ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

Иоганнес Кеплер превозносит учение Коперника за то, что оно освобождает мир от insana et ineffabilis celeritas1 Птолемеева движения*. Кант сравнивает идеализм с мыслью Коперника. Она, поскольку объяснение небесных движений не удавалось исходя из предположения, что звездное воинство движется вокруг наблюдателя, решила проверить, не удастся ли объяснение, если заставить двигаться самого наблюдателя, а звезды, напротив, оставить в покое? Идеализм представляет собой подобный же поворот точки зрения, от которого равным образом можно ожидать подобного же успеха**. Действительно, идеализм, — правда, не всякий: ибо под этим именем значились также и мнения Беркли,и даже не кантовский,который несмогдовести дело до действительного построения, и еще менее, конечно,то, что в новейшее время пытались рекомендовать под этим именем, — однако идеализм в том смысле, который, как я полагаю, я в достаточной мере объяснил в моих последних чтениях: этот идеализм кажется мне подходящим инструментом для того, чтобы устранить с пути огромные залежи безграничного, которые до сих пор можно встретить в естественных науках, а разбредающиеся мысли, в которых особенно любит красоваться толпа, привести в желанную для философа тесноту. Ибо чем дальше от всяческого предела, тем дальше находится каждый от истинного мышления, а потому является желанной добычей для бессмыслицы и противником для философии***. Так,человек (чтобы сразу же перейти к частностям), который впервые открыл мир идей и разделил между собой материальный и умопостигаемый мир, есть именно тот, кто все еще живет в каждом из нас, а отнюдь не один из тех, что населяют так далеко от нас отстоящие звезды. Человек стоит перед лицом не отдельной части (отдельного мирового тела), но — целого, представляя собой его λόγος, собственно им сущее.Он есть

Epitome Astronomiae Copernicanae. —(Сокращение копернианской астрономии) (лат.) — Р.1. Epist

DedicRW.

Предисловие к Критике чистогоразума, изд. 2, ст. XVI.

Si qua finiri non possunt, extra sapientiam sunt, sapientia rerum terminos novit. — (Насколько немогут себя ограничить, (настолько) пребывают вне мудрости. Мудрость познала пределы вещей) (лат.) — Сенека, Письма, IV.

универсальнаясущность, свойство, которое столь же мало снимается его настоящей локализацией или ограничениемв пространстве Одного мирового тела, сколь мало его распространение по всем, столь многими ныне предполагаемое, сделало бы его всеобщей сущностью, если бы он не был таким от природы. Истинная родина человека на небесах, т. е. в мире идей, к которому он в свою очередь придет и где обретет свое вечноеместо. Знаменитое сопоставление Канта: звездного неба над нами,нравственного закона внутри нас и того действия, которое они совместно оказывают на наше чувство, — вызывало в свое время немалое удивление, возможно, в большой степени по причине того ложно-возвышенного отзвука, который слышится здесь из его теории неба. Столь далеко друг от друга отстоящие предметы, которые, будучи взяты вместе, никак не поддаются калькуляции и равно не позволяют узнать о себе больше того непосредственного факта, что они именно есть, действительно, кажутся способными иметь отношение исключительно к одному лишь чувству; однако первое ощущение человека, чувствующего себя столь далеким и чуждым тому миру, но при этом, пусть даже туманно, все еще осознающим свое изначальное предназначение, будет ощущением утраченного центрального положения, за которым следует возвышающее ощущение того, что это настоящее отношение есть лишь состояние, и впереди предстоит новый переворот, порядок вещей, в котором праведность, т.е. истинное и правильное отношение, будет жить вечно, как выражается одна из книг, идеи которой многие уже успели перерасти умом, тогда как в реальности, скорее всего, может произойти прямо противоположное*.

Наука, в русле которой мы движемся, не знает никакого иного закона, кроме закона исполнения всякой возможности, непрепятствования возможности; единственный обет, который она дает, состоит в том, чтобы все касающееся порядка сущностей происходило сообразно с разумом; разум же незаинтересован, одинаково настроен по отношению ко всему (omnibus aequa), он хочет поэтому, чтобы ничто не происходило насильственно, ничто через подавление. Спор между первым, никоим образом не в самом себе материальным, принципоми вторым, высшим, которому он должен подчиниться в качестве материи, не может быть успокоен тем, что один должен попросту признать себя побежденным, а другой непременно победить, но это может быть сделано лишь посредством сравнения, при котором за каждым признается его правда. Эта справедливость, которую наука полагает своим законом, есть

Места, которые имеются здесь в виду,это: Филипп.3,20: ήμιν γαρ το πολίτευμα έν ούρανοιςυπάρχει. — (Наше же жительство — на небесах) (греч.). Евр. 10, 34: κρείττονα ΰπαρξιν έν ούρανοις και μένουσαν. — (Есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее) (греч.). 2. Петр. 3,13: καινούς ουρανούςκαι γην καινην, έν οίς δικαιοσύνη ένοικεΐ. — ((ожидаем) нового неба и новой земли, на которых обитает правда) (греч.) — (согласно Cod. Alex., обычно κατοικεί —(поселена, живет, находится) (греч.)). Кроме этого, еще и чудесное место о человеке, Евр. 2, 6-8.

