Литература по госам / Бисмарк - Мысли и воспоминания / Том II

6Намек на сопротивление Прусского ландтага реорганизации армии, послужившее причиной возникновения «конституционного конфликта» (1862—1866).

7«Reichsglocke» — газета, основанная в 1870 г. Поддерживала графа Арнима в его борьбе против Бисмарка.

8Статьи Перро, помещенные осенью 1875 г. в «Kreuzzeitung», были на­ правлены лично против Бисмарка и его ближайших сотрудников (Дель­

брюка и Кампгаузена). Против Бисмарка выдвигались обвинения в участии в биржевых спекуляциях и т. п.

9Прусским министром юстиции был в то время (с 1867 по 1879 г.) Адольф Леонгард. (Прим. нем. изд.)

10Цитата из Цицерона. De Legibus, 111, 3, 8.

11Декларантами называлась группа консерваторов, подписавшая поме­ щенный в «Kreuzzeitung» протест против заявлений, сделанных Бисмар­ ком в рейхстаге от 9 февраля 1876 г. В этой речи Бисмарк заявил, что всякий читатель «Kreuzzeitung» есть косвенный соучастник клеветы, возводимой этой газетой на высших должностных лиц империи.

12Пронунсиаменто — испанское слово, обозначающее военный перево­ рот; приобрело несколько иронический смысл и именно в таком смысле употреблено здесь Бисмарком.

Г Л А В А Д В А Д Ц А Т Ь Ш Е С Т А Я

ИНТРИГИ I

Граф Гарри Арним быстро пьянел и однажды после бокала вина за завтраком сказал мне: «В каждом, кто опередил меня по карьере, я вижу личного врага и веду себя по отношению к нему соответствующим образом. Я стараюсь только, чтобы он не заметил этого, пока является моим начальством». Это было в ту пору, когда после смерти своей первой жены он, вернувшись из Рима, во время прогулок обращал на себя всеобщее внимание итальянской нянькой сына, разряженной в красное с золотом платье, а в политических разговорах охотно цитировал Макиавелли и произведения итальянских иезуитов и биографов. Он позировал тогда в роли беззастен­ чивого честолюбца, великолепно играл на рояле и благодаря своей красоте и ловкости был опасен для дам, за которыми ухаживал. Ловкость эту он приобрел рано, еще будучи гим­ назистом нейштеттинской гимназии, пройдя обучение у дам из бродячей труппы актеров, где игрой на рояле заменял недостающий оркестр. Это было после того, как он еще ранее вынужден был покинуть гимназию в Кеслине по мотивам своего безнравственного поведения.

Среди лиц, которые наряду с заграничными влияниями, наряду с «Reichsgloeke» и ее сотрудниками из аристократи­ ческих и придворных кругов и из состава министерств моих коллег, наряду с раздраженным юнкерством и его статьями эры (Aera-Artikeln) в «Kreuzzeitung» старались лишить меня доверия императора, граф Гарри Арним играл выдающуюся роль.

23 августа 1871 г. он, по моему предложению, был назначен посланником, а вскоре послом в Париже, где я надеялся, несмотря на его недостатки, с пользой применить в интересах службы его незаурядные способности. Он же видел в своем положении там лишь ступеньку, опираясь на которую мог с большим успехом добиваться моего устранения и стать моим преемником. В частных письмах к императору он подчеркивал,

что по непрерывности правления прусский королевский дом в настоящий момент является старейшим в Европе и что из этой милости божьей для императора как doyen [руководя­ щего; старшего] монарха вытекает обязанность охранять и защищать легитимность 1 и непрерывность других старых династий. Игра на этих чувствах императора была психоло­ гически правильно рассчитана, и, будь Арним единственным советником последнего, ему, быть может, удалось бы посред­ ством искусственно взвинченного чувства прирожденного долга государя затемнить его ясное и трезвое суждение. Но Арним не знал, что император со свойственной ему прямотой и че­ стностью показывал письма мне и этим давал мне возмож­ ность, взывая к политическому разуму или, можно сказать, здравому смыслу государя, объяснять ему вред и опасности, которым мы подверглись бы, если бы пошли по рекомендуе­ мому Арнимом пути восстановления легитимности во Франции 2.

