pol_partii
.pdfВ конечном счете право принятия окончательных решений перешло – в общесоюзном и общепартийном масштабе – к Сталину, которого его ближайшее окружение в общении и переписке между собой называло “Хозяином”. В пределах же республик, краев, областей и отраслевых ведомств такие решения принимали непосредственно назначенные Сталиным и подотчетные ему люди – 1-е секретари ЦК КП республик, крайкомов, обкомов партии, а также наркомы. Те в свою очередь делегировали полномочия “первым лицам”, стоявшим во главе районов, директорам предприятий союзного и республиканского подчинения [c.434] и т.д. Все они относились к партийной номенклатуре. Именно эго позволило Сталину в 1937 г. на февральско–мартовском пленуме ЦК ВКП(б) заявить: “В нашей партии имеется 3–4 тысячи руководителей, составляющих ее, партии, генералитет, 30–40 тысяч деятелей среднего звена – офицерство и 100–150 тысяч низовых работников районного звена, составляющих унтер-офицерские кадры партии”.
Таким образом, диктатура Сталина – лишь вершина пирамиды, в которой на каждой ступени был свой авторитарный “вождь”, осуществлявший всю полноту власти на “вверенной” ему территории или в отрасли экономики. Поскольку все этажи этой пирамиды власти заполнялись сверху и были ответственны лишь перед вышестоящими лицами и организациями, то всем этим большим и маленьким “вождям” по сути дела были безразличны интересы народа. Поэтому демократические институты и сама демократия свертывались и уничтожались или приобретали чисто формальный характер; в стране устанавливался тоталитарный режим.
Командно-административная система, бюрократический аппарат создавался Сталиным и был необходим ему для захвата и осуществления абсолютной власти в стране. Но и аппарату нужен был Сталин: он был гарантом стабильности его власти, обеспечивал многие привилегии для его работников; Сталин наконец являлся идеологическим воплощением аппарата. Идея “непогрешимого вождя”, волю которого претворяла в жизнь партийно-государственная номенклатура на всех ступенях властной лестницы, являлась обоснованием и оправданием всей его деятельности.
В этих условиях складывался культ личности Сталина. Безудержное восхваление Сталина в печати и устной пропаганде достигло апогея 21 декабря 1929 г., когда отмечалось его пятидесятилетие. (Заметим, что подлинной датой рождения Сталина было 6 декабря 1878 г. Уже в советское время, в начале 20-х годов, он сам по неизвестной причине перенес ее на 21 декабря 1879 г.). В этот день в центральной печати появилось множество статей, написанных Ворошиловым, Кагановичем, Микояном, Кировым и другими. В них с неприкрытой лестью восхвалялись его заслуги в октябрьской революции, гражданской войне, борьбе с оппозицией, защите ленинизма, строительстве социализма. Эта волна восхвалений не утихла и после юбилея, наоборот, она нарастала и в 1935 г. воплотилась в “теорию” двух вождей партии и Октябрьской революции (Ленина и Сталина) в докладе Берии “О некоторых вопросах истории большевистских организаций в Закавказье”.
К следующему юбилею – 60-летию Сталина (1939) эта “теория” вылилась в формулу: “Сталин – это Ленин сегодня”. Сталин был провозглашен “великим вождем и учителем” советского народа, “гениальным корифеем” всех наук, включен в синклит основоположников марксизма, который стал именоваться “учением Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина”. Дети заучивали лозунг “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!”, молодежь клялась умереть “За Родину, за Сталина!”, он был объявлен другом летчиков - “сталинских соколов”, полярников, пограничников, ученых, шахтеров, писателей [c.435] и т.д. Для укрепления культа личности Сталина в огромном количестве создавались произведения живописи и скульптуры, которые воспевали его революционные заслуги, его решающую роль в строительстве социализма, его
надчеловеческое величие. Бесконечное тиражирование портретов и скульптур Сталина было едва ли не главным назначением целой отрасли художественной индустрии.