одновременно высочайший мировой закон. Все голоса, среди которых также и голоса греческих поэтов, свидетельствуют о том же самом, что еврейский поэт говорит со своей точки зрения о Боге: праведность и суд (здесь это то же самое, что рассмотрение и справедливый приговор) суть крепость его трона. Следуя этому высшему закону, который для каждого принципа хочет сохранить его собственную сферу действенности, нужно было бы предположить, что первый принцип есть принцип преимущественно крепости и силы, знаменующий собой начало бытия, что он отчасти — ибо повсюду там, где возникает спор, он заканчивается разделением, — что он отчасти упорствует в отрицании высшего, отчасти же подчиняется ему и позволяет себя преодолеть. Разделение же невозможно без различия субъектов. Поэтому следовало бы предположить ряд ступеней, на одном конце которых были бы помещены еще менее всего подверженные материализации субъекты, сами еще словно бы представляющие собой принципы и относительно нематериальные сущности, конечно, с той или иной степенью внутреннего подчинения и, таким образом с разной мерой славы, присущей каждому, однако же в целом еще светящиеся чистым огнем внутренне несломленной воли, на другом же конце располагались бы те, которые покорились принудительной материализации, в которых сперва исключительный принцип сделался доступным для высшего не только внешне, но и внутренне и в которых поэтому было бы положено основание к доведению процесса до полного возврата, до человека. Ранее было показано, что физическая материальность имеет в качестве своей предпосылки метафизическую*: согласно этой градации, таким образом, которая мыслится уже в мире идей, определена также и большая или меньшая степень физической материализации и всего того, что с этим связано, раздельности бытия, взаимного исключения в пространстве, телесности и т.д. Еще о светилах отмечалось, что они более всего сохранили свое умопостигаемое отношение**, и кто мог бы всецело отрицать, если бы некто утверждал, что некоторая часть этих сущностей полностью сохранила свое умопостигаемое место, осталась пребывать в статусе одной лишь метафизической материальности и по сравнению с той частью, что подпала случайной и преходящей материальности, представляет собой некий род имматериального мира, в котором нет взаимного исключения и который лишь по отношению к тому, к которому он, уже будучи им исключен, сохраняет свое отношение, выглядит как пребывающий в пространстве, не будучи в нем (как в чувственном) действительно, причем также ничто не мешало бы тому, чтобы различия и определения умопостигаемого мира представлялись человеческому взору как пространственные. Может быть, это было бы простейшим средством разрешить спор о безграничности и ограниченности Вселенной, который Кант попытался представить как спор разума

Ввосемнадцатойлекции. Тамже.

с самим собой, и равным образом точно такое же противоречие в отношении времени следует улаживать аналогичным способом? Ибо поскольку прошедшее еще не становится временем, пока за ним не воспоследовало настоящее, не сможет возникнуть никакое время иначе,чем по мере того, как нечто само по себе еще не являющееся временем, но скорее вечностью, полагаетсяначинающимся временем как прошедшее, т.е. как время, в результате чего время было бы ограничено не-временем, как там пространство не-пространством, которое можно было бы назвать небом в более узком смысле.

Из того, таким образом, что эти сущности едва смогли или еще не смогли отойти от умопостигаемого мира, легко объясняется то, что служит для иных камнем преткновения, а именно что не эти гордые небесные светила, которые в известном смысле могли бы мыслить себя возвысившимися надо всем человеческим, являются жилищами человека, но низменнаяземля; ибо верно даже и здесь: смиренным дает он свою благодать. Бог так почтил человека, что человека земли вполне довольно для него.

Материализация первого принципа, посредством которой он, как мы видели, становится предметом длительного преодоления, и именно это его поступенное внутреннее утончение необходимы, если от самого по себе пустого и необитаемого бытия мы должны мыслить переход к конкретному и снабженному качествами бытию, от него к органическому, от только органического к свободно двигающемуся, и от него, наконец, к полностью возвращенному сущему; однако даже и с душеполезной точки зрения не рекомендуется предполагать, что повсюду процесс был приведен к одному и тому же результату, и, следовательно, повсюду должны быть распространены человеческие либо подобные человеческим существа. Конечно,человек есть цель, и в этом смысле все совершается ради человека. Последнее должно быть достигнуто, однако это не исключает ничего остального и оставляет пространство для его существования; напротив, чем шире основание, над которым оно возвышается, тем более очевидна его исключительность. Пути творения идут не от тесного к широкому, но от широкого к тесному. Конечно,мы вправе по мере приближения к человеческому, т. е. более всего на земле, обнаруживать все больше и больше свидетельств божественной мудрости и доброты, однако те героические творения, которые ничего не знают о человеке и самодостаточны в своем величии, ничуть не менее свидетельствуют о силе и величии Творца, чем эта земля, что дала человеку место для жизни. Таким вот образом обстоит дело, следовательно, даже с точки зрения чистого боголюбия. С эстетической точки зрения, всякому будет позволено среди гомеровских стихов предпочитать «Одиссею», однако точно так же мы вправе признавать за более величественное и могучее творение «Илиаду».

