Повседневность номенклатуры

поведения1. Полагаем, что специальные исследования В.Н. Дмитриевского2, К.Б. Соколова3 и других содержат немало доказательного иллюстративного материала о меняющемся характере взаимоотношений власти и художника в XVIII–XX веках

взависимости от уровня гуманитарной и общей культуры, художественного вкуса, эстетических предпочтений и прочего правящей элиты, от ее представлений о функциях и месте ху-

дожника в России. Соломон Волков в своих работах настаивает на особой личностной окраске этих отношений4.

Модель развития советской культуры в ХХ веке, сложившаяся в первые послереволюционные десятилетия, представление власти о функциях художника в обществе, а художника – о роли творца в истории и задачах творчества предопределили противоречивые отношения художественной интеллигенции и власти на протяжении всей советской истории, тип политического режима спровоцировал их конфликтность, его временные вариации меняли лишь формы их проявления.

Исследованные нами особенности культурной ситуации

впоздний советский период5 позволяют утверждать, что жесткая линия руководства культурой, усилившаяся с приходом

1Гудков Л.Д.. Дубинин Б.В., Проблема «элиты» в сегодняшней России: Размышления над результатами социологического исследования / Л.Д. Гудков, Б.В. Дубинин, Ю.А. Левада; Фонд «Либеральная миссия», М., 2007. (URL: http://www.liberal.ru/upload/files/elita.pdf).

2Дмитриевский В. Н. Художественная интеллигенция и власть: роли, масли, репутация // Русская интеллигенция. История и судьба / сост. Т.Б. Кня-

жевская. М.: Наука, 2000. С. 298–325.

3Соколов К.Б. Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба. 1953–1985. СПб.: Нестор, 2007.

4Волков С. История русской культуры в царствование Романовых: 1613-1917. М.: Эксмо, 2011.

5Раскатова Е.М. Советская власть и художественная интеллигенция: логика конфликта (конец 1960-х – начало 1980-х гг.): монография. Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2009; Раскатова Е.М. Власть и художественная культура российской провинции в эпоху позднего социализма (на материале Владимирской, Ивановской, Костромской и Ярославской областей): монография. Иваново: Изд-во Иван. гос. хим.-технол. ун-та, 2010.

231

к власти в 1964 году Л.И. Брежнева, в начале 1970-х годов в какой-то мере уступила место более либеральной тенденции, когда власть была вынуждена отчасти допустить существование подконтрольных альтернативных официальным форм культуры. Можно говорить о формировании нового стиля пар- тийно-государственного руководства сферой художественной культуры, нового стиля в работе аппарата ЦК КПСС. При сохранении функций строгого контроля этот стиль в отдельных аспектах отличался некоторым внешним либерализмом. Это обусловило специфику методов проведения художественной политики. В изменившейся ситуации особое значение приобрел «личный фактор», что свидетельствует о неоднородности системы, внутри которой наряду с консервативными могли присутствовать и реформаторские настроения.

Предложенные рассуждения основаны на анализе архивных документов и источников личного происхождения, раскрывающих некоторые аспекты отношений художественной интеллигенции и партийно-государственных чиновников, в первую очередь отдела культуры ЦК КПСС.

Интересны противоречивые оценки, которые дают сегодня отдельным сотрудникам этого органа власти бывшие чиновники – участники происходивших в стране процессов. Принципиально важно замечание Г.А. Арбатова как «человека Системы» о человеческом факторе в работе аппарата, о роли людей, непосредственно занимавшихся в ЦК КПСС конкретными проблемами, делами и т.п.1; резки и бескомпромиссны современные характеристики, данные бывшим чиновником основным действующим лицам в художественной политике позднего социализма: «Ситуация на идеологическом фронте осложнялась тем, что в качестве секретаря ЦК КПСС все три отдела курировал П.Н. Демичев – человек, лишенный талантов, по верхам чего-то нахватавшийся, а по сути – малообра-

1 Арбатов Г.А. Человек Системы. М.: Вагриус, 2002. С. 212.