Император позднее разрешил опубликовать мои письмен­ ные высказывания в этом смысле против арнимовских паскви­ лей. В одном из моих писем упоминается, что императору известно о том, что искренность Арнима подвергается сомнению в руководящих кругах; при английском дворе его не пожелали иметь в качестве посла, «так как ни одному его слову не стали бы верить». Граф Арним неоднократно пытался добиться сви­ детельства английского кабинета, опровергающего мой намек, и получить от английских государственных деятелей, более благоволивших к нему, чем ко мне, заверение, что им не­ известно ничего подобного. Однако упомянутое мною предва­ рительное отклонение [кандидатуры] Арнима было получено

После того как Арним убедился в 1873 г. в Берлине, что его шансы занять мое место еще не столь высоки, как он по­ лагал, он попытался пока восстановить прежние добрые отно­ шения. Он посетил меня, выразил сожаление, что мы разо­ шлись из-за недоразумений и интриг других, и напомнил о тех отношениях, которые когда-то были между нами и к которым он стремился. Слишком хорошо осведомленный о его происках и о серьезности его нападок против меня, чтобы дать себя обмануть, я говорил с ним совершенно открыто, упрекнул его, что, ошибочно предполагая стать моим преемником, он установил связи со всеми враждебными мне элементами, чтобы пошатнуть мое политическое положение; я заявил, что я не верю в его примирительное настроение. Он покинул меня, пустив слезу с присущей ему легкостью. Я знал его с его дет­ ских лет.

Мой официальный процесс против Арнима был спровоци­ рован его отказом подчиниться официальным инструкциям 4.

На судебных заседаниях я ни разу не касался того факта, что деньги, полученные им для защиты нашей политики во француз­ ской прессе — от 6 до 7 тыс. талеров, — он использовал для того, чтобы в германской прессе нападать на нашу политику и на мою позицию. Главным его органом, в котором он с возра­ стающей уверенностью в победе нападал на меня, была «Spener'­ sche Zeitung». Газета эта, дышавшая на ладан, продалась ему. Здесь он делал намеки на то, что будто бы только он один знает средство, как победоносно довести до конца борьбу с Римом 5, и что лишь мое ничем не оправданное честолюбие не допускает к кормилу правления такого превосходящее [меня] государственного деятеля, как он. Мне он никогда не высказывался о своем Arcanum [таинственном средстве]. Последнее заключалось в выдвинутой отдельными канони­ ками 6 идее о том, что в результате решений Ватикана 7 римскокатолическая церковь изменила свою природу, стала другим правовым субъектом и потеряла права собственности и до­ говорные права, приобретенные ею в прошлом. Я обдумывал это средство раньше Арнима, но не считаю, что оно оказало бы на исход спора более сильное воздействие, чем основание старокатолической церкви 8, право на существование которой логически и юридически было еще более понятно и обоснованно, чем рекомендованный отказ прусского правительства от своих отношений с римской церковью. Число старокатоликов по­ казывает размеры того воздействия, которое этот шахматный ход мог бы оказать на количество сторонников папы и нео­ католицизма. Еще меньше пользы я ожидал от предложения графа Арнима, высказанного им в одном из опубликованных донесений, о том, чтобы прусское правительство послало на собор «Oratores» для обсуждения вопросов догмы. Я подозре­ ваю, что Арнима навела на эту идею иллюстрация на заглавной странице написанной Паоло Сарпи «Истории Тридентского собора», на которой изображено это собрание, и два человека, сидящие за отдельным столом, названы «Oratores Caesareae Majestatis». Если моя догадка верна, то графу Арниму сле­ довало бы знать, что на церковной латыни того времени «orator» обозначал посланника 9.