Мы давно уже привыкли к тому, чтобы мыслить себе нашу планетную систему по сравнению с неизмеримым целым как не более чем исчезающую точку; это, однако, не помешало тому, чтобы при помощи заключения по аналогии, которое, при

приходится слышать о миллионах лет; даже в устах такого человека, как в высшей степени достопочтенный Букланд, подобные цифровые выражения сделались чемто вполне обыденным. Уже сама неопределенность, которая тут неизбежна, должна была показать, что здесь наука пошла ложным путем. Природе (обозначим этим словом то, что совершает свое движение в этой последовательности) для достижения одного лишь В, или С, или D мог потребоваться миллион лет, однако почему не десять, не сто, не тысяча? Ведь одно содержит ровно столько же для себя, сколько и другое. Также и человеческие дела часто осуществляются в результате последовательности работ, каждая из которых требует собственного времени. Однако здесь мы имеем дело с идентичным временем; эти времена суть лишь моменты Одного времени; и напротив, для последовательности различных по своему содержанию времен, такой, какая предполагается в истории Земли, последовательность совершенно одинаковых моментов, таких как моменты нынешнего времени, где в целом всегда одно и то же следует за одним и тем же, не может служить мерой. Последовательность А + В....+ Ε не может быть одного рода с последовательностью Ε + Ε +Ε; нельзя спросить, как много раз необходимо было сложить Ε +Е,прежде чем природа смогла от А перейти к В, от еще совершенно неорганического времени к начинающемуся органическому, а от него, от времени самых несовершенных организаций, до времени наисовершеннейших, до появления человека. Поскольку мы теперь вообще ничего не знаем о каком-либо ином времени, кроме того, которое положено нынешним миром, положенное как Ε +Ε +Ε,то мы наиболее определенным образом избежим несообразности, если скажем: в действительности, последнее время есть первое положенное, вслед за которым лишь идут прежние (А.. ..D), ибо они предстают в нем (в Е) лишь как прошедшие, каждое по мере своего предшествования, своей удаленности от Е.

Если бы на это захотели возразить, что, тем не менее, внутри этого погребенного и ушедшего мира содержатся неоспоримые свидетельства долгого действительного присутствия кажущихся теперь ушедшими образований,то я бы ответил: в мире идей нет ничего неопределенного, в соответствии с возможностью каждому, в зависимости от занимаемого им в этом мире более высокого или низкого места очерчивается более широкий или узкий круг собственного бытия, который находит свое выражение даже и в явлении, а следовательно, и в том, что положено как прошедшее, поскольку этот круг принадлежит к самой его сущности, и чья собственная продолжительность, поскольку она нигде не означена explicite, сохранилась и дана по меньшей мере implicite, например посредством годичных колец, которые (будучи совершенно незаметны или очень мало заметны в ранние периоды третичной угольной формации) могут быть сосчитаны на стволах, каковая продолжительность сама по себе, если счесть время, потребовавшееся для возрастания и минерализации таких огромных масс, легко составила бы любое число тысячелетий. Чем ближе к последней системе,

системе, которой суждено пребывание, тем, если можно так выразиться, более самоисторической, т.е. способной к собственной, исторической жизни, выглядит каждая система, и, несмотря на то, что представителям раннего животного мира доступно лишь неразличенное бытие, бытие в массе, среди представителей позднейшего можно отыскать особи, принадлежащие к тому же виду. Можно определить a priori, как каждый из них будет выглядеть в явлении, коль скороон явится, сибирский мамонт, окруженный застывшим льдом, хищные животные последней, дочеловеческой эпохи, лишь в пещерах могущие найти для себя надежное укрытие. Ибо естественно, что каждое [животное] является именно в том виде, в каком оно может предстать в конце определенной ему продолжительности, что все положенное в идее гипотетически предстанет в наступающей действительности как действительное.

Я знаю, какое, может быть, чрезмерное, требование даже для тех, кто не страшится мыслить, содержится в этом указании. Однако истина никогда не предлагается человечеству по сходной цене, как полагает большинство, и мы решаемся на работу мысли не для того, чтобы стать слабыми, но сильными, не для того, чтобы взять на себя лишь то, что можно схватить руками, одновременно отбросив от себя какслишком тяжелую ношу для рассудка все удивительное, таинственное и сокрытое. По меньшей мере, тот, кто верит в такое действительное историческое прохождение, должен предполагать также и действительные сукцессивные творения. Иные не усматривают здесь никакой трудности, поскольку предметом занято лишь их воображение, и они всецело ограничиваются лишь областью всеобщего. Если,однако,такой глубокий исследователь природы, как Кувье, ничего не хочет знать о действительных сукцессивных творениях и, более того, заявляет об их невозможности, то это можно вполне принять как знак того, что он в ходе действительного, т.е. принимающего во внимание определенное и частное, построения столкнулся с материальной невозможностью. Кувье не счел за благо назвать эту невозможность по имени. Однако он все же предполагает историю в известном смысле, а именно некоторую последовательность только внешних событий. Если среди остатков органических существ вплоть до самого так называемого Дилувия нет и следа не только самого человека, но и ни одного из тех видов, которые традиционно ему сопутствовали, то это, по Кувье, не имеет внутреннего основания, сам факт еще не доказывает, что человека и этих видов в то время не существовало: всякий раз ко времени катастрофы они находились в иной местности земли, которая ею не была затронута и откуда они лишь впоследствии распространились по всей земной поверхности*. Таким образом,

Discours sur les révolutions de la surface du globe. — (Трактат о революционных изменениях на поверхности Земли) (фр.) — р.90. Там речь идет только о человеке; относительно животных см. уже приведенную Vie de Geoffroy St. Hilaire, которая ссылается на приписываемую Кувье статью «Nature» в «Dictionnaire des Sciences naturelles». — (Словарь естественных наук) (φρ.).

