ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Конечно, путь, который, не исходя из опыта, имеет своей цельюпринцип,должен являть собой некий особый путь; ибо, кроме принципа, похоже, один лишь опыт способен предоставить надежную отправную точку. Действительно, лишь так можно выразиться о том методе, которому мы следовали до сей поры. Он не является дедуктивным, ибо дедуктивный метод предполагает наличие принципа. Если жеон не дедуктивный, то, следовательно, он должен быть индуктивным; и действительно, прохождение через предпосылки, которые в качестве только возможностей содержат то, что лишь в принципе полагается как действительность, — это прохождение вполне может быть названо индукцией, правда, не в обычно связываемом с этим словом смысле; и от этого так всеобще называемого подхода наш отличается тем, что возможности, которые он использует в качестве как бы начальных ступеней,обретаются в чистом мышлении, и потому одновременно таким образом, что мы можем иметь совершенную уверенность в их полноте, что никогда не достигается при индукциях, исходящих из опыта. Если бы,таким образом, мы настаивали на том,что существует всего два метода, дедуктивный (под который подпадает также и доказательный) и индуктивный, то пришлось бы одновременно двояким образом мыслить себе индукцию (и действительно, в общем истолковании Аристотеля об опыте речь совсем не идет), т. е. сказать, что она объемлет в себе два рода: первый род индукции черпает элементы из опыта, другой из самого мышления, и этот последний есть тот, посредством которого философия достигает принципа. Всегда, однако, будет желательно, чтобы этот род индуктивного метода имел свое собственное имя, для чего отнюдь не достаточно назвать его философским. Ибо философским является также и дедуктивный, к которому философия обращается после того, как принцип ею уже найден. Сперва, однако, с тем чтобы найти верное выражение, поищем у древних. Известные обозначения философских понятий и методов, изобретенные древними, легко распространились на позднейшие времена; не с такой же легкостью передавался их подлинный смысл; и таким образом они теперь находятся в распоряжении каждого, кто способен протянуть за ними руку, может быть лишь для того, чтобы украсить этими знаменитыми выражениями нечто, в чем едва ли можно отыскать хотя бы слабый и искаженный образ первоначальной вещи. Можно было бы

256 Вторая книга. Философское введениев философию мифологии

все же остается множество неясных моментов. С первого взгляда можно заметить лишь, что 1) описанный метод вообще является индуктивным (ибо он проходит через предпосылки), 2) он является индуктивным в особенном смысле, где сам разум, т.е. само мышление образует эти предпосылки, 3) действующее начало этого метода следует назвать диалектической способностью, а сам метод, следовательно, по Платону — диалектическим методом.

Первым вопросом может быть вопрос о том, что для Платона вообщеозначают предпосылки (υποθέσεις10). Ответ на этот вопрос не может представить для нас затруднения. Ибо также и мы использовали в качестве первого шага то, что лишь может быть сущим, или то, что лишь известным и потому обусловленным образом, лишь гипотетически есть сущее, с тем чтобы прийти к тому, что есть сущее, ксамому сущему. Также и нам пришлось пройти через возможное. Первое возможное (prima hypothesis) было чистым субъектом, второе возможное чистым объектом, третье возможное чистым субъектом-объектом.

Не так легко сказать, по меньшей мере предварительно, каким образом Платон мыслил себе предпосылки в особенности. Некоторые полагали, что он имеет в виду идеи.Однако уже после того, что было открыто Брандисом и извлечено из мест вцелом утраченных книг Аристотеля, а именно что также и в образовании идей принимают участие большое и малое,т.е. в аристотелевском выражении, Hyle11, речь об этом вести уже нельзя: под предпосылками должны мыслиться скорее абсолютно простые элементы . Еще менее допустимым представляется то, что обнаружили (правда, с некоторым трудом) другие, а именно что, согласно Платону, диалектический метод исходит из предпосылок нефилософского мышления. Ибо, поскольку определенно сказано, что исследование разума само образует их для себя**, то сами они могут быть лишь философски положенными и менее всего, как иные склонны были бы заключить из слов «образует для себя» или предположить на основании сегодняшнего словоупотребления и гипотез, произвольнопринятыми; ибо то мышление, которое достигает их, свободно от всего случайного, пребывает в своем собственном существе и подчинено лишь своей собственной необходимости, и потому непогрешимо, а не, коль скоро в нем наличествует чужеродное (гетеронимичное), подвержено заблуждению. Правда, не все достигают самого мышления, и те, кто громче всех, и, можно было бы сказать, наиболее бесстыдным образом говорили

