Червонюк В.И. Антология конституционных учений. Ч. 1

381

Скоро пройдет семь столетий с тех пор, как был создан этот памятник права; но, отвечая коренным потребностям личной свободы, он до сих пор сохраняет свою жизненность и силу. У себя на родине – в Англии – приведенные слова Великой Хартии продолжают и ныне оставаться нормой действующего права. По словам одного из английских историков, «Великая Хартия представляет собой главную основу свободы. Все, что достигнуто в области гарантий личной неприкосновенности со времени Великой Хартии, есть не более, как ее подкрепление и разъяснение, – и если бы исчезло все последующее законодательство, то все же остались бы резкие черты, отличающие свободную монархию от деспотической» (Стеббс). Все дальнейшее английское законодательство о личной свободе представляет собой не что иное, как лишь дальнейшее развитие начала Великой Хартии с целью лучшего и более полного проведения его в жизнь.

История Великой Хартии

Великая Хартия Вольностей составила результат борьбы феодалов-землевладельцев

скоролевской властью. В других западных государствах эта борьба, как известно, окончилась полной победой королевской власти и торжеством абсолютизма. В Англии она разрешилась известным соглашением между королем и феодалами: Великая Хартия явилась уступкой королевской власти в пользу феодалов.

Эта уступка относится к царствованию короля Иоанна Безземельного. Своими злоупотреблениями и произволом и своей неудачной войной с Францией, в которой Англия лишилась всех своих французских владений, Иоанн возбудил против себя всеобщее недовольство. Это последнее еще более усилилось, когда, вследствие столкновения с папой, отлучившим его от церкви, он предписывает конфисковать все церковные владения в королевстве и фактически ставит английскую церковь в безвыходное положение. Во всей стране прекращается богослужение, а служители церкви подвергаются насилию и оскорблениям со стороны королевских людей […] Когда, при угрожающем настроении против короля внутри Англии, папа объявил в 1213 г. крестовый поход против него,

сего противником французским королем во главе, Иоанн поспешил подчиниться папе: папа – это был Иннокентий III – снял с английского короля отлучение после того, как последний согласился признать вассальную зависимость от папского престола – обязанность платить папе ежегодную подать.

Покорность короля папскому престолу не примирила, однако, с ним влиятельных слоев английского общества. Руководителями движения против Иоанна были феодалы – бароны духовные и светские. Когда в январе 1215 г. они явились к королю и потребовали от него, чтобы он подтвердил старинные вольности английского народа, Иоанн потребовал времени на размышление, «дабы он мог поступить сообразно достоинству своему и своей короны». Лишь только окончился срок заключенного с королем перемирия, феодалы открыто двинули против него вооруженные силы. Тогда король отправляет к баронам посольство с предложением выяснить, «каких это законов и вольностей они требуют». Бароны вручили посланным «цидулу некую, которая заключала в большей своей части древние законы и обычаи королевства», с требованием, чтобы король немедленно подтвердил им эти законы, грозя в противном случае заставить его сделать это захватом его крепостей и владений. Назвав требования баронов «пустыми и бессмысленными», Иоанн поклялся, что никогда не даст им таких вольностей, которые его самого делают рабом.

24 мая на рассвете войска баронов вступили в Лондон; народ оказался на стороне восставших. Верных королю осталось немного. При таких условиях Иоанн Безземельный соглашается вступить в переговоры с восставшими.

15 июня бароны сошлись с королем в условленном месте на берегу Темзы, и здесь Иоанн, «видя, что его силы не равны силам баронов», (мы приводим слова летописца,) подписал Великую Хартию Вольностей.

Великая Хартия легла в основу гарантий личной неприкосновенности. Дальнейшие требования имели своей целью укрепление, упрочение этой основы.

382

«Ограничения свободы допустимы лишь на основании закона и по приговору суда». Оказывается, однако, что та же самая королевская власть, которая уступила Великую Хартию, скоро нашла возможность проявлять самый глубокий произвол в отношении личной свободы граждан. Формально начало Великой Хартии в той или другой мере соблюдалось. Ограничения свободы допускались по приговору суда, но таким образом, что все дела, которые в обыкновенных случаях и при производстве в обыкновенном порядке не могли привести к приговору, желательному для предержащей власти, исключались из ведомства этих обыкновенных судов и передавались для рассмотрения упрощенным порядком особым исключительным судилищам. В Англии для этой цели служили Звездная Палата – тайный совет при короле – суд Верховной Комиссии, призванной преследовать «все еретические, ошибочные и опасные учения», «возмутительные книги и пасквили против короля и его чиновников», участие в тайных сборищах и прочее,– и военные суды, которым, по словам историка Лингарда, предавалось для суждения по военным законам «все, что, по мнению правительства, носило в себе тенденцию к возмущению».

