Послесловие

Речь идет о включенности единой «идеотелесной» вещи—человеческого организма— во всеобщий порядок мироздания, а не о корреляциях между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинено и одно, и другое. Спиноза отвергает ложный ход мысли, когда сперва расщепляют нераздельное, гипостазируют его компоненты (психическое и телесное) в самостоятельные сущности (субстанции, вещи), а затем устремляются на поиск связи между тем, что после проделанной над целостной структурой операции уже невозможно понять как онтологически родственное и логически гомогенное.

В онтологическом плане идея психофизического единства требовала вычленить общий принцип, которому подчинена любая вещь как целое (в обоих открытых человеческому разуму атрибутивных характеристиках — и как психическое, и как физическое). В качестве универсального закона существования и изменения любой конкретной вещи Спиноза утверждает стремление к самосохранению — могучую побудительную («мотивационную») силу, заложенную природой в каждую из ее индивидуальных реалий.

Мы уже встречались с представлением о том, что страсти души рождаются из присущего телу стремления к самосохранению. Ее высказал Декарт. У Спинозы эта идея получает дальнейшее развитие соответственно непреклонно отстаиваемому им психофизическому монизму. Из принципа существования любой конкретной вещи она трансформируется в движущее — по существу единственное — начало человеческого поведения. Это начало (вытекающее, подчеркнем еще раз, из универсального принципа самосохранения) обретает статус влечения, которое «есть не что иное, как самая сущность человека» (Б. Спиноза, 1957, с. 464).

Влечение есть психофизиологический феномен, ибо оно относится и к душе, и к телу.

Здесь нераздельность атрибутов единой субстанции выступает не в «космических» масштабах, не применительно к неисчерпаемому мирозданию в целом, а применительно к поведению конкретного человека во всем многообразии его страстей, аффектов, чувств.

В современной терминологии феномен, названный Спинозой влечением, относится к категории мотивации. Стало быть, переводя философский принцип психофизического единства на рабочий научный язык, можно сказать, что в ткани реального исследования и объяснения фактов жизнедеятельности человека мотивация приобретала основополагающий характер. В ней единство психического и физического, телесного и духовного получало конкретное воплощение. Именно здесь протягивалась прямая нить от общего понимания места человека в природе к анализу каждого из конкретных актов психофизиологической регуляции его поведения.

Эти мотивационные акты выступали у Спинозы под именем аффектов. «Под аффектами я разумею состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний» (там же, с. 456).

Тело, с точки зрения Спинозы, представляет собой целостную, психофизическую, динамическую систему, которая претерпевает изменения, переходя от меньшего совершенства к большему и обратно. Течение душевных состояний не только отражает сдвиги в этой системе, но и направлено на увеличение ее способности к действию. Из этого следовало, что душа как бы служит телу. Она стремится иметь образы того, что благоприятствует ему и, напротив, она «отвращается от воображения того, что уменьшает либо ограничивает способность ее тела» (там же, с. 467).

Влечение к самосохранению, согласно Спинозе, внутренне связано с двумя другими основными аффектами — радостью и печалью. Эти аффекты отражают переход человека от меньшего совершенства к большему. Положительные аффекты увеличивают способность тела к действию, а души—к познанию, отрицательные— уменьшают. Поэтому влечение к самосохранению (самоактуализации) означает в контексте спинозистской интерпретации стремление не к- равновесию (сохранению достигнутого), а к «саморасширейию», к повышению, непрестанному усилению активности как в отношении тела, так и в отношении души. Из такого понимания принципа самосохранения следовало, что базальный мотив поведения выражен не в стремлении достичь равновесия со средой, а в установке на