13.2. Вопросы теории государства и права в трактовке л. Фуллера

Этот ученый второй половины ХХ в. из США обогатил мировое политико-юридическое знание рядом новых идей. В основном сочинении Л. Фуллера «Мораль права», опубликованном в 1964 г.¹⁹, они сформулированы следующим образом.

1. О связи обменов между людьми и социальных норм в государственной организации. По воззрениям Л. Фуллера, общество, организованное как государство, удерживается в таком состоянии распространяющимися в его пределах "узами взаимного обмена". И упомянутые узы находят предметное воплощение в функционирующих здесь социальных нормах.

Приведенную идею Л. Фуллер нашел необходимым иллюстрировать. По его словам, "когда я убеждаю согражданина осуществить обязанность голосовать на выборах, мое обращение, несомненно, станет терять свою силу, если гражданин ... хорошо знает об отсутствии вероятности учета поданного им голоса".

Как известно, "обязанность голосовать не является безусловной, а зависит от выполнения определенных ожиданий относительно действий других. Это … верно даже применительно к гражданину, который голосует, зная, что его бюллетень не будет учтен, когда цель гражданина - получить доказательство злоупотреблений на выборах. Если весь мир остается безразличным … к действию лица - не откликается с некоторой реакцией на анализируемое действие, - то тогда оно оказывается совершенно бессмысленным".

И "в этом широком понимании имеется идея взаимного обмена, подразумеваемая в самом по себе представлении об обязанности". По крайней мере, так обстоят дела "в случае каждой обязанности к обществу и к всякому ответственному индивидууму".

Любой вид рассматриваемого обмена определяет для вовлеченного сюда человека двойственную роль. С одной стороны, удовлетворяются его цели. С другой - данное лицо выступает средством для реализации целей остальных участников обмена. И социальные нормы, опосредующие обмен, обеспечивают такое положение на практике. Ведь, согласно требованиям указанных правил, всякий субъект обменных отношений способен заставить других субъектов этих связей служить его целям именно потому, что он служит их целям.

Отсюда и вытекает, констатировал Л. Фуллер вслед за советским правоведом Е. Пашуканисом, следующая известная мысль И. Канта. В государственно организованном обществе каждому из людей нужно относиться к иному человеку "как к цели, а не просто как к средству".

По представлениям Л. Фуллера, различные виды обсуждаемого обмена, равно как и опосредующих его социальных норм ощутимы для участников обменных связей в неодинаковой степени. Причина этого проста. Иногда обмен очевиден для отмеченных лиц. В других случаях - нет, поскольку он, с точки зрения охватываемых им человеческих индивидуумов, "находит … трудно уловимый и незаметный курс через институты и практики" государственно организованного общества. Вместе с тем, полагал Л. Фуллер, для обеспечения эффективности нормативного регулирования в подобном организме очень важно установить: при каких обстоятельствах общественной жизни обязанности, возлагаемые на людей социальными нормами, наиболее понятны и терпимы для их адресатов?

По мнению Л. Фуллера, на поставленный вопрос нужно отвечать так. Во-первых, "отношение обмена, из которого обязанность возникает, должно быть результатом добровольного соглашения" между обменивающимися лицами. Иными словами, "они сами … создают обязанность". Во-вторых, в упомянутом договоре различным по своей природе "взаимным исполнениям сторон следует … быть равным по ценности". В-третьих, необходимо иметь социальные отношения, достаточно изменчивые для того, чтобы обязанность, которую один человек несет перед другим сегодня, второй мог нести перед первым завтра.

По взглядам Л. Фуллера, перечисленные требования лучше всего удовлетворяются в условиях государственно организованного общества, построенного на основе принципов рынка. Отсюда он сделал вывод: именно здесь обязанности, возлагаемые социальными нормами на людей, наиболее понятны и терпимы для последних. В результате при таких политических порядках нормативное регулирование может достичь максимальной эффективности.

2. О жаловании наград и назначении наказаний в государстве. Как считал Л. Фуллер, везде, где происходит подобное, "является естественным выбирать какого-нибудь посредника или комитет для принятия решения". Причем, "независимо от того, идет ли речь о наказании или о награде, ожидается, что решающий орган будет действовать, проявляя ум и беспристрастность".

Однако там, где предполагаются лишения, решение, как правило, должно быть подотчетным публике результатом, полученным при соблюдении детально определенной процедуры. Напротив, порядок жалования наград и почестей формализован гораздо меньше.