Судебным процессом против Арнима я преследовал лишь одну цель: добиться удовлетворения поставленного мной в служебном порядке и окончательно отклоненного Арнимом требования выдать определенную и, несомненно, официальную часть документов посольства. Мне как начальнику важно было только защитить официальный авторитет. Осуждения Арнима я не добивался и не ожидал, а, наоборот, после приго­ вора решительно высказался бы за его помилование, если это последнее было юридически допустимым при положении, со­ зданном заочным осуждением. Меня толкала не личная месть,

а — если дать этому укоризненное определение — скорее бюро­ кратическое желание ущемленного в своем авторитете началь­ ника доказать свою правоту. Если уже на первом процессе осуждение на девять месяцев тюрьмы было, по моему мнению, чрезмерно строгим, то приговор на втором процессе — к пяти годам каторги — был возможен только потому, что, как спра­ ведливо заметил сам осужденный, обычный уголовный суд не в состоянии с полным пониманием оценить грехи дипло­ матии в международных сношениях. Это осуждение я только в том случае счел бы соответствующим, если бы подтвердилось подозрение, что осужденный использовал свои связи с бароном Гиршем и замедлял исполнение данных ему инструкций в це­ лях биржевых спекуляций. Судебный процесс не только не привел этому доказательств, но и не пытался этого сделать. Предположение, что [Арним] лишь из деловых соображений уклонился от выполнения точного указания, все же оставалось возможным в пользу Арнима, хотя я не могу ясно представить себе ход его мыслей в данном случае. Упомянутое подозрение не было, однако, мною высказано, хотя оно было известно ведомству иностранных дел и придворному обществу благо­ даря сообщениям и путешественникам из Парижа и цирку­ лировало в этих кругах. Наша дипломатическая служба много потеряла от того, что необычайная способность Арнима к этой службе не сочеталась у него с такой же надежностью и добро­ совестностью.

Какое впечатление все это производило на дипломатические круги, видно, между прочим, из нижеследующего письма статс-секретаря фон Бюлова от 23 октября 1874 г.:

«В «Kreuzzeitung» помещена сегодня гнусная корреспон­ денция, явно самого графа Арнима, написанная на мотив: «Что же я сделал дурного? Ничего, я лишь спас от нескром­ ности послов и канцеляристов чисто личные дела; я давно отдал бы их, если бы ведомство иностранных дел не вело себя так неделикатно и грубо». Трудно во время следствия отве­ чать на такие лживые измышления и извращения. Пока что «Weserzeitung» поместила вчера очень полезную заметку отно­ сительно содержания некоторых из недостающих документов. Вчера меня посетил фельдмаршал фон Мантейфель, главным

ждение, что иначе нельзя было действовать и что он сочув­ ствует рейхсканцлеру и дипломатии, которым приходится вести дела при таких условиях. Так как он, впрочем, знает Арнима с юных лет и достаточно натерпелся от него в Нанси, где он служил не то под его начальством, не то вместе с ним,

в качестве итога своего римского опыта, и Нотомб, помнящий его по Брюсселю. Больше всего меня удивило, что фельд­ маршал несколько раз возвращался к тому, что летом 1872 г. Арним начинал конспирировать против вашей светлости,

алетом 1873 г. старался зондировать в этом отношении почву

унего, Мантейфеля, и что в результате своей позиции про­ тив Тьера он был одним из главных виновников падения по­ следнего и вытекающих отсюда всех вредных политических

