Заключение

Лингвистическая экспертология как область юридической лингвистики и как область практических лингвистических исследований стимулировала постановку определенного вида проблем, без решения которых дальнейшие исследования в этой области, по нашему мнению, могут оказаться неэффективными. Настоящая работа была направлена на выявление этих проблем и выдвижение предположений по их возможному решению.

Центральной проблемой, которая следует из того, что лингвистическая экспертология представляет собой прикладную область лингвистики, является проблема статуса лингвистической теории, с одной стороны, в аспекте ее соответствия / несоответствия действительности, а с другой стороны, в аспекте ее применения для объяснения конкретных ситуаций. Сначала остановимся на комментарии второго выделенного нами аспекта.

В настоящее время в лингвистике, по нашему мнению, неявно доминирует взгляд, согласно которому теоретические знания – это сорт знаний «для-себя» и «в-себе», и они не имеют никакого значения для решения прикладных задач или, по крайней мере, весьма слабо с ними связаны.

Разрабатывая концепцию книги, автор исходил из другой презумпции, согласно которой не существует ни одной прикладной задачи, которая не решалась бы при помощи какой-либо теории, включая теорию, основанную на обыденных представлениях о предмете исследования. Естественно, мы не считаем, что прикладное и теоретическое – это одно и то же, но их объединяет достаточно важная вещь – факт. Любая теория предназначена для описания и, что более важно, для объяснения существующих фактов, прикладные же исследования, по крайней мере, в лингвистической экспертизе, направлены на ситуационное объяснение фактов⁸¹. При этом конкретное ситуационное объяснение не может обойтись без какой-либо теории.

Таким образом, в исследовании мы исходили «из примата» теоретического, считая, что в прикладных исследованиях обязательно применяются существующие лингвистические теории (в том числе и неполные, и внутренне противоречивые, и ad hoc теории) к описанию и объяснению ситуаций или событий, которые происходят в конкретное время в конкретном месте. Эта позиция может быть обоснована тезисом о невозможности чистого индуктивного познания как научно-теоретического, так и обыденно-ориентационного [Поппер, 2002]. Поэтому для того, чтобы описывать какие-то конкретные ситуации необходимо выяснить, какие лингвистические теории в настоящее время кладутся в основание объяснений конкретных фактов. Анализ этого вопроса привел нас к утверждению о том, что существующие лингвистические теории, которые доминируют как в классической теоретической лингвистике, так и в одной из ее прикладных областей – лингвистической экспертизе – построены, с одной стороны, на субъективной теории истины, а с другой стороны, они являются реалистическими теориями. Эти два признака логически не предполагают друг друга, хотя в существующей лингвистической методологии образуют определенное единство, в том смысле, что принятые лингвистические теории ведут к субъективизации и релятивизации лингвистических описаний.

По отношению к принципу реализма это заключается в том, что принятые теории формулируются не по отношению к фактам (событиям, которые происходят в конкретное время в конкретном месте), но по отношению к названиям этих фактов, вследствие этого в лингвистике как науке доминирует интерпретационный, а не описательный принцип построения теорий. Реалистический принцип поддерживается и доминирующей в лингвистике субъективной теорией истины, которая основывается, с одной стороны, на признании субъективности естественного языка, в том смысле, что языковая деятельность – это деятельность, которая «пронизана» субъективным началом, и это в определенном смысле основано на фактическом положении дел, так как, очевидно, что любое речевое произведение порождается конкретным человеком. С другой стороны, в лингвистике как науке не ставится вопрос о ложности лингвистических теорий, что является следствием принятия ценностей субъективистского плюрализма, который может быть описан формулой «все истинно» или «все правы с какой-то точки зрения».

Работа основана на концепции методологического номинализма, согласно которой названия классов явлений есть сокращения для обозначения описательных высказываний, поэтому общие понятия – это гипотезы, которые могут быть опровергнуты опытом, а, следовательно, вопросы реалистического характера носят словесный характер и не являются важными вопросами. Данные вопросы могут быть переформулированы в вопросы о действительности в том смысле, что при ответе на поставленный вопрос мы высказываем предложения о действительности, которые могут быть истинными или ложными. Последний факт (ложность высказываний) свидетельствует в пользу того, что мы способны принимать какие-то высказывания в качестве истинных не потому, что нам это нам нравится или кажется полезным или в силу договоренности, а потому что мы можем их соотносить с тем, что происходит и не происходит в реальности.