232

зованный. И притом готовый взяться за любое дело, хотя толком не умел справиться ни с одним… Не помню случая, когда бы Демичев сделал хоть что-нибудь хорошее – кого-то защитил, когда-то выступил за правду и т.д. А за кулисами – выпячивать эту сторону своей деятельности он не любил – много раз, если не постоянно, покровительствовал плохим людям, поддерживал скверные дела»; «М.В. Зимянин, сменивший П.Н. Демичева на посту секретаря по идеологии, <…> превратился в покровителя реакционеров, а в некоторых неблаговидных делах участвовал сам»; «М.А. Суслов – “верховный жрец идеологии”, который постоянно играл консервативную роль. Она особенно однозначна в литературе – его отношение к А.Т. Твардовскому, А.И. Солженицыну и В.С. Гроссману общеизвестно». При этом если его мнение о М. А. Суслове1 принципиально не отличается от общепринятого (см.: Н. Молева, М. Плисецкая и др.), то относительно роли П.Н. Демичева и М.В. Зимянина в решение ряда принципиальных вопросов существуют и другие точки зрения2.

Г.А. Арбатову же принадлежит и нелицеприятная характеристика заведующего Отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро и его сотрудников: «бывший секретарь ЦК Белоруссии по идеологии, человек, по-моему, готовый проводить любую политику, которую предпишут сверху, не очень активный сам, но предоставлявший полную свободу некоторым своим “жаждущим крови” сотрудникам. Поскольку еще раньше в творческих союзах и ряде редакций были созданы прочные оплоты сталинизма, этим людям не составляло большого труда не только остановить движение вперед, но по широкому фронту открыть дорогу махрово-консервативным, сталинистским взглядам, в то же время зажимая все, что им противостояло».

1Арбатов Г. А. Там же. С. 225–226.

2Например, Молева Н. М. Манеж. Год 1962: Хроника-размышление. М.: Советский писатель, 1989. С. 259; Плисецкая М. Я, Майя Плисецкая… М.: Новости, 1994. С. 296.

233

В то же время заместитель В.Ф. Шауро – А.А. Беляев, работавший (после окончания Академии общественных наук при ЦК КПСС) в Отделе культуры инструктором, заведующим сектором художественной литературы, заместителем заведующего Отделом1, вспоминает, что «в Отделе культуры в разное время работали такие профессионально хорошо подготовленные, любящие литературу и искусство, независимо и либерально мыслящие сотрудники, как Игорь Черноуцан, Александр Михайлов, Юрий Кузьменко, Александр Галанов, Алла Михайлова, чей опыт, знания, пытливая мысль и личные качества помогали нередко находить приемлемые выходы из затруднительных ситуаций. Из многих. Но далеко не из всех. Ибо существовала строгая партийная дисциплина, и любое внутреннее несогласие с жестокими политическими оценками или прямолинейными подходами к художественному произведению подавлялись волей “сверху”. Это называлось тогда “демократическим централизмом”».

Отдел культуры ЦК КПСС, как правило, мог стать хорошей стартовой площадкой для профессиональной карьеры чиновника2. Так, например, заместитель В.Ф. Шауро – Ю.С. Мелентьев возглавил Министерство культуры РСФСР.

Сложно оценивать действия каждого конкретного сотрудника Отдела культуры ЦК КПСС. С одной стороны, это не позволяют сделать документы – даже в итоговых справках не всегда указывались фамилии конкретных исполнителей: как правило, документы подписывали В.Ф. Шауро и его за-

1С началом перестройки в январе 1986 г. был назначен главным редактором газеты ЦК КПСС «Советская культура» (с августа 1991 г. – просто «Культура»); с февраля 1996 года – на пенсии.