Петиция о праве

При таких условиях для ближайшего обеспечения свободы последовательно оказывалось необходимым устранить всевозможные изъятия и исключения из нормального судебного порядка – упразднить все исключительные суды. В Англии эта задача была осуществлена в 1628 г., когда парламент отказывался дать согласие на налоги, потребованные правительством для войны, до тех пор, пока король не согласился удовлетворить так называемую «Петицию о праве». Это было ходатайство парламента о соблюдении королевской властью старинных «добрых законов и статутов» и, в частности, об устранении всяких изъятий и исключений из общего судебного порядка лишения свободы, хотя бы эти изъятия делались именем самого короля и членов его тайного совета.

Дальнейшее укрепление гарантий личной неприкосновенности требовало установления такого формального порядка, при котором каждое лицо, считающее себя незаконно задержанным или заключенным, имело бы возможность действительно достигнуть в кратчайший срок судебной проверки оснований своего задержания. Эта гарантия, начавшая слагаться в Англии с XV века, получила свое окончательное выражение в законе, пользующемся заслуженной славой во всех культурных странах земного шара, в акте «Хабеас Корпус Акт» 1679 г.

Habeas Corpus Act

Этот закон о лучшем обеспечении свободы личности, при всем своем огромном значении, отличается совершенно прозаическим, чисто деловым характером. Сущность его состоит в предоставлении заключенному права требовать, чтобы суд предписал смотрителю данного места заключения и вообще лицу, под стражей которого задержанный состоит, доставить его, заключенного, лично к судье. Требование представить заключенного, для проверки оснований к его задержанию, к судье лично – это главная, наиболее характерная черта разбираемого закона; это – его сердцевина. И следует признать – весьма ценная: скорейшей личной доставкой заключенного к судье вернее всего достигалось прекращение проволочек, уловок и обходов, которыми могли воспользоваться низшие агенты власти, чтобы не дать возможности задержанному выяснить перед судом неосновательность своего ареста и заключения.

Обращенный к тюремщику приказ суда о представлении заключенного в суд объясняет и самое название Habeas Corpus Акта: это по-латыни (в старое время в английской законодательной и судебной практике господствовал латинский язык) значит – «ты имеешь (т. е. должен доставить личность corpus) заключенного».

Вокруг этой сердцевины группируются правила, имеющие своей целью устранить всякие препятствия к возможности для заключенного воспользоваться гарантией личной доставки к судье. Право предъявлять просьбы о выдаче соответствующего приказа тюремщику предоставляется не только самому заключенному и его поверенному, но и всякому вообще лицу, которое пожелало бы войти в его интересы. Так как, далее, при про-

383

шении о выдаче приказа Habeas Corpus должна быть, в известных случаях, представляема копия с предписания об аресте (без такого предписания ни один тюремный смотритель не имеет в Англии права принять арестованного), то выдача копии с этого предписания по требованию как обвиняемого, так равно и всякого иного лица, действующего в его интересах, обязательна для тюремного смотрителя и вообще всех лиц, под стражей которых находится заключенный. Копия должна быть выдана в течение 6 часов по затребовании. За отказ или несвоевременную выдачу этой копии тюремщик подлежит значительному штрафу (на наши деньги в 1000 руб.) в пользу пострадавшего; в случае если провинность повторится, штраф удваивается, и смотритель увольняется от должности без права занять ее вновь.

Со своей стороны, суд по рассмотрению поданного прошения должен немедленно выдать приказ Habeas Corpus, т. е. предписание тюремщику доставить заключенного лично в суд. Выдавать эти приказы суд обязан не только во время сессий, но и в вакационное время: тогда эту задачу выполняет особо избираемый «вакационный с у- дья». За уклонение от выдачи приказа судья штрафуется в сумме 5000 руб. в пользу потерпевшего.

Далее тюремщик, получивший от суда приказ Habeas Corpus, должен в назначенный этим приказом срок (от 3 до 20 дней – в зависимости от отдаленности места заключения) представить заключенного в суд. Вместе с заключенным тюремный смотритель обязан самолично представить обстоятельный письменный отзыв с указанием времени, причин

иобстоятельств задержания и заключения. Малейшее промедление в исполнении требований приказа грозит тюремщику такой же ответственностью, как и невыдача копии с предписания об аресте. Он рискует наказанием за «презрение к суду» и в том случае, если затребованный отзыв составлен в общих, уклончивых и неопределенных выражениях

ивызывает сомнение в своей правдивости.

