pol_partii

связи подчеркивалась неизбежность гражданских войн внутри государств и революционных войн “против ига империалистических держав”, а лозунги пацифизма, международного разоружения при капитализме расценивались как реакционная утопия и прямой обман трудящихся. Руководителем борьбы пролетариата за его освобождение объявлялся “лишь новый, III Коммунистический Интернационал”.

Источники продемонстрированного в программе РКП(б) левого радикализма и политического сектантства большевиков следует искать в конкретно-исторической обстановке того времени. Мировая война девальвировала многие ценности западной цивилизации. Ее демократический облик оказался глубоко скомпрометированным, утопленным в море пролитой человеческой крови и погребенным под развалинами опустошенной Европы. Это был самый критический момент в судьбе западного общества. И надежды большевиков на “мировую социалистическую революцию” в этих условиях не были абсолютной утопией. Левый радикализм “вовне” призван был решать задачу всемерного “подталкивания” социального взрыва в Европе, во внутреннем варианте он был ориентирован на то, чтобы выстоять до прихода помощи со стороны победившего пролетариата западных стран, а также подготовить базу для “движения к [c.394] социализму” в общей колонне с более объективно готовыми к этому развитыми странами Европы. Случись в них ожидаемый большевиками социальный взрыв (что в теории тогда не исключалось), и сверхрадикальные действия большевиков в русле “движения к социализму” могли приобрести в истории иной смысл и иное звучание. Принципиально по-другому они начинают выглядеть в последующие годы, когда исчерпание шансов на социализм как общемировое явление не умерило, но, напротив, усилило стремление политических наследников Ленина “прямой дорогой” идти к социализму и коммунизму, до неузнаваемости деформировав изначальную суть этих понятий.

О том, что это произойдет именно так, а не иначе, делегаты VIII съезда РКП(б), обсуждая новую программу партии, конечно же, не подозревали. Обширный документ рисовал впечатляющую картину преобразования отсталой, лапотной России на неизвестных еще истории началах социальной справедливости. Авторы программы отдавали себе отчет в том, что главной особенностью России как объекта этого грандиозного эксперимента “является численное преобладание мелкобуржуазных слоев населения”. Отсюда в текст программы были включены и специальные обращения к этим слоям. Партия видела свою задачу по отношению к среднему крестьянству в том, чтобы “отделить его от кулаков, привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам,.. идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований”. По отношению к мелкой и кустарной промышленности предполагалось “широкое использование ее путем дачи государственных заказов кустарям”. Но подобного рода благие порывы во многом перечеркивались подтверждением курса на полное огосударствление промышленности и социалистическое кооперирование сельского хозяйства, на “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”, на проведение “ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег”, и другими акциями в духе “военного коммунизма”.

Действительно важные мероприятия в области охраны труда и социального обеспечения, народного просвещения, здравоохранения, жилищного вопроса, науки, подробно прописанные в программе, создавали предпосылки для обновления социальных отношений в стране. Но возможность реализации их во многом наталкивалась на отсталость страны, усугубленную разрухой и гражданской войной. Тем не менее положения программы о незыблемости закрепленных уже в “Кодексе законов о труде” норм 8-часового рабочего дня для всех трудящихся, 42-часового еженедельного

непрерывного отдыха, месячного отпуска с сохранением содержания и других мер социальной защиты, об обеспечении “общедоступной, бесплатной и квалифицированной лечебной и лекарственной помощи”, о введении “бесплатного и обязательного всеобщего и политехнического... образования для всех детей обоего пола до 17 лет” и т.д. стали новациями в социальной практике не только России, но и всего мира. В дальнейшем [c.395] они методично проводились в жизнь, подталкивая капиталистический мир к адекватным шагам.

Но и в этой сфере были не только прорывы, но и деформирующие их противоречия. Так, декларируя необходимость “заботливо избегать всякого-оскорбления чувств верующих”, программа РКП(б) одновременно предусматривала “полное отмирание религиозных предрассудков” Постановка же задачи “воспитания поколения, способного окончательно установить коммунизм”, логически вела в перспективе” к диктату в идеологической и духовной сферах. На это же ориентировала и установка на превращение школы “в орудие коммунистического перерождения общества”.