2Конкретные цифры получить сложно: среди документов Отдела культуры ЦК КПСС есть официальный записка ЦСУ СССР о неразглашении статистических данных – например, о численности дипломированных спе-

циалистов по аппарату ЦК КПСС, организациям при ЦК КПСС и др. на 14 ноября 1975 г. (См.: Российский государственный архив новейшей исто-

рии. Ф. 5. Оп. 68. Д. 332.). 234

местители: А. Афанасьев, А. Беляев, З. Туманова и др. Кроме того, за пределами многих документов остались телефонные звонки, устно высказанное мнение и т.п. Если мнение региональных партийных чиновников заставляло рассыпать набранные книги, останавливать прокат фильмов и другое, то только намек на неудовольствие сотрудника всевластного аппарата ЦК КПСС решал судьбу художественного произведения, а заодно и его автора. При этом, как справедливо заметил М. Ростропович, «где и у кого естьмнение−установитьнельзя»1.

Чиновничий волюнтаризм 1970-х – начала 1980-х был связан во многом с уверенностью многих из них в безымянности распоряжений – отсутствии личной ответственности за настоящее и будущее отечественной культуры. Свои действия они объясняли принадлежностью Системе и ее жесткими правилами. Да и сами деятели искусства склонны видеть причину многих поступков партийно-государственных чиновников в их номенклатурности. Так, например М.М. Плисецкая защищала Е.А. Фурцеву, запрещавшую в свое время и «Кармен-сюиту», и «Анну Каренину», и прочее: «…Не дивитесь. Она говорила то, что обязан был говорить советский босс в стенах кабинета … Скажи он, она другое – вылетит пулей. Идеология! Система взаимозависимости!»2. Эрнст Неизвестный убежден, что «система представляла собой машину, отлаженную машину. И места, занимаемые человеками, являются ячейками, лунками внутри машины, так что работало место, а не человек, находящийся там. Человек мог создать микроклимат внутри этой камеры, но сама система работала по законам машинерии, и всякий, кто пытался персонально на нее повлиять, вылетал из машины или уничтожался ею»3.

1Л.И. Брежнев. Материалыкбиографии. М.: Политиздат, 1991. С. 330.

2Плисецкая М. Я, Майя Плисецкая… С. 352.

3Неизвестный Э. Говорит Неизвестный / Российское философское общество. М., 1992. С. 47.

235

С другой стороны, в настоящее время появились тексты личного происхождения, представленные рядом публикаций непосредственных участников событий, тех самых «людей Системы», предлагающие современные версии происходящего в 1970-е годы и решающие своеобразную задачу – оправдать собственные действия, решения и прочее характером политической режима. Так, регулярно появляющиеся заметки А.А. Беляева не только помогают восстановить событийную канву некоторых конфликтов, как правило, спорных, трудных и потому наиболее памятных для автора, но и расставить нужные автору акценты. Так, подводя итог одного из них, А.А. Беляев пишет: «История с публикацией романа А. Бека показывает, что административно-командная система не только тормозила живую творческую мысль, но и не считалась со здравым смыслом. Она создавала парадоксальные ситуации. В случае с романом А. Бека все заинтересованные в развитии литературы инстанции и организации выступали за публикацию романа: журнал “Новый мир”, секретариат Союза писателей СССР, секция прозы Московской писательской организации, Отдел культуры ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС по идеологии П. Демичев... Но начальник повыше, который и романа-то не читал, определил, что не следует беспокоить людей, которые “дают нам сто миллионов тонн стали в год”, – и прекрасный роман талантливого советского писателя света не увидел. Принцип административной системы − начальник всегда прав – оказался сильнее здравого смысла»1. Без сомнения, подобные воспоминания помогают почувствовать атмосферу ЦК КПСС, особенности поведения чиновников партаппарата, отчасти понять внутреннюю логику власти, но, как любой текст личного происхождения, отражают субъективную точку зрения автора2.

1См.: Беляев А.А. Литература и лабиринты власти: от «оттепели» до перестройки. М., 2009. С. 76–85.