Известный немецкий писатель Л.Фейхтвангер, посетивший Советский Союз в 1937 г., в личной беседе со Сталиным обратил его внимание на режущий слух европейца непомерный и безвкусный хор восхвалений в адрес вождя. На это Сталин, почти согласившись а этим, ответил, что этот хор поет якобы помимо его воли и его практически невозможно остановить. “Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит якобы только потому, что знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям. Разумеется, Сталин лицемерил. Он не только не запрещал “хор восхвалений вождя”, но поддерживал и усиливал его как один из главных элементов его неограниченной власти.
Культ Сталина вырастал на почве отсутствия в стране демократических традиций, царистских иллюзий крестьянства и мещанства, низкой правовой и общей культуры населения. Культ сильной личности как замена религиозного культа был нужен не только самому Сталину, но и партии коммунистов, и большинству народа, который верил в вождя потому, что во все времена привык в кого-то верить. Таким образом, советский народ получил то, что хотел, и то, что заслужил. [c.436]
Большой скачок в “социализм”
Отбросив нэп, Сталин и его окружение выдвинули лозунг скорейшего построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Год “великого перелома” – 1929-й – стал также и первым годом первой пятилетки. Директивы пятилетнего плана рассматривались на XV съезде партии (1927), XVI конференции ВКП(б) (апрель 1929 г.), обсуждались на ряде пленумов ЦК ВКП(б). В подготовке проекта плана принимали участие Госплан, ВСНХ, специально созданные комиссии ученых-экспертов. Было разработано два варианта плана - минимальный (с учетом возможных трудностей, неурожая и т.д.) и оптимальный, рассчитанный на благоприятные условия его выполнения. Оба варианты были тщательно отработаны и сбалансированы по сырью, стройматериалам, финансам, рабочей силе и т.д.
Отправной (минимальный) вариант был рассчитан на высокий среднегодовой темп прироста промышленной продукции, равный 18%, оптимальный – на 20–22%.
XVI партконференция и утвердивший пятилетний план V съезд Советов (май 1929 г.) пренебрегли предусмотрительной осторожностью составителей плана и единодушно (в том числе и председатель Госплана СССР Г.М.Кржижановский) высказались за оптимальный вариант, который и стал государственным законом. А спустя несколько [c.436] месяцев решениями ЦК ВКП(б), Совнаркома, ЦИК СССР многие плановые показатели стали пересматриваться даже в сторону их увеличения. Был выдвинут лозунг: “Пятилетку в четыре года!”, а затем и он был дезавуирован. “О чем говорит нам проверка выполнения пятилетки в ее оптимальном варианте?” – вопрошал Сталин в докладе XVI съезду партии в июне 1930 г., и отвечал: “Она говорит не только о том, что мы можем выполнить пятилетку в четыре года. Она говорит еще о том, что мы можем ее выполнить по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два с половиной года. Это может показаться скептикам из оппортунистического лагеря невероятным. Но это факт, оспаривать который было бы глупо и смешно”. Для того, видимо, чтобы не допустить потока возражений против нереальных заданий, Сталин заявил: “Люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов”.
И вот уже в контрольных цифрах на 1931 г. вместо 22% прироста промышленной продукции, предусмотренных планом на третий год пятилетки, появляется требование обеспечить 45% увеличения объема продукции, а общие задания на пятилетку должны были возрасти по нефти с 22 до 45–46 млн. т, по чугуну – с 10 до 17 млн. т, по тракторам – с 53 тыс. до 170 тыс., по автомобилям – со 100 до 200 тыс. и т.д.
Все это было чистейшим авантюризмом, ибо не подкреплялось ни материальными, ни финансовыми ресурсами, вносило неразбериху и хаос в хозяйственную деятельность, порождало приписки и лживые победные реляции о достигнутых успехах. Именно такой реляцией стал и доклад Сталина на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г., в котором он объявил об успешном выполнении 1-й пятилетки за 4 года и 3 месяца. При этом были обнародованы лишь две цифры: программа по общему объему промышленного производства была выполнена якобы на 93,7%, по тяжелой промышленности – на 108%. Но Сталин воспользовался в данном случае стоимостными, валовыми, затратными показателями, которые ни в коем случае не отражали реальное положение дел.
