кадидия, Вождь государства странного,
Веди меня, веди меня В блаженную страну.
Там ангелы лукавые И ласковые демоны
Под пальмами курчавыми Играют в домино.
179
Там маги плутоватые
И звери краснотелые На площадях агатовых
Пьют целый день коктейль.
Там в розовых обителях
С доцентами брадатыми
Убийцы и грабители Толкуют о добре,
Там лапки голубиные
Под голубыми арками Ест вместе с Мессалиною Святая Жанна д’Арк.
Кадидия, Кадидия, Вождь государства странного, Веди меня, веди меня В блаженную страну,
Где пляшет с погремушками
Все здесь для нас тяжелое, Где в зеркале игрушечном Весь мир отображен.
Ш НУРРЕНЛАУНЕНБУРГ
Когда-то в детстве, начитавшись Гофмана и сказок,
Я рисовал красными чернилами, чтоб было покрасивее,
Веселый несуществующий городок Шнурренлауненбург.
Потом прошли года.
Язабыл, я совсем забыл про него,
Исегодня вспомнил снова.
Как ясен он передо мной! Выйду и пойду бродить по его улицам.
Вот дворцовая площадь с домиками из пестрого
картона,
С мраморным львом, покрашенным для
правдоподобия в желтый цвет.
А вон и церковь: на ее крышу ставят ангелам кружки пива,
Чтоб ночью, охраняя город, они не страдали от
жажды.
Говорят, что этот обычай сильно печалит герцога:
Он любит просвещение и считает, что это чушь,
180