Вариант 3

I. Выполните риторический анализ речи а. Ф. Кони по делу о составлении подложного завещания.

Господа судьи и господа присяжные заседатели! Дело, по которому вам предстоит произвести приговор, отличается некоторыми характеристическими особенностями. Оно – плод жизни большого города с громадным и разнообразным населением, оно – создание Петербурга, где выработался известный слой людей, которые отличаются приличными манерами и внешнею порядочностью и всегда заключают в своей среде господ, постоянно готовых на всякую неблаговидную, но легкую и неутомительную наживу.

Обратимся прежде всего к выяснению главного нравственного вопроса в этом деле, касающегося сущности завещания. Соответствует ли оно желаниям покойного Седкова? Согласно ли оно с его видами и чувствами? Вытекает ли оно из отношений между ним и женою? Пришла ли жена с своим подлогом на помощь решению, которое только не успела привести в исполнение застывшая рука ее любящего и окруженного ее попечениями мужа?

Между ними (супругами Седковыми) не могло быть ничего общего, ничего связующего. Дитя их, на любви к которому могли бы сойтись и легкомысленное сердце одной, и черствое сердце другого, вскоре умерло. В прошлом не было любви, в настоящем – ни уважения, ни сходства целей, наклонностей и характеров. Поэтому мы встречаем в дневнике Седковой знаменательное указание, что в первые годы брака и муж ее вел собственный, секретно от нее, дневник. Он был чужой человек своей жене, чужим и умер. Но у него были родные. В Бесарабии жил его брат с семьей. Там, по-видимому, оказывали расположение покойному Седкову. И он был к ним расположен. В деле есть письмо к брату и его жене. В одном он восхищается их согласною жизнью, их взаимной любовью и доверием, их благоустроенным хозяйством, благодарит их за гостеприимство, говорит, что провел с ними самые отрадные дни жизни и даже умиляется до того, что с восторгом вспоминает о пении псалмов и духовных кантат, которые он слышал в доме брата. Поэтому, если предполагать, что Седков мог действовать в силу привязанности, то он, конечно, желал бы скорее всего оставить свое имущество брату. Его не должно было смущать опасение, что жена останется ни при чем. Он знал, что ей достанется вдовья часть; имущество было все движимое, следовательно, ее доля должна составлять по закону четвертую часть.

Он имел знакомых: Федорова, Ямщикова, даже Лысенкова самого, к нему ездил доктор, – и он ничем не намекнул им на желание оставить завещание. Оказывается, что он и не думал об оставлении завещания. Как многие чахоточные, он не верил в скорую смерть, и жизнь его потухла среди уложенных чемоданов для путешествия на юг и среди предположений о разгаре деятельности в 1879 году. Поэтому и о завещании не могло быть и речи.

Каждое преступление, совершенное несколькими лицами по предварительному соглашению, представляет целый живой организм, имеющий и сердце, и руки, и голову. Вам предстоит определить, кто в этом деле играл роль послушных рук, кто представлял алчное сердце и все замыслившую и рассчитавшую голову.

Обращаясь затем к отдельным подсудимым, я нахожу, что на первом плане стоит Лысенков. Он говорил, что Седкова клевещет на него, что она привлекла его в суд своим оговором по совету Дестрема, который за ней ухаживает. Все отношения его к Седковой ограничивались тем, что он согласился найти ей поверенного для утверждения завещания и, уступив анонимным письмам ее, вступил с ней в близкую дружбу. Получение от нее денег он отвергает с негодованием. Но, господа, кто верен в малом, тот и во многом верен. А Лысенков неверен в малом! Он, вопреки очевидности, вопреки показаниям, искренность которых нельзя заподозрить, отрицает свое возвращение к Седковой после отъезда с Лбовым. Он говорит неправду в этом отношении. Можно ли думать, что он говорит правду в другом отношении? Можно ли верить тому мотиву оговора со стороны, который он приводит? Месть, но за что? Желание отделаться от нелюбимого человека – но где на это указание? Ужели это нужно Дестрему, который вышел на свободу только десять дней назад, а лишился ее гораздо раньше Седковой? И для чего же это? Чтобы сохранить свое место в сердце Седковой? Но можно ли опасаться Лысенкова как соперника в этом сердце, когда Седкова способна его предать напрасно позору уголовного суда? Способность на это должна бы исключать всякую ревность со стороны Дестрема, исключить всякий оговор. И где в характере Седковой черты такой свирепой злости, такого коварства, такой бессердечности? Мы их не видим и не можем принять романтического объяснения Лысенкова о мотивах оговора. Лысенков горячо отрицает корысть в своих действиях и сводит их к состраданию и сочувствию положению вдовы. Но это сочувствие весьма сомнительного свойства. Если бы он сочувствовал Седковой так, как должен сочувствовать честный человек, занимающий официальное и вызывающее на доверие положение, то он не взялся бы способствовать утверждению завещания; он должен был сказать ей: «Что вы делаете? Одумайтесь! Ведь это преступление, вы можете погибнуть, а с вами и те, кто вас этому научил. Заглушите в себе голос жадности к деньгам мужа, удовольствуйтесь вашей вдовьей частью».

Но ничего этого не сделано. Он взял завещание, поручил Титову его утверждение и взял на это 500 рублей. Но из слов Титова мы знаем, что он получил за труды и на расходы только 315 рублей. Остальные 185 рублей остались у Лысенкова. И это была услуга и сочувствие! И в этом ли выражалось бескорыстное и неохотное участие в деле укрепления за бедной вдовой состояния ее мужа?

Перехожу к Бороздину. Виновность его очевидна из его подписи. Он, человек опытный и по летам и по службе, не мог не знать, что утверждать на завещании то, чего он не видел, – преступно, потому что несколько таких подписей могут способствовать неправому приобретению имущества. Он знал, что то, что он пишет, есть ложь, ложь официальная и требуемая от него с определенной целью.

Бороздин заслуживает строго осуждения. Его образование и прошлая служба дают ему право искать занятий более достойных порядочного человека, чем те, за которые он попал на скамью подсудимых. Россия не так богата образованными и сведущими людьми, чтобы им в случае бедствий материальных не оставалось иного выхода, кроме преступления.

Виновность Петлина и Киткина очевидны. Вы отнесетесь к ней с справедливым порицанием. Очевидна и виновность Тениса и Медведева. Но, господа присяжные, в действиях Тениса столько машинального, столько добродушного и незлобивого в поступках Медведева, так мало развития можно требовать от этих лиц, всю жизнь проведших в сражениях на рапирах, так мало корысти в их действиях, что, по моему мнению, они заслуживают полнейшего снисхождения. И если вы дадите им снисхождение полное, такое полное, что оно почти исключает ответственность, то вы не поступите вопреки справедливости.