омышлении, никогда не вышли за пределы случайного, а именно искусственного

Осмысле слова ύποθεσις у Платона см. место у Аристотеля Eth. Eudem.y Π, 11: ώσπερ γάρ ταΐς θεωρητικαις αί υποθέσεις άρχαί οΰτω και ταις ποιητικούς το τέλος αρχή και ύποθεσις. — (Как для теоретических наук начало есть предположение, есть начало, так для создающих искусств цель — изначальное предположение) (греч.).

αυτός ό λόγος — ποιούμενος. — (Само слово — действующее) (греч.).

и лишь по видимости необходимого, к самому мышлению, которое, поскольку оно следует внутренней необходимости, не выказывает большого блеска, однако, как мы уже привели из Аристотеля, превосходит науку своей истинностью и остротой. Истинностью, поскольку наука подвержена заблуждению, если она не довольствуется одними лишь ничем не подкрепленными предположениями и, никак не заботясь о начале, прямо устремляется к цепи, как описывает Платон математические дисциплины; однако они таким образом непогрешимы лишь при условии, гипотетически, а значит, случайным образом, само же мышление по самой своей природе почерпнуто из заблуждения (dem Irrthum entnommen)12. Что же касается остроты, то мышление, чтобы бытьмышлением,т. е. посредством самого себя, принуждается к решению полагать то, что оно не в силах полагать одновременно, полагать последовательно и достигать тех абсолютно простых элементов, при которых уже более невозможна флуктуация мышления и которые либо не мыслятся вообще, либо мыслятся четко и правильно, в отношении которых больше нет заблуждения, έν οίς ούκ εστί ψεύδος,13 слова, к которым мы еще вернемся позднее. (Острота есть лишь там, где нет συμπλοκή νοημάτων,14 а значит, есть лишь чистые νοήματα15.)*

Третье, о чем можно было бы спросить: каким образом исследование разума создает для себя предпосылки? Также и это оно совершает в силу диалектической способности. Здесь мы, однако, должны напомнить о том, что в диалектическом заключено и содержится логическое, логический метод, согласно Платону, есть одна сторона диалектического метода; посредством диалектической способности, следовательно, отыскиваются названные предпосылки, даже если они определяются лишь логической возможностью и невозможностью, чистейшей, как теперь говорят, формальной мыслительной необходимостью, в отношении которойникто не может заблуждаться. Как эта последняя становится матеральной (определяющей содержание), мы показали в предыдущей лекции, однако именно поэтому также и то, каким образом им свойственна та же самая очевидность, заключенная в самой логической аксиоме,которая,как подробно показывает Аристотель**, может быть доказана лишь косвенно, лишь на пути опровержения (έλεγκτικώς16). То,что чистому субъекту (-А) ничего невозможно предпослать, никак не доказывается,но должно быть испытано. Испытано,говорю я. Есть большое множество, и вполне глубокомысленных и остроумных людей, которые питают предубеждение против исключительной власти чистого мышления в философии;большинство из них, правда, — поскольку они исходят из того ограниченного понятия индукции, которое единственно до сих пор

*Συμπλοκή — (сплетение) (греч.) — потенции и акта есть подверженное заблуждению. Ибо в том, что есть чистая ενέργεια — (энергия,действующая причина) (греч.), — невозможно никакое заблуждение. Предикаты же суть всего лишь потенции.

**Метафизика,IV, 4 (68, lOss.).

ступеней, которые лишь ведут к достижению единственно безусловного. Более того, не потребовалось бы даже и множества ступеней, как это обычно предполагается, если бы положенное сперва (а оно ведь должно преимущественно и, так сказать, более, чем любое последующее, иметь в себе от природы принципа) не было положено как не-принцип,т. е. не отрицалось бы как принцип, и равным образом каждое последующее, вплоть до самого последнего, в котором уже ничего не предпосылается, нолишь полагается (которое действительно есть принцип и которое уже нельзя превратить во всего лишь предпосылку). Позитивная и негативная сторона диалектического подхода, таким образом, являются неразделимыми, и если в отношении первого члена полаганиеестественно предшествует отрицанию, то, напротив, полагание каждого последующего опосредовано отрицанием предшествующего.

Мы лишь косвенно указали на негативную сторону ранее упомянутого места, однако впереди нас ждет определенное заявление, а именно там, где Платон еще раз возвращается к геометрии и связанным с нею дисциплинам,о которых он говорит прежде уже приведенные слова: что они пользуются предпосылками, которые они оставляют неподвижными (ακίνητουςέώσιν19), не давая о них никакого отчета; затем он продолжаеттак:там же, где начало остается неизвестным,конец же и середина (заключительные и средние положения) основываются на неизвестном, является ли возможным, чтобы такое соединение когда-нибудь стало наукой? Это никак не возможно, — отвечает вопрошаемый. Затем он говорит: таким образом, один лишь диалектический метод идет по этому пути, упраздняя (αναιρούσα20)предпосылки и продвигаясь к самому началу (έπ' αυτήν την αρχήν21), т.е. к тому, что не просто выглядит как принцип, но есть сам принцип . Теперь же они упраздняются, однако не как предпосылки, ибо как таковые они,напротив, продолжают существовать, но как принципы,в качестве которых онисперва были положены. Вэтомупразднении, следовательно, может быть, и состоит собственно диалектическое, в том случае если его пожелать отличить от логического (ибо полагание, как мы видели, происходит согласно чисто логическому закону),однакодаже и в этом случае оба они предстают как неразделимые, и логическое при этом — лишь как всегда сопутствующий инструмент диалектического**.

То, что уже не может быть принципом, становится ступенью, ступенью к достижению принципа, к истинно непреходящему, в котором уже нет более ничего от

I— Paris, 1837,1.1, p.247 (внизу, рядом с примечанием 1).

άνυπόθετον Платона не есть нечто свободное от предпосылок, поскольку мышление достигает его через предпосылки. Следовало бы сказать: оно свободно от предпосылок в себе самом. Лишь грамматически άνυπόθετον есть то, что само уже не может быть предпосылкой другого, к которому, напротив, все остальное относится в качестве предпосылки. Для Аристотеля, который заимствует

стве опыта, гипотетически, свидетельством чему является само платоновское выражение (υποθέσεις22);окончательно каждый из них полагается лишь вместе спринципом, с тем, что уже не просто может быть сущим, но есть сущее; на нем основывается (hängt) все по выражению Аристотеля: έξ ού τα άλλα ήρτηται23*,которым он,стоя уже на более поздней точке зрения, пользуется в своем вдохновенном месте, где он говорит: на такомпринципе, следовательно, основываются небо и природа. Изэтоготакже в свою очередь выясняется,что диалектический метод, который применяетсядля исследования принципа,относится к одному роду с индуктивным, точно так жекак, наоборот, диалектический метод имеет место не только в этом приложении, но есть всеобщий и неизбежный для любого рода исследования инструмент, например там, где речь идет о значении исторических фактов (всю первую часть настоящего исследования мы обозначили как историко-диалектическую); в качестве опытатакже

издесь даются все возможности, в том виде, в каком они поступенно происходят одна из другой и в конечном итоге все упраздняются в ту, которая есть единственно истинная. Еще отчетливее сходство в обычно единственно так называемых индуктивных науках, в физике и родственных ей. Диалектический метод состоит в том, что не произвольные, но самим мышлением диктуемые предположения словно бы ставятся на пробу.Точно так же, однако, в физике посредине между мышлением

иопытом стоит нечто, называемое экспериментом,который всегда имеет в себе априорную сторону. Мыслящий и глубокий экспериментатор есть диалектик природоисследования, который так же проходит через гипотезы, через возможности, которые на первых порах могут быть только в мысли и к которым он также приходит посредством одной лишь логической последовательности, точно так же лишь для того, чтобы их упразднять, до тех пор, пока не дойдет до той, которая, благодаря последнему решающему ответу самой природы, окажется самою действительностью. Один немецкий ученый, причислявший себя к физикам,в свое время назвал открытие Орстедта (Örstedsche Entdeckung) случайным, т.е., по его мнению, таким, которое, собственно, не должно было бы состояться, поскольку, как считает он сам иего единомышленники, этому открытию не предшествовала возможность; для негооно было untoward event.24 He будучи убежденным в возможности великих открытий, их нельзя совершать; тот, кто не считает возможной находку, прежде чем найдет,не найдет никогда; то, что человек не может помыслить заранее, он также вряд липо-

считает возможным, даже если увидит это своими глазами .

это выражение у Платона, есть το άνυπόθετον — (свободное от предпосылок) (греч.) — (не ού, а)

οούχύπόθεσις. Метафизика, IV, 3 (67, 8). * Метафизика, XII, 7 (248, 30).

Ср. то, что говорит Платон в Государстве, VII, 532а.

Поэтому даже и в самой наивысшей функции в отношении диалектики мы можем признать справедливость аристотелевских слов о том, что она есть испытующая наука (πειραστική25)*. Образцами и шедеврами этого испытующего метода являются платоновские диалоги, где всегда предшествуют известные предположения (постулаты, тезы), которые по прошествии времени упраздняются; там, где достигнуто наибольшее совершенство во всем этом роде (которого, правда, следует искать не во всех платоновских диалогах), эти предположения превращаются во всегда взаимосвязанные предпосылки единственно истинно и непреходяще полагаемого, в которое они в конце концов входят [как части]. Платон пытался отобразить суспенсивное27 диалектического метода также и в [жанре] диалога, от которого сам метод получил свое название** и в котором исследование постоянно колеблется между утверждением и отрицанием до тех пор, покуда в последнем всепобеждающем (über alles siegreichen) утверждении не снимается всякое сомнение и появляется то, что являлось целью и предметом ожидания всего движения (е quo omnia suspensa erant27). Диалектический метод, так же как и диалогический, есть не доказательный, а порождающий; тот, в котором истина порождается. Из доказательной науки опыт исключен либо допущен лишь в весьма подчиненном роде. Однако для того чтобы знать, что есть сущее (а в конечном итоге именно об этом единственно идет речь), нужно, как сказано, действительно попытатьсяего помыслить, и тогда мыпознаем на опыте, что оно есть. Tentandum et experiendum est.28

Следующим же вопросом будет вопрос о том, каким образом происходит предполагаемое снятие и во что превращаются низведенные до не-принциповэлементы, на первых порах казавшиесяпринципами.

Мы постоянно будем придерживаться платоновского места. Здесь мы находим,кроме самого принципа,которым овладел и которого коснулся разум***, έχόμενα αυτής29 , основывающиеся на нем (ihm anhangende), неотделимые от него элементы, и откуда они должны были бы происходить, если не от тех самых предпосылок, которые могли казаться принципами, однако властью диалектики теперь превращаются в ύποτιθέντα30 принципа, в аристотелевском выражении τη άρχη καθ' αυτήν υπάρχοντα,31 т.е. в атрибуты принципа, опираясь на которые (пользуясь ими как средством) разум теперь переходит к порождению самой науки, не привлекая для этого процесса ничего привходящего из области чувств ***. Так как первое в мышле-

Этот метод также называется έρωτητική — (вопрошающий) (греч.).

*** άψάμενος αυτής — (касающийся его) (греч.). 1. с.

έχόμενος των εκείνης έχομένων ούτως έπι τελευτήν καταβαίνη αισθητω παντάπασιν ουδέν προςχρώμενος. — (соприкасаясь с тем, что соприкасается с ним (с началом), в конце концов доходит Допределу не пользуясь чувствами) (греч.) — Ibid.