Фактически план 1-й пятилетки (как, впрочем, и всех последующих) был провален по всем показателям. Так, в 1932 г. было произведено 13,5 млрд. квт.ч электроэнергии вместо 22 млрд., 21,4 млн. т нефти вместо 22 млн. т по установленному и 45–46 млн. т по утвержденному позднее повышенному заданию, 6,2 млн. т чугуна вместо 10 млн. т по первоначальному и 17 млн. т – по повышенному заданию, 0,9 млн. т минеральных удобрений вместо 8 млн. т и т.д. Достаточно сказать, что установленные объемы производства на 1-ю пятилетку были достигнуты по минеральным удобрениям только в 1954 г., по шерстяным тканям – в 1957 г., по сахарному песку – в 195l г., а по основным (в оптимальном варианте) показателям тяжелой промышленности – в 1934–1935 гг.
Вместе с тем нельзя не отметить, что утвержденный V съездом Советов оптимальный вариант плана мог бы быть выполнен, если бы не нарушение народнохозяйственных пропорций и неоправданная гонка, вылившиеся в экономический авантюризм. “Партия, – заявил Сталин, – была вынуждена подхлестывать страну, чтобы не упустить [c.437] времени, использовать до дна передышку и успеть создать в СССР основы индустриализации, представляющие базу его могущества”
К чему это привело? Как загнанная лошадь, экономика не выдержала “подхлестывания”, а взвинченные темпы роста производств закономерно рухнули. Если в первые три года 1-й пятилетки темпы прироста промышленной продукции оставались высокими (20,0; 22,0; 20,5%), то на четвертом и пятом году пятилетки произошел их резкий спад (14,7 и 5,5%). Так что поставленные задачи смогли быть выполнены только частично, да и то за счет невероятного напряжения сил народа. Однако эта сторона дела – цена индустриализации – нашей исторической и экономической наукой обычно, за редкими исключениями, не рассматривается. К оценке ее мы вернемся ниже.
Здесь мы отметим лишь, что нереальность столь форсированных темпов развития промышленности стала ясной и самому руководству партии. Поэтому, первоначально определив на вторую пятилетку столь же завышенные задания в области промышленности (в решениях XVII партийной конференции, проходившей в январе–феврале 1932 г.), партийное руководство сочло необходимым на XVII съезде партии (1934) значительно откорректировать их в сторону снижения. Было решено установить среднегодовой прирост промышленной продукции в размере 16,5% вместо 18,9% намеченных в проекте. Уменьшались плановые задания по производству стали и чугуна. Предполагалось также обеспечить более высокие темпы роста производства отраслей группы “Б” – легкой и
пищевой промышленности. Однако это благое намерение, как и многократно впоследствии, не было выполнено. Интересы тяжелой и прежде всего военной промышленности взяли верх над интересами повышения благосостояния народа.
Тем не менее в ходе двух первых пятилеток исторически обусловленная задача индустриализации страны была в основном выполнена, хотя ее переход от патриархальной к индустриальной цивилизации растянулся на гораздо более длительное время (численность городского и сельского населения в СССР сравнялась только к началу 60-х годов).
В Советском Союзе была значительно расширена и увеличена энергетическая база: построены Днепрогэс, Свирская и другие гидроэлектростанции, тепловые станции “Красный Октябрь”, Новомосковская и Дубровская, мощностью 200 тыс. квт.ч каждая, а также ТЭЦ. Началась добыча угля в Кузбассе, Караганде и Подмосковском угольном бассейне. Разрабатывались нефтяные месторождения в Татарии, Башкирии, Куйбышевской (Самарской) области и других регионах. Здесь же создавалась нефтеперерабатывающая и нефтехимическая промышленность. Фактически заново были созданы крупнейшие предприятия авиационной, автомобильной, тракторной промышленности, сельскохозяйственного машиностроения, производства минеральных удобрений и др. Значительно расширились объемы производства и география металлургической промышленности. Вслед за возведенными в первой пятилетке Магнитогорским и Кузнецким металлургическими комбинатами во второй пятилетке были построены [c.438] завод “Амурсталь”, ряд предприятий цветной металлургии и в их числе никелевые заводы на базе норильских месторождений.
Увеличились мощности промышленности строительных материалов. Однако стоимость строительства оставалась непомерно высокой. Так, в 1935 г. за счет удешевления строительства было сэкономлено только около 200 млн. рублей вместо запланированных 2 млрд. Техническое состояние строительства сильно отставало от требований времени и оставалось полукустарным, хотя парк строительных механизмов увеличивался. Это происходило, как отмечал Г.К.Орджоникидзе, “потому, что не умеют правильно организовать работу”.