Тотчас по приводе заключенного суд приступает к разбору дела. Это не есть рассмотрение по существу дела о том преступном деянии, которое ставится в вину заключенному, но лишь исследование вопроса о правильности и законности допущенного лишения свободы. Обнаружив противозаконность ареста, суд отпускает заключенного на свободу. Если основания к аресту были, но все же закон допускает в данном случае более мягкую меру пресечения обвиняемому возможности укрыться от суда, – его освобождают на поруки. В противном случае суд отсылает его обратно в место заключения.

Приказы о доставке тюремщиком заключенного в суд не выдаются в Англии лицам, задержанным по обвинению в государственной измене или в тяжком уголовном преступлении. Однако и для них установлена весьма серьезная гарантия против слишком продолжительного содержания под стражей до суда. Заключенный по обвинению в этих преступлениях может просить суд разобрать его дело в ближайшую сессию (промежуток между сессиями – три месяца и короче). Если это не будет исполнено, заключенного освобождают на поруки. А если дело о нем не будет решено и в следующую сессию, то он получает полную свободу.

К указанным гарантиям присоединяется запрещение отсылать кого-либо из жителей Англии в тюрьмы Шотландии, Ирландии или каких-либо заморских владений. Виновные в нарушении этого запрета, а также и их советники и пособники, подлежат пятитысячному штрафу (если считать на наши рубли), потере места и права занимать впредь какую-либо должность по государственной службе. Таким образом преграждается возможность заключения лица в таком отдаленном месте, где для него получение приказа Habeas Corpus и скорейшее освобождение делается фактически затруднительным или невозможным.

Позднейшее законодательство

Позднейшее английское законодательство еще более укрепило и расширило гарантии личной неприкосновенности, установленные Habeas Corpus Актом.

Очень большое, хотя и косвенное, значение для укрепления этих гарантий имело в Англии установление с начала восемнадцатого века судейской несменяемости. Полно-

384

мочием выдавать приказы Habeas Corpus в Англии пользуются не суд присяжных и не выборные мировые судьи, но только высший коронный суд, совсем не имеющий в своем составе представителей общества. Несменяемость коронных судей должна была при таких условиях явиться солидным ручательством за то, что при выдаче приказа Habeas Corpus и при проверке законности и основательности задержания эти судьи будут руководиться не теми или иными влияниями свыше или со стороны, но лишь соображениями права и правды.

Прямые дополнения к Habeas Corpus Акту были сделаны в прошлом веке. Постановления этого закона, первоначально рассчитанные на случаи ареста и заключения по обвинению в каком-либо преступном деянии, были распространены на все вообще случаи лишения свободы. Таким образом, этой гарантией могли воспользоваться друзья здорового человека, заключенного в сумасшедший дом; при помощи этой гарантии стало возможным вернуть свободу лицу, насильственно заточенному в монастырь, и т. д. Наконец, около пятидесяти лет тому назад защита, предоставляемая актами Habeas Corpus жителям Англии (не исключая иностранцев), была распространена на население английских колоний.

25. Токвиль А. Как понимается право на объединения в Европе и в Соединенных Штатах Америки

Самой естественной для человека является свобода действовать самостоятельно, в одиночку. Следующим естественным шагом человека является объединение своих усилий с усилиями себе подобных с целью совместного действия. Право на ассоциации я рассматриваю как неотъемлемое право человеческого общества, такое же естественное, как индивидуальная свобода. Той законодательной власти, которая захотела бы уничтожить это право, пришлось бы бросить вызов всему обществу. Между тем у одних народов свобода объединяться в какие-либо общества благодатна, она способствует их процветанию, тогда как другие народы, злоупотребляя ею, искажая ее, превращают ее из животворной силы в силу разрушительную. Мне кажется, что сравнение путей развития объединений в тех странах, где свобода их организации понимается правильно, и в других странах, где она доходит до вседозволенности, было бы полезным и для правительств, и для партий.

Большинство европейцев до сих пор видят в политических объединениях оружие борьбы, наспех сработанное, чтобы поскорее испробовать его на поле боя.

