Соколов - Русский эротический фольклор

ПОДБОРКА ПОДБЛЮДНЫХ ПЕСЕН ИЗ СМОЛЕНСКОЙ ОБЛАСТИ

Под поветьем мужик обосравшись сидит. Ляу, ляу, ляу, ляу, ляу, ляу!

Кому придется, тому сгодится! Ляу, ляу, ляу, ляу, ляу, ляу!

(К богатой жизни)

Што ж ты ситочка, мука сеется, ой люли! А ты сей муку и не бзди в руку, ой люли! Ой кому пяём, ой тому добро, ой люли!

Кому выйдется, тому й справдится, ой люли!

(Это гитоб на других мужик не заглядал)

Ой ишла коза по завалинке, ой лёли!

Она ссыть, пярдить и хвостом вяртить, ой лёли! Кому выдастца, тому справдитца, ой лёли!

(К плохой жизни)

Ой сидить Хвилип да за ступою, ой лёли! Он с большей-большей дай залупою, ой лёли! Кому выдастца, тому справдитца, ой лёли!

(Ну, к богатству)

243

Весенне-летний период

ЭРОТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

ТРОИЦКО-КУПАЛЬСКОЙ

ОБРЯДНОСТИ

Человек, мало-мальски знакомый с современными работами по восточнославянской мифологии и фольклору, да и просто любитель «русской старины», прочитавший известные книги И. М. Снегирева и А. В. Терещенко и тем более трехтомник А. Н. Афанасьева, почти наверняка имеет ясное представление о купальских игрищах, масленичном разгуле и разнузданных обрядах, посвященных Яриле. Вместе с тем исследователь — этнограф, фольклорист или мифолог, однажды столкнувшийся с этой проблемой, чувствует себя не столь сведущим, ибо свидетельства об эротике в весен- не-летней обрядности и фольклоре на самом деле весьма немногочисленны и не всегда достоверны. Задача, таким образом, состоит прежде всего в том, чтобы собрать воедино эти крайне скудные данные. Не претендуя, разумеется, на полноту, попытаемся изложить известные нам сведения и факты и прежде всего те из них, что проливают свет на эротические троицкие обряды и песни, впервые публикуемые в настоящем сборнике.

и исповедальных вопросов, так или иначе касающихся

245

празднеств языческого толка1, бросаются в глаза две их особенности. Во-первых, значительная их часть обращена против «игрищ» как таковых («блудных», «бесовских» и т. д.), однако, как правило, эти игрища не имеют точной календарной привязки к тому или иному празднику. Когда же в поучениях появляются указания на конкретный христианский праздник, к которому были приурочены игрища, то выясняется, что особенно разнузданный характер принимали они дважды в году: на святках (от рождества до Крещения), а также в период троицко-купальских празднеств (что в целом, как мы увидим ниже, соответствует этнографической картине XIX — начала XX в.; вопрос об эротизме масленичной обрядности здесь не рассматривается). Вот что об этом сообщал в 1551 году Стоглав: «Русалии о Иоаннове дни

инавечерии рожьства Христова и богоявления сходятся мужие и жены и девицы на ночное плещевание и на бесчинный говор, и на бесовские песни, и на плясание

ина скакание, и на богомерзкие дела, и то бывает отрокам осквернение и девам растление»2. Таким образом, есть все основания полагать, что эротические обрядь1 совершались в течение двух — наиболее значимых

инасыщенных — праздничных периодов традиционного восточнославянского календаря.

Вспециальной литературе утвердилось мнение, согласно которому эротические обрядь1 и фольклорные тексты являются принадлежностью сферы анти-поведе- ния, магического по сути и связанного по происхождению с языческими представлениями о потустороннем мире. Анти-поведение «соотносилось с календарным циклом и, соответственно, в определенные временные периода (например, на святки, на масленицу, в купальские дни) (...) признавалось уместным и даже оправданным (или практически неизбежным)»3. По 'мнению

Б.А. Успенского, эротика в этих народных обрядах кор-

1См. хотя бы: А л м а з о в А. И. Тайная исповедь в православной Восточной церкви. Опыт внешней истории. Исследование преимущественно по рукописям. Одесса, 1894, т. 3; А з б у к и н М. Очерк литера-

турной борьбы представителей христианства с остатками язычества в русском народе (XI—XIV века).— Русский филологический вестник,1897, т. 37, № 1 - 2 , с. 229—273 и нек. др.

2 Царские вопросы и соборные ответы в многоразличных церков-

246

релировала с иными формами анти-поведения, в частности, с ритуальным ряжением и глумлением над христианским культом.