последствий 1 0 . О последнем вопросе Мантейфель говорил с большим знанием фактов и людей и намекнул на влияние, которого Арним сумел добиться тогда на высочайшую инстан­ цию путем интриг против республики и за легитимистскую традицию. В день падения Тьера Арним обедал вместе с не­ сколькими видными орлеанистами 11 во время обеда он по­ лучал из Версаля бюллетени и встречал их с радостным одо­ брением. Это было поддержкой для партии; без нее она, быть может, не имела бы морального мужества совершить coup d'Etat [государственный переворот] 24 мая 1 2 . В том же духе мне говорил Нотомб, что Тьер заявил ему прошлой зимой об Арниме: «cet homme m'a fait beaucoup de mal, beaucoup plus meme que ne sait ni pense Monsieur de Bismarck» [«этот человек сделал мне много зла, гораздо больше, чем думает и знает господин фон Бисмарк»]».

На судебном процессе о клевете против редактора «Reichsglocke» в январе 1877 г.13 прокурор сказал:

«Я возлагаю моральную ответственность за эту преступную тенденцию на всех сотрудников газеты, а также на всех тех, кто поддерживает газету словом и делом, прежде всего осо­ бенно на господина фон Лоэ, а затем также и на графа Гарри фон Арнима. Не подлежит никакому сомнению, что все статьи «Арним contra [против] Бисмарк», издавна поставившие за­ дачу нападать на особу князя Бисмарка, написаны в интересах графа Арнима».

II

По моему убеждению, римская курия, так же как боль­ шинство политиков с 1866 г., считала войну между Францией и Германией вероятной и таким же вероятным считала пора­ жение Пруссии. Исходя из предположения войны, тогдашний папа 14 должен был рассчитывать, что победа Франции над евангелической Пруссией даст возможность развивать в даль­ нейшем наступление, которое он с помощью собора и [догмата] непогрешимости предпринял против некатолического, мира и слабонервных католиков. Зная, как императорская Франция

156 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

и особенно императрица Евгения относились в то время к папе 15,

при заключении мира не оставила бы без внимания интересы

Gesta Dei per Francos [действия бога через посредство фран­ ков], быть может, обогатились бы некоторыми новыми успехами папской власти, и исход религиозной борьбы, ко­ торая, по мнению католических писателей (Доносо Кортес де Вальдегамас)17, в конечном счете должна решиться в вооружен­ ной борьбе «на песках Бранденбургской марки»18, был бы

вразличных отношениях предопределен преобладающей по­ зицией Франции в Германии. Выступление императрицы Евгении на стороне воинственного направления французской политики вряд ли не было связано с ее преданностью католи­ ческой церкви и папе. И если французская политика и личные связи Луи-Наполеона с итальянским движением не допускали, чтобы император и императрица услужливо относились к папе

вИталии, то в случае победы в Германии императрица про­ явила бы свою преданность папе и постаралась бы предоста­ вить в этой области, правда, недостаточное, fiche de consolation

[возмещение] за ущерб, нанесенный папскому престолу в Ита­ лии по вине и при участии Наполеона 19 .

Если бы после Франкфуртского мира 20 во Франции у кор­ мила осталась католичествующая партия, будь то в роялист­ ской, будь то в республиканской форме, то вряд ли удалось бы на столь долгий срок, как теперь, отдалить возобновление войны. Тогда следовало бы опасаться, что обе враждующие

снами соседние державы — Австрия и Франция — вскоре сблизились бы друг с другом на общей почве католицизма и выступили бы против нас. А тот факт, что в Германии, так же как и в Италии, нет недостатка в элементах, у которых рели­ гиозное чувство преобладает над национальным, послужил бы усилению и поощрению такого католического альянса. Нельзя

суверенностью предугадать, нашли ли бы мы союзников против него; во всяком случае Россия по своему усмотре­ нию решала бы вопрос, превратить ли своим присоединением

франко-австрийскую дружбу в сверхмощную коалицию, как в Семилетнюю войну 2 1 , или же держать нас в зависимости под дипломатическим давлением этой возможности.