Сторонники той или иной идеи объединяются, как бы с целью обмениваться мнениями, но основная мысль, которая занимает их, – как перейти к действию. Объединение – это армия. Члены объединения собираются вместе, чтобы обсудить какие-либо вопросы, выявить единомышленников и, воодушевившись, выступить против врага. С точки зрения членов объединения, легальные средства относятся к средствам борьбы, но не являются единственным средством, с помощью которого можно добиться успеха.

Совсем иначе трактуется право на объединения в Соединенных Штатах. В Америке члены объединения, составляющие меньшинство, прежде всего хотят знать, сколько их, ибо их первая цель – ослабить моральное воздействие большинства. Вторая цель, которую они ставят перед собой, – это выявить все возможности, которые могут быть использованы, чтобы оказать давление на большинство, так как их конечная цель, на осуществление которой они твердо надеются, – привлечь на свою сторону большинство и таким образом оказаться у власти.

Итак, в Соединенных Штатах политические организации по сути своей мирные и пользуются в своей борьбе законными средствами. И когда они заявляют, что хотят добиться успеха только законным путем, они, в сущности, говорят правду.

Различие, существующее между политическими организациями в Америке и у нас, объясняется рядом причин.

385

ВЕвропе есть партии, которые по своим идеям и целям так далеки от партий, представляющих большинство, что они не могут рассчитывать на их поддержку. Но эти партии считают себя достаточно сильными, чтобы бороться с большинством. Когда одна из таких партий создает политическую организацию, она ставит целью не убеждать, а побеждать. В Америке есть люди, абсолютно несогласные с правящим большинством, но они не мешают им править: все остальные хотят примкнуть к этому большинству.

Следовательно, реализация права на объединения становится опасной в случае, если крупные партии страны уже не представляют большинства. В такой стране, как Соединенные Штаты Америки, где различия во взглядах и мировоззрении основной массы людей не существенны, право на объединения может оставаться, так сказать, неограниченным.

Причина, объясняющая, почему мы до сих пор видим в свободе объединений только право объявлять войну правителям, заключается в отсутствии у нас опыта пользования свободой как таковой. Первая мысль, которая рождается у людей, создавших какуюлибо партию кстати, так же как и у отдельного человека, когда приходит ощущение своей силы, – это мысль о насилии; уверенность в себе, убежденность приходят позже, они рождаются с опытом.

Англичане, хотя и очень сильно различаются между собой, редко злоупотребляют свободой объединений, потому что у них больший опыт пользования этим правом.

У нас же в характере, ко всему прочему, заложен такой боевой дух, что мы считаем для себя почетным умереть с оружием в руках, принимая участие в любом безрассудном событии, вплоть до такого, которое может потрясти основы государственной власти.

Однако самой весомой причиной, лежащей в основе различия между американскими политическими организациями и нашими, причиной, сдерживающей насильственные действия политических организаций в Соединенных Штатах, я считаю, наличие там всеобщего избирательного права. Когда в стране принято всеобщее избирательное право, ясно, на чьей стороне большинство, поскольку никто не может усомниться в том, что большинство, занявшее место в государственном управлении, появилось там в результате выборов; ведь с точки зрения здравого смысла ни одна партия не может представлять тех, кто не голосовал. Следовательно, каждая политическая организация знает, что она не представляет большинства, знают об этом и все граждане страны. Это вытекает из самого факта существования этих организаций, так как, если бы было иначе, они бы сами изменяли законы, вместо того чтобы требовать от правительства их реформы.

По этой причине моральная сила правительства очень возрастает, и соответственно ослабляются возможности политических организаций.

Возьмем Европу: здесь практически нет ни одной политической партии, которая не считала бы себя выразителем интересов большинства. Эти притязания и, можно даже сказать, эта уверенность очень сильно способствуют укреплению их положения

встране и служат прекрасным оправданием предпринимаемых ими действий. Разве не извинительно применение силы ради торжества дела, связанного с борьбой за попранные права?

Таким образом, законы человеческие настолько сложны, что в иные времена наивысшая свобода нейтрализует злоупотребления свободой и наивысшая демократия предупреждает опасности, связанные с демократией вообще.

ВЕвропе политические организации считают себя законодательным и исполнительным органом народа, который сам по себе выступать не может; отталкиваясь от этой идеи, они действуют и командуют. В Америке же такие организации в глазах ее граждан представляют меньшинство народа, а поэтому они занимаются говорением и составлением петиций.

ВЕвропе средства, которыми пользуются политические организации, соответствуют той цели, которую они ставят перед собой.