втом, что похороненные в Дилувии животные уже более не существуют, но зато существуют иные, нет никакого веления разума, но есть лишь простой случай. После того как таким образом геологические факты утратили всякую ценность для разума, мало поучительного в том, чтобы слушать, «как часто жизнь на земле бывала разрушаема в результате страшных событий, как бесчисленные живые существа становились жертвами этих катастроф, одни, населявшие сушу, были поглощены наступающим морем, другие, жившие в воде, в результате подъема морского дна оказывались выброшены на землю»*. Для таких событий не может быть никаких оправданий,они бессмысленны и бесцельны, если они не имеют никакого отношения к человеку. Мы нехотим этой внешней истории, нам довольно внутренней, чьи во многих местах порванные, однако для совместных усилий естествоиспытателя и философа все же понятные листы представляют собой для нас следующие один за другим земные слои. Естествоиспытатель имеет свои ограниченные цели, и там он может распоряжаться без помех, также и философу на радость; у философа более общие и высокие интересы, и преследовать их — пусть также без зависти — позволит ему естествоиспытатель. Для того чтобы можно было отсоветовать проявлять интерес к метафизике,необходимо, чтобы все было вполне объяснимо из одной лишь материи, однако уже

вотдельном минерале, например, двойное или тройное прохождение пластин, если не предполагать ничего кроме материи, совершенно непостижимо. Из одной лишь материи не может быть выведено то незримое, которое неустанно и как бы не зная никакого иного принципа,кроме того, чтобы ничто из возможного не осталось невоплощенным, на место погибших приводит все новые и новые, все более и более подобные ныне живущим виды (которые ведь не могли возникнуть ни путем естественного порождения, ни — что Кувье всегда с похвальной стойкостью отрицал — в результате поступенно достигаемых изменений первоначального вида); не как бы Провидением, которое в последние периоды предшествующей формации подготавливает первые последующей, не независимой от внешних условий силой была та, что захоронила доисторических слонов во льдах Сибири. Кувье говорит: для того чтобы жить, этим гигантским квадрупедам** было необходимо тропическое тепло; для того чтобы сохраниться невредимо вместе с плотью, кожей и шерстью, а не остаться, как другие, в виде одного лишь скелета, необходимо было, чтобы в момент их смерти наступил внезапный ледяной холод, т.е. необходимо было внезапное, никакими про-

межуточными ступенями не подготовленное событие .Другие теперь могли бысказать: такое событие само есть лишь авантюрное, наудачу и из простой необходимости

Discours, р. 11.

Т.е. четвероногим. Слово по-немецки звучит ничуть не более естественно, чем по-русски. — Прим. ред.

Там же.

предположенное, в самом себе абсолютно необоснованное. Собственно, однако, тем самым признается, что они не могут себе помыслить, как этот мамонт мог бы существовать в каких-либо иных условиях кроме тех, в которых он находится сейчас, и то же самое может быть верно относительно других существ, гигантских ящериц, птеродактилей и прочих, дошедших до нас либо в виде скелетов, либо окаменелостей, которым еще в мире идей суждено было стать прошлым и которые имеют для нас столь чуждый, сказочный и даже призрачный характер. Во всем этом последнем обсуждении предпосылкой являлся Человек, Один, который был предвидим или предзнаем еще в мире идей, Один, к которому направлялся весь ход событий (omnia ex homine suspensa), Один, от которого ведет начало великий кризис,отделение человеческого от божественного, материального мира от умопостигаемого, человек, который хотел принадлежать не Богу, но себе самому (с приходом коего, как принято говорить, прекращается вымирание прежних форм или, как сказали бы мы, с появлением которого все прежние иерархии и формации,в которых творящая идея не успела прийти к человеку, положены как прошлое, и лишь та, в которой достигнуто завершение, вступает в настоящее). Однако, что нам следует думать о его отношении к человеческому роду в целом, — это большой вопрос, на который нелегко ответить. Ибо мы видим человеческий род отнюдь не как единое целое, но сразу же поделившимся на две большие массы, а именно таким образом, что кажется, будто все человеческое пребывает лишь по одну сторону. Мы видим, что одна, а именно большая часть исключена из всех совместных традиций рода, изгнана из истории,