2Например: В. Прибытков о Черненко. См.: Прибытков В. Аппарат.

СПб.: АОЗТ «ВИС», 1995. С. 211 и др.

236

Интересно, что некоторые современные тексты художественной интеллигенции содержат собственные версии развертывания конфликтов с нелицеприятными характеристиками отдельных сотрудников Отдела культуры. Иногда, называя конкретные фамилии1, а чаще всего, вспоминая «чиновника из аппарата ЦК КПСС». Так, Евгений Матвееев по-режиссерски точно передал атмосферу одного из заседаний в Отделе культуры, откровенно делился своим восприятием происходившего, обратив внимание на поведение одного из сотрудников Отдела культуры ЦК КПСС – руководителя Сектора кинематографии, который объяснял логику своего поведения, причины вынужденного компромисса: «Не сладко было прежде всего мне – ведь я должен вести заседание. Это я должен убедить ее членов проголосовать за картину про инцидент с японцами. Значит, я должен найти убедительную аргументацию в пользу несправедливости, значит – растоптать свое собственное мнение… Значит, – лгать <…> Не мог я согласиться с такого рода закулисной игрой, но выступить против указаний ЦК тоже не мог. Пусть реша-

ют члены секции, – подумал я. Было стыдно мне? Было. Ведь смалодушничал. Постыдились ли в Отделе культуры ЦК – не знаю. Вряд ли. А мне стыдно до сих пор»2.

Об этом же чувстве стыда от унижения чиновником с горечью вспоминала и М. Плисецкая: «Вся наша жизнь той поры была гадостью. Чудовищным абсурдом. Мне и самой трудно вообразить, поверить сегодня, что все это действительно было, и было со мной. Все магические фамилии, звучавшие как гимны и оды, как имена древнегреческих полководцев, сенаторов, богов – Александров, Михайлов, Храпченко, Беспалов, Кафтанов, Твердохлебов, Вартанян, Солодовников, Шауро, Зимянин, Кухарский, Захаров, – были простыми смертными, ни-

1Об этом в кн. Аксенов В. Десятилетие клеветы (радиодневник писателя). М.: ИЗОГРАФУС: Эксмо, 2004. С. 339.

2Матвеев Е. Судьба по-русски. М.: Вагриус. С. 263–264.

237

чтожными, необразованными людьми. Трагическим недоразумением. Но у них была Власть. Приводные ремни её вели к Кремлю. К Лубянке, к Старой площади. А мы были зажаты страхом, покорностью, молчанием, трусостью, послушанием,

кчеловеческому фактору в системе, пишет о том, что многое

вполитике определялось личным отношением сотрудников

ккурируемому подразделению. Многие «ответственные работники» были хорошо знакомы с деятелями литературы и искусства, руководителями творческих союзов, учреждений искусств: М. Шолохов и А. Беляев, О. Ефремов и Е. Фурцева, Ю. Любимов и Ю. Андропов, Ю. Мелентьев, В. Аксенов и М. Зимянин и др. Часто человеческие, субъективные симпатии или антипатии сказывались на содержании справок, содержавшихся в них оценках, влияли на характер принимаемых ЦК КПСС решений, особенно по таким частным вопросам, как выпуск спектакля, издание книги, открытие выставки и др. Отдельные чиновники с их личными вкусами, пристрастиями, симпатиями и антипатиями, по сути, формировали художественную политику государства.

Укаждого представителя художественной интеллигенции 1970-х найдется свой пример, иллюстрирующий личное участие высокого чиновника в судьбе того или иного непростого художественного произведения. При этом очевиден субъективный характер оценок идейно-художественной ценности, откровенный волюнтаризм запретов и разрешений; часто за политическими решениями просматривались аппаратные интриги, конкуренция ведомств и др. Так, М. Плисецкая, рассказывая о сложных историях «своих балетов», сравнивала отношения к самой идее нового танца, к работе творческой группы

1 Плисецкая М. Я. Майя Плисецкая… С. 176–177.