Основная цель этих организаций – действовать, а не рассуждать, бороться, а не убеждать. Естественно, в результате они пришли к такого типа организации, которая ни-

386

как не похожа на гражданскую: норма поведения ее членов и используемая лексика заимствованы у военных, построены они по принципу централизма, руководство всеми их силами находится на верхней ступени и власть сосредоточена в руках небольшой кучки людей.

Члены этих организаций реагируют на любой приказ, как солдаты в период войны; они признают догму пассивного повиновения, точнее говоря, объединившись, они как бы разом отказались и от своего собственного суждения, и от своей собственной воли. В рядах этих организаций нередко царит тирания, еще более невыносимая, чем тирания правительства, с которым они борются.

Это отрицательно сказывается на их моральной силе. Их борьба теряет свой священный характер, который связывают с ней угнетенные, борясь с угнетателями. Ибо тот, кто согласен раболепно повиноваться в каких-то случаях кому-то из себе подобных, тому, кто лишит его собственной воли, подчинит его себе, и не только его, но и его мысли, – как такой человек может уверять, что он хочет быть свободным?

Что касается американцев, они тоже создали внутри своих политических организаций систему управления, но это, если можно так выразиться, гражданское управление. Личная свобода там не подавляется, равно как и во всем обществе, где люди, живущие в одно время, идут к одной цели, но не обязаны все выбирать один и тот же путь. В американских политических организациях никто не приносит в жертву свои волю и разум, напротив, воля и разум каждого способствуют достижению успеха в общем деле.

26. Елистратов А. И. Право собраний и обществ в России

[Реализация в условиях режима полицейского государства]

С установлением в России режима полицейского государства при Петре Великом опале подвергаются, сперва по воинскому артикулу 1716 г., «подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла), или для челобитья, чтоб общую челобитную писать, через что возмущение или бунт может сочиниться». Скоро, путем распространительного толкования, этот запрет был перенесен и на гражданское население.

В народе долго хранились, однако, воспоминания о прежних вольностях; по властному призыву церковного колокола (когда-то вечевого), невзирая на запрещения, русский народ в течение XVIII века еще продолжал – по старине – нести на общественную сходку свои темные думы, и веселье, и слезные нужды. Признав, что этот колокольный звон «общей тишине и спокойствию противен», Екатерина II указом Сената 1769 г. запрещает созывать народ ударом в набат иначе, как в случае нападения неприятеля, наводнения и пожара, да и то, впрочем, только с разрешения главного местного полицейского начальства. Но это распоряжение не сразу возымело силу – и, два года спустя, уже Святейший Синод предписывает духовному начальству «наикрепчайшее иметь смотрение, чтоб у колоколен двери были крепкие, и у оных замки твердые и надежные, которые всегда запирать и ключи от них иметь священникам у себя, дабы люди злонамеренные набатов не били и тем смятения в народе не чинили».

Устав благочиния 1782 г. определенно воспрещает «сходбища подозрительные» и «скоп», как «уголовные преступления противу народной тишины». «Буде в части (города) окажется незаконное сходбище или скопище людей, то частный пристав должен находиться тут на месте, чтоб всякого паки заставить войти в свою стезю, и разойтись по домам, и жить покойно и безмятежно, непокорливого же имать под стражу». Для обществ Устав благочиния устанавливает начало правительственного разрешения: «Буде кто учнет заводить или зачнет общество, товарищество, братство или иное подобное собрание, без ведома и согласия Управы благочиния, да отдастся, яко ослушник, под стражу и отошлется в суд».

Эти правила вместе с сенатским и синодским указами о колокольнях входят в Устав о предупреждении и пресечении преступлений и образуют коренную часть законода-

387

тельства, действовавшего у нас в отношении «сходбищ» и «сообществ» вплоть до

1905 года.

27. Чичерин Б. Н. Собственность и государство

[Свобода и благосостояние]