В троицко-купальском цикле (в отличие от святок не столь тесно связанном по происхождению с культом предков) эротический элемент, как мы увидим в дальнейшем, обнаруживал себя прежде всего в проводных ритуалах, состоящих в изготовлении и последующем уничтожении обрядового чучела. Иными словами, сквернословие и вольное поведение и здесь зачастую соотносились именно с областью смерти, пусть даже символической. Что лее касается специально купальской обрядности, то в ней эротический элемент органично вплетался в общую вседозволенность праздничного времени, когда люди, природа и потусторонние силы как бы объединялись в своем стремлении нарушить принятые нормы, воплотить невозможное и реализовать несбыточное (ср. в этом смысле бесчинные забавы молодежи, поверья о разгуле нечистой силы, цветении папоротника, разговорах домашних животных и т. п.).

И еще на одно обстоятельство обратим внимание. Эротические забавы и непристойное поведение практически всегда были связаны (во всяком случае — во временном плане) с ритуалами, посвященными матримониальной тематике, с любовной магией и гаданиями о супружестве. Таким образом, эротический «сюжет» обряда или обрядовой песни как бы на деле (пусть даже в самых крайних формах) реализовывал желаемое и вместе с тем создавал прецедент, следование которому (в отличие от самого анти-поведения) полностью отвечало норме.

Одно из наиболее старых и вместе с тем достаточно полных описаний купальских игрищ, сопровождаемых свободой сексуального общения, содержится в известном послании игумена Елеазарова монастыря Панфила наместнику Пскова кн. Дмитрию Ростовскому, датируемом 1505 годом: «Егда бо приидеть самый празник Рожество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селах возбесятца в бубны и в сопели и гудением струнным, и всякими неподобными игранми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устнами их неприязнен клич, вся скверные бесовские песни, и хрептом их вихляниа, и ногам их скакание и топтаниа; ту лее есть мужем и отроком великое падение, ту же есть на

247

женское и девичье шетание блудное им возрение, тако же есть и женам мужатым осквернение и девам растленна»1. Немногочисленные указания на то, что в купальскую ночь допускалась наибольшая свобода в общении полов и прежде всего — в среде молодежи, встречаются и в этнографической литературе XIX—XX веков, правда, обычно они имеют весьма обобщенный характер. Так, М. А. Дикарев в своих материалах, посвященных молодежному досугу на Черниговщине, отмечал, что если у девушки есть жених, то в купальскую ночь он не имеет права ревновать ее к другим парням, ибо в это время девушка может свободно общаться со многими из них, и причем весьма вольно2. Немало сведений о вольностях в общении молодежи в период летних полевых работ, а также во время зимних посиделок, приводит в своей монографии Т. А. Бернштам3.

Эротические мотивы весьма характерны и для купальских песен, впрочем, преимущественно не русских, а белорусских и украинских (как известно, в России праздник Ивана Купалы не получил столь широкого развития, как на Украине и в особенности в Белоруссии; основные купальские обряды и верования оказались приурочены в России к троицким праздникам). Купальские песни соответствующего содержания встречаются лишь в западнорусских областях, непосредственно примыкающих к Белоруссии. Позволим себе процитировать две таких песни. Первая, записанная В. Н. Добровольским на Смоленщине, разрабатывает эротическую тему в рамках традиционного сюжета одной из белорусских купальских песен:

до украшсько-pycbKoi етнольоги. Львш, 1918, т. 18, с. 138—139.

3Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины ХТХ — начала XX в. Л., 1988, с. 236—237.

4Припев повторяется после каждого стиха.

248

«Что, Купала, Вечеряла?» «А варенички С цибулею, Кулажищу — Неуважища!»1

Иочти дословно совпадающие с этим текстом белорусские песни представлены несколькими вариантами2.

Вторая песня записана П. В. Киреевским в Новгороде:

Еще что кому до нас, Когда праздничек у нас! Завтра праздничек у нас — Иванов день!

Уж как все люди капустку Заламывали.

Уж как я ли, молода, В огороде не была. Уж как я ли за кочан, А кочан закричал,

Уж как я кочан ломить, А кочан в борозду валить:

«Хоть бороздушка узенька — Уляжемся!

Хоть и ночушка маленька — Понабаемся ! »3

Примечательно, что аналогичных песен из других областей россии нам не известно.

Несравненно богаче в этом смысле белорусская купальская поэзия. Изданный в 1985 году в серии «Беларуская народная творчасць» специальный том, посвященный купальским и петровским песням, хотя и не

1Добровольский В. Н. Смоленский этнографический сборник,

ч.4. — Записки Русского географического общества по отделению этнографии. СПб., 1903, т. 27, с. 216.