Свосстановлением католичествующей монархии во Франции значительно усилился бы соблазн взять у нас реванш совме­ стно с Австрией. Поэтому я считал противоречащим интересам Германии и мира содействие реставрации монархии во Франции

иоказался во вражде с представителями этой идеи. Это про-

тиворечие обострило личные отношения с тогдашним француз­ ским послом Гонто-Бироном и с нашим тогдашним послом

вПариже графом Гарри Арнимом. Первый действовал в духе той партии, к которой он принадлежал по своей природе, т. е. легитимистско-католической; второй же спекулировал на леги­ тимистских симпатиях императора, для того чтобы дискреди­ тировать мою политику и стать моим преемником. Гонто, ловкий и любезный дипломат из старинного рода, нашел точки соприкосновения с императрицей Августой, с одной стороны,

вее пристрастии к католическим элементам в партии центра и вокруг этой партии, с которыми правительство вело борьбу, а с другой стороны, в качестве француза. Это качество в дни юности императрицы, когда еще не существовало железных дорог, было при немецких дворах почти такой же рекомен­ дацией, как и принадлежность к английской нации. Домашняя прислуга ее величества говорила по-французски, ее чтец француз Жерар * был вхож в императорскую семью и по­ священ в ее переписку. Все иностранное, за исключением русского, имело для императрицы такую же притягательную силу, как для многих жителей мелких немецких городов. Раньше, при прежних медлительных средствах сообщения, вся­ кий иностранец, в особенности англичанин или француз, почти всегда был интересным посетителем при немецких дворах; его не подвергали щепетильным расспросам о положении, которое он занимал на родине; для получения доступа ко двору достаточно было того, что он «издалека», а не соотече­ ственник.

По той же причине в строго евангелических кругах непри­ вычное появление католика, а при дворе священнослужителя католической церкви возбуждало тогда интерес. Во времена Фридриха-Вильгельма III, если кто-либо был католиком, то это являлось интересным нарушением однообразия. К школь­ нику-католику сотоварищи относились без всякого религиоз­ ного недоброжелательства; смотрели на него с некоторым удивлением, как на нечто экзотическое, и не без удовлетво­ рения отмечали, что в нем нет ничего от Варфоломеевской ночи, костров инквизиции и Тридцатилетней войны 2 2 . В доме профессора Савиньи, женатого на католичке, детям с насту­ плением 14-летнего возраста предоставлялся свободный выбор вероисповедания; все они приняли евангелическую религию отца, за исключением моего сверстника23, впоследствии ставшего

* Принятый ее величеством, вероятно, по рекомендации Гонто, он вел оживленную переписку с Гамбеттой. После смерти последнего пе­ реписка попала в руки госпожи Адам и послужила главным материалом для книги «La Societe de Berlin». По возвращении в Париж Жерар руко­ водил одно время официозною прессою, затем был секретарем посольства в Мадриде, поверенным в делах в Риме и в 1889 г. — в Черногории.

посланником при Союзном сейме и одним из основателей центра. Когда мы были не то в последнем классе гимна­ зии, не то уже студентами, он без всякого полемического тона говорил о мотивах при выборе религии: на него сильное впечатление производила импонирующая торжественность ка­ толического богослужения, а кроме того, быть католиком в об­ щем благороднее, так как «ведь протестантом бывает всякий глупый мальчишка».

Эта порядки и настроения изменились за последние пол­ века, когда политическое и экономическое развитие привело в более близкое соприкосновение самые разнообразные народ­ ности не одной только Европы. Теперь в любых кругах Берлина никто не привлечет внимания и даже не произведет впечатле­ ния заявлением, что он католик. Только императрица Августа не освободилась от впечатлений своей юности. Католический священник казался ей благороднее евангелического того же ранга и значения. Задача завоевать расположение француза или англичанина увлекала ее больше, нежели та же задача по отношению к своему соотечественнику, а одобрение со сто­ роны католиков было ей приятнее одобрения единоверцев. Гонто-Бирону, притом же из знатного рода, нетрудно было создать себе в придворных кругах положение, благодаря кото­ рому связи различными путями вели к особе императора.