Таким образом, одних экономических и политических причин было бы недостаточно для уничтожения рабства, если бы к этому не присоединялась причина чисто идеального свойства, сознание, что одна свобода совместна с достоинством человека и что возвращение ее невольнику составляет требование общечеловеческой справедливости. История доказывает, что именно это начало было движущею пружиною всего освободительного движения у новых народов. Во имя идеального начала уже в средние века христиане, умирая или отправляясь в крестовые походы, освобождали своих рабов. На идеальное начало ссылались французские короли в своих освободительных указах: «так как по естественному праву всякий должен родиться свободным, говорит Людовик X, а между тем по некоторым обычаям, издавна введенным и доселе соблюдаемым в нашем государстве, а случайно и за преступления предков, многие лица из нашего низшего народа впали в узы рабства, что очень нам не нравится. Идеальным началом всеобщей человеческой свободы воодушевлялась и философия XVIII века, которая имела такое могучее влияние на освобождение людей и которая нашла самое яркое свое выражение в Объявлении прав человека и гражданина. Во имя идеального начала были освобождены невольники в английских колониях и на наших глазах в Соединенных Штатах. И если мы обратимся к себе, то мы увидим, что и у нас Севастопольская кампания дала только толчок тому, что давно сознавалось и правительством, и лучшими умами в обществе как высшее требование справедливости. Те, которые отвергают значение метафизики, признавая ее за пустой бред человеческого ума, забывают, что метафизика составляет движущую пружину исторического развития. Мы видим это здесь на наглядном примере. Метафизике новые народы обязаны своей свободою. Иначе и быть не может, ибо представление идеала, составляющего цель развития, черпается не из того, что есть, а из того, что человек сознает, как высшее требование разума. Во имя этого умозрительного начала он изменяет действительность.

Завершился ли в настоящее время у новых народов этот процесс освобождения? Повидимому, нет возможности в этом сомневаться. В Европе не существует более крепостных; все, от мала до велика, свободны; все располагают своим лицом и имуществом. Те немногие временные исключения, которые встречаются у народов, недавно вышедших из крепостного состояния, не имеют существенного значения. А между тем многие это отрицают и видят освобождение низших классов еще впереди. Социалисты постоянно твердят, что рабочий класс находится в таком же крепостном состоянии, как и прежде не имея ничего, он из куска хлеба принужден работать за самую скудную плату и находится вполне во власти хозяев. Утверждают, что изменилась только форма рабства, а не самая его сущность, ибо частная организация хозяйства неизбежно ведет к фактической неволе пролетариата, который получит свободу лишь с сосредоточением всей промышленности в руках государства.

Все эти возражения основаны на смешении понятий. Свобода и благосостояние – две разные вещи. Можно обладать полною свободою и не иметь куска хлеба. Одинокий человек в пустыне представляет тому живой пример, и самая свобода нередко приводит к этому тех, которые не умеют ею пользоваться. Свободный человек может находиться в гораздо худшем положении, нежели раб; но это не мешает одному быть свободным, а другому рабом. Только явно злоупотребляя словами, можно частное услужение называть неволею. Работник состоит с хозяином в обоюдных договорных отношениях и властен всегда отойти. А что рабочие этим фактически пользуются, доказывается постоянно повторяющимися забастовками, в которых далеко не всегда хозяева остаются победителями. Вся эта фразеология не что иное, как пустая декламация. Освобождения четверто-

388

го сословия, то есть пролетариата, о котором так много толкуют, потому нельзя ожидать, что оно уже совершилось. Другое дело – благосостояние низших классов: это вопрос существенный. Но те, которые всего более за него ратуют, требуют не расширения, а уничтожения свободы. Об этом будет речь ниже.

Итак, мы должны признать, что в настоящее время у новых народов водворилась идеальная цель человеческого общежития, всеобщая свобода. Но дальнейший вопрос состоит в том: вполне ли осуществился этот идеал? Достигла ли свобода той степени, которая указывается идеальными требованиями? Наконец, чего мы должны ожидать в будущем: еще большего расширения или стеснения свободы?

Эти вопросы тесно связаны с вопросом об идеальных границах свободы, разумеется, свободы внешней, ибо внутренняя, по существу своему, безгранична, как признается всеми. Стеснения свободы совести, столь обычные в прежнее время, ныне отвергаются как нарушения священнейших прав человека, и если существуют еще постановления, идущие наперекор этому началу, то это не более как запоздавшие остатки прежнего порядка, которые должны исчезнуть с высшим развитием. Точно так же и свобода мысли не подлежит сомнению, пока она ограничивается внутренним миром человека; стеснения касаются только внешних ее проявлений. (…)

28. Чичерин Б. Н. Собственность и государство

[Свобода и право]

Со свободою тесно связано право. Слово право принимается в двояком значении: субъективном и объективном. Субъективное право есть законная свобода что-либо делать или требовать; объективное право есть самый закон, определяющий свободу и устанавливающий права и обязанности людей. Оба значения связаны неразрывно, ибо свобода тогда только становится правом, когда она освящена законом, закон же имеет в виду признание и определение свободы.