положных сил, одна из которых имела наибольшее сходство со в себесущим, а потому, собственно, могущим желать лишь себя принципом, другая же — со вне себя сущим, а потому перетекающим, сообщительным, несамостным принципом. Среди возможных принципов именно первый, единственный по своей природе способный двигаться навстречу высшему, труднее всего забывает о том, что он мог быть вечным независимо от собственного и истинного принципа. Однако властью идеи (и в этом смысле навечно) он подчинен следующему, более высокому, и еще в позднем Египте его оплакивают как погибший до времени.Что же касается философии,то еще Аристотель обратил внимание на совершенно аналогичную сукцессию принципов в мифологии и философии. Однако у него самого, столь далекого от всего мифического, какая антиномия в знаменитой главе, где он спрашивает о Hyle, первом подчиненном (πρώτον ύποκείμενον или ύποτιθέν37):если она не есть субстанция (самосущее), то чем же тогда она является, и сразу же после этого говорит: она никак не может быть субстанцией, ибо для субстанции характерно, что она есть нечто особое (для себя быть могущее), а материя таковой не является.

В действительности это последовательное низведение возможных принципов до атрибутов, которое мы до сих пор рассматривали как чисто ноэтическое происхождение — это чисто ноэтическое происхождение является прообразом для действительногохода поступенного возникновения, которое мы наблюдаем в природе; ибо на чем же иначе оно могло бы основываться, это поступенное восхождение, если не на том, что силы, которые могут выступать как принципы,однако не являютсяпринципами, будучи ввержены в процесс, вновь низводятся до простых ступеней и превращаются в атрибуты, сперва того, что над природой, и, наконец,того, что надо всем.

Уже одного лишь глубокого понимания природы было бы достаточно для того, чтобы сделалась вполне вероятной простая мысль о том, что во всем ее чудесном спектакле всего лишь реальным, действительным образом повторяется процесс, скоторым мы познакомились как с процессом мыслительным. Только что было упомянуто, что для Аристотеля материя является первым основанием для всего. Все же то,для чего она стала основанием и что поэтому обладает материей, есть сложносоставное (σύνθετον38), но поскольку, однако, сама Hyle не имеет Hyle, то она действительно проста и являет собой принцип. Как таковой, как принцип, она предстает лишь в светилах, которые поэтому для Аристотеля не есть материальные сущности, но чистые ένέργειαι39 и даже ψυχαί40. Здесь, таким образом, то, что предназначено стать в будущем основанием для других сущностей, находится все еще в свободном состоянии (aufrecht) и, как принцип, является источником именно поэтому независимого движения. В сформированном мире тел оно уже не есть принцип и уже несет на себе печать более высокой власти, однако еще настолько сохраняет свою самостоятельность, что определения этой власти сказываются на нем все еще как только акциденции (что оно принимает в себя действия высшей потенции, света,

электричества и т.д. лишь как акциденции).Однако в органической природе материя утратила всякую самостоятельность и всецело служит высшей силе: здесь она всего лишь акциденция;существуя в непрестанном уходе и возвращении, возникновении и исчезновении, она хоть и является атрибутом (ибо мы говорим о животном: оно есть материальная сущность), однако уже не субъект; собственно сущее в животном, само животное уже не есть материя, оно есть сущность совсем иного рода, словно принадлежащая совсем иному миру. Всегда будет оставаться примечательным, что метод, который в качестве закона своего продвижения имел именно последовательность, в которой выступающее сперва как субъект и принцип, в последующий момент, превращаясь в объект, утрачивает значение принципа, — что этот метод, который не ограничился природой, но,в согласии с тем же законом,продолжил себя

вдуховный мир и таким образом охватил собою все, который вполне различим уже

уПлатона, однако еще не мог быть почерпнут у него: что он, который благодаря своего рода необходимости чаще применяется, нежели понимается в своих последних основаниях, непосредственно выступил именно в тот момент, когда философский дух нового времени еще едва успел освободиться от ига средневековой метафизики, постоянно тяготевшей над ним всю предыдущую эпоху, получив тем самым возможность вновь ступить на свободные стези древних. Действительно, этот метод, которому нельзя отказать хотя бы в том, что благодаря ему философия впервые стала возможной как действительная наука, которой не было уже необходимости повсюду разыскивать и собирать материал и содержание, но которая породила сама себя