впостоянной,длящейся с самого начального ее момента, неспособности образовать собою государства или хотя бы лишь народы или принимать участие в непрестанно движущейся вперед работе человеческого духа, регулярном и последовательном расширении границ человеческого знания, далека от всякого, выходящего за пределы только инстинктивных способностей искусства, а также от всякого участия в религиозном процессе, которым охвачено все остальное человечество, столь далека от всего этого и,даже при самых благоприятных внешних обстоятельствах, настолько отчуждена от самого Бога, что трудно, да, пожалуй, и невозможно,различить здесь ту душу, что изначально должна была пребывать в соприкосновении с божественным. Ибо это относится не только к диким американским праплеменам, которые уже упоминались в этой связи в первой части наших чтений; христианский миссионер, которому

вновейшее время удалось продвинуться далее всего за пределы Нила, дойдя до четвертого градуса северной широты, свидетельствует об обнаруженных там чисто негритянских племенах, которые, как он говорит, много тысячелетий подряд безо всяких помех вели свое существование в роскошных тропических джунглях, никогда не входя в какое бы то ни было соприкосновение с пропагандой веры древних или новых народов Азии или Европы; они (я привожу буквально его слова), несмотря нато, что окружены так называемыми чудесами природы, несмотря на то, что имеют

возможность наблюдать солнце,луну и звезды в их гораздо более ослепительном блеске, напрочь лишены какого-либо представления о Боге, и в случае с ними нельзя даже и с малой долей уверенности сделать вывод о существовании у них хотя бы туманных первоначальных ощущений, связанных с осознанием Бога. Напротив, другую часть человеческого рода мы очень рано видим вовлеченной в великие предприятия, начало которым в Моисеевом повествовании полагают слова: «Построим себе башню с вершиной до самого неба и сделаем себе имя». Таким образом этот род обозначил себя как род штурмующих небо и одновременно помышляющих о славе и долгой памяти о себе в потомстве; мы рано находим его занятым построением государства, признающим свое призвание в искусстве и науке и состоящим в близком отношении к Богу (которого он не может оставить и не перестает искать* и к которому он, однако, привязан посредством непроизвольных и с необходимостью порождающих себя представлений), неустанным в своем движении и способным переносить самое тяжелое страдание и самую глубокую боль, совершенно неведомые тому другому роду, отголосок молвы о котором мы, похоже, имеем в тех «незапятнанных эфиопах», на трапезу к коим, согласно Гомеру, будто бы с визитом отправляется Зевс в сопровождении всего небесного ареопага**; и даже всего лишь патриархом этого готового к такому дерзновению и к таким лишениям иафетического, прометейского, в этом отношении даже кавказского рода***, даже всего лишь им, кажется, также мог быть только Один Человек, благодаря деянию которого была пробита брешь в мире идей, человек был отделен от Бога****,и для него был открыт мир,в котором он может быть свободен от Бога и быть для себя.

Этот Один Человек может представлять собой для нас лишь либо то последнее и высочайшее, к чему поднимается человеческий род, к чему он восходит в своем прохождении через различные иерархии, или же мы должны будем рассматривать

Ζητειν τον θεόν, ει άραγε ψηλαφήσειαν αυτόν,ή εύροιεν. — (Дабы они искали Бога, не ущутят ли Его

ине найдут ли) (греч.) — Act. 17, 27.

**Илиада, I, 422.

***Audax omnia perpeti

Gens humana ruit per vetitum nefas. Audax Japeti genus,

Ignem fraude mala gentibus intulit.

(Род человеческий, готовый все снести, Бросается к тому, что не дозволено. Иафета дерзкое племя обманом

Огонь добыло человечеству) (лат.) Гораций. Кармина, I, Ода III, 25. У Гесиода:

Και γαρ οτ' έκρίνοντο θεοί θνητόν τ άνθρωπον. — (Тогда разделились (бессмертные) боги и смертные люди) (греч.) — Очевидно, не может быть объяснено из этого места и явно происходит из другой взаимосвязи.

его как начало и первое, от которого человечество нисходит в направлении ниже стоящих форм и образований благодаря постепенному вырождению и упрощению. Однако такое нисхождение (мы открыто это признаем) всегда несет в себе для нас оттенок грусти и уныния, и именно восходящая последовательность есть наиболее приемлемая и естественная для нашего разума; и если мы оглянемся назад, на ход ранних, еще дочеловеческих развитии, то мы не сможем найти исключений из того общего закона, что творение продвигается поступенно от более материального к духовному, или, как еще принято говорить, от менее совершенного к более совершенному; ибо не будет исключением и противоречием, если творящая деятельность

впервых звеньях более высокой системы по отношению к последним предшествующей, кажется, делает шаг назад, если она от комбинаций,посредством коих возникло нечто лишь по видимости совершенное, вновь возвращается к простому. Также и

вином отношении, однако, дочеловеческое содержание творения является образом

исимволом для человеческого. Ибо мы наблюдаем в нем не отдельные виды органических существ, но сменяющие друг друга и включающие их в себя целые системы, каждая из которых представляет собой мир для себя и творение для себя. И,таким образом, мы видим, что каждая из так называемых рас сама содержит внутри себя все те градации и различия, которым можно было бы дать это имя,а значит, она сама по себе не есть всего лишь раса или разновидность, но поистине представляет собой весь человеческий род, — разумеется, в более раннюю эпоху творения.