Принятие данной концепции неизбежно ставит вопрос об объяснительной продуктивности базовой лингвистической оппозиции субъективного / объективного. С точки зрения концепции методологического номинализма данная оппозиция не может быть продуктивной в лингвистике, так как ментальные состояния, например, говорящего – это тоже определенный сорт событий, и утверждения об этих событиях являются фактическими утверждениями в том смысле, что эти утверждения могут и не могут соответствовать фактам. Таким образом, относительно информации, которая кодируется в конкретном сообщении принимается гипотеза о том, что в нем (речевом сообщении) кодируется информация как о состоянии мира, так и о ментальном состоянии человека, производящего это сообщение. Принятие этой гипотезы влечет принятие того, что эти два типа информации могут быть в теоретическом плане описаны при помощи фактических утверждений и ни один из этих типов информации не является более реальным или предпочтительным. Укажем также, что развиваемая теория не требует изложения ее в такой форме, в которой истина признается истиной относительно категории «сторона» или «аспект», другими словами, нет никакой необходимости излагать представленную лингвистическую теорию примерно в таком ключе: «В любом высказывании кодируется информация, с одной стороны, о мире, с другой стороны, о ментальных состояниях субъекта речевой деятельности, и так как субъект речевой деятельности – это часть мира, то информация о его ментальных состояниях тоже объективна, верно и обратное, так как мир воспринимается конкретным человеком, и перерабатывается этим конкретным человеком, то информация о мире, которая кодируется в речевом сообщении является и субъективной информацией». Такие формулировки, конечно возможны, но они ничего не добавляют к фактическому положению дел, но касаются только характера употребления слов «субъективно» и «объективно».

Характер принятой в работе теории и определил характер решения конкретных прикладных проблем, которые поставлены в лингвистической экспертологии. Во-первых, мы стремились исключить все экспертные проблемы, которые сформулированы в реалистической форме, как, например: «Что такое угроза?» или «Что такое оскорбление?» и попытались переформулировать их в номиналистической форме, представить их как проблемы о реальности и эмпирических фактах. Согласно этой переформулировке оскорбление, например, – это единица кода русского языка в том смысле, что если говорящий пользуется этой единицей, то он обязательно вынужден вести себя определенным образом и если он этого не делает, то речевое произведение не способно передать необходимую информацию, следствием этого являются коммуникативные неудачи. Тогда как неприличная форма не является единицей кода русского языка, и этот тип информации не кодируется в сообщении так же, как кодируется, например, семантический компонент женскости при употреблении слова «врачиха» или кодируется оскорбление при употреблении речевого акта «оскорбление».

Во-вторых, мы пытались обосновать тезис о том, что реальные речевые события, относительно которых формулируются экспертные задачи, не зависят от определения терминов, называющих эти явления, ни в отношении точности этих определений (например, в лингвистике) ни относительно сферы бытования этих определений. В последнем случае мы имеем в виду распространенный взгляд, согласно которому оскорбление зависит от того, как оно определяется в лингвистике или юриспруденции, и мы (в соответствии с этой позицией) имеем, по крайней мере, два оскорбления – юридическое и лингвистическое.

И, наконец, в-третьих, мы попытались дать номиналистическое описание конкретных явлений языка и речи, которые в настоящее время являются предметами экспертных исследований в рамках разрешения различных юридических категорий дел. В книге с различной степенью подробности описаны такие формы речевого поведения как оскорбление, угроза, призыв и д.р., осуществлена попытка семантического и прагматического объяснения различий между оценочными и фактитивными высказываниями.

Естественно, что поставленные проблемы не решены в работе полностью, прежде всего, это объясняется тем фактом, что это невозможно в принципе, так как любое объяснение не является окончательным объяснением, но является системой гипотез, которые совместимы со всеми известными к конкретному периоду фактами, и принимается только на основе того, что является к конкретному времени более эффективным объяснением. Но мы также способны указать на конкретные слабые стороны в разработанной нами номиналистической концепции описания фактов языка и речи, являющихся предметом лингвистической экспертизы.

Так, очевидно, что в книге до конца не решена проблема границ применения в качестве объяснительного принципа для описания процессов порождения и восприятия речевых произведений такой лингвистической гипотезы, как «речевой акт». Но то, что эта проблема должна быть решена не вызывает никаких сомнений. Необходимо пояснить нашу позицию по поводу высказывания «должна быть решена». Неограниченное применение объяснительного принципа, называемого словосочетанием «речевой акт» в итоге может привести к следующей ситуации: ничто не будет «запрещать» нам как лингвистам выделять, например, речевой акт утверждения конкретного Х-а в конкретное время в конкретном месте. (Например, мы можем выделить речевой акт утверждения Петрова 25.05.95 в 13.00 по адресу Х и т.п.), естественно, что при таком подходе речевой акт лишается статуса объяснительной теории, в основе которой лежат общие высказывания формы «для всех Х верно, что…». Однако отметим, что проблема ограничений, по нашему мнению, может быть решена. В частности, мы считаем, что нам удалось обосновать тот факт, что оценка не является речевым актом, а это значит, по крайней мере, что не все является речевым актом. Безусловно, что необходимы дальнейшие разработки лингвистической теории в этом направлении.

Мы уверены, что это не единственный недостаток данной теории и считаем, что необходимо критическое обсуждение как можно большей части положений исследования в плане поиска ответа на следующие вопросы: «Какие положения исследования опровергаются эмпирическими фактами, то есть являются фактически ложными?», «Какие допускают возможное опровержение, то есть являются содержательными (содержательными в том смысле, что претендуют на описание реального положения дел) собственно теоретическими положениями?». И, наконец, быть может, самый основной вопрос: «Какие положения не могут быть опровергнуты ни при каких условиях и, соответственно, не являются эмпирически содержательными утверждениями?»