Это различие имеет объяснение. При вынесении наказания всегда решается вопрос о реакции на тот факт, что конкретный индивидуум не "сообразовался с минимальными условиями социальной жизни". Здесь "дефектный поступок опознается, если забота проявляется, с относительной уверенностью" и поэтому могут быть установлены детальные формальные стандарты для его оценки. При жаловании же наград дела обстоят по-другому. "Чем ближе индивидуум подходит к самым высоким пределам человеческих достижений, тем менее компетентными оценить его свершения оказываются иные люди". Так что большей частью не только бессмысленно, но и лицемерно окружать принятие подобного рода решений - "по существу субъективных и интуитивных" - детальными формальными процедурами.

3. О понятии права. Л. Фуллер исходил из верности суждения Р. Паунда, согласно которому в определении права в значительной степени подразумеваются "идеи о том, зачем право существует". Цель, приписанная Л. Фуллером "институту права", по его мнению, "является скромной и трезвой". Это есть "подчинение человеческого поведения власти правил". Отсюда Л. Фуллер "настаивал, чтобы право рассматривалось как целеустремленное предприятие" по ее достижению. Кроме того, он указывал на зависимость успеха такой работы от энергии, проницательности, ума и сознательности вовлеченных сюда людей. Причем, с точки зрения Л. Фуллера, предприятие права обречено в силу выделенной зависимости "всегда отчасти не достигать" своей цели.

Излагаемая концепция признает в качестве права существующую в государстве систему общеобязательных правил поведения людей, которая формулируется либо санкционируется государственным аппаратом и поддерживается принудительной силой последнего. Однако Л. Фуллер именовал правом и немало иных функционирующих в рамках государственной организации совокупностей социальных норм. По его представлениям, если право рассматривается как "предприятие подчинения человеческого поведения власти правил", то в таком случае в любом государстве "это предприятие проводится не на двух или трех фронтах, а на тысяче фронтов". И вовлеченными здесь в предприятие права "выступают те, кто формулирует и применяет правила, регулирующие внутренние дела клубов, церквей, школ, профсоюзов, ассоциаций торговцев, сельскохозяйственных ярмарок и множества других форм организации людей". Так что только в США "имеются … системы права … , исчисляемые сотнями тысяч". Скажем, одной из действующих в упомянутой стране систем права выступает "совокупность внутренних правил" колледжа, организованного религиозным орденом.

Л. Фуллер попытался критиковать понимание права лишь как конституируемой и поддерживаемой государственным аппаратом системы общеобязательных социальных норм. В частности, по его взглядам, данное "мнение … видит реальность права в факте установленного правотворческого органа власти. То, что этот орган определяет в виде права, и есть оно". Но "в приведенном определении не присутствует вопрос относительно степени" успеха правотворческого органа в деле создания права. И отмеченное обстоятельство составляет недостаток такой дефиниции.

Вдобавок, полагал Л. Фуллер, критикуемая им идея "может казаться здравой, … лишь когда систематически убираются из поля зрения два элемента действительности", которую указанное теоретическое представление имеет целью описывать. Прежде всего установленный в государстве правотворческий орган "сам является продуктом права". Ведь "в современном обществе право типично создается корпоративным действием", возможным исключительно посредством принятия и соблюдения процессуальных правовых норм. Именно они позволяют "группе людей говорить юридически одним голосом".

Кроме того, нормальное функционирование правотворческой структуры власти обычно зависит от человеческих усилий, никакими правилами не требуемых. Причем нередко в ней оставляются неурегулированными правом самые основные вопросы. Другое дело, что образующие анализируемую структуру люди чаще всего "не делают абсурдные вещи, проваливающие … предприятие, куда они вовлечены", даже если адресованные им "формальные директивы … позволяют эти нелепости". Например, нужда в преемственности в праве при смене суверена в государстве выступает настолько очевидной для занимающихся здесь правотворчеством человеческих индивидуумов, что они "обыкновенно предполагают эту преемственность в качестве дела естественного" и ведут себя соответствующим образом. Так что и в данном случае, и в остальных разнообразных ситуациях правового регулирования свойственного людям "надлежащего понимания собственной роли, усиленного очень малым количеством ума", как правило, "бывает достаточно для излечения любых упущений формальной системы".

Л. Фуллер сознавал, что предложенное им "расширение смысла" юридического термина "право" нарушает норму "обычного лингвистического словоупотребления" правоведов. Но он считал полезным для юридической науки одно из следствий своего определения права. Речь идет об изучении юристами общих черт правового регулирования в традиционном понимании и нормативного регулирования, осуществляемого в каждой из добровольных организаций в пределах государства. По крайней мере, в ходе такого исследования возможно, по воззрениям Л. Фуллера, выявить общие "немощи" двух отмеченных видов нормативного упорядочения человеческого поведения и выработать средства для лечения подобного рода болезней. А знания обо всем этом способны оказать ценную помощь при совершенствовании деятельности государственного аппарата по формулированию и обеспечению реализации юридических норм.