Возможно, даже не потребовалось бы особого труда, чтобы доказать, что так называемая черная раса несет внутри себя все градации человеческого рода и что в ней от ближайшей к животному ступени, собственно негра*, можно указать все промежуточные звенья, например,монгольский тип, вплоть до кавказской расы.Ибо известно, насколько большие различия и действительно разные расы можно обнаружить между самими чернокожими,если, например,сравнить в том, что касается черт лица и фигуры, имеющих глубоко черный цвет кожи иалофов или уроженцев Конго, или фулла с уродливым и обезъяноподобным строением, или в том, что касается духовных способностей, мандиго или асханти с духовно на самых низших ступенях обретающимися негритянскими племенами по ту сторону Сенегала. В каферцах иабиссинцах круг совершенной черноты уже перейден, однако ключ свода2 всей формации находится далеко над ними; среди новейших исследователей уже Денон, ученый,

La plus dégradée des races humaines, celle des Nègres, dont les formes s'approchent le plus de la brute, et dont l'intelligence ne s'est élevée nulle part au point d'arriver à un gouvernement régulier, ni à la moindre ap-

parence de connaissance suivie, n'a conservé nulle part d'annales, ni de traditions anciennes. — (Самая вырождающаяся из человеческих рас — это негры,внешность коих более всего напоминает звериную, а мышление настолько не развито, что они не могут утвердить в своей среде хоть сколько-нибудь законное правительство. У них нет даже признаков последовательного познания, равно как не сохранилось ни древних традиций, ни историческиххроник) (фр.) — Cuvier. Discours, p. 140.

ляется целостным и в самом себе завершенным. Можно было бы попытаться в качестве неопровержимого довода против этого сплошного единства американского типа привести бесчисленное множество языков,которые, как уже отмечалось в первой части этих докладов, зачастую меняются не от племени к племени, но уже от одной семьи к другой. Скорее, однако, это явление может служить свидетельством того, что американскому типу указано вполне правильное место. Это большое количество языков может указывать лишь на первую, сырую и неудавшуюся попытку более высокого языкообразования, к которому был призван этот тип,физически ближе всего стоящий к монголам. В монгольских идиомах, как известно, отдельный звук проявляет такую самостоятельность, что лишается способности к какой бы то ни было органической связи, и в известной мере можно сказать, что эти идиомы не имеют никакой грамматики. В противоположность этому, ближайшая более высокая ступень должна была представлять собой попытку полностью снять всякую самостоятельность элементов, сведя воедино и сплавив между собой различные части и определения всякой выражающей законченное предложение речи, дав их в Одном слове. Эта система включения (Einverleibungssysthem), как называет ее, например, Гумбольдт, составляет, по заверениям некоторых, общий характер весьма многочисленных американских идиом. Однако именноэтой первой попыткой грамматического языкообразования был дан повод к расхождению также и в материальном отношении. Ибо грамматическое есть относительно искусственное и произвольное, и те, кто больше не понимают друг друга формально, вскоре должны разойтись также и в материальном отношении и стать друг для друганепонятными.

Не менее, однако, чем американский, также и малайский тип выказывает себя как единый и однородный благодаря сущностному единству языка и сходству черепного строения, и поэтому Блюменбах, чьи различения и наименования до сих пор удивительным образом подтверждают свою истинность (ибо мы не хотели бы потерять также и название «кавказский»), — этот великолепный естествоиспытатель был совершенно прав, когда рассматривал все распространенные по островам Южного моря племена как по меньшей мере принадлежащие к Одной расе, хотя мы и должны отвергнуть это слово; ибо по меньшей мере в том смысле, в каком говорят о лошадях арабской, английской и шведской породы4, о чернокожем папуасе и светлокожем австралийце нельзя сказать, что они принадлежат к Одной расе, хотя они и относятся к Одному роду. Ибо, как если бы природа, которая здесь есть лишь идея, прежде чем достичь последнего, захотела еще раз повторить все целое, она, с одной стороны, возвращается к неграм в папуасах и альфуру, а с другой — более светлый род граничит в физическом и языковом отношении с индусами. Мы уже отмечали: то, что в последних звеньях предшествующей формации еще не может прийти к акту, присутствует по меньшей мере в виде потенции. Ибо с недавних пор утверждаемое родство между малайско-полинезийскими идиомами и индо-германской семьей

дует повсюду даже при самом первом соприкосновении,причем вряд ли это может быть результатом влияния разгульной жизни европейской корабельной команды, ибо зачастую о ней попросту ничего не успевают узнать. Среди дикарей разражаются кошмарные эпидемии новых, неслыханных болезней, уносящих больше жизней, чем ранее уносили кровавые и часто жестокие войны, которые им приходилось вести между собой.