Эта оценка отражала не только положение в строительной отрасли. Сотни новых предприятий, многие из которых были оснащены передовой по тому времени иностранной техникой, не были в достаточной степени обеспечены квалифицированными рабочими и инженерно-техническими кадрами. В результате заводы, построенные с помощью иностранных специалистов, долгое время не выходили на проектную мощность, выпускали некачественную продукцию. На год например, задержалось начало серийного выпуска тракторов на Сталинградском тракторном заводе после его торжественного пуска. Семь лет не мог выйти на проектную мощность Ярославский шинный завод, производивший 80% автомобильных покрышек. Нередки были случаи поломок оборудования, грубого нарушения технологических процессов, вызванные низкой квалификацией персонала. И хотя в те годы большинство неполадок списывалось на действия вредителей и диверсантов, ясна была необходимость подготовки технических кадров и повышения их квалификации.
Конец 20-х – начало 30-х годов ознаменовались не только борьбой против неграмотности и введением всеобщего начального образования, но и вызванным самой индустриализацией широким развертыванием профессионального образования: создавались школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) для подготовки квалифицированных рабочих главным образом массовых профессий, техникумы и втузы
для подготовки техников и инженеров. Это было тем более необходимо, что численность рабочих выросла с 1928 по 1940 гг. с 3,5 до почти 10 млн. человек, а инженернотехнических работников – со 137 тыс. до 1 023 тыс. человек. Иными словами, количество рабочих увеличилось в 2,8 раза, а ИТР – в 7,5 раза.
Основное же обучение рабочих происходило на предприятиях в форме изучения техминимума. По данным на 1 октября 1936 г., 40% рабочих крупной промышленности закончили, а 24% – проходили техническую учебу. Если же говорить о подготовке ИТР промышленности, то, при несовершенстве нашей статистики, можно лишь утверждать, что она выросла многократно, хотя все еще не покрывала потребностей предприятий. Число технических вузов в СССР выросло к 1936 г. (по сравнению с 1914 г.) в 10 раз, выпуск специалистов из вузов (включая и втузы) составил 540 тыс., из средних специальных учебных заведений – 914 тыс. человек. При этом уровень знаний специалистов на какое-то время безусловно снизился и из-за того, что многие абитуриенты не имели законченного среднего образования и поступали в вузы через рабфаки, и из-за недостатков [c.439] организации учебного процесса, особенно во вновь созданных вузах, и наконец в результате общегосударственной политики в области высшего образования, направленной на сокращение сроков обучения и на более узкую специализацию студентов, что не давало выпускникам достаточной фундаментальной подготовки в области инженерного дела.
Тем не менее, несмотря на указанные недостатки, лозунг, выдвинутый Сталиным: “Кадры, овладевшие техникой, решают все!” - был реализован, и квалифицированные рабочие, инженеры и техники, подготовленные в ускоренном порядке, набираясь практического опыта непосредственно на производстве, в основном выполняли стоявшие перед ними задачи.
Характеризуя период 30-х годов, нельзя не отметить, что его отличительной чертой был искренний энтузиазм рабочего класса и производственной интеллигенции, без учета которого невозможно ни понять особенности того времени, ни объяснить те реальные достижения, которые, как уже сказано, были завоеваны страной в период первых пятилеток, несмотря ни на что.
Причины этого энтузиазма коренились, во-первых, в сохранившихся еще и постоянно подпитываемых пропагандой романтических идеях революционного преобразования мира на основе социалистических принципов всеобщего равенства и благосостояния, впервые в истории реализуемых в нашей стране; во-вторых, – в уверенности, что идеалы не только социализма, но и коммунизма могут быть осуществлены в кратчайшие исторические сроки, в течение 10–15 лет, после чего общественное богатство польется мощным потоком и можно будет перейти к коммунистическому принципу распределения “по потребности”. Не случайно XVIII съезд ВКП(б) (1939) принял решение о том, что уже в третьей пятилетке будут не только ликвидированы классы, но и реализована задача догнать и перегнать передовые капиталистические страны по производству продукции на душу населения. Так что готовность к выполнению “большого скачка” в экономике и вера в его осуществление владели сознанием значительной части народа, в том числе большинства молодежи, готовой ради достижения этих целей на преодоление любых преград и трудностей.
