Ленин «Письмо к Мясникову»

Ленин пишет: не знаю, какие такие у вас отношения с пермской газетой, их разберет Оргбюро. Моя задача оценить летературность и политичность ваших материалов. Статья «Больные вопросы» - ошибка. В начале Мясников правильно принимает диалектику: «Смену лозунга «Гражданская война» на «Гражданский мир». Косяк он в том, что пишет «про свободу всех от анархистов до монархистов. Но большевики в абсолюты не верят и задаются рядом вопросов: какая свобода печати? Для чего? Для какого класса?

Ленин пишет, что свобода печати появилась для борьбы против попов и королей. И РСФСР лучше всего выполняет эту задачу. Во всем мире свобода слова – свобода покупать газеты, покупать писателей, подкупать общественное мнение и фабриковать общественное мнение в пользу «буржуазии».

Свобода печати в РСФСР, окруженная врагами буржуазии, есть свобода политической организации буржуазии и ее слуг: эсеров, меньшевиков.

Буржуазия сильнее большевиков, если ей дать свободу политической организации (свободу печати), то она всех победит.

Ленин обвиняет Мясникова, что последний скатился до сентиментальной, обывательской оценки. Но в вопросе «Гражданский мир или гражданская война» Мясников встал не на сентиментальную позицию, а на позицию большевиков, посмотрел на этот вопрос с точки зрения классов. Но потом Мясников в своих двух статьях, скатился до сентиментализма, утверждая, что свобода печати поможет очистить советскую власть от пороков. Но на самом деле она поможет укрепиться буржуазии

Потом Ленин обещает преодолеть все пороки и недостатки большевизма. Говорит, что болезней много, а Мясников пытается их лечить не правильным лекарством. Ленин говорит, что болезнь лечить надо не свободой, а мерами пролетариатскими и партийными.

Ленин говорит, что то, что Мясников говорит о влиянии на крестьян и т.д содержит много верного. Ленин предлагает это выделить, тогда они сойдутся в одной партии. Много работы в привлечении беспартийных. Ленин предлагает этим заняться Мясникову. Ленин говорит, что Мясников увидел кучу болезней и впал в отчаяние… А зря…

Надо работать с беспартийными, а не маяться дурью, обсуждая вопросы свободы печати.

«Знамя», июль 1988 г.

Навстречу IXВсесоюзной партконференции

Условия нашего роста

Отто Лацис,

доктор экономических наук

УГРОЗА ПЕРЕСТРОЙКЕ

Лацис говорит о том, что мысли, которые обосновал Селюнин (предыдущая статья), сначала были изложены в газетной статье «Социалистической индустрии». Эта статья наделала много шуму. Ее читали везде. Такой интерес – показатель блестящего успеха перестройки.

Лацис согласен с идеями Селюнина. Но многое в его анализе нуждается в уточнении.

«Прежде всего я бы отметил, что он на­прасно считает себя оппонентом академика Аганбегяна — на самом деле они оба смотрят на наше экономическое развитие в общем одинаково. Ускорение, о ко­тором говорит А. Г. Аганбегян, нам, несомненно, необходимо, и его демонстра­ционный расчет, приведенный В. И. Селюниным, бесспорно верен. Другое дело, что есть ошибочные истолкования этого расчета, что привычное бюрократическое приложение идеи ускорения приводит к неверным плановым решениям — но в этом уж виноват не Аганбегян, а те, кто так планирует»

Все дело в том, что показатели, пригодные для макроэкономического ана­лиза, не могут служить исходной позицией текущего планирования, особенно на уровне предприятий. Изучив эти показатели, можно понять пороки старой стра­тегии и выработать новую, но правильную стратегию нельзя реализовать напря­мую через планирование «хороших» показателей. В конце концов расчет В. Селю-нина носит такой же демонстрационный характер, как и расчет А. Аганбегяна. Он отражает нездоровье, но даже не дает диагноза болезни, а тем более не ука­зывает лечение. Ведь настоящая беда не просто в том, что выпускается слишком много средств производства и слишком мало предметов потребления. Беда в том, что изготавливается множество ненужных средств производства, ненужных пред­метов потребления, а нужных не хватает — и тех, и других.

На уровне анализа сводных показателей можно доказать, к примеру, что у нас не хватает зерноуборочных комбайнов, поскольку уборка длится чрезмерно долго и от этого велики потери хлеба. Между тем мы собираем зерна в 1,4 раза меньше, чем США, комбайнов же производим в 16 раз больше. Неисправных комбайнов у нас в хозяйствах столько, что американской промышленности приее нынешних мощностях по комбайнам удалось бы произвести такое количество лишь за 70 лет. Выходит, с одной стороны — чудовищное перепроизводство ком­байнов, которое могло продолжаться лишь потому, что совхозы при отсутствии хозрасчета получали технику за счет государственного бюджета, а колхозы — за счет периодически списываемого государственного кредита. Такую технику, ка­кую предлагают многие наши заводы, колхозы и совхозы соглашались брать только задаром и очень часто — на запчасти. Как только с началом реформычуть-чуть проявил свою силу хозрасчет, хозяйства сократили свои заявки на сельхозтехнику на треть, а производитель особо плохих комбайнов — Краснояр­ский завод — оказался перед угрозой остановки из-за отсутствия сбыта. И этопри продолжающейся нехватке запчастей, при сохраняющемся монопольном по­ложении плохого отечественного комбайна на нашем рынке и при государственной дотации, делающей новейший и лучший из советских комбайнов — «Дон» — полубесплатным даже при полном хозрасчете хозяйств. За полную цену и его бы не брали. И наряду с перепроизводством — огромная нужда в комбайне та­кого, скажем, качества, как производимые в ГДР: высокопроизводительные, лег­кие, надежные, с малыми потерями зерна.

Выходит, вопрос о том, сколько комбайнов нам нужно, неотделим от вопроса о том, какие это будут комбайны, как их будут снабжать запчастями, ремонтиро­вать, хранить. Следовательно, мы не можем определить, что и как планировать, пока не решим, кто планирует. Колхоз на свои кровные закажет одно, мини­стерство на государственные, то есть «ничьи»,— совсем другое.

Нет никаких сомнений, что нам нужен, и очень нужен, рывок в развитии машиностроения. Вполне логичным представляется решение дать в связи с этим повышенные капиталовложения для отрасли. Но в сочетании со старым меха­низмом планирования этот пункт плана становится самоцелью. Для определен­ных звеньев государственного аппарата, наделенных немалой властью, задача сводится к этому: затратить такие-то суммы. И тратят.

Потрясающий факт сооб­щил в «Огоньке» генеральный директор знаменитого Ивановского станкострои­тельного объединения В. Кабаидзе: ему для расширения производства не нужны дополнительные площади, а министерство навязывает сто миллионов рублей и велит строить новый корпус. Гораздо меньшие по объему целесообразные затра­ты, прежде всего на новое оборудование, директор осуществить не может, а ог­ромные бросовые — пожалуйста.

Еще замечательнее эффект строек Минводхоза. Они уже стали притчей во языцех из-за огромного ущерба, наносимого природе и памятникам культуры, но еще не оценены по достоинству с точки зрения экономической. Принятый у нас нормативный срок окупаемости капиталовложений, отнюдь не жесткий, а скорее вольготный, составляет восемь лет. Фактический срок окупаемости капи­таловложений Минводхоза в прошлой пятилетке, по оценкам самого ведомства, превысил двадцать пять лет — этого уже вполне достаточно, чтобы немедленно отказаться от подобных работ. Но, по оценкам независимых от ведомства ученых, реальный срок окупаемости его затрат составил сто лет — величина, можно ска­зать, иррациональная, по сути равнозначная признанию, что эти затраты не оку­пятся никогда. А многие объекты орошения имеют отрицательную «рентабель­ность»: это затраты ради «производства» убытков. От такого орошения плодоро­дие земель не возрастает, а уменьшается либо уничтожается полностью. Это все­народное бедствие — но не стихийное, а плановое бедствие — может существо­вать лишь по одной причине: оплата объектов орошения идет за счет государства. Будь оно за счет колхозов и совхозов, за счет их хозрасчетного дохода — ни ко­пейки не получил бы Минводхоз на большинство своих проектов

«Таким образом, если мы вполне правильную мысль В. Селюнина об уско­ренном увеличении производства предметов потребления попытаемся реализовать через существующий механизм планирования (выделить на эти цели столько-то миллиардов рублей ассигнований, разверстать по соответствующим министер­ствам, затем по предприятиям), у нас не выйдет ничего, кроме новых бросовых затрат, только в других отраслях. Прошло время, когда нехозрасчетный механизм планирования действовал неэффективно. Сейчас он вообще не действует, то есть не ведет к поставленной цели».

Срочного и придирчивого пересмотра требуют прежде всего крупнейшие про­екты, перешедшие в наши планы из времен застоя. Пока из их числа отменена лишь пресловутая переброска части стока северных рек — отменена благодаря протестам общественности против ее экологических последствий. Экономическая же катастрофа, которой грозит нам масса проектов такого рода, еще недостаточ­но осознана. В этом отношении, скажем, строительство крупнейшего тракторо­строительного комплекса в Елабуге вызывает не меньше сомнений, чем проект переброски. 3,8 миллиарда рублей предстоит отдать на сооружение тракторного суперзавода, потом еще сотни миллионов ежегодно на его работу — и все это дополнительные рубли, которые будут предъявлены в магазинах без всякого по­крытия, потому что завод в Елабуге не будет производить товаров для населения. Более того — и с помощью выпускаемой им продукции тоже не будет получена прибавка в выпуске товаров для населения, потому что для уже действующих тракторных заводов не хватает рынка сбыта, для уже имеющихся в хозяйствах тракторов не хватает трактористов, не хватает и работы. Такой комплекс, кото­рый запланирован в Елабуге, способен только расширять брешь на товарном рынке.

А ведь это стройка, сопоставимая по масштабам с ВАЗом или КамАЗом. По­ка еще не поздно перепрофилировать ее: можно поставить вместо тракторного, например, завод для массового производства микролитражки «Ока», которую сей­час негде делать в экономически эффективных масштабах. Такой завод смог бы ежегодно уменьшать на несколько миллиардов рублей брешь на рынке товаров народного потребления. Уменьшать, а не увеличивать. Подобным же образом можно пересмотреть целесообразность некоторых других строек, да и действую­щих производств.

А главное — нужно быстрее двигать вперед экономическую реформу. Распро­странять ее не только на предприятия, но и на сферу отраслевого и народнохозяй­ственного планирования, финансов и кредита, оптовой торговли, менять все эко­номические отношения так, чтобы не осталось ни одного уголка, где рубль народ­ный можно транжирить как ничей.

«Новый мир», 1991 г.

А.Солженицын «Бодался теленок с дубом»

ПИСЬМО 1V-му ВСЕСОЮЗНОМУ СЪЕЗДУ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

(вместо выступления)

В президиум съезда и делегатам

Членам ССП

Редакциям литературных газет и журналов

Не имея доступа к съездовской трибуне, я прошу Съезд об­судить:

Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем «Глав-лита» тяготеет над нашей художественной литературой и осуществ­ляет произвол литературно неграмотных людей над писателями. За нашими писателями не предполагается, не признаётся права вы­сказывать опережающие суждения о нравственной жизни человека и общества, по-своему изъяснять социальные проблемы или истори­ческий опыт, так глубоко выстраданный в нашей стране. Произведе­ния, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, свое­временно и целительно повлиять в области духовной или на разви­тие общественного сознания,— запрещаются либо уродуются цензу­рой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жиз­ни недальновидным.

А между тем сами цензурные ярлыки («идеологически-вредный», «порочный» и т. д.) недолговечны, текучи, меняются на наших глазах. Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (не полностью печатают и сейчас), исключали из школь­ных программ, делали недоступным для чтения, поносили. Сколько лет считался «контрреволюционным» Есенин (и за книги его даже да­вались тюремные сроки)? Не был ли и Маяковский «анархиствующим политическим хулиганом»? Десятилетиями считались «антисоветски­ми» неувядаемые стихи Ахматовой. Первое робкое напечатание осле­пительной Цветаевой десять лет назад было объявлено «грубой поли­тической ошибкой». Лишь с опозданием в 20 и 30 лет нам возвратили Бунина, Булгакова, Платонова, неотвратимо стоят в череду Мандель­штам, Волошин, Гумилёв, Клюев, не избежать когда-то «признать» и Замятина, и Ремизова. Тут есть разрешающий момент — смерть не­угодного писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвра­щают нам, сопровождая «объяснением ошибок». Давно ли имя Пастер­нака нельзя было и вслух произнести, но вот он умер — и книги его издаются, и стихи его цитируются даже на церемониях.

Воистину сбываются пушкинские слова:

Они любить умеют только мёртвых!

Я предлагаю Съезду принять требование и добиться упразднения — явной или скрытой — цензуры над художественными произ-освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист.

Многие авторы при жизни подвергались в печати и с трибун ос­корблениям и клевете, ответить на которые не получали физической возможности, более того — личным стеснениям и преследованиям (Булгаков, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Зощенко, Андрей Плато­нов, Александр Грин, Василий Гроссман). Союз же писателей не толь­ко не предоставил им для ответа и оправдания страниц своих печат­ных изданий, не только не выступил сам в их защиту,— но руковод­ство Союза неизменно проявляло себя первым среди гонителей. Име­на, которые составят украшение нашей поэзии XXвека, оказались в списке исключённых из Союза либо даже не принятых в него!

Я предлагаю чётко сформулировать в пункте 22-м устава ССП все те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, под­вергшимся клевете и несправедливым преследованиям,— с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий.

Если Съезд не пройдёт равнодушно мимо сказанного, я прошу его обратить внимание на запреты и преследования, испытываемые лич­но мною:

1. Мой роман «В круге первом» (35 авт. листов) скоро два года, как отнят у меня государственной безопасностью, и этим задержива­ется его редакционное движение.

Напротив, ещё при моей жизни, во­преки моей воле и даже без моего ведома.этот роман «издан» проти­воестественным «закрытым» изданием для чтения в избранном нена-зываемом кругу. Добиться публичного чтения, открытого обсуждения романа, отвратить злоупотребления и плагиат я не в силах. Мой ро­ман показывают литературным чиновникам, от большинства же пи­сателей прячут.

2. Вместе с романом у меня отобран мой литературный архив 20-и 15-летней давности, вещи, не предназначавшиеся к. печати. Закрыто «изданы» и в том же кругу распространяются тенденциозные извле­чения из этого архива. Пьеса «Пир победителей», написанная мною в стихах наизусть в лагере, когда я ходил под четырьмя номерами (ког­да, обречённые на смерть измором, мы были забыты обществом и вне лагерей никто не выступил против репрессий), давно покинутая, эта пьеса теперь приписывается мне как самоновейшая моя работа.

3. Уже три года ведётся против меня, всю войну провоевавшего командира батареи, награждённого боевыми орденами, безответствен­ная клевета: что я отбывал срок как уголовник или сдался в плен (я никогда там не был), «изменил Родине», «служил у немцев». Так ис­толковываются 11 лет моих лагерей и ссылки, куда я попал за критику Сталина. Эта клевета ведётся на закрытых инструктажах и собраниях

людьми, занимающими официальные посты. Тщетно я пытался остано­вить клевету обращением в Правление ССП РСФСР и в печать: Прав­ление даже не откликнулось, ни одна газета не напечатала моего от­вета клеветникам. Напротив, в последний год клевета с трибун против меня усилилась, ожесточилась, использует искажённые материалы конфискованного архива,— я же лишён возможности на неё ответить.

4. Моя повесть «Раковый корпус» (25 авт. листов), одобренная к печати (1-я часть) секцией прозы московской писательской организа­ции, не может быть издана ни отдельными главами (отвергнуты в пяти журналах), ни тем более целиком (отвергнута «Новым миром», «Про­стором» и «Звездой»).

5. Пьеса «Олень и шалашовка», принятая театром «Современник» в 1962 году, до сих пор не разрешена к постановке.

6. Киносценарий «Знают истину танки», пьеса «Свет, который в тебе», мелкие рассказы («Правая кисть», «Как жаль», серия крохот­ных) не могут найти себе ни постановщика, ни издателя.

7. Мои рассказы, печатавшиеся в журнале «Новый мир», не пере­изданы отдельною книгою ни разу, отвергаются всюду («Советский писатель», Гослитиздат, «Библиотека «Огонька») и таким образом не­доступны для широкого читателя.

8. При этом мне запрещаются и всякие другие контакты с читате­лями: публичное чтение отрывков (в ноябре 1966 г. из таких уже дого­воренных 11 выступлений было в последний момент запрещено 9) или чтение по радио. Да просто дать рукопись «прочесть и переписать» у нас теперь под уголовным запретом (древнерусским писцам пять сто­летий назад это разрешалось!).

Так моя работа окончательно заглушена, замкнута и оболгана.

При таком грубом нарушении моих авторских и «других» прав — возьмётся или не возьмётся IVВсесоюзный съезд защитить меня? Мне кажется, этот выбор немаловажен и для литературного будущего кое-кого из делегатов.

125