Тот, кто способен хотя бы отчасти представить себе, какие непреодолимые трудности существуют для физического происхождения от Одной человеческой пары

изатем для распространения человеческого рода из Одной местности по всей земле,

идаже зачастую лишь в пределах Одной части света, — я напомню хотя бы весьма подробные замечания упоминавшегося с должным почтением в первой части этих докладов Дона Феликса Азары; я напомню также вопрос: какие причины могли быть достаточно сильны для того, чтобы происходящие из поясов мягкого климата человеческие племена устремились в полярные земли, и более того, для того чтобы в заброшенных туда поселенцах выработалась ничем не преодолимая привязанность ктакой неприветливой родине, — тот, кому известна эта трудность, должен был бы, кажется, приветствовать воззрение, которое смогло бы избавиться от нее, не прегрешив одновременно против истин,считающихся более высокими и свято и ревностно оберегаемых (с полным правом, ибо без них, как оказалось, нельзя было бы и думать о едином происхождении человеческого рода). Именнотаково воззрение, берущее свое начало в идеализме. Ибо и так мы имеем Одного первого человека, от которого пошли роды всех людей по всей земле*, Одного первого человека, «через которого пришли в мир смерть и грех»**,однако от которого на все роды, в зависимости от их восприимчивости, распространилась и божественная искра, дух свободы и самоопределения. Ибо это существенно; что же касается связываемых с этим представлений, в особенности представления о том, что первый человек имел перед своими глазами совершенно пустынный и безлюдный мир, который должен был наполниться лишь его собственным потомством, то с этим представлением, по меньшей мере, расходится Моисеево повествование, ибо в нем непосредственные потомки первого человека хотя и не живут уже в первоначальном месте блаженства, однако все еще поблизости от него

иперед лицом Бога, первый же изгнанный из этого все еще благословенного и ограж-

Деян. 17,26: έπόιησεν έξ ενός — (от одной) (греч.) — (αίματος — (крови) (греч.) — сомнительно, так как его нет в Cod. Alex.) παν έθνος ανθρώπων κατοικειν έπι παντός προσώπου της γης. — (от одного Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу Земли) (греч.) — В той же взаимосвязи апостол говорит о предопределенных временах (προτεταγμένοις καιροίς) — (предназначенных сроках) (греч.) — и границах жительства народов и племен.

Δι ενός ανθρώπου ή αμαρτία εις τον κόσμον είσήλθεν. — (Потому как одним человеком грех вошел в мир) (греч.) — Рим. 5,12. — Δί ανθρώπου— (человеком) (греч.) — (через человека, как в Кор. 15,21) ό θόνατος — (смерть) (греч.) — 1. Кор. 5, 21.

человеческий род, все роды земли и все народы ведут свое происхождение от сыновей единственного Ноя, посредством генеалогии, которая, правда, предлагает уже иные загадки, например, когда Мицраим (египтянин) и даже Ханаан (финикиец,чье греческое имя, возможно, указывает уже на отличие в цвете кожи),когда эти двое называются братьями Хуша (т.е. эфиопского рода) и сыновьями Хама*, чему трудно найти какое-либо объяснение,если не предположить, что оно должно крыться в прежде скорее намеком обозначенных, нежели развитых, воззрениях; ибо перед нами лежит еще долгий путь, который не позволяет нам слишком долго задерживаться на частностях. Однако мы совершенно уверены в том, что эти воззрения еще найдут достойную оценку и получат возможность гораздо более убедительного построения, нежели то, которое в данный момент могли предоставить им мы. В высшей степени примечательным является то, что в соответствии с этой генеалогией самый сильный род послужил материалом для первых в истории достигших могущества народов. Ибо «Хуш родил Нимрода, и сей начал быть силен на земле», т.е. он был первым сильным на земле, и «началом его царства был Вавилон...», и лишь после него назван семит Ассур (если только имеется в виду именно он) как основатель Ниневии.

Таким образом, в споре с нами трудно будет сослаться на повествование Моисея; к тому же те естествоиспытатели, которые еще сегодня отстаивают происхождение человеческого рода от Одной первой пары, менее всего склонны руководствоваться теологическими, но скорее уж известными филантропическими основаниями, которые, впрочем, вполне терпимо выглядят в том ложном пылу ревности, который они обычно возбуждают, будучи сопоставлены с теми ненавистническими обвинениями, что обычно предъявляют им их противники. Поэтому будет лучше, например, на тот случай, если нашему различению будет предъявлен упрек в том, что оно в конечном итоге ведет к научному оправданию рабства, торговли неграми и всех мерзостей, которые высший род позволяет себе в отношении подчиненных, — будет лучше, говорю я, вполне открыто признать, что, по нашему убеждению, никоим образом не возможно, чтобы тот дух, что впервые внушил благородному Лас Казасу мысль использовать в разработке недавно разведанных серебряных и золотых залежей вместо слабого американского племени сильное африканское,был злым, человеконенавистническим духом , ибо это была мысль, которая имела своим следствием не торговлю неграми — ибо несчастными торговали, и самым отвратительным образом, еще у них на родине, — но их массовое переселение, в котором, вероятно, благо-

* Быт. 10, 6.