238

ГАБТ СССР, в частности над «Анной Карениной», министра культуры СССР Е.А. Фурцевой, запретившей плановую подготовку спектакля, и секретаря ЦК КПСС, курировавшего вопросы культуры, П.Н. Демичева, «распорядившегося довести дело до конца»1. У представителей художественной интеллигенции (особенно столичной) подобное знакомство рождало иллюзию близости к Власти, рождало надежды и т.п., в дальнейшем – провоцировало излишнюю эмоциональность при реакции на несправедливые действия власти2.

Однако некоторые деятели литературы и искусства подчеркивают и более глубокую, сущностную неоднородность партийного аппарата, либеральные взгляды и роль в их судьбе некоторых чиновников. Так, Л. Лосев в монографии-биогра- фии И. Бродского, анализируя ситуацию вокруг суда над поэтом, говорит о скрытой поддержке завсектором литературы Отдела культуры ЦК КПСС И. С. Черноуцана3. А. Кончаловский вспоминает: «В моем отношении к власти очень много изменил Коля Шишлин, который работал в ЦК, в отделе Андропова, еще до того, как тот стал председателем КГБ. Коля, я считаю, исключительно много сделал для страны, для того, чтобы процесс десталинизации продолжался. Коля и люди его поколения – Бовин, Арбатов, Черняев – сделали максимум возможного для того, чтобы к власти не вернулось сталинское крыло партии. … Мало кто задумывался о том, что происходило в этой среде. Проще мазать всех одним цветом: что с них взять – номенклатура! … Коля – один из тех, кто изменил мое

1Плисецкая М. Я. Майя Плисецкая… С. 389.

2Проанализированные нами документы показали, как менялись стиль, тон, например, писем художников во власть: от доверительного тона частной переписки к формально-игровому в соответствии с правилами Системы

ит.д. См.: Иванова Н.К., Раскатова Е.М. Об особенностях языка политических документов // Проблемы межкультурной коммуникации. Иваново, 2000. С. 191–210.

3Лосев Л. В. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 96.

239

мнение о системе. Я чувствовал, что система не монолитна. Внутри нее существуют достаточно позитивные и разумные элементы»1. Без всякого сомнения, у итальянского исследователя М. Малиа есть основания утверждать, что «люди, работавшие в научных институтах или в ЦК, <…> соприкасались с диссидентской культурой и разделяли многие из свойственных ей критических взглядов на систему <…>. Ближе к концу 70-х в этих кругах стало традиционным делить интеллигенцию на Джордано Бруно и Галилеев. Первые были явными диссидентами, которые высказывались открыто, и потому плохо кончали, вторые же – критиками закулисными: подписываясь под официальными лозунгами, они исподволь действовали во имя наступления новой “оттепели”. Смысл этих ярлыков состоял в том, что второй путь, пусть и не столь героический, тем не менее эффективнее. На самом же деле самое большее, что удавалось сделать Галилеям при Брежневе, – это иногда не допустить худшего: выручить из беды неосторожного писателя или же разоблачить отдельные, особенно вопиющие случаи коррупции. Но на политику, как правило, они не оказывали никакого влияния. Реальный шанс появится у них только с наступлением горбачевской перестройки»2.

Позволим предположить более значительную, чем определяет М. Малиа, роль Галилеев в формировании официальной идеологии, художественной политики в 1970-е годы. Чаще всего конкретные имена установить трудно, можно говорить лишь о победе определенной тенденции, либеральной идеи и др. Но именно такие сотрудники останавливали самое бесцеремонное вмешательство в художественное творчество, имен-

1Кончаловский А.С. Низкие истины. М.: Коллекция «Совершенно секретно», 1999. С. 161.

2Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 19171991: пер. с англ. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2002. С. 405–406.

240