Этот энтузиазм, искренняя вера в близость победы социализма и коммунизма в сочетании с традиционно низким уровнем бытовой культуры большинства населения, его нетребовательностью к условиям жизни и готовностью идти на многие жертвы, неудобства и тяготы ради скорейшего осуществления поставленной цели делали
возможной реализацию тех темпов, которые были заложены в планах пятилеток. Люди жили в палатках и землянках, мерзли и голодали, с помощью самых примитивных орудий труда – лопат, кирок и тачек – перемещали миллионы кубометров грунта и бетона, по призыву партии участвовали в социалистическом соревновании, стремились достигнуть максимальной производительности труда на своем рабочем месте и при этом искренне верили в высокое предназначение и великую цель своего дела, хотя эта цель была (что особенно [c.440] стало понятно в послевоенные годы) практически недосягаема и, как линия горизонта, уходила все дальше по мере приближения к ней.
Следует подчеркнуть, что создание социальной инфраструктуры в новых промышленных центрах далеко отставало от темпов индустриального строительства. Вместо благоустроенных жилых домов там наспех сооружались “временные” бараки, сохранившиеся кое-где, особенно на Урале, в Кузбассе, других регионах, вплоть до конца XX в. Абсолютно не учитывалась экологическая обстановка, и новые города становились (и остаются до сих пор!) опасными для жизни людей. да и в старых городах условия жизни резко ухудшались. Повсеместное отставание жилищного строительства от роста городского населения привело к появлению “коммуналок” – квартир, заселенных несколькими семьями, вынужденными приспосабливаться к коллективному быту. Феномен 30-х годов – коммунальные квартиры – также сохранился до наших дней. От того же времени сохраняется и перенаселенность наших жилищ: средний размер жилой площади на человека сократился в городах с 9 кв.м в конце 20-х годов до 5 и менее кв. м к середине 30-х годов.
В годы индустриализации значительно снизился уровень жизни трудящихся, что выражалось в инфляции и неуклонном росте цен при отставании роста заработной платы. Государственные розничные цены к 1940 г. увеличились по сравнению с 1928 г. в 6–7 раз. Заработная плата увеличилась в то же время лишь в 5–6 раз. А если учесть постоянный дефицит многих промышленных и продовольственных товаров (и существовавшую с 1927 г. до 1935 г. карточную систему на все основные товары), то нетрудно прийти к выводу о снижении качества потребления населения в те годы. Действительно, годовое потребление мяса городским населением упало в 1940 г. по сравнению с 1913 г. с 29 до 20 кг, а потребление картофеля выросло со 114 до 140 кг.
Конечно, определенные социальные достижения имели место в СССР в 30-е годы. Это – ликвидация безработицы (хотя в немалой степени за счет раздувания штатов и сохранения низкой производительности труда), введение бесплатного образования, медицинского обслуживания, реализация равноправия женщин, расширение сети Домов отдыха и санаториев для трудящихся, некоторое улучшение системы социального обеспечения и т.д. Но в целом жизнь не улучшалась, а ухудшалась, хотя официальная пропаганда убеждала в обратном. “Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее”, – так заявил Сталин на Всесоюзном совещании стахановцев в 1935 г. [c.441]
Коллективизация сельского хозяйства и ее итоги
Тем временем в деревне, где в это время развертывалась насильственная коллективизация, положение было еще более сложным. В области сельского хозяйства сталинское руководство совершило столь же “решительный” скачок к социализму, как и в области промышленности. Начав индустриализацию и форсировав ее темпы, но не имея для этого достаточно средств, оно решило выкачать их из [c.441] крестьянского хозяйства. Это казалось тем более возможным, что уже с 1927 г. власти боролись против крестьянского “саботажа” хлебозаготовок, вызванного низкими закупочными ценами на хлеб, применяя при этом чрезвычайные меры вплоть до реквизиций и уголовного преследования особенно
упорных “саботажников”. Одновременнно резко повышались налоги на зажиточных крестьян, без разбора относимых к категории кулачества.