4. О недостатках, общих для правового регулирования и нормативного упорядочения поведения людей в добровольных социальных организациях. Согласно представлениям Л. Фуллера, "своей собственной целостностью", поддерживаемой посредством нормативного регулирования, обладает и всякая из упомянутых ассоциаций, и государственно организованное общество в его границах. Причем каждая такая целостность "должна уважаться" для того, чтобы все указанные организмы эффективно функционировали.

Однако осуществляемая в них деятельность по конституированию и реализации социальных норм способна иметь ряд изъянов, подрывающих решение выделенной задачи. Как подчеркивал Л. Фуллер, если придерживаться традиционного для юристов понимания права, то любая попытка создать и воплотить в человеческом поведении систему социальных норм вообще и юридических правил в частности может потерпеть поражение минимум восемью способами. Иными словами, в этом предприятии имеются, по меньшей мере, именно столько отдельных дорог к его провалу.

Первый и самый очевидный из подобных путей заключается в неудаче сформулировать сами нормы. В результате оказывается необходимым решать каждый спорный вопрос лишь на основе отданных для данной цели конкретных указаний.

Остальные дороги к обсуждаемому провалу таковы. Во-первых, неудача в деле доведения социальных норм до сведения их адресатов. Во-вторых, злоупотребление имеющейся возможностью придавать обратную силу изменениям подобных правил. Это "подрывает неприкосновенность" социальных норм, действующих относительно будущего. В-третьих, формулирование непонятных правил анализируемого рода. В-четвертых, принятие социальных норм, противоречащих друг другу. В-пятых, введение в действие правил, требующих от людей невозможного. В-шестых, настолько частые изменения социальных норм, что лица, кому эти установления предписаны, не в состоянии направлять последними свою деятельность. В-седьмых, искажение объявленных социальных норм при их применении.

По мнению Л. Фуллера, следуя по любому из перечисленных восьми путей к провалу нормативного регулирования, возможно получить в итоге не систему социальных норм, в том числе юридических, а нечто совсем другое. И, наоборот, если в процессе нормативного регулирования принимать все решения, исходя из опасности вступления на каждую из выделенных дорог, то есть шансы иметь довольно совершенные систему социальных норм добровольной человеческой ассоциации, а также право, действующее в государственно организованном обществе.

Отсюда применительно к правовому регулированию Л. Фуллер сделал следующий вывод. "Соответственно указанным путям существуют восемь разновидностей юридического высокого качества, к каким способна стремиться система правовых норм". В своей совокупности упомянутые виды конституируют "утопию законности".

На первый взгляд в такой утопии все юридические правила должны быть "совершенно ясными, совместимыми друг с другом, известными каждому гражданину и никогда не имеющими обратной силы". Вдобавок здесь отмеченные нормы непременно "остаются постоянными с течением времени, требуют только возможного и скрупулезно соблюдаются" правоприменительными органами государства.

Однако при дальнейшем размышлении над этой утопией неизменно оказывается, что ее неверно рассматривать как ситуацию, где выделенные разновидности юридического высокого качества без какого-либо исключения "реализуются до совершенства". По представлениям Л. Фуллера, в деле обеспечения законности на некотором пункте продвижения вперед "от пропасти полной неудачи к высотам совершенства" неизбежно столкновение с проблемой сбалансированности обсуждаемых видов юридического высокого качества друг с другом.

Тем не менее все они в состоянии выступать в качестве стандартов или образцов и при оценке состояния законности, и в ходе ее совершенствования в государстве. Вот почему Л. Фуллер назвал такие восемь разновидностей юридического высокого качества "принципами законности".

5. О нормативности права. По словам Л. Фуллера, "гражданин не может направлять свое поведение согласно праву, если то, что называется правом, противостоит ему единственно как ряд спорадических и не выступающих образцами проявлений государственной власти". Поэтому исходная обязательная характеристика права как предприятия подчинения человеческого поведения власти правил является очевидной: должны быть конституированы сами рассматриваемые правила. Так что заслуживают критики концепции права, отрицающие его нормативность.

Разумеется, без юридических норм немыслима и законность. И формулирование этих правил в ходе правового регулирования, считал Л. Фуллер, является ее непременным принципом.