Хотя Лас Казас не был автором идеи использовать в разработке залежей негров вместо местных жителей, он в 1517 г. высказал ее, и с этого момента торговля неграми была поставлена на систематическую основу. См. Алекс, фон Гумбольдт. Examen critique de l'Histoire de la Géographie du Nouveau Continent. — (Критический обзор истории географии Нового Континента) (фр.)·

желательный дух мог усматривать одновременно единственное средство спасти этот покинутый на произвол судьбы род от ужасающего варварства и множество близких к погибели душ — от вечной смерти. Ибо также и в животном присутствует самостная воля, желание, с которым оно настаивает на самом себе (на своем собственном бытии); однако эта воля, как в свое время уже отмечалось, представляет собой всего лишь возбужденную (ein bloss erregter), относительно самого животного, следовательно, случайную, в которой оно не имеет собственно своей самости, она не есть нечто сверхматериальное, способное пережить материальное бытие животного*. И вполне можно было бы поставить вопрос о том, можно ли в той слепой ярости, с которой некоторые негритянские племена рассекают собственную плоть, в безумной и крово-

Судьба душ животных издавна представляла собой для старой церковной теологии, а также для связанной с ней психологии немалое затруднение. — Один из новейших французских писателей, для которого тот прием, что нашли здесь в Германии его Études sur le Timée de Platon, может послужить доказательством того, насколько искренне и без зависти признаются, и даже переоцениваются у нас любые заслуги иностранцев, считает теперь своим долгом тонко посмеиваться над немецкой философией в своей Philosophie de la nature spiritualistey высказывая о ней теперь уже свое мнение. Первое мы способны спокойно стерпеть, второе же, однако, мы могли бы допустить лишь в том случае, если бы он убедил нас в том, что достиг в собственной философии такой точки зрения, которая бы давала ему право судить о философии немецкой. Свою точку зрения, по меньшей мере для немцев, он в достаточной степени охарактеризовал двумя высказываниями: 1) что первые атомы, тельца неопределимо малые и абсолютно устойчивые, не имеющие никаких пустот и промежутков, однако вместе с тем протяженные, могли быть сотворены лишь непосредственно Богом; 2) что Бог души животных, «которые мыслят, не будучи разумными», может уничтожить лишь так, как он их непосредственно создал, и что он их действительно уничтожает без особенных раздумий и колебаний. Мы даем понять ученому мужу, что именно во избежание подобных немыслимых вещей и создавалась немецкая философия. Тому, кто способен переваривать подобные вещи, немцы скажут, что он еще не имеет потребности в истинной философии и, следовательно, еще не может высказывать суждений о философии; указанный ему путь состоит в том, чтобы слепо подчиниться и довериться авторитету, и мы не скрываем того, что в этом отношении еще возлагаем на него большие надежды. — Дабы показать, что мы судим со знанием дела и в особенности того источника, из которого проистекает подобная мудрость, мы прилагаем соответствующие места из снабженного всеми необходимыми апробациями церковного учебника, документально и в их первозданом виде и звучании: «In brutis esse animas spirituales, humanis inferiores, non corruptibiles, sed annihilabiles et a Deo, postquam corruptum fuerit corpus, annihilandas. — Alii, добавляется безо всякого осуждения, non dubitant dicere, Daemones insidere bruta, operationesque humanis similes exhibere, oui fallendi gratia, donee ad locum infernalis ignis detorqueantur» . — (В неразумных тварях содержатся души пневматические, более примитивные,чем у людей, — не подверженные тлению, но уничтожимые и непременно уничтожаемые Богом после того, как распадается тело. — Другие... не задумываются утверждать, что в животных вселяются демоны, творящие, во времена обманчивого спокойствия, дела, подобные человеческим, пока неподойдут вплотную к адскому пламени) (лат.) — Мы не оставляем надежды увидеть г. д-ра Мартина перешедшим к этому последнему мнению в какой-нибудь Philosophiede la Nature — уже более не прсто spiritualiste, но religiose или catholique, которая, полагаем, будет иметь явные преимущества перед первой, им ныне принятой.

жадной жестокости их вождей видеть что-либо иное кроме такой слепо возбужденной воли, а также о том, какую перспективу продления жизни вообще может иметь подобный дух (скажем, какого-нибудь короля демонов). Чем ниже по иерархической лестнице и ближе к животному, тем определеннее зависимость таких племен от той части человечества, которая сама совершила восхождение к духовной жизни. Речь идет не о том, что есть в них действительно, но о той возможности, которая в них присутствует. Мог ли бы негр вообще изобрести для себя математическую науку?Тем не менее мы знаем, что под влиянием европейцев некоторые из этого рода, бесспорно, принадлежащие к лучшим племенам, сделались превосходными математиками. Однако, конечно, все портится под рукой человека, и даже сами институты и установления, такие как переселение африканского коренного населения в Америку, отчасти обращаются в свою собственную противоположность.

Входить в дальнейшее рассмотрение вопроса о том, что было бы лучше и человечнее: использовать ли средства великой мировой власти для того, чтобы придать вывозу негров его истинное значение, или же властно ему воспрепятствовать, тем самым одновременно дав повод к еще большим жестокостям с той и с другой стороны, к тому же тем самым отрезав для тысяч, по меньшей мере, по своим задаткам, человеческих существ единственный путь к спасению, — входить в рассмотрение этого вопроса, т. е. вообще заниматься его практической и политической сторонами, не относится ни к нашему ведению, ни к теме нашего чтения.