То обстоятельство, что в лице Жерара императрица сделала своим личным секретарем французского тайного агента, было ненормальностью. Возможность этого понятна только при доверии, которым пользовался Гонто благодаря своей ловкости и благодаря содействию части католического окружения ее величества. Для французской политики и для положения французского посла в Берлине было, разумеется, весьма вы­ годно, чтобы человек, подобный Жерару, вращался в семейном кругу императора. Жерар был ловок во всем, что не касалось щегольства, — тут он не умел скрыть своего тщеславия. Ему хотелось слыть образцом последней парижской моды, слишком эксцентричной для Берлина, но этот недостаток нисколько не вредил ему во дворце. Интерес к экзотическим и в особен­ ности к парижским образцам был сильнее простых вкусов.

Деятельность Гонто на службе Франции не ограничивалась берлинской территорией. В 1875 г. он отправился в Петербург, чтобы подготовить там вместе с князем Горчаковым театраль­ ную инсценировку, которая при предстоявшем посещении

безоружную Францию от немецкого нападения и что для этой цели он сопровождал императора в Берлин.

Я не знаю, от кого исходила эта мысль; если от Гонто, то он нашел у Горчакова благоприятную почву при тщеславии

последнего, его зависти ко мне и тому противодействию, ко­ торое я оказывал его претензиям на всемогущество. В конфи­ денциальной беседе я вынужден был сказать Горчакову: «Вы обращаетесь с нами не как с дружественной державой, a comme un domestique, qui ne monte pas assez vite, quand on a sonne [как со слугой, который недостаточно быстро появляется по звонку]». Горчаков пользовался превосходством своего авто­ ритета над посланником, графом Редерном, и сменившими последнего поверенными в делах и предпочитал для пере­ говоров путь сношений с нашим представительством в Петер­ бурге, избегая давать инструкции русскому послу в Берлине о переговорах со мной. Я считаю клеветою, будто бы, как мне говорили русские, это делалось потому, что в бюджете ми­ нистра иностранных дел на телеграммы была ассигнована определенная сумма, и поэтому Горчаков предпочитал при­ сылать свои сообщения через нашего поверенного в делах на немецкий счет, а не на русский. Хотя он, несомненно, был скупым, но мотивов я ищу в области политики. Горчаков был остроумным и блестящим оратором и любил блеснуть этим. в особенности перед иностранными дипломатами, аккреди­ тованными в Петербурге. Он говорил одинаково красноречиво на французском и немецком языках, и я часто как посланник, а затем коллега [Горчакова] часами с удовольствием слушал его назидательные речи. В качестве слушателей он пред­ почитал иностранных дипломатов, особенно развитых мо­ лодых поверенных в делах. Видное положение министра иностранных дел, при котором они были аккредитованы, помогало впечатлению от ораторского искусства. Пожелания Горчакова доходили до меня этим путем в такой форме, которая напоминала «Roma locuta est» [«Рим высказался»] 2 5 . В ча­ стных письмах непосредственно ему я выразил недовольство этой формой деловых сношений и тоном его высказываний; я просил его уже не видеть во мне ученика по дипломатиче­ скому искусству, каким я охотно был по отношению к нему в Петербурге, а считаться теперь с фактом, что перед ним коллега, ответственный за политику своего императора и вели­ кой империи.

рей посольства, посланник в Афинах господин фон Радовиц был послан в Петербург «en mission extraordinaire» [«с чрезвычай­ ной миссией»], чтобы и внешне поставить деловые сношения на равную ногу. Решительной эмансипацией от властного влияния Горчакова он в такой степени навлек на себя не­ удовольствие последнего, что недружелюбие русского кабинета к Радовицу, несмотря на его женитьбу на русской, быть мо­ жет, не исчезло до настоящего времени.