Можно, однако, спросить: которое из этих двух значений основное и которое производное? Свобода ли даруется законом, или закон установляется для определения и охранения свободы? Этот вопрос сводится к другому: откуда происходит право? где его источник в свободе ли, в законе или, наконец, в том и другом в совокупности?

Этот вопрос опять чисто философского свойства. Для решения его мы должны, прежде всего, обратиться к истории философии права и рассмотреть те мнения, которые доселе высказывались на этот счет в науке.

[…] Итак, по этим определениям, право субъективное, равно как и объективное, проистекает из понятия о праве как общем начале справедливости. Но если мы станем разбирать, в чем, по мнению Гроция, заключается это начало, то мы увидим, что единственное его содержание состоит в том, чтобы не нарушать чужих прав. Требования общежития, по учению Гроция, суть следующие: воздержание от чужого и возвращение взятого, исполнение обещаний, вознаграждение вреда и наказание преступлений. Очевидно, что все это предполагает уже существование личных прав. А если так, то начало общежития не составляет первоначального источника права: надобно взойти выше, к тем личным требованиям, которые охраняются в общежитии. Это и сделали ближайшие последователи Гуго Гроция. Они первоначальный источник права возвели к субъективному началу, а именно, к самосохранению.

Этой теории держались мыслители весьма различных направлений: Гоббс, Кумберланд, Спиноза. Гоббс утверждал, что по естественному закону, человек имеет право на все, что требуется для самосохранения; но так как из этого проистекает война всех против всех, а война ведет к взаимному уничтожению, то разум предписывает человеку для собственного самосохранения искать мира; достижение же этой цели возможно не иначе как установлением общественного порядка: надобно, чтобы все подчинились единой, неограниченной власти, призванной охранять спокойствие в обществе. Против этого Кумберланд возражал, что сохранение части зависит от сохранения целого, а потому по-

389

стигаемый разумом естественный закон, даже помимо всякой власти, указывает человеку, что он должен иметь в виду сохранения не одного только себя, а также и других. Наконец, Спиноза, развивая то же начало, признавал, вместе с Гоббсом, что естественное право человека простирается на все, на что простирается естественная его сила; но что, с другой стороны, сила человека зависит не столько от физических его способностей, сколько от разума, а разум показывает, что в одиночестве человек совершенно беспомощен и что, только соединяясь с другими, он может увеличить свою силу: отсюда требование общежития, которое составляет источник действующего между людьми положительного права.

Все эти различные учения, которые можно обозначить общим названием натуралистической школы, отправлялись от одного начала, именно от самосохранения и все делали одну оговорку, именно, что оно должно действовать по указаниям разума. Но если право состоит в том, чтобы действовать по указаниям разума, то источник его заключается в этих указаниях, а не в естественных определениях человеческой природы. Последователям натуралистической школы возражали, что сила не есть право, а часто отрицание права. Существенное значение права состоит именно в том, чтобы воздерживать силу. Право, по существу своему, есть не естественное, а нравственное начало. Источник его лежит в указанном разумом законе, который должен управлять человеческими действиями и воздерживать человеческие влечения.

29. Чичерин Б. Н. Собственность и государство.

Глава III. Собственность [Право собственности]

Человек, как свободное существо, налагает свою волю на внешний мир. В этом заключается основание собственности.

Право собственности содержит в себе двоякий элемент: фактическое отношение к вещи, или пользование ею для своих целей, и идеальное отношение – право. Источник первого лежит, с одной стороны, в человеческих потребностях, для удовлетворения которых необходимы материальные предметы, с другой стороны в физической силе, покоряющей эти предметы власти человека. Источником же идеального отношения является высший закон, закон разума, который подчиняет неразумную природу разумному существу, и неразумный с ним закон свободы, требующий осуществления ее во внешнем мире, или присвоения ей внешней сферы, которою она могла бы располагать по усмотрению. В других подобных ему лицах лицо находит границу своей свободы; материальный же мир представляет ему открытое поприще, где оно может беспрепятственно проявлять свою деятельность.