2 Купальскш i пятроуыая песш. Мшск, 1985, №186—188, 231.

3 Цит. по: Поэзия крестьянских праздников. Сост. И. И. Земцовского. Л., 1970, с. 480—481. Здесь же приводится еще одна купальская песня с эротическим подтекстом, записанная также на западе России — на Псковщине. Обратим еще раз внимание на то, что купальский обряд, описанный в послании Панфила, также относится к Пскову.

249

содержит песен откровенно непристойных (смеем предположить, что не в силу их отсутствия, а сугубо по цензурным соображениям), однако широко представляет эротическую тематику купальских песен. Не имея возможности их цитировать в рамках небольшой вступительной заметки, назовем лишь наиболее характерные мотивы: потеря девушкой «венка» в купальскую ночь (№ 222), сексуальное насилие и коитус (№ 266, 402—404), скотоложество (№507 — 509), совокупление с волком (№ 570)1, а также весьма откровенное сопоставление коитуса со стариком и коитуса с молодьпм (№ 529). К названным сюжетам примыкают и купальские балладь1 об инцесте брата и сестры (№598—608), известные и по нескольким русским вариантам2. Купальские песни, намекающие на сексуальные вольности, можно встретить и в украинском обрядовом фольклоре:

На Купайла, на Ивана Вишла диука гарно убрана, Уси люди дивуюца, С ким она любуеца.

Один хлопиц одызвался, А на ней постарауся3.

Эротизм, как можно предположить, был некогда присущ и белорусской купальской обрядности. На Могилевщине, например, на Купалу принято было наряжать «деда» и «бабу», которые вели себя весьма свободно: целовались, обнимались, а «дед» преследовал девушек и пытался целовать их всех без разбору4. Там лее был записан Г. В. Тавлай шутливый обычай подбрасывать на Купалу в чужие дома куколок с запиской «подарок от Ивана Купалы»5. Эротический аспект купальских обрядов находит продолжение и в весьма развитой системе ритуалов и магических практик, посвященных

3 Полесский архив Института славяноведения и балканистики РАН. Зап. М. Р. Павловой в с. Червоная Волока Луганского р-на Житомирской обл. в 1985 году.

4Тавлай Г. В. Белорусское купалье. Обряд, песня. Минск, 1986,

с.158.

5Там же, с. 20.

250

любовной и матримониальной тематике: это ритуальное осуждение неженатой молодежи, чествование молодоженов, обычай приходить к купальскому костру парами (жених и невеста), запрет прыгать через купальский костер тем, кто не женат или вдов, обычай перепрыгивать через костер парами, что — в случае успеха — должно было способствовать удачному браку, любовная магия и, наконец, девичьи гадания о суженом1.

Собственно нее в России обряды, включающие элементы эротики, были обычно приурочены к троицким праздникам и Петровскому заговенью, о чем сообщал еще Стоглав. Многословное описание такого игрища в день Вознесения находим в челобитной нижегородских священников 1636 года: «В шестый четверток по Пасце на празник Вознесения Христова тако не противляются празнику Христова Вознесения. В Печерскои монастыр ходят (...) из града мужи и жены, из сел и из деревен съежются, а корчмиты (...) с кабаками и со всякими пьяными пит [и] и, а игрецы и медведчики и скомороси з бесовскими оружии, и собравси (...) к тому Печерскому монастырю, и мнятся празновати сицевым образом: медьетчики с медведи и плясовыми псицами, а скомороси и игрецы с личинами и с позорными блудными орудии, з бубнами и с сурнами и со всякими сатанинскими блудными прелесми, и злыя (...) прелести бесовския деюще, пьянъетвующе, пляшуще

ив бубны бъюще и в сурны ревуще и в личинах ходяще,

исрамныя в руках носяще, и ина неподобная деюще, их нее как сатана научил противитись празнику Вознесению Христову»2.

Некоторые свидетельства об эротических обрядах троицкого цикла можно найти и в более поздних публикациях. Значительная их часть так или иначе связана с Ярилой — мифологическим персонажем, празднование в честь которого происходило в России (а также, вероятно, и кое-где на Украине) в первый понедельник

порядками, отголосками язычества и пороками в русском быту XVII в. (Челобитная нижегородских священников 1636 года в связи с первоначальной деятельностью Ивана Неронова).— Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1902, кн. 2, отд. IV, смесь, с. 26-27.

251