Отражая большевистскую ментальность, программа РКП(б) выявляла, с одной стороны, немалые – с учетом исторических традиций России – потенции социального эксперимента на базе единой воли – однопартийной диктатуры, с другой же – неразрешимость внутренних противоречий, лежащих в основе планируемых преобразований, а отсюда – и историческую предопределенность качественных деформаций в процессе воплощения большевистской доктрины в жизнь.

Какими же силами и с опорой на какую социальную базу собирались большевики осуществлять свою программу? [c.396]

Численность, организационные основы и социальный состав РСДРП(б)–РКП(б)

Сведения о численности партии в первые годы советской власти носят общий, приблизительный характер. Отправной точкой являются весьма условные цифры, приводимые на съездах партии. В организационном отчете ЦК VII съезду (март 1918 г.) был зафиксирован рост партийных рядов по сравнению с VI съездом (август 1917 г.) на 60 тыс. человек и число членов партии определено в 300 тыс. человек. Я.М.Свердлов посчитал эту цифру минимальной. Можно предположить, что названа она была с определенным расчетом: с одной стороны, чтобы показать рост партийных рядов, с другой

– подтвердить правомочность съезда, делегаты которого представляли 170 тыс. большевиков, выступать от имени всей партии. Авторы многотомной истории КПСС, посвятив рассматриваемому периоду две увесистых книги 3-го тома, коснулись данного вопроса вскользь. В набранном петитом подстрочнике, глухо ссылаясь на “подсчет, произведенный на основе данных местных организаций”, они декларируют, что к VII съезду партия объединяла “примерно 400 тысяч членов”. Делегаты VIII съезда (март 1919 г.) представляли около 314 тыс., а IX съезда (марта 1920 г.) – 612 тыс. коммунистов.

Такой разнобой отражал не только слабый учет, но и неупорядоченность организационного строения партии к моменту прихода ее к власти. Претендуя на роль политического ядра всей системы советской власти, большевики сразу же столкнулись с кризисным для партии фактом несоответствия структуры советов, построенных по административно-территориальному принципу, исторически [c.396] сложившейся структуре партийных организаций, базой формирования которых были промышленные предприятия.

Весь первый год жизнедеятельности РСДРП(б) – РКП(б) как правящей партии, по существу, ушел на создание губкомов в губерниях, укомов в уездах, волкомов в волостях, на укрепление аппарата этих парторганизаций. Постепенно сложилась сохранившаяся на годы структура партийных объединений, включающая областные, губернские, уездные, районные, подрайонные, городские и волостные организации. В партийном лексиконе первого года существования советской власти можно встретить многообразие терминов, обозначавших низовую партийную организацию; группа, коллектив, организация, фракция, ячейка. Такое положение было прежде всего следствием разнообразия подходов к организации партийной жизни на местах. Со временем наиболее распространенным наименованием низовой организации стала ячейка (заводская, железнодорожная, сельская, армейская и т.д.). Объединяясь в границах волости или подрайона, ячейки составляли соответственно волостную или подрайонную организации. Последние объединялись в уездные партийные организации. Во главе их стоял избираемый на конференции уездный комитет.

Вопросы строительства и укрепления партийного аппарата с 1918 г. становятся основными в рамках проблем внутрипартийной жизни. Об этом шла речь практически на каждой из проходивших тогда по стране уездных и губернских конференций партии. В решении II Самарской губернской конференции, например, было записано: “Стройный и крепкий аппарат пролетарской партии есть лучшая гарантия того, что советская власть не уклонится с пути пролетарской революционной тактики”. Даже VII (экстренный) съезд, целиком отданный дискуссии по проблемам Брестского мира, уделил специальное внимание организационным вопросам. VIII съезд определил внутреннюю структуру ЦК (политбюро, оргбюро, ответственный секретарь ЦК), регламентировал порядок созыва пленумов ЦК (не реже двух раз в месяц), а также закрепил унитарный тип строения партии в условиях образования независимых советских республик (Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии). Высказавшись против превращения РКП (б) в федерацию самостоятельных коммунистических партий, съезд определил: “Все решения РКП и ее руководящих учреждений безусловно обязательны для всех частей партии, независимо от национального их состава”. Тогда же были заложены основы будущей партийногосударственной номенклатуры решением о том, что расстановка партийных работников всецело находится в руках ЦК партии.

“...Настоящий интерес эпохи больших скачков” В.И. Ленин видел прежде всего в том, что она “требует уменья выделить самое существенное в линии или в цепи развития”, то решающее звено в цепи задач, ухватившись за которое, можно было вытянуть всю цепь. И первым таким звеном стало для большевиков укрепление советской власти, распространение ее на всю огромную территорию страны. На достижение этих целей были брошены силы всей партии. Выступая при закрытии VII съезда РКП(б) 8 марта 1918 г., Я.М. Свердлов подчеркнул: “...Мы всю свою душу, все свои главные силы вливаем [c.397] поныне в советскую работу”. В сентябре того же года, подводя итоги первым после октября 1917 г. месяцам деятельности партии по упрочению новой власти, он посчитает необходимым заострить проблему, заявив, что “роль партии раньше была подсобной, что ее задачи вводились к наиболее рациональной организации советской работы”. Партии, ушедшей с головой после Октября в советскую работу, стало крайне необходимым – особенно в условиях нарастания внутрипартийного кризиса – организационно укрепиться и создать свой аппарат. О самодовлеющем характере этого аппарата в то время не было и речи. Он был первоначально более чем скромным по своим размерам и выполнял чисто исполнительские функции по отношению к соответствующим выборным партийным органам. Коммунистам в рассматриваемое время не пришло бы даже в голову ставить на одну доску и тем более отождествлять выборные органы РКП(б) с их аппаратом. Поначалу

большевики еще стремились также отличать свои служебные советские функции от своих обязанностей как коммунистов.

Ситуация стала меняться по мере того, как примерно с весны 1918 г. начался постепенный отток части коммунистов из советских учреждений для укрепления партийных структур. Они принесли с собой багаж и опыт хозяйственников и администраторов, который стали применять – часто бездумно – в своей партийной работе. Ставя себя “над советами”, такого рода партийные кадры своей кипучей деятельностью способствовали размыванию функций политического руководителя, что вело в свою очередь к постепенному сужению функций и прав выборных советских органов. Эти вначале во многом субъективные тенденции и поползновения влились в русло объективных условий периода гражданской войны, жизни страны по законам осажденной крепости, в прокрустовом ложе политики “военного коммунизма”.

Обстановка гражданской войны, превращение РКП(б) в “воюющую партию” способствовали тому, что ведущей организационной формой строения партии становилось то, что в партийных документах официально именовалось как “милитаризация партийной организации”, когда решения ЦК обретали форму военных приказов. При этом, правда, процедурная коллегиальность принятия этих решений сохранялась: пленумы ЦК, заседания политбюро и оргбюро проходили регулярно. Тем не менее в рамках официально провозглашаемого “демократического централизма” как ведущего принципа строения и функционирования РКП(б) начала централизации неуклонно оттесняли внутрипартийную демократию. Тенденцию эту подтвердили решения VIII партийной конференции (декабрь 1919 г.), принявшей новый устав РКП (б) – первый после октября 1917 г., а также документы IX съезда, которые, в частности, предусматривали создание чрезвычайных партийных органов (политотделов), непосредственно подчиненных ЦК.

Милитаризации партийных рядов способствовали регулярные перерегистрации коммунистов в годы гражданской войны, выливавшиеся в чистки партии. Целью перерегистраций, подчеркивалось в инструкции ЦК (апрель 1919 г.), является “очищение партии от [c.398] некоммунистического элемента, главным образом от лиц, примазавшихся к партии ввиду ее господствующего положения”. В обстановке бюрократизации партийногосударственных структур чистки нередко использовались на местах в целях сведения личных счетов, а также служили своеобразным молотом для инакомыслящих. Чистка весны 1919 г. привела к тому, что из 211 тыс. членов партии и 70–80 тыс. кандидатов и сочувствующих после перерегистрации и мобилизации на фронт осталось в рядах РКП(б) соответственно 120 и 30 тыс. человек. Чистка осени 1920 г. обернулась сокращением численности партии на одну треть.

Одной из важных функций чисток партии было регулирование ее социального состава, проводившееся в целях сохранения и поддержания “классовой сущности пролетарской партии, выражавшей интересы широких трудящихся масс”. На начало 1918 г. рабочие составляли 56,9%, служащие 22,4%. В течение 1918 г. число рабочих в партии выросло, по данным Всероссийской переписи членов РКП 1922 года, почти вдвое – с 65,4 до 120,1 тыс. человек, число крестьян более чем в 3 раза – с 16,7 до 54,9 тыс. человек. “Революция истощает руководящую партию, – говорилось в “Бюллетене Архангельского губкома РКП(б)”, – самые сознательные, смелые, преданные члены партии много работают, изнашиваются, погибают. Партия должна постоянно пополняться, постоянно питаться соками рабочего класса”.

Решали эту задачу партийные органы на местах нередко валюнтаристскими, бюрократическими методами, когда за внешним благополучием скрывались подспудные

негативные процессы фактического отрыва партии от своей социальной базы. К исходу гражданской войны (осень 1920 г.) из 214 тыс. коммунистов в 38 губерниях и автономных областях Российской Федерации рабочих было 93 тыс. (44%), крестьян и кустарей – 53 тыс. (24%), служащих и интеллигенции – 54 тыс. (25%), прочих – 14 тыс. (7%). Уменьшение доли рабочих и повышение удельного веса служащих в составе партии к концу 1920 г. было очевидным, но далеко не самым тревожным для руководства партии фактом. Серьезнее было другое: 70% коммунистов стали таковыми лишь в 1919–1920 гг., а доля партийцев с дореволюционным стажем сократилась до 10%. Хваткие прагматики и бюрократы “нового призыва” за спиной коммунистов, сражавшихся на фронтах гражданской войны, постепенно занимали ключевые позиции в партийных и государственных структурах на местах.

В вышедшей в разгар гражданской войны популярной книге двух видных деятелей РКП(б) Н.И.Бухарина и Е.А.Преображенского “Азбука коммунизма” приводился неотразимый аргумент в пользу того, что пролетарское государство органически не способно эксплуатировать пролетариат: “Человек не может ездить верхом на самом себе. Точно так же пролетариат не может эксплуатировать самого себя”. Формальная логика, однако, подвела теоретиков нового строя. К исходу гражданской войны тот же Бухарин вынужден был признать, что в рамках партийно-государственного руководства произошло “превращение необходимого централизма в бюрократический отрыв от масс”. А представители возникшего в РКП(б) оппозиционного [c.399] течения “демократического централизма” (“децисты”) прямо говорили с трибуны Х съезда партии (март 1921 г.) о “диктатуре партийного чиновничества” как о реальности, появившейся взамен официально провозглашаемой диктатуры пролетариата. Было ясно, что тот, кто сможет в перспективе командовать партийными чиновниками, будет командовать всем. И первым, кто претворил все это в жизнь, стал далеко не самый яркий и влиятельный тогда в партии, но самый упорный и методичный деятель макиавеллиевского типа – И.В.Сталин. [c.400]

Социокультурный облик “первой волны” большевистского руководства

Глубинную суть политических и социальных процессов можно познать только через призму личностного начала в истории, через конкретных людей в сложном переплетении и столкновении их характеров, мировоззренческих установок и ценностных ориентации. Осознание этого факта заставляет сегодня особое внимание уделять такому фактору как социокультурный облик политической элиты. Что же в этом плане представляло собой большевистское руководство рассматриваемого периода?

Анализ характерных социокультурных черт и параметров российской политической элиты 1917 г., предпринятый современными исследователями, позволяет увидеть и оценить в этом плане пришедшее к власти большевистское руководство (члены ЦК партии, наркомы первого состава советского правительства, члены ВЦИК, президиумов всероссийских съездов советов) в сопоставлении с верхушкой других политических партий страны – кадетов, эсеров, меньшевиков. Компаративный анализ позволяет утверждать, что в ряде отношений руководители большевиков были действительно “самыми-самыми”: самые молодые среди элиты других партий, самые интернациональные, но и наименее образованные и наиболее “провинциальные” в плане социального происхождения.

Конкретно это выглядело так: возраст половины представителей большевистских верхов колебался в диапазоне от 26 до 35 лет (каждый пятнадцатый был моложе даже 26 лет). В этом окружении 47-летний Ленин воспринимался соратниками, как патриарх, “Старик”, “Борода”. Из элиты же кадетской партии только каждый пятнадцатый был в возрасте 31– 35 лет, а остальные гораздо старше (каждый третий, например, перешел грань 52 лет).

По своему социальному происхождению (в отличие от кадетов, целиком принадлежавших к знати и верхам столичных и крупных городов) каждый третий руководитель большевиков происходил из низов города и из деревни, каждый второй – из средних слоев провинциального города, и только каждый четвертый – из нестоличной элиты и провинциальных верхов.

Состав большевистского, как и эсеровского, руководства по национальному признаку отражал многонациональный облик страны. [c.400]

Кроме великороссов (половина), его пополнили евреи (каждый пятый), украинцы, представители народов Кавказа и Прибалтики (соответственно каждый пятнадцатый), татары, поляки, обрусевшие немцы. Такой репрезентативностью своего национального состава другие партии не отличались. Кадеты, например, демонстрируют нам образец политической структуры “великоросского типа” (русские – 88%, евреи – 6%), тогда как меньшевики – “еврейский вариант” отечественной революционности (евреи – 50%, русские – около 36%, “кавказцы” – 9%).

Вотличие от сплошь высокообразованной кадетской элиты, только каждый пятый большевистский лидер имел высшее и каждый четвертый – неполное высшее образование. Остальные остановились на уровне среднего (24%), а также начального и неполного среднего (30%) образования (для сравнения: высшим и неполным высшим образованием обладали соответственно 45 и 37% лидеров эсеров и 27 и 42% меньшевиков).

Вплане полноты социокультурной характеристики обращают на себя внимание такие моменты, как особо высокая в среде большевистских лидеров доля воспитывавшихся в детстве без отцов (более 37%) ввиду их ранней смерти или ухода из семьи. И даже такие, как значительная доля людей ниже среднего роста, а также переживших в детстве и юности те или иные потрясения (смерть любимых братьев и сестер, нищета, унижения на почве социальной неустроенности).

Среда, психофизические особенности и особенности воспитания, социальные и бытовые условия формирования личности в целом не могли не повлиять на складывание таких характерных качеств представителей большевистского руководства, как ранняя гражданская зрелость; резкое неприятие действительности; самостоятельность и решительность (подчас на грани экстремизма) в действиях и поступках, обостренное самолюбие, честолюбие и стремление реализовать его именно в социально-политической сфере, психологическая ориентация на импульсы, исходящие от “низов” общества, от “униженных и оскорбленных”, резкое неприятие не только богатства, но и социального благополучия одних в сравнении с другими; неадекватность, избирательность нравственно-этических норм в отношении к представителям различных классов и социальных слоев; видение общественных проблем в контрастном, часто черно-белом варианте.

Наглядную иллюстрацию к описанному выше социокультурному типу дает нижеследующий пример. Лишь один год пришлось прожить в условиях советской власти профессиональному революционеру-большевику, врачу по профессии АртемьевуАхтырскому – человеку тогда достаточно известному в Вологодской губернии. Он был свидетелем сложных, драматических процессов становления новой власти в стране, обретения большевистской партией положения правящей, много размышлял над противоречивостью этих процессов. Умирая, он оставил завещание, обращенное к товарищам по борьбе. В нем, в частности, говорилось: “...Наши враги, главным образом, буржуи и капиталисты, но они нам не так страшны, потому что мы их знаем, а есть

опасные тайные враги, коих трое, первые это – волки в овечьей шкуре – буржуи в наших рядах, гоните их. Вторые – [c.401] красиво говорящие и пролезающие к власти, ничего не соображающие практически и губящие благодаря своей глупости общие дела и самих себя. Выбирайте людей, достойных занимать свои посты, и требуйте отчетов. Третий – самый опасный враг – люди, стремящиеся к власти для собственного блеска и украшения

– диктаторы – долой их, народ труда хозяин”.

Как бы отвечая на последнее обращение Предпарламента к гражданам России, в котором большевистская власть называлась “врагом народа и революции”, Ленин 28 ноября 1917 г. подписывает декрет об аресте вождей гражданской войны против революции, в котором кадеты, в свою очередь, оцениваются как “партия врагов народа”. Большевики и сами не заметили, как главным “врагом народа” в их глазах постепенно становился... сам народ. Так вызревали социально-психологические основы перерождения возникшей на гребне массового протеста революционной диктатуры в структуры авторитарного, а затем и тоталитарного типа. [c.402]

Социальная практика большевизма 1917–1920 гг. и ее последствия

Реализуя свои программные установки в соответствии со специфическим видением и пониманием стоящих перед страной проблем, большевики действовали энергично и напористо. Стремление “целиком и сразу” решить давно назревшие и перезревшие вопросы первостепенной социально-экономической важности (мир – народам, земля – крестьянам, фабрики – рабочим) первоначально обеспечило режиму довольно широкую социальную поддержку. В результате осуществления комплекса радикальных новаций (смысл которых сводился к тому, чтобы сосредоточить в руках государства рычаги вначале регулирования, а затем и управления экономикой) были созданы предпосылки движения страны по неиспробованному тогда пути некапиталистической модернизации. На этом пути страну поджидали неисчислимые трудности и подводные камни, обойти которые в итоге не удалось. Проводимая с необычайной размашистостью чистка “авгиевых конюшен” старого строя сметала порой и несущие конструкции, без которых не может обойтись любое общество, задевая жизненно важные органы его функционирования.

Решающим стратегическим моментом, определившим судьбу большевистского социального эксперимента, было разрушение плюралистической структуры общественных сил как главного источника социального самодвижения, той структуры, которая трудно, в противоречиях и борьбе складывалась на рубеже XIX и XX веков. В экономической сфере это выразилось прежде всего в том, что большевики “не поладили” с рынком, не смогли подключить его к реализации идеалов социальной справедливости, начертанных на знаменах Октября. Правда, происходило это не так прямолинейно, как можно это сегодня прочитать во многих публицистических трудах. [c.402]

В результате национализации частных коммерческих банков, аннулирования внутренних и иностранных займов, национализации крупнейших предприятий и ключевых отраслей производства механизм капиталистического предпринимательства был заблокирован в своих действиях против новой власти и ее политики. Заблокирован, но отнюдь не уничтожен. Право частной собственности как таковое не было отменено. При проведении национализации мелким собственникам, вкладчикам и акционерам полностью возвращали их вклады. Продолжало существовать право наследования и право собственности на недвижимость в городах. Сохранялись в принципе возможности компенсации капиталистам за национализируемые предприятия. В любой момент можно было пустить в ход замороженную систему циркулирования акций и других ценных бумаг. В апреле 1918 г. специальным декретом Совнаркома было подтверждено намерение советской

власти при благоприятных условиях разрешить отчуждение (свободное движение, переход из рук в руки) акций капиталистических предприятий, вознаградить в ходе национализации владельцев акций. Указывалось также, что последние “получат право на дивиденд, после того как выплата его, приостановленная законом 29.Х11.1917, будет разрешена”. Начались переговоры с представителями крупного отечественного и зарубежного капитала о преобразованиях в стране в духе государственного капитализма.

Итак, на первых порах – до лета–осени 1918 г., когда страну охватил пожар гражданской войны, усугубленный интервенцией бывших союзников и кредиторов России, новая власть старалась сочетать в своей политике два резко различающихся способа действий. Первый – в духе “красногвардейской атаки на капитал”, решительного овладения рычагами экономики: второй – в стремлении к более медленному, менее болезненному переходу к новым отношениям при сохранении предпосылок для отступления на “экономическом фронте”. В противоречивой совокупности указанных двух моментов были заложены зерна разновариантного хода преобразований с возможностью (в зависимости от условий) или форсировать этот процесс, или же придать ему черты плавности, постепенности. Все еще надеясь на “мировую революцию”, большевики сохраняли поле для маневра в плане темпов, сроков и методов “строительства социализма”. И даже в разгар гражданской войны, наступая на полях сражений, они не прочь были продемонстрировать готовность на оговоренных условиях отступить на “фронте экономики”. Достаточно вспомнить о согласованной с Лениным ноте наркома иностранных дел Г.В.Чичерина от 4 февраля 1919 г. Принимая предложение президента США В.Вильсона начать переговоры, большевистское руководство выразило ответную готовность вновь признать аннулированные иностранные займы прежних правительств, предоставить иностранному капиталу концессии, обсудить территориальные проблемы и вопрос о границах.

Вместе с тем временный эффект, достигаемый “кавалерийским наскоком” на капитал, укреплял иллюзию большевиков относительно неограниченных возможностей применения волевых диктаторских методов в экономике, других областях жизни общества. Основные [c.403] элементы политики “военного коммунизма” – переход в собственность государства практически всей промышленности, включая среднюю и мелкую; централизация и бюрократизация всей системы производства и распределения в стране; запрещение частной торговли; установление карточной системы снабжения населения и фактическая; ликвидация денег; продразверстка как насильственное и фактически безвозмездное изъятие у крестьян всех излишков хлеба и других сельскохозяйственных продуктов; всеобщая трудовая повинность; натурализация и уравнительность в оплате труда – дали необходимый большевикам эффект в условиях превращения страны в осажденную крепость. Но они же укрепили губительную иллюзию относительно возможности, действуя сходными методами, перейти непосредственно к коммунизму уже в мирных условиях, в одиночку, в обстановке изоляции от остального мира. Так победы на фронтах гражданской войны оборачивались поражением РКП(б) как политической партии, вышедшей из недр российской социал-демократии и являвшейся первоначально органической составной частью мирового рабочего и социалистического движения, но затем круто изменившей свою политическую судьбу.

Российская экономика и тесно связанные с ней другие формы социального общежития, пройдя через горнило братоубийственной войны и будучи втиснутыми в жесткие “военнокоммунистические” структуры, были во многом обречены на необратимость перерождения в духе государственного псевдосоциализма. В той же мере неотвратимыми становились и крах большевизма как политического течения, его трансформация в партийно-государственную структуру авторитарно-репрессивного характера.

Большевизм как политическое течение исчерпал себя, сгорел и огне неразрешимых противоречий в первые несколько лет пребывания РКП(б) у власти. Далее мы можем говорить об истории уже другой партии, хотя и сохранившей некоторые внешние атрибуты прежней партии революционной диктатуры, ориентированной на движение к социализму в рамках общемирового революционного процесса, но загнанной обстоятельствами и замкнувшей себя в тиски политического сектантства внутри страны и изоляционизма на международной арене. [c.404]

ЧАСТЬ III. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ. УХОД С ПОЛИТИЧЕСКОЙ АРЕНЫ

Глава XX. КРАХ ОДНОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ

Многопартийность, как уже отмечалось выше, была ликвидирована в советской России уже в конце 1917 – начале 20-х годов совсем не в результате политического краха, внутреннего распада и самороспуска всех иных политических партий, кроме большевистской, как утверждала советская официальная историческая наука, а из-за невозможности их существования в условиях большевистской диктатуры.

Ленин, отождествляя “диктатуру пролетариата” с диктатурой самой большевистской партии, заявил на I съезде работников просвещения 31 июля 1919 г.: “Когда нас упрекают в диктатуре одной партии и предлагают... единый социалистический фронт, мы говорим: “Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем””.

На самом же деле диктатуру осуществляла не вся партия, постоянно увеличивавшаяся численно, а лишь ее руководящие органы. В работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме” Ленин писал: “Партией руководит выбранный на съезде Центральный Комитет из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще более узким коллегиям Оргбюро и Политбюро, которые избираются на пленарных заседаниях ЦК в составе пяти членов ЦК в каждое бюро. Выходит, следовательно, самая настоящая “олигархия”. Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением без руководящих указаний ЦК партии”.

Уничтожив многопартийность, большевистская партия повела борьбу против разномыслия и в своих собственных рядах. Этот процесс, начатый в 1921 г., когда Х съезд партии по предложению Ленина запретил свободу фракций и группировок в РКП(б), был продолжен после его смерти борьбой против троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев (правых уклонистов), “рабочей оппозиции”, группы Рютина и других “оппозиционеров” во второй половине 20-x – начале 30-х годов и закончился ликвидацией “ленинского ядра” партии в ходе сфальсифицированных судебных процессов середины 30-х годов и массовых репрессий 1937–1938 гг. Сталинское руководство “обеспечило” единство партии под воздействием силы и страха.

Вопрос о возможности многопартийности в стране, отрицательно решенный уже Лениным, был окончательно закрыт Сталиным в связи с принятием “самой демократической” Конституции 1936 г. В докладе о проекте Конституции он заявил, что, поскольку в СССР [c.407] в результате победы социализма остались лишь два дружественны” класса – рабочий класс и крестьянство и мет враждебных классе”. постольку в СССР нет почвы для существования нескольких партии, а значит и для свободы этих партий. В СССР существует почва, сказал он, только для одной партии– коммунистической.

Таким образом, монополия ВКП(б) на власть в СССР была не только реально реализована и законодательно закреплена в Конституции, но и теоретически “обоснована”.

Тоталитарная власть партии-государства (РКП(б)–ВКП(б)–КПСС) охватывала и определяла все без исключения стороны жизни общества. Не случайно партийные комитеты назывались в те годы “директивными органами”, ибо именно их решения становились непреложными директивами для всех государственных органов и для общественных организаций.

Поэтому, рассматривая историю советского государства, мы не можем, как это было недавно, делить ее на историю партии и историю общества (гражданскую историю). Изучая любой аспект жизни советского общества тоталитарного периода, мы вынуждены обращаться к изучению партийной политики в той или иной сфере, а при изучении деятельности коммунистической партии оказываемся перед необходимостью исследовать ее воздействие на общественные процессы. И подобно тому, как в условиях абсолютной монархии король мог заявить: “Государство – это я”, так и в условиях тоталитаризма партийное руководство внушало народу, что партия – это “ум, честь и совесть нашей эпохи” и только она способна, опираясь на теорию марксизма-ленинизма, дать единственно правильные ответы на все запросы жизни. Поэтому на деле “гражданская история” как бы подчинялась истории монопольно правящей в СССР коммунистической партии и не существовала самостоятельно.

Но в самом монопольном положении партии была заложена опасная историческая мина. Еще Ленин писал, что “всякая монополия... порождает неизбежно стремление к застою и загниванию”. Может показаться странным, что большевики, с таким пиететом относившиеся к каждому слову вождя, не учли это его указание, сохраняя монопольное положение своей партии. Но дело в том, что, добиваясь безраздельной власти для себя, руководители партии не задумывались о неизбежном загнивании системы в будущем, загнивании всеобъемлющем, ведущем к такому же всеобъемлющему кризису власти, экономики, идеологии. И когда этот кризис наступил, партийные верхи оказались к нему не готовыми.

Некоторых наших соотечественников удивило, как легко и внезапно рухнула казавшаяся незыблемой и сохранявшаяся более семидесяти лет власть советов, бывшая по сути неограниченной властью КПСС, партии-государства. Однако дело заключается том, что к началу перестройки глубочайший кризис охватил и саму систему власти, и все общество.

Понимание того, что “дальше так жить нельзя”, проникло не только в сознание “диссидентов”, но и обычных законопослушных граждан, и даже, по свидетельству М.С.Горбачева, в высшее руководство самой партии. Причины и характер кризиса всей системы якобы [c.408] построенного в СССР развитого социализма будут подробно раскрыты ниже. Здесь же мы остановимся на его главных чертах.

Кризис экономики был вызван органическими пороками административно-командных методов хозяйствования в условиях социализма. “Открытый” Сталиным закон планомерного (пропорционального) развития народного хозяйства не только не обеспечивал непрерывного расширения производства в нашей стране, но постоянно порождал диспропорции, дефицита отдельных видов продукции и многих товаров народного потребления. Планирование никогда не было реалистичным, т.к. не могло охватить и предусмотреть все (выражавшиеся в сотнях тысяч единиц) производственные связи и отношения и всю многомиллионную номенклатуру производимой продукции. В силу этого планирование носило приблизительный, “потолочный” характер, постоянно