Таким образом, собственность вытекает из природы человека, как разумно свободного существа. В этом с редким единодушием сходятся философы различных школ. О б ъ я в л е н и е п р а в ч е л о в е к а и г р а ж д а н и н а причислило собственность, вслед за свободою, к прирожденным правам человека (ст. 2). Кант выводил ее из постулата практического разума, дозволяющего всякое употребление внешней свободы, которым не нарушается свобода других (Rechtslehre § 2), Фихте из абсолютного права лица быть причиною во внешнем мире (Grund. D. Natur, § 10,12), Гегель из требования, чтобы лицо создало себе внешнюю сферу свободы, откуда вытекает право полагать свою волю и каждую вещь, или абсолютное право присвоения всех вещей (Philos. d. Rechts, §§ 41,42). То же начало признается и школою Краузе, не смотря на ее понятия об органическом значении права. «Особенное основание частной собственности, говорит Аренс, может лежать только в начале единичной л и ч н о с т и, в которой первобытный, божественный и вечный дух разума (Vernunftgiest) является властью, cвободно господствующий и устраивающий все чувственное и индивидуальное, властью, прилагающейся и к материально являющимся благам. Как свободное, личное существо, человек должен сам себе свои цели и исполнять их на этих благах в своеобразной форме. Особенность каждого

390

человеческого духа в выборе и исполнении своих целей требует и собственности как свободного распоряжения вещными благами для своеобразного осуществления совокупной личности. Именно потому, что человек есть существо самобытное, которое должно своеобразно устроить свою жизнь, он должен иметь нечто для себя. Из самобытного и для себя бытия вытекает самобытное и для себя имение. Собственность есть, следовательно, объективация или отражение личности во внешнем, вещественном мире; это – круг вещных благ, проведенный из средоточия духовно-нравственной личности и управляемый из этого средоточия (Naturrecht, II, § 68, стр. 110). Наконец, даже писатели с односторонне нравственным направлением подтверждают этот взгляд. «Человек, говорит Шталь, поставлен господином в творении. Предметы внешнего мира даны ему для удовлетворения его потребностей, сперва физических, а через посредство их и духовных. В способе же удовлетворения, именно, в устроении образа жизни и основанной на нем деятельности, должна проявляться личность человека. Для этого человек имеет от природы власть над вещами; для этого он и в человеческом общежитии, каждый в противоположность другим, должен свободно ими распоряжаться; они должны быть прочным образом обеспечены и подчинены его воле. На этом покоится собственность в обширном смысле, или имущество. Собственность составляет материал для откровения человеческой личности» (Phil. d. Rechts, II, 3 B, § 22).

Несмотря, однако, на такое единогласие философов, новейшие социалисты кафедры отрицают правильность этих выводов. Адольф Вагнер, который в своем Учебнике политической экономии подверг обстоятельному разбору различные теории происхождения собственности, менее всего придает значения той теории, которая выводит собственность из природы человеческой личности. Он видит в ней «нечто столь неопределенное, что через это в вопросе о частной собственности не получается никакой твердой почвы». В доказательство он ссылается на то, что социалисты «с совершенно таким же или с столь же малым правом выводят из понятия и существа человеческой личности юридический порядок имущественного мира прямо противоположный частной собственности, а именно такой, который всем людям доставляет нужные хозяйственные блага для исполнения их чувственно-нравственных жизненных целей… Основание частной собственности просто на человеческой личности, заключает Вагнер, не имеет большего научного достоинства, как и основание на ней совершенно противоположного юридического порядка имуществ».

Нельзя не удивляться подобному заключению. Оно равносильно признанию, что из одних и тех же данных можно с одинаковым правдоподобием сделать совершенно противоположные выводы, признанию, ведущему к отрицанию всякой логики и всякой науки. Если бы человеческая личность была пустым местом, в которое можно вкладывать все, что угодно, то возражение Вагнера могло бы быть справедливо. Но человек есть разумно-свободное существо, а из этого вытекают известные требования, которые не только сознаются разумом, но и осуществляются в действительном мире. Согласие частной собственности с природою человека имеет за себя не одни выводы философии, но и мировой опыт, ибо собственность существует везде, где человек вышел из первобытного состояния. Социальные же утопии вечно были и остаются неосуществимыми именно потому, что они насилуют человеческую природу и уничтожают свободу человека. Чтобы поставить их на одну доску с теорией собственности, надобно бы было, по крайней мере, доказать их приложимость; но Вагнер не только не пытается этого делать, но даже прямо признает, что для осуществления их требуются совершенно иные существа, нежели каковы люди. Если же он при этом говорит, что и со стороны противников «нет ни малейшего доказательства, что личность может достигать своих целей исключительно через посредство частной собственности, то это можно объяснить лишь к добровольным закрытием глаз на самые простые вещи. Сам Вагнер, как мы видели выше, признает, что свобода соответствует нравственному существу человека, а свобода состоит в праве распоряжаться своею деятельностью и тем, что приобретается этою деятельностью. Но говоря о собственности, Вагнер оставляет в стороне именно тот тот пункт, в