Против “чрезвычайщины”, хотя и непоследовательно, выступила группа Бухарина – Рыкова – Томского, но ее обвинили в “правом уклоне”, она была политически разбита, а затем физически уничтожена. Чрезвычайные меры, насилие стали нормой в отношении власти к крестьянству. Были отброшены известные ленинские требования: “Не сметь командовать крестьянами!”, а строить кооперацию в деревне на основе убеждения, добровольности и хозяйственного интереса самих крестьян. Новая экономическая политика, предполагавшая развитие этого интереса, фактически сменилась политикой продразверстки периода “военного коммунизма”, дополненной лозунгами ускоренной и сплошной коллективизации крестьян и уничтожения кулачества как класса.
Все это было причиной сокращения посевных площадей, снижения производительности сельскохозяйственного труда, падения производства хлеба и другой продукции, снижения товарности хозяйства в связи с сокращением числа “крепких” крестьян, не выдержавших налоговый гнет и угрозу “раскулачивания”. Член партии с 1898 г., член коллегии Наркомзема К.Д.Савченко в письме И.В.Сталину писал в это время, оценивая положение дел в сельском хозяйстве, что высокую производительность труда создает экономический стимул – личная заинтересованность, остальное все – болтовня. Он рекомендовал поддерживать умных трудолюбивых крестьян. Однако этот разумный совет не был услышан Сталиным, как не были услышаны и обстоятельные, глубоко обоснованные соображения о путях развития сельского хозяйства, высказанные крупнейшими экономистами-аграрниками А.В.Чаяновым, Н.Д.Кондратьевым, Н.И.Вавиловым и другими специалистами. Эти ученые еще в 20-е годы разрабатывали принципы и методы кооперирования сельского хозяйства и резкого повышения при этом его эффективности применительно к России. Их идеи и практические предложения были альтернативны сталинскому плану коллективизации деревни. А.В.Чаянов выдвинул теорию устойчивости мелкого трудового крестьянского хозяйства, доказал преимущество вертикальной (колхоз
– это форма горизонтальной кооперации) отраслевой кооперации, опираясь на созданную им теорию дифференциальных стимулов, объективно толкающих мелкие семейные хозяйства к добровольному кооперированию (с целью совместной переработки сырья и получения конечной продукции, ее транспортировки и продажи), убедительно показал, что такая кооперация обеспечивает более высокую доходность и освобождает крестьянина от несвойственных ему функций. В силу этого А.В.Чаянов был решительно против административного нажима на крестьян насильственных методов их объединения в колхозы. [c.442]
Н.Д.Кондратьев, крупнейший специалист по теории планирования экономики, утверждал необходимость такого сочетания плана развития промышленности и сельского хозяйства, который обеспечил бы их взаимодействие, взаимовыгоду и взаимопомощь, невозможные бы осуществлении индустриализации за счет ограбления деревни, как ее проводил Сталин.
Н.И.Вавилов – один из крупнейших генетиков в мировой биологической науке, стремился обеспечить высокую урожайность сельскохозяйственных культур за счет выведения наиболее продуктивных тортов растений.
Идеи этих ученых могли бы обеспечить плавное, непрерывно растущее и продуктивное развитие сельского хозяйства страны. Но их взгляды были дискредитированы Сталиным. В результате А.В.Чаянов, Н.Д.Кондратьев и другие видные экономисты-аграрники (всего 14 человек; Н.И.Вавилов был арестован позже) были обвинены в антисоветской
деятельности, контрреволюции, вредительстве, в попытке свержения советской власти силами якобы созданной ими “Трудовой крестьянской партии”, и репрессированы.
Партия, руководимая Сталиным, решила по-своему. Объявленная политика коллективизации исходила из принципа усиления классовой борьбы в деревне и сочетала насильственное создание колхозов с ликвидацией кулачества как класса.
Если в директивах по пятилетнему плану, принятому XV съездом ВКП(б), предусматривалось за всю пятилетку вовлечь в колхозы только 20% крестьянских дворов, то в постановлении ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. “О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству” говорилось, что “коллективизация таких важнейших зерновых районов, как Нижняя Волга, Средняя Волга и Северный Кавказ, может быть в основном закончена осенью 1930 года” или, во всяком случае, весной 1931 г.; “коллективизация же других зерновых районов может быть в основном завершена осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.”. Но и эти сверхтемпы казались руководству партии недостаточными: после издания этого постановления в стране (сверху!) было организовано “соревнование” за окончание “в основном” коллективизации (по всей стране!) уже весной этого же 1930 г.
В результате, подчиняясь этим указаниям, низовые работники встали на путь грубого произвола. Крестьян под угрозой раскулачивания (а это означало конфискацию имущества и административное переселение или ссылку) загоняли в колхозы, лишали кровью и потом нажитого хозяйства, обобществляли не только их “основные производственные фонды” – лошадей, коров, орудия труда, но в ряде случаев и бытовые предметы и кухонную утварь (потом это было названо “перепрыгиванием через колхозную форму к коммуне”). Одновременно запрещались и разгонялись сельские базары и ярмарки, что лишало крестьян возможности продавать излишки своей продукции. Закрывались и разорялись также церкви и другие культовые здания.
Экспроприации подвергались не только действительно кулацкие (т.е. эксплуатировавшие наемный труд) хозяйства, но и “крепкие”, [c.443] зажиточные хозяйства середняков. При наличии в деревне, согласно официальной статистике, 3–5% кулацких хозяйств раскулачиванию было подвергнуто до 15, а кое-где 20% крестьянских хозяйств. Количество выселенных на спецпоселения (сосланных) крестьян составило вместе с семьями более 1,8 млн. человек.
Крестьяне ответили на насильственную коллективизацию бегством в города, резким сокращением поголовья скота (потери которого были восстановлены только к концу 50-х годов), а во многих случаях – прямыми антиколхозными и антисоветскими выступлениями. Только за период с января до середины марта 1930 г., всего за 70-75 дней, в стране произошло более 2 тыс. антиколхозных восстаний.
Руководство страны вынуждено было дать задний ход. Сталин опубликовал статью “Головокружение от успехов”, обвинив в ней якобы за нарушение ранее принятых решений местных работников, названных “головотяпами”, подверженных левацким настроениям и убежденных, что им “все нипочем”. Было объявлено также о “борьбе против искривления партлинии” в колхозном строительстве, предложено распустить “бумажные колхозы”, прекратить раскулачивание середняков, вернуть на крестьянские подворья реквизированных овец и домашнюю птицу.
В результате “процент коллективизации” резко упал: в Белоруссии – с 63% в марте до 12% в июне 1930 г., в РСФСР соответственно – с 58 до 20%, на Украине – с 58 до 38% и т.д. Но
это было лишь временное отступление власти. Осудив наиболее грубые методы расправы с крестьянством и одновременно подвергнув репрессиям в ходе коллективизации наиболее активную часть сельского населения, партия продолжила нажим на оставшихся единоличников, всемерно вынуждая их вступать в колхозы. В 1933 г. были созданы чрезвычайные органы на селе – политотделы при МТС и совхозах. На них возлагалась борьба за “хозяйственно-политическое укрепление колхозов”, иначе говоря – чистка колхозов и их руководства от недовольных колхозными порядками, от нарушителей государственной дисциплины по части сдачи произведенной в колхозах продукции и т.д. Политотделы просуществовали недолго, всего около 11/2 лет, но свою роль по превращению колхозов в инструмент военно-феодальной эксплуатации колхозников выполнили успешно.
Результатом коллективизации и жестокой политики партии по изъятию в колхозах всего произведенного зерна стал страшный голод 1932–1933 гг. на Украине и других регионах, унесший от 4 до 5 млн. жизней крестьян. К началу 1939 г. единолично крестьянское хозяйство в СССР было фактически ликвидировано. В советской деревне восторжествовал колхозный строй. Одновременно был осуществлен процесс раскрестьянивания деревни и загублено сельское хозяйство, которое так и не смогло подняться за все последующие годы.
Будущее показало, что колхозно-совхозный путь развития сельского хозяйства в СССР
оказался тупиковым. Ни драконовские мер по прикреплению колхозников к земле (путем лишения их паспортов и, следовательно, права свободного передвижения), ни жестокие наказания за расхищение колхозной собственности, ни многомиллиардные финансовые вливания в сельское хозяйство и многократное [c.444] “прощение” долгов убыточным хозяйствам, ни другие меры, направленные на решение “продовольственной проблемы”, не дали положительных результатов. И только крушение единовластия КПСС и догмы о безусловном превосходстве коллективных форм земледелия (в сталинском варианте) над единоличным хозяйством позволило понять, что только свободный хозяин на свободной земле может накормить страну и обеспечить ее сельскохозяйственным сырьем. [c.445]
Деятельность ВКП(б) в области идеологии и культуры
Одной из важных особенностей советского общества всегда была политизация всех сторон жизни – труда, быта, науки, культуры. Теоретической основой этой политизации являлось признание сохранения и постоянного обострения классовой борьбы в области идеологии и политики по мере укрепления и развития социализма как внутри советской страны, так и на международном уровне.
Обеспечив свое единовластие, Сталин стремился подчинить себе и сознание народа, обеспечить победу не только на политическом “фронте”, но и на “фронте” идеологии. Из многих идеологических акций, направленных на подчинение общественных наук личному контролю Сталина и придание ему облика “гениального корифея” марксизма-ленинизма, кратко остановимся лишь на тех, которые были связаны с философией, историей и политической экономией.
Философией Сталин занялся в декабре 1930 г., когда встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествознания Коммунистической академии и поставил перед ними задачу “переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании”. Обвинив в антимарксизме группу ведущих в то время философов во главе с А.М.Дебориным, он потребовал также “разоблачить” Г.В.Плеханова, Н.И.Бухарина, даже Ф.Энгельса (“И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в
этой работе кое-где заденем Энгельса”, – заявил Сталин). “Ваша главная задача теперь – развернуть вовсю критику, – дал он указание коммунистам философам. – Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били”.
Эта “беседа” послужила началом широкой кампании по “проработке” видных философов, разгрому редколлегии журнала “Под знаменем марксизма”, поиску “врагов” на “философском фронте”. В принятом вскоре постановлении ЦК ВКП(б) “О работе Комакадемии” было подчеркнуто: “Обострение классовой борьбы нашло в последние годы отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влитие сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий. Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние”.
Но под лозунгом “Бить врагов!” скрывалась и другая задача. Тот же Деборин много позднее писал в письме Н.С.Хрущеву: “В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (А.И.Стецкий. – Авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить [c.445] один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет – наш вождь Сталин”.
Это и было сделано. Разгромив несуществовавшую философскую “оппозицию” (многие “члены” которой были затем репрессированы) Сталин в 1938 г. опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу “О диалектическом и историческом материализме” (она вошла в “Краткий курс истории ВКП(б)” в качестве § 2 главы IV) и с помощью присяжных льстецов объявивших ее гениальным развитием маркистско-ленинской философии, поднялся на философский Олимп.
Подчинив себе философию, Сталин приступил к “завоеванию” исторической науки. История не была для Сталина ни “учителем жизни”, ни источником накопления опыта, ни базой для изучения уроков прошлого. Она стала для него инструментом манипулирования сознанием масс, объектом циничных политиканских упражнений для достижения амбициозных целей. Поэтому он без всяких сомнений шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий действуя самостоятельно или через своих ближайших соратников (Кагановича, Берию, Ярославского, Товстуху и др.), или с помощью тех историков, которые были готовы отречься от истины ради высоких постов и академических званий, а то и ради сохранения жизни.
Успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в служанку культа своей личности, Сталин предпринял в 1931 г., опубликовав в журнале “Пролетарская революция” письмо-статью “О некоторых вопросах истории большевизма”. Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против “троцкистской контрабанды” в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против “троцкиствующих” историков, заключало в себе три момента, сыгравших затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.
Это, во-первых, утверждение о недопустимости дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал “аксиомами большевизма”. В результате сам метод научных дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что привело к ее догматизации, утрате творческого характера, к остановке ее развития.
Это, во-вторых, утверждение, что “бумажные документы” не могут служить делу выяснения научной истины. “Кто же, кроме безнадежных бюрократов, – издевательски писал Сталин, – может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме