Ist.Vostora_6 / Том 3. Восток на рубеже средневековья и Нового времени

театр (Дзёрури).

Японское искусство в своей основе природоподражательное (по определению Акимото Сюнкити). Для него характерны тонкая наблюдательность, любовь к природе, эмоциональность, конкретность образов и бесспорный интерес к деталям. Вместе с тем некоторые исследователи (Яма-гути, Моити) считают, что оно не было склонно к абстракциям, синтезу.

В XVI в. на смену монохромной живописи, одним из ярчайших представителей которой был всемирно известный Сэссю (1420—1506), приходит светская красочная профессиональная живопись школы Кано, представители которой расписывали стены дворцов и дома горожан. Появляется садово-парковое искусство в дзэнском стиле: на небольшой площадке, усыпанной белым песком, размещались камни, символизировавшие скалы, выступающие из волн моря.

Возникает поэзия «нанизывания» стихов (рэнга), когда последнее слово стиха становится началом нового стихотворения.

Получает развитие роспись по лаку на шкатулках, коробках, ширмах. Эти изделия высоко ценились в Корее и Китае и составляли одну из существенных статей экспорта.

374

Провинциальные феодалы стремились подражать культуре столицы и превратить свои призамковые города в «маленькие Киото» с местными миниатюрными горами Хиэй и Хигаси, имитируя памятники столицы, копируя храмы, быт и нравы горожан. Однако Киото продолжал сохранять свое значение если не политического, то культурного и религиозного центра страны.

Часть П. Страны Востока в XVIII в.

Глава 20

ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ В XVIII в.

При характеристике состояния державы турецких султанов в XVIII в. историки чаще всего используют понятие «упадок», имея в виду наступление такой фазы ее существования, когда уже невозможно дальнейшее нормальное функционирование всего общественно-политического организма и следует ожидать скорого его кризиса и неизбежного распада. В подтверждение своего заключения они ссылаются на факты, свидетельствующие о падении османского военного могущества и снижении эффективности аппарата государственного управления, усилении сепаратизма и внутренних неурядиц в провинциях империи. Вслед за современниками событий исследователи воспринимают эти процессы как симптомы неизлечимой болезни, поразившей государство и ведущей общество к полной деградации.

Не соглашаясь с подобным диагнозом, Ф.Бродель отмечал, что «опасное слово „упадок", слишком часто не сходящее с уст специалистов по османской Турции, вводит в игру столько факторов, что всё запутывает под предлогом объяснения всего»1. Действительно, хотя почти все современники, особенно европейцы, были уверены в близкой и неминуемой гибели империи «Великого турка», их предсказания не подтвердились. Османская держава не только продолжала существовать еще почти полтора столетия, но и продемонстрировала относительную стабильность как государственных порядков, так и общественных устоев. Эта устойчивость особенно заметна на фоне развала в XVIII в. других позднесредне-вековых империй на мусульманском Востоке — Сефевидской и Моголь-ской.

Более точно состояние Османской империи в XVIII в. можно было бы определить через понятие «структурный кризис», вызванный появлением заметных диспропорций между отдельными компонентами общественной системы, которые нарушали ее нормальное функционирование. Важнейшим результатом подобного явления должно быть устранение, по крайней мере частичное, образовавшихся диспропорций и обеспечение возможностей дальнейшего развития всего имперского организма. К числу отличительных черт османского структурного кризиса следует отнести ограниченность сферы его действия лишь социально-политической областью общественной жизни, его направленность на частичное обновление, а не на ломку существующих порядков, относительно затяжной и весьма трудный характер самого процесса.

Известные факты османской действительности XVIII в. позволяют говорить о том, что основная причина социально-политических потрясе-

376

ний, которые угрожали устоям империи, коренилась в отставании институциональной системы от развития социально-экономических отношений и в тормозящем воздействии первой на общественное производство.

Сдвиги, происходившие в социально-экономической жизни османского общества XVII—XVIII

вв., были весьма масштабны. В аграрной сфере они нашли свое выражение в окончательном разложении сипа-хийской системы условных держаний и одновременном утверждении ведущей роли крупного частного землевладения. Новые порядки означали изменение отношений, вопервых, между крестьянами и землевладельцами, а во-вторых, между последними и государством. Неравномерность развития отдельных районов империи крайне затрудняет выявление общих черт поземельных отношений, сложившихся в XVIII в. Однако если оставить в стороне специфические ситуации в отдаленных и пограничных областях, где султанская власть имела лишь чисто военнополитическую основу, то на большей части государства, включавшей Балканы, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет, все же можно выделить два наиболее распространенных варианта новой аграрной структуры. Один из них связан с практикой откупов (ильтизам), другой — с появлением фактически частных владений (чифтликов).

Обычно исследователи воспринимают откупщиков-мультазимов как своего рода агентов фиска, озабоченных лишь тем, чтобы сумма собранных с крестьян платежей не только покрывала их собственные расходы по приобретению откупа, но и обеспечивала им какой-то доход. Но подобный подход не учитывает того обстоятельства, что государство не только уступало право сбора определенных налогов, но и передавало мультазимам на время аренды владельческие права на землю. Это и позволяло откупщикам выступать в качестве вполне самостоятельных эксплуататоров крестьян, а последних вынуждало признавать явно завышенные требования первых. С конца XVII в. султанское правительство обратилось к практике пожизненных откупов — маликяне, что свело до минимума возможности вмешательства властей в деятельность откупщиков. Через последних в сферу сельского хозяйства стал проникать значительный денежный капитал, концентрировавшийся в руках горожан, в первую очередь представителей государственного аппарата, торговцев и ростовщиков. Государственные земли, прежде изъятые из операций по купле-продаже, закладу, дарению и иным формам отчуждения, стали выступать объектом спекуляций, включаться в торговый оборот.

Как разновидность условных держаний, откупа не были связаны с выполнением определенной, чаще всего военной службы, с осуществлением хозяйственно-организационных функций, подобных тем, которые возлагались на сипахи в выделенных ему деревнях, а главное — владельцы ильтизамов и маликяне были избавлены от жесткой государственной регламентации в своих отношениях с крестьянами. Такая ситуация способствовала развитию частноправовых отношений в ущерб публично-правовым в сельских районах империи.

377

В еще более полном объеме оба отмеченных явления оказались присущими системе чифтликского землевладения. Ее выражением стали небольшие товарные хозяйства, использовавшие труд батраков и поденщиков и ориентированные на удовлетворение рыночного спроса в зерне, мясе, хлопке и другой сельскохозяйственной продукции. Средний размер чифтликов колебался в XVIII в. в пределах 25—50 га, т.е. они объединяли от 2 до 6 крестьянских наделов (чифтов). Преобладание относительно небольших владений не исключало появления крупных, поскольку в условиях усилившейся анархии и произвола крестьяне предпочитали «добровольно» перейти под опеку наиболее могущественных землевладельцев (чифтлик сахиби). К концу XVIII в. некоторые из них (например, Али-паша Янинский, Пазвандоглу Осман-ага и др.) держали под своей властью десятки и даже сотни сел.

Исследователи обратили также внимание на то обстоятельство, что наиболее интенсивно образование частных владений шло в тех районах, которые были связаны с крупными городами, предъявлявшими значительный и устойчивый спрос на сельскую продукцию, или располагались вдоль водных путей, существенно облегчавших ее вывоз.

Складывание аграрной структуры, отмеченной усилением частновладельческих тенденций, означало увеличение значимости вещной, прежде всего поземельной, зависимости крестьян при сохранении определенных старых и появлении некоторых новых признаков личной несвободы. При этом менялась не только позиция эксплуатируемого производителя, но и фигура его эксплуататора. На смену сипахи или прямому агенту правительства, действия которых были строго регламентированы султанскими установлениями, пришли люди, чья деятельность определялась узкособственническими, а не государственными интересами.

Сколь бы ни было ограниченным участие подобных лиц в организации сельскохозяйственного производства, их стремление добиться увеличения доходности земельных владений выступало как своеобразный импульс к более эффективному использованию ресурсов, находившихся в их распоряжении, — земли, людей, скота.

Имеются свидетельства, подтверждающие некоторый прогресс производительных сил в земледелии. Появляются новые зерновые (кукуруза), технические (табак), садово-огородные (томаты, перец) культуры. На протяжении столетия значительно расширился экспорт сельскохозяйственной продукции из Леванта в страны Европы. Вполне вероятно, что увеличились поставки продовольствия и промышленного сырья в растущие города империи. Таким образом, можно говорить и о повышении общего объема сельскохозяйственного, особенно земледельческого, производства.

Сдвиги в поземельных отношениях затронули не только низы, но и верхи. В наибольшей степени от них пострадали сипахи, которые уступили свое главенствующее положение на местах новым провинциальным нотаблям — аянам, выросшим и окрепшим благодаря откупной системе и чифтликскому землевладению. Роль аянов, как наиболее характерных выразителей частновладельческих тенденций в общественной жизни Османской империи, достаточно многообразна. Оценивая ее в свете новой

378

аграрной структуры, следует особенно выделить взаимоотношения аянов с государством, поскольку именно в этой сфере отчетливо видно, насколько расширились возможности османских землевладельцев в XVII— XVIII вв. Отныне государство не в состоянии жестко регламентировать объем их прав и доходов. Более того, расширение сферы действия откупов и умножение числа чифтликов привели в конечном счете к увеличению доли прибавочного продукта, присваиваемого аянами за счет доли, поступавшей в распоряжение султанского правительства.

Согласно подсчетам российских дипломатов, в первой половине XVIII в. при общей величине доходов империи в 250—300 млн. курушей «публичная» казна могла рассчитывать на 45—60 млн., или на пятую часть поступлений2. Для сравнения укажем, что в 20-х годах XVI в. центральное правительство распоряжалось примерно половиной общих доходов, в 60-х годах XVII в.

— четвертой частью. Тенденция к уменьшению поступлений в государственную казну еще больше усилилась во второй половине XVIII в., ибо в начале XIX в. в распоряжение Порты поступала восьмая часть всех сборов. Пока невозможно определить, какая доля совокупного прибавочного продукта оседала именно у аянов, но конфликт интересов государства и крупных землевладельцев в рамках нового режима аграрных отношений достаточно явственен.

Новые явления в жизни османских городов выразились в изменении их роли в экономической структуре империи. Хотя сами города продолжали расти за счет притока сельских жителей, они стали терять свое привилегированное положение, что соответственно уменьшало долю прибавочного продукта, предназначавшегося на городское строительство и благоустройство, на поддержание ремесленников, артистов, поэтов, массы челяди османской правящей верхушки. Само функционирование городов стало в большей степени определяться экономическими процессами. Поэтому развитие хозяйственной активности горожан шло на протяжении столетия довольно медленно. По сравнению с предшествующим периодом городское ремесленное производство достигло определенного прогресса, но по количественным и особенно по качественным показателям (технологический уровень, формы организации труда) оно все более уступало европейской промышленности.

Неоднозначным оказалось воздействие расширявшихся внешнеэкономических связей со странами Западной Европы. Радикальные перемены, происшедшие в предшествующие два столетия, когда капиталистический рынок вышел за пределы Европы и стал превращаться в мировой, означали не только потерю турками-османами монополии на сбыт шелка и пряностей, но и превращение их владений в источник сельскохозяйственного сырья (шелка-сырца, шерсти и зерна) для европейских стран. Произошло также смещение центра экспортных операций из Египта и Сирии, являвшихся прежде основными районами сбыта транзитных товаров, в Западную Анатолию и на Балканы, ставшие крупнейшими поставщиками продукции земледелия и животноводства. В результате к началу века пришли в упадок прежние центры транзитной торговли, такие, как Халеб и Бурса, но получили новый импульс к развитию

379

Салоники и особенно Измир. В целом же расширение торговых контактов османского общества с раннекапиталистическим Западом в XVIII в. способствовало повышению ритма хозяйственной жизни империи, хотя они и не разрушили той экономической структуры, где решающую роль продолжал играть перераспределительный механизм государственного контроля.

Вместе с тем возможности вмешательства государства в общественную жизнь несколько сократились, что способствовало переходу от состояния, близкого к поголовному рабству, к более

дифференцированным и индивидуализированным отношениям как на уровне эксплуатации, так и на уровне взаимопомощи. Важнейшие компоненты прежней социальной организации — сельская община и цехи в городах — потеряли большую часть своих функций общественнопроизводственных коллективов, все более превращаясь в административно-фискальные единицы. Тем самым были ослаблены эгалитарные и коммуналистские потенции этих социальных организмов, расширились возможности для личной инициативы.

Изменения в положении крестьянства заключались в определенной унификации и понижении его правового и социального статуса. Это было связано с потерей сельскими общинниками наследственных прав на землю и превращением многих из них в арендаторов. По существу, земледельцы, лишившиеся many (документа, гарантировавшего крестьянам возможность передачи по наследству права на обработку своего чифта), переставали восприниматься как часть податного населения. Они оказывались в одном ряду с цыганами, кочевниками и лицами рабского статуса. Не случайно в XVIII в. термин райя, которым ранее обозначалось все податное население, и в частности крестьяне, теряет свой прежний смысл. «Турки,— читаем мы в трактате анонимного французского автора середины XVIII в., — как правило, презирают всех христиан и рассматривают райя, или народы, подвластные их империи, как своих рабов»3.

Самым значимым новым явлением в жизни торгово-ремесленного населения городов было его сближение с янычарским корпусом. На протяжении XVIII в. Порта неоднократно пыталась бороться с обращением янычар к ремесленным профессиям и торговле и встречным стремлением многих городских жителей записываться в янычары. Широкие масштабы и разнообразные формы взаимных связей и взаимодействия янычар, торговцев и ремесленников позволяют говорить о тенденциях к складыванию более широкой социальной общности, располагавшей не только известными материальными возможностями, но и определенными правами. Для деятельности ее членов характерно, во-первых, осознание некоторых общих интересов, связанных с состоянием жизни в городах и отношениями с центральной властью. Во-вторых, их стала отличать большая оппозиционность по отношению к государству. Она проявлялась в стремлении заставить султанское правительство вернуться к прежнему курсу покровительства по отношению к городам и вместе с тем в активном противодействии мерам, которые ущемляли интересы городских жителей.

380

Восстание городских низов Стамбула под руководством Патрона Ха-лила в 1730 г. и частые выступления жителей других городов против местных властей позволяют говорить о неприятии горожанами тех новшеств, которые пыталась вводить Порта, чтобы приспособиться к меняющимся условиям общественной жизни империи. Именно такая позиция торгово-ремесленных слоев стала основой союза с янычарами, озабоченными сохранением своих старых и вновь обретенных привилегий. Та же причина обеспечивала и устойчивую поддержку оппозиционеров со стороны городского плебса, для которого ухудшение условий жизни в городе означало зачастую физическую гибель.

Конечно, уровень оппозиционности не следует преувеличивать. Ведь города нуждались в сильной государственной власти. Лишь невнимание султанского правительства к проблемам горожан обращало последних в силу, противодействующую властям. Чем явственнее проявлялась подобная тенденция, тем четче вырисовывались расхождения между основной массой городских жителей и местной верхушкой, стремившейся сохранять лояльность по отношению к Порте.

Сближение трудового населения городов с янычарами имело ярко выраженную асимметричность, поскольку этот процесс ставил в более выгодное положение мусульманских ремесленников и купцов по сравнению с немусульманскими. То обстоятельство, что мусульмане сумели потеснить своих коллег-христиан на ключевых позициях экономической жизни городов, наиболее явственно ощущалось в европейских провинциях империи. С одной стороны, это заставило наиболее богатую часть христианского населения искать новые возможности сотрудничества с правящей верхушкой посредством обращения в ислам и включения в господствующую этническую общность. С другой стороны, резко обострился религиозно-национальный конфликт, приведший во второй половине XVIII в. к массовым выступлениям на Балканах против османского господства, в частности к греческому восстанию 1770 г.

Изменившиеся условия, выдвинувшие иные критерии успеха, ускорили уход с политической арены военно-бюрократической элиты с ее идеалами безоговорочной преданности и верности султану. Ее место оспаривали новые группы внутри господствующего класса, не только противостоявшие друг другу, но и объективно единые в своих воззрениях и методах борьбы за

власть. На провинциальном уровне формируется группировка аянов, состоявшая из наиболее влиятельных и богатых представителей местного мусульманского населения. С ее образованием связано и появление могущественных династий деребеев в различных провинциях империи.

В XVIII столетии существенно расширились и масштабы проникновения аянов на высшие посты провинциальной администрации. В Османской империи, как и в других средневековых восточных деспотиях, богатство само по себе еще не гарантировало его обладателям высокого положения в обществе. Подобный статус обеспечивался прежде всего причастностью к системе публичной власти. Политическому возвышению провинциальных нотаблей помогло само султанское правительство,

381

рассчитывавшее с их помощью обуздать сепаратизм провинциальных наместников — бейлербеев и санджакбеев. Правители Стамбула, видимо, не осознавали необратимого характера перемен и потому рассматривали обращение за помощью к местной знати как временное и преходящее явление. Нежелание Порты допустить даже самых видных аянов в ряды правящей верхушки определялось тем, что для султанского правительства они оставались выразителями местных, а не общегосударственных интересов, представляли собой центробежные, а не центростремительные силы.

Собственные же устремления османских аянов явно не совпадали с замыслами Порты. Они рвались к власти, опираясь на собственные вооруженные отряды и свои финансовые возможности. В конце XVIII в. их притязания выглядели достаточно вескими: большая часть провинций Османской империи находилась под контролем. таких могущественных династов, как Али-паша Янинский, Осман-ага Пазвандоглу, Мустафа-паша Байрактар, Али-паша Джаникли, Сулейман-бей Чапаноглу, шейх Дагер. Своим возвышением они были обязаны не принадлежностью к сипахи или султанским рабам (капыкулу), а наличием земельных владений, денежного богатства и прочных местных связей.

На столичном уровне шел процесс складывания другой общности — стамбульской бюрократии, чему способствовало образование нового центра власти в результате выделения канцелярии великого везира из служб султанского двора и отделения дел, касавшихся османской династии, от государственных. С этим обстоятельством связано усиление роли великих везиров и их аппарата в решении основных вопросов внешней и внутренней политики империи, а также падение значимости традиционных источников пополнения рядов османской правящей элиты, в частности султанского двора. Подсчеты исследователей показывают, что в конце XVII — начале XVIII в. за счет лиц из султанского окружения заполнялось 26,3% вакансий в центральном аппарате и 38,5%

— губернаторов провинций4. Зато значительно возросло число претендентов, опиравшихся на поддержку влиятельных покровителей из числа везиров и пашей, а также на родственные связи. От султанских капыкулу новую группу внутри правящей верхушки отличала тенденция к карьере в рамках определенного ведомства. Так, в XVIII в. руководители наиболее специализированных ведомств — рейс-эфенди (управляющий канцелярией великого везира, ведавший внешними связями) и баш дефтердар (глава казначейства) — делали свою карьеру в рамках той службы, которую они в дальнейшем возглавляли. Соответствующие показатели в первом случае составили 81,8% (первая половина XVIII в.) и 72,2% (вторая половина XVIII в.), во втором — 85 и 85,7% соответственно. Для сравнения отметим, что для поста командующего флотом (капудан-паши) степень профессионализма оставалась низкой (35,3% в первой половине столетия и 56% во второй)5, что лишний раз демонстрирует отсталость османской армии и относительно низкий профессиональный уровень ее командного состава. Тенденция к ограничению деловых интересов какой-то одной сферой правительственного

382

аппарата создавала возможность специализации, накопления и передачи навыков и опыта, приобретенных за время службы. Таким образом, бюрократия XVIII в. может рассматриваться как социальная группа, переходная от военно-бюрократической элиты XV—XVI вв. к профессиональному чиновничеству XIX в.

При всех различиях между аянами и стамбульскими политиками, ведшими между собой жестокую борьбу за власть, можно определить и некоторые общие черты, которые их сближают. Одна из них

— страсть к наживе и личной выгоде, к накоплению богатства, в котором виделось верное средство для достижения и укрепления собственной власти. Английский дипломат Гренвиль, делясь своими наблюдениями за деятельностью Порты в 60-х годах XVIII в., отмечал: «Деньги — вот высший двигатель всех поступков этого продажного, непостоянного и плохо управляющего

правительства»6.

Перемены в жизни османского общества наступали неодновременно. Ранее всего они проявились

всфере материального производства, гораздо позже — в области социально-политических отношений. Заметное отставание процесса перестройки политической системы, начавшейся лишь

вXVIII в., объясняет остроту кризисной ситуации в империи. Ее внешними выражениями стали акции, нарушавшие существовавшие порядки и приводившие к конфликту с государством, которое охраняло традиционные нормы общественной жизни. Само неподчинение реализовалось либо в виде внутриклассовой оппозиции, либо в виде социально-классового противоборства.

К выступлениям первого порядка следует отнести действия аянов и деребеев, срывавших все попытки центрального правительства добиться увеличения поступлений от податного населения в свою пользу. Иной смысл имела борьба народных масс против усиления гнета и произвола местных землевладельцев, ростовщиков и действовавших заодно с ними представителей властей. Формально выступления трудовых низов не были направлены против государства, но оно тем не менее оказывалось вовлеченным в эти конфликты. С одной стороны, райя апеллировала к султанскому правительству, добиваясь справедливости, понимаемой как восстановление прежде существовавших порядков; с другой — сама Порта принимала всевозможные меры для усмирения недовольных, не останавливаясь перед самыми суровыми наказаниями «мятежников». Одновременно она стремилась ограничить своеволие нотаблей, но шаги, предпринимавшиеся против них, не идут ни в какое сравнение с репрессиями против бунтующей «черни».

Как бы ни были внешне активны действия османских властей, они не могут опровергнуть единодушное мнение современников о неспособности центрального правительства контролировать ситуацию в стране. Социально-политический кризис в крупнейшей державе мусульманского мира был результатом двух различных, но тесно связанных между собой процессов.

Во-первых, он отражал резкое снижение дееспособности аппарата государственной власти. Выявившаяся к началу XVIII в. отсталость осман-

383

ских политических институтов сказалась как на падении эффективности прежних методов управления, так и на заметном сокращении материальной основы деятельности Порты из-за оскудения государственной казны и нехватки средств на содержание армии и растущего управленческого аппарата.

Во-вторых, неудачи попыток правящей верхушки восстановить свою власть над страной были связаны с изменением функциональной направленности действий государственного механизма. В период складывания имперской структуры основное внимание уделялось обеспечению существования как единого целого того политического конгломерата, каким была Османская держава. С переходом к более зрелым формам общественных отношений первостепенное значение обрела классовая функция, выражавшая отношение эксплуататоров к эксплуатируемым массам. Отсюда и столь явный интерес представителей государственной администрации к собственному обогащению и усилению налогового и иных форм гнета. При этом заботы о регулировании хозяйственной жизни, деятельность в социальной сфере, усилия по реализации внешнеполитического курса, поощрение деятелей культуры и искусства неизбежно отходили на второй план.

К началу XVIII в. имперская структура не исчерпала своих адаптивных возможностей, которые заключались в сочетании ее централизатор-ских и децентрализаторских начал. Меры, предпринимавшиеся османской правящей верхушкой на протяжении этого столетия, свидетельствовали о поиске средств приспособления к изменявшимся условиям. Конечным результатом этих усилий стало складывание фактически нового режима власти. От прежних порядков были унаследованы имперская организация и деспотическая (хотя и в ослабленном виде) форма правления. К числу новых черт следует отнести формирование более сложного и дифференцированного государственного механизма, открывавшего возможности для образования обширного бюрократического аппарата. Другая отличительная особенность состояла в появлении элементов обратной связи, что позволяло периферии оказывать известное влияние на решения центра. Еще одно новшество заключалось в переносе тяжести с прямых директивных методов управления, подкрепленных использованием репрессивных мер, на более опосредованные и менее насильственные.

Правящие круги предприняли реорганизацию структуры центральной власти с целью «перераспределения ролей» в аппарате управления. В итоге многие дворцовые службы и школы,

готовившие основные кадры для султанского двора, высших эшелонов столичной бюрократии и провинциальной администрации, потеряли свое прежнее значение. Зато значительно расширились и стали более престижными канцелярии при великом везире и баш дефтердаре. Важным аспектом трансформации можно считать окончательное выделение ряда ведомств правительственного аппарата из сферы дворцовых служб и изменение порядка рекрутирования, подготовки и вознаграждения должностных кадров.

Сложившаяся к концу XVIII в. система управления оказалась сложной и довольно противоречивой. Активность периферии плохо совмеща-

384

лась с предполагавшими сильную центральную власть бюрократическими началами; последние составляли потенциальную оппозицию деспотическим нравам правителей. В результате эффективность действий госаппарата в центре и на местах заметно снизилась.

Столь же противоречивыми выглядели замыслы правящих кругов. Среди множества правительственных акций, носивших в большинстве своем рутинный характер, особое внимание привлекают те, что отражали сдвиги во внешней и внутренней политике и были связаны, как правило, с осуществлением различных нововведений и преобразований. Их предпосылкой стал устойчивый интерес многих деятелей Порты к военному опыту европейских держав, к их политической и культурной жизни.

Наиболее явственно желание больше знать о Европе и лучше понимать ее проявилось в годы правления великого везира Дамада Ибрагим-паши Невшехирли (1718—1730), известные как ляпе деври («эпоха тюльпанов»). Именно в это время была открыта первая турецкая типография (1727 г.); появились различные проекты по созданию военных и учебных заведений, развитию в империи мануфактур и поощрению наук; столичная знать принялась за строительство загородных дворцов (кёшк) на манер Версаля, Марли и Фонтенбло; стало модным выращивать тюльпаны, клубни которых специально привозили из Голландии.

Однако первые проекты реорганизации османской армии на европейский лад появились еще при предшественниках Ибрагим-паши Невшехирли. Некоторые из них были прямо или косвенно связаны с именем князя Ференца II Ракоци (1676—1735), руководителя антигабсбургского восстания в Венгрии в 1703—1711 гг. Именно с ним вел переговоры великий везир Шехид Алипаша (1713—1716) относительно создания корпуса регулярных войск из христиан и мусульман, и притом под командованием князя. Последний принял предложение переселиться в Османскую империю, однако он смог прибыть в страну лишь спустя год после гибели Али-паши.

С венгерской эмиграцией в Османской империи был тесно связан и другой автор проектов реформ, Ибрагим Мютеферрика (ок. 1674—1745), выходец из Трансильвании, принявший в конце XVII в. ислам и ставший видным османским дипломатом, политическим деятелем, основателем первой турецкой типографии. В своем сочинении «Усул ал-хикам фи низам ал-умам» («Основы мудрости в устройстве народов»), изданном в 1732 г., он открыто высказал мысль об отставании империи от европейских государств и утверждал необходимость внимательного изучения и использования европейского опыта.

Концом ляле деври считается восстание Патрона Халила, которое привело к свержению султана Ахмеда III (1703—1730), гибели Ибрагим-паши Невшехирли и некоторых лиц из его окружения. Тем не менее интерес османской верхушки к Европе, к идее реорганизации армии не угас. Более того, попытки «европеизации» турецкого общества продолжались и при преемниках Ибрагимпаши, причем в 30-е годы они были более активными и успешными, о чем свидетельствует деятельность еще одного ренегата — А.К.Бонневаля (1675—1747) по созданию корпуса хумбараджи (бомбардиров) и военно-инженерной школы (хендесхане).

385

Сообщения европейских дипломатов из Стамбула в 40—60-х годах содержат мало упоминаний о мероприятиях, которые можно было бы рассматривать как продолжение новаций ляпе деври. Основное внимание Порты было переключено на события внутренней жизни, и прежде всего на усилия по сохранению контроля над провинциями; борьбу с мятежами и другими выражениями недовольства курсом центрального правительства; на изобретение средств для пополнения истощенной казны.

Со смертью Ибрагима Мютеферрика и Бонневаля первое поколение османских «западников» ушло с политической арены, а их идеи временно потеряли свою привлекательность. Однако в 70— 80-х годах возрождается интерес к задуманным ими проектам преобразований, а реформы осуществляются более последовательно. Показательно, что нововведения этих лет начинались как

раз с того, на чем остановились первые реформаторы. Иными словами, налицо полная преемственность целей и методов деятельности, разорванная на четверть века. Важно и другое обстоятельство: новые действия вестернизаторов стали возможными благодаря усилению позиций бюрократической элиты в османской политической системе. Этому в немалой степени способствовали усилия великого везира Коджа Рагыб Мехмед-паши (1757—1763), которого американский историк Н.Ицкович считает «одним из самых замечательных администраторов, государственных деятелей и поэтов XVIII в.».

Деятельность Коджа Рагыба выявила еще один аспект османской политической жизни 50—60-х годов, в котором видна явная преемственность курсу султанского правительства. Речь идет об отношениях Порты с европейскими дворами. Если на протяжении XVI—XVII вв. Османская держава оставалась лидером мусульманского Востока в противостоянии христианскому Западу, то в рассматриваемый период правители Стамбула начали воспринимать себя как участников европейского концерта сил, по выражению того времени. Отсюда пристальное внимание Порты к противоборству европейских государств и особенно к росту могущества России, ее готовность к заключению договоров с такими странами, как Швеция, Пруссия, Дания, ее активность в польском вопросе, ее стремление овладеть навыками европейской дипломатии.

С изменением отношения турецких политических деятелей к христианскому миру связана и практика регулярного направления посольств в европейские страны, сложившаяся при Ибрагиме Невшехирли и ставшая, по образному выражению американского турколога Ст.Шоу, «первой щелью в османском железном занавесе». В начавшейся серии посольских поездок особое место занимает миссия Йирмисекиз Челеби Мехмед-эфенди во Францию (1720—1721), в ходе которой турецкий посол должен был по указанию великого везира «разузнать о средствах цивилизации и образования во Франции и сообщить о тех, которые можно применить». Отчет посла (сефаретнаме), представленный им Порте по возвращении, вызвал особый интерес в Стамбуле, поскольку его основу составляло не изложение дипломатических переговоров, а описание всего достопримечательного, что привлекло внимание Челеби Мехмед-

386

эфенди. По такому же принципу стали создаваться и другие сефарет-наме, составившие отдельный жанр турецкой литературы.

Новый внешнеполитический курс Стамбула был несомненно связан с коренным изменением соотношения сил на международной арене, возросшими возможностями мировой капиталистической системы. Хотя сама эта система еще находилась в состоянии формирования, но уже к началу XVIII в. быстро растущий экономический и военно-политический потенциал европейских держав обеспечил им возможности активного воздействия на страны Востока для постепенного инкорпорирования последних (в том числе и Османской империи) в «мироэкономику», создаваемую капиталистическим Западом.

Реакцию Порты на новые тенденции в мировой политике вряд ли можно считать адекватной. Султанские министры, определяя программу своих действий, по-прежнему исходили из категорий религиозного сознания (мусульманский мир — христианская Европа). Ясно, что они не осознавали, да и не могли осознать, в какой мере осуществление планов Стамбула зависело от таких внешних обстоятельств, как формирование новой системы международных отношений. Тем не менее после тяжелых поражений турецкой армии в войне 1684—1699 гг. с государствами Священной лиги и заключения — ценой уступки некоторых османских владений — Карловицкого мира 1699 г. руководители Порты поняли, что они уже не в состоянии продолжать традиционную внешнюю политику в Европе, основанную на силе оружия. Поэтому в XVIII в. усилия османской правящей верхушки направлялись главным образом на сохранение территориальной целостности империи и поддержание ее престижа в глазах европейских монархов. В сложившейся ситуации попытки использовать противоречия между христианскими державами превратились едва ли не в главное средство реализации замыслов Порты.

Вполне очевидно, что одних стараний османских дипломатов было явно недостаточно для осуществления внешнеполитического курса Стамбула. К тому же в султанском окружении не было единства относительно целей и методов деятельности правительства. Были еще достаточно сильны позиции военно-бюрократической знати, делавшей ставку на продолжение открытого противостояния с «неверными». Внутренние трудности и опасения народных бунтов также заставляли правителей империи время от времени вновь обращаться к военным действиям. Таковы, в частности, причины русско-турецкого конфликта 1710—1711 гг. и войны 1714—1718 гг. против Венеции и Австрии.

Чем активнее Порта стремилась включиться в европейскую политику, тем глубже она увязала в борьбе европейских соперничавших группировок. Выбранная султанскими властями ориентация на Францию должна была обострить отношения Стамбула с Петербургом и Веной. Наиболее осторожные и дальновидные турецкие государственные деятели хорошо понимали опасность столкновения с двумя наиболее могущественными соседями империи и старались избежать его. Тем не менее сама логика европейской политики Порты делала конфликт неизбежным. Об этом свидетельствовали и война Османской империи против России и Авст-

387

рии в 1735—1739 гг., и русско-турецкие войны второй половины XVIII в. В первом случае Стамбулу благодаря поддержке французской дипломатии удалось не только избежать существенных территориальных потерь (за исключением Азова, который окончательно был передан России), но и добиться от венского двора возвращения Белграда и части балканских земель, утраченных по Пожаревацкому мирному договору 1718 г. В двух других войнах худшие опасения османских политиков оправдались.

Поражения, которые потерпели турецкие войска в кампаниях 1768— 1774 и 1787—1791 гг., имели для Стамбула весьма существенные последствия. Они показали несостоятельность тактики Порты, избранной для сохранения целостности империи. Особенно чувствительной оказалась потеря Крыма. По Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г. Россия добилась отторжения Крымского ханства от Османской империи, а в 1783 г. российская императрица Екатерина II включила его территорию в свои владения. Война 1787—1791 гг. и завершивший ее Ясский мирный договор 1792 г. никак не изменили нового статуса Крыма. Порта впервые вынуждена была уступить территорию, населенную мусульманами.

Столь же значимым был и другой пункт Кючук-Кайнарджийского договора, согласно которому Россия получала право судоходства по Черному морю. Тем самым Стамбул лишался единоличного владычества в Черноморском бассейне, сохранявшегося с конца XV в.

К середине XVIII в. военная слабость Османской державы стала столь явственной, что в европейских столицах начал обсуждаться вопрос о полном изгнании турок с Балкан и разделе «османского наследства». Инициатором этих планов выступила Екатерина II. Обеспокоенные военными успехами России и опасавшиеся ее выхода к Средиземному морю, Англия, Франция и другие европейские государства выступили против проектов Екатерины, заявляя о своей готовности защищать «целостность и неприкосновенность» Османской империи. В этих условиях внешняя политика Порты стала терять самостоятельность. Взаимная борьба христианских держав Европы за право определять будущее империи и отдельных ее территорий легла в основу так называемого Восточного вопроса, который с конца XVIII в. обрел очень важное значение в международных отношениях.

Войны второй половины XVIII в. показали также отсталость османской армии с точки зрения ее организации, уровня материально-технического оснащения и состояния военных знаний. Они подтвердили правоту тех «западников» в османской правящей верхушке, которые поддерживали проекты военных реформ и иных нововведений, и способствовали появлению более обширных планов преобразований. Эти предложения составили основу реформаторских начинаний, предпринятых султаном Селимом III (1789—1807) и получивших название низам-и дже-дид («обновленное устройство»).

Главной целью низам-и джедид было укрепление центральной власти за счет воссоздания боеспособной и сильной армии. Ее основу должны были составить регулярные, по-европейски обученные части. Изданные Селимом III в 1792—1793 гг. указы предписывали организацию корпуса

13*

388

«дворцовых стрелков», введение обязательного военного обучения и строгой дисциплины во всех подразделениях, строительство нового флота, открытие школ для подготовки офицерского состава и военных инженеров. Для осуществления этих проектов были приглашены иностранные инструкторы, главным образом французские офицеры. Реорганизация армии потребовала расширения деятельности существовавших и создания ряда новых казенных заводов по производству оружия и боеприпасов, разработки угольных и железорудных месторождений, строительства верфей. Финансирование всех этих мероприятий осуществлялось за счет дополнительных налогов с населения, доходов от конфискованных тимарных владений и иных поступлений, изысканных при реорганизации фискальной системы.

Начинания, осуществлявшиеся султанским правительством, задели многих представителей

правящего класса, которые в союзе с рядом влиятельных улемов выступили против султана, обвиняя его в нарушении древних законов государства и введении новшеств, заимствованных у гяуров. В борьбе с Селимом III его противники активно использовали янычар, чьи привилегии оказались под угрозой в результате проведения военной реформы. Поэтому реализация планов низам-и джедид шла успешно лишь в первые годы. Позже ход преобразований замедлился, а в 1807 г. Селим, пытаясь удержаться на троне, и вовсе отказался от своих нововведений. Неудачный исход первых попыток модернизации империи был связан прежде всего со слабой и непрочной социальной базой сторонников преобразований. Структурный кризис XVIII в., по существу, не затронул сферу духовной жизни. Основная масса населения империи, связанная с докапиталистическим производством, придерживавшаяся традиционных отношений родства и солидарности, бережно сохранявшая многие старые нормы поведения, продолжала оставаться под непосредственным воздействием религиозной идеологии и устаревших представлений об османском величии и превосходстве мусульманского мира над христианским. Такое общество было явно не готово к восприятию достижений раннекапиталистического Запада.

Как бы ни были скромны итоги начинаний столичной бюрократической элиты в XVIII в., они все же показательны. Представляя по форме продолжение усилий реформаторов XVII в. (Османа II, везиров Кёпрю-лю), они весьма серьезно отличались по своей направленности. Ориентация на использование европейского опыта в какой-то мере была продиктована действительным убеждением в значимости успехов «неверных», в какой-то — определялась просто поиском средств для сохранения империи. Однако при всей непоследовательности инициаторов нововведений, их готовности отступить, пойти на любые компромиссы или вовсе отказаться от задуманного они дали толчок переменам в социально-политических отношениях. Тем самым достигалось снятие диспропорций в общественном развитии и более устойчивое функционирование всей системы. Осуществленная ими реорганизация государственного механизма усилила способность имперской структуры реагировать

389

на изменявшиеся условия, подготовив в конечном счете последующую трансформацию османского общества в XIX в.

ПРИМЕЧАНИЯ

1Бродель Ф. Материальная цивилизация: экономика и капитализм, XV—XVIII вв. Т. 3. Время мира. М., 1992, с. 496.

2АВПР, ф. Сношения России с Турцией, оп. 89/1, 1742, д. 5, ч. 1, л. 626об.

3Цит. по: Thibault G. Un rapport francais sur 1'Empire Ottoman en 1756. — Journal Asiatique. P., 1970, t. 258, fasc. 3-4, p.

4Abou el-Haj R. The Ottoman Vezir and Pa$a Household, 1683—1703. A Preliminary Report. — Journal of American Oriental Society. Baltimore, 1974, vol. 94, № 4, p. 443.

5Meuep M.C. Османская империя в XVIII в.: Черты структурного кризиса. М., 1991, с. 128.

6Grenville H. Observations sur 1'etat actuel de 1'Empire Ottoman (1762—1765). Ann Arbor, 1965, p. 47.

Глава 21

АРАБСКИЕ СТРАНЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА. ВАХХАБИТЫ

ВXVIII в. арабские провинции Порты находились в состоянии крайнего запустения. Усилились центробежные тенденции, приведшие в конечном счете к фактическому распаду империи. На рубеже XVII— XVIII вв. в большинстве арабских стран возникли относительно самостоятельные государственные образования феодально-регионалистского характера. Их правителей в какой-то мере можно сравнивать с деребеями Малой Азии. В европейских документах по Северной Африке эти государства назывались «регентства». Русский посол в Порте граф ПА.Толстой, находившийся в Стамбуле в 1702—1713 гг., охарактеризовал их как «речи посполитые», где паши правительствовали «купно с первыми людьми — жителями тех вышереченных мест».

Границы этих государственных образований отнюдь не являлись игрой случая. Они отражали издавна сложившиеся исторические связи, главным образом культурно-цивилизационного характера. Среди них прежде всего следует отметить мамлюкский эмират в Египте, дейский Алжир и другие регентства Северной Африки, вассальный мекканский шерифат в Хиджазе, мамлюкское государство Хасанидов в Ираке, владения аль-Азмов в Сирии, а также отдаленные и труднодоступные вотчины мелких феодальных династов Курдистана, Ливана и Неджда. В горах Южной Аравии существовали «раскольнические» имаматы: зейдитов в Йемене и хариджитов в Омане. Они противопоставляли себя суннитскому исламу и не признавали религиозного авторитета османских султанов как халифов всех мусульман.

Вотличие от этих двух имаматов другие государства Северной Африки и Ближнего Востока