истала рассматривать предметы не по главам (kapitelweise), но в постоянной инепрерывной последовательности, каждый последующий как происходящий из предыдущего в естественной взаимосвязи, — этот метод, говорю я, несмотря на то, что весьма скоро он был, благодаря усилиям тех или иных стремящихся назад (к искусственно сделанной науке) ученых, испорчен и перегружен несвойственными ему добавлениями, до сих пор можно было бы рассматривать как единственное подлинное открытие послекантовской философии, и плодотворная философская деятельность могла бы ограничить себя всего лишь его более глубоким пониманием и все более весомым и, по мере непрерывно продвигающегося вперед и расширяющегося опыта, более обширным и интенсивным его применением, поскольку едва ли возможным представляется возврат с этой точки зрения к философии, которая состояла бы из простого нагроможденя фактов или фактических определений или была бы всего лишь учением о категориях и предикатах. Ибо, что касается последнего, если то, из чего исходят, есть лишь первая, или, как с полным правом говорят, наихудшая, наибеднейшая, категория, а то, чем заканчивают, есть наивысшая, наиболее богатая

ивысокая категория, то у нас не будет ничего в качестве предикатов без чего-то, о чем они могли бы сказываться, т.е. субъекта. Мы оказали бы тем, кто говорит нечто подобное, слишком много чести, если бы посчитали возможным, что тем самым

ных принципов не является конкретным, но, скорее, всеобщим, однако не всеобщим наподобие какого-нибудь родового понятия,например, человек, но так же,как всеобщими являются материя, свет и даже, в известном смысле, сам Бог. Если бы сказали: каждый из них есть некий род, то по меньшей мере это не был бы сам по себе не сущий род вне его сущего, но — это был бы сам по себе сущий род,конечно, не отдельная сущность, но наподобие отдельной сущности. Втом и заключается одна из аристотелевских апорий, или спорных вопросов: имеют ли принципы природу всеобщего, или они существуют так же, как отдельные сущности ? Однако здесь мы еще не можем позволить себе вдаваться в подробности по этому вопросу и оставляем за собою право на его позднейшиеразъяснения.

Таким образом, до сих пор мы занимались Платоном и ссылаемся на него лишь с той единственной целью, чтобы потребовать для подхода, при помощи которого нам удалось достичь принципа, имени диалектического. Однако же, после того как это нам уже удалось, на наш метод был бы брошен весьма сомнительный свет, если бы мы побоялись приложить к нему также и аристотелевский масштаб.

При этом я, однако, предварительно замечу, что Аристотель о диалектике вообще говорит более в том общем смысле, в каком она должна применятся в любой науке и любом исследовании, нежели в том особом отношении,в котором она может служить для достижения принципа.Внем она представляется ему менее важной;ибо для Аристотеля принцип и первая из всех сущностей**, о которой он, конечно, говорит, есть не действительно принцип, т. е. не действительное начало науки, но для него это предварительное исследование расширяется до целой πρώτη επιστήμη46или πρώτηφιλοσοφία47***, ив нейонесть лишь конец, нодаже и как таковойесть движущая причина (κινεί ώς τέλος48); для Платона, однако, принцип есть также действительно принцип, и, поистине, к непостижимым высказываниям его ученика относится то, когда он в одном из мест Никомаховой Этики говорит о нем: Платон исследовал и сомневался (έζήτει και ήπόρει49) в том, идет ли путь к принципам или от принципов. Сам Платон в этом отношении, однако, высказывается вполне определенно. Ибо в том же месте, где Платон говорит о восхождении к принципу, он говорит,как мы уже слышали, что исследование разума, овладевая принципом и придерживаясь того, что на нем основывается, нисходит к концу****. Вцелом, однако, Аристотель

καθόλον, ή ώς та καθ' έκαστα των πραγμάτων. — (есть ли начала нечто общее, или они подобны единичным вещам) (греч.) — Метафизика, III,(42, 22 ss.)·

ή αρχή και το πρώτον τών όντων. — (начало и первое в вещах) (греч.) — Метафизика, XII, 8 (250,22) Это явствует из: Метафизика, XII, 8 (250, 22).

έχόμενος τών εκείνης έχομένων, ούτως έπι τελευτήν καταβαίνη. — (соприкасаясь с тем, что соприкасается с ним (началом), в конце концов доходит до предела, не пользуясь чувствами) (греч.) — Государство,VI, 51Ib.

приписывает диалектике обладание или знание пути к принципам всех совокупных методов (εξεταστική ούσα προς τας άπασών μεθόδων αρχάς όδόν έχει.50 Топика, Ι, 2fin.);

однако диалектика и философия для него еще не относятся поэтому к разному, одна к исследованию принципов, а другая к самой науке, но одно и то же может, согласно ему, рассматриваться диалектически и философски: в первом случае речь, как и прежде, идет об опыте*. Диалектика испытует (πειραστική51) там, где философия познает, софистика дает видимость познания,однако не познает в действительности**. Также и для Платона, как мы могли видеть, диалектика есть испытующая наука, однако,согласно ему, она действительно приводит к не имеющему предпосылок началу, исходя из которого как из совершенно понятого и самого по себе несомненного разум порождает истинную науку. Хотя здесь и можно различить известную аналогию между тем, чем является диалектика даже и наивысшей функции для Платона, и тем, чем она представляется Аристотелю: однако все же от нас не может утаиться тот факт, что в словах о том, что касается научной ценности диалектики, между двумя философами имеет место режущий диссонанс. Для Платона диалектическая способность есть высшая сила науки, благодаря которой она овладевает самим принципом, той вершиной, с которой единственно можно рассчитывать на уверенный спуск; для Аристотеля же диалектика столь же мало, как и софистика, достигает истины, и различие между обеими состоит лишь в одном: софистика к истине не стремится(для нее важен лишь обман), диалектика же не способна к ее достижению. Последняя отличается от философии τω τρόπω της δυνάμεως,52 в отношении способности, первая же του βίου τη προαιρέσει,53 тем, что она поставляет себе в качестве жизненной цели, аименно обманом***. Эта неспособность заключена в том, что софистика и диалектикадвижутся среди одних лишь субъектно-предикатных сочетаний, т. е. в области видимости и возможного обмана; ибо истина и заблуждение лежат не в вещах, но лишь в рассудке (в деятельности, либо связующей, либо разделяющей между собой субъект и предикат)****.

*Диалектики лишь испытуют: πειρώνται δκοπείν. — (стремятся рассмотреть) (греч.) — Метафизи- ка, III, 1 (р.41, 26).

**Метафизика, IV, 2 (64, 31).

Метафизика, IV, 2 (64, 29): Διαφέρει ή φιλοσοφία της μέν (της διαλεκτικής) τω τρόπω της δυνάμεως, της δέ (της σοφιστκης) του βίου τη προαιρέσει. — (Философия отличается от одной (диалектики) видом способности, а от другой (софистики) жизненным выбором) (греч.) — Также он говорит: προς μέν φιλοσοφίαν κατ' άλήθειαν πραγματευτέον, διαλεκτικώς δέ προς δόξαν. — (Для философии, конечно, эти положения надлежит составлять сообразно с истиной, а для мнения — диалектически) (греч.) — Топика,1,14(91,11) (Перевод М. И. Иткина).

Ού γαρ έστι το ψεύδος καί το αληθές έν τοις πράγμασιν — αλλ' έν διάνοια. — (Ложь и истина присутствуют не в делах, но в мысли) (греч.) — VI, 1. 3 (127, 13 ss.).

Мне кажется, что это всецело пренебрежительное суждение Аристотеля тем более нуждается в объяснении, что своей цели, которая преимущественно состоит

висследовании принципа, он также достигает лишь на пути диалектики. Разница лишь в следующем: для Платона, которому не чужд диалектический подход также и

вболее общемсмысле, существует некое его острие, и здесь он переходит для Платона в чистое исследование разума; Аристотель же идет более широким путем весьма пространной, ко всему прибегающей и ничем не пренебрегающей индукции, ибо даже и вопросы, напоминающие скорее более позднюю схоластическую казуистику, как, например, вопрос о том, есть ли Сократ и сидящий Сократ — один и тот жеСократ, он относит к тем, право исследования которых принадлежит исключительно философии*.

Метафизика^ IV, 2 (64, 5).