6. О доведении норм права до сведения их адресатов. Выполнение указанного дела, с точки зрения Л. Фуллера, также есть обязательный принцип законности. И она, бесспорно, подрывается при порядке в государстве, подобном, скажем, установленному римским императором Калигулой. Последний, как известно, хотя и уважал традицию, в соответствии с которой законы Рима должны вывешиваться в публичном месте, пытался скрывать от народных масс содержание законодательных актов, применяя довольно простой прием. "Законы печатались таким мелким шрифтом и помещались настолько высоко, что никто не мог их читать".

Реализация на практике анализируемого принципа законности предполагает использование разных технических способов и методов. В частности, к ним относится распространение сведений о правовых нормах устной речью среди граждан государства. Однако в современном мире для сообщения людям юридических правил обычно используют средства массовой информации и прежде всего публикацию этих норм в печатных изданиях.

По убеждению Л. Фуллера, требование об оглашении действующих в государстве юридических правил "не основывается на … ожидании, что послушный долгу гражданин будет садиться и читать их все". Ведь в любой стране деятельность конкретного человека регулируется лишь частью функционирующих здесь правовых норм. Эту часть и требуется ему сообщить. Что же касается остальных юридических правил рассматриваемой системы права, например, относящихся к профессиям и занятиям, от которых данный человек очень далек, то его неосведомленность о таких нормах не нарушает обсуждаемого принципа законности.

Правда, в любом государстве отнюдь не все граждане систематически знакомятся с нужной им опубликованной правовой информацией. Но, отмечал Л. Фуллер, "даже если только одно лицо из сотни предпринимает усилия, чтобы информировать себя относительно, скажем, юридических правил, применимых к практике его профессии, этого достаточно для оправдания" труда, осуществляемого с целью сделать правовые нормы доступными их адресатам.

По крайней мере, в пользу такого заключения свидетельствуют два обстоятельства. Во-первых, всякий человек, поведение которого регулируют юридические правила, имеет право их знать. Во-вторых, во многих видах своей деятельности люди соблюдают право не потому, что лично прочитали его нормы, а по другой причине. Они придерживаются моделей поведения, демонстрируемых иными человеческими индивидуумами, считая их лучше информированными о праве, чем сами. Причем именно этим путем знание юридических правил немногими лицами часто косвенно влияет на поступки очень большого количества людей.

Согласно воззрениям Л. Фуллера, среди нужных конкретному человеку данных о правовых нормах следует выделять сведения, более и менее значимые для последнего. Так, обычно важнее известить индивидуума о его юридических обязанностях, чем о том, "какая неприятность будет сопровождать их нарушение". И подобного рода классификация правовой информации должна определять последовательность и скорость передачи этих материалов адресатам права.

Обсуждаемый принцип законности, полагал Л. Фуллер, надлежит проводить в жизнь не только для обеспечения правовой осведомленности населения государства. Функционирующие здесь юридические правила нужно оглашать и в силу других соображений. Прежде всего без обнародования правовых норм немыслима их публичная критика, в частности, относительно недопустимости введения в действие юридических правил, когда содержание отмеченных установлений нельзя вовремя сообщить исполнителям имеющимися способами. А такая критика необходима для совершенствования правового регулирования. Вдобавок, если юридические нормы не делают легко доступными для людей, то это негативно отражается на государстве еще по одной причине. Отсутствует немаловажное "сдерживающее средство, предназначенное против игнорирования упомянутых правил" правоприменителями.

Однако в ряде случаев в государственно организованном обществе все же стоит позаботиться, чтобы некоторые данные о праве хотя и доводились до сведения тех, кому они предназначены, тем не менее публично не оглашались. В подобных обстоятельствах предполагаемые выгоды от публикации юридических норм явно меньше вреда, который она способна причинить. Например, так обстоят дела при обнародовании законодательного акта о финансировании научных исследований для создания нового вида оружия.

Впрочем, Л. Фуллер признавался, что не может "постичь никакой крайней необходимости, оправдывающей утаивание от публики" двух видов правовых установлений. Первый из них образуют правила, "создающие новые преступления". Второй же включает нормы, "изменяющие требования для составления юридически действительного завещания".

Отрицательно относился Л. Фуллер и еще к одной форме сокрытия от публики сведений о правилах, имеющей место в деятельности государственных учреждений. Как он указывал, должностные лица этих структур, особенно судебных и административных органов, нередко придерживаются следующего мнения. Нормы, которые применяются к спорам, разрешаемым такими учреждениями, надлежит публиковать. Но не нужно подобным образом оглашать "правила …, регулирующие внутренние процедуры" рассматриваемых подразделений государственного аппарата.

В соответствии с представлениями Л. Фуллера, с приведенным суждением нельзя согласиться по очевидной причине. Каждый опытный юрист отдает себе отчет, что для предсказания исхода судебных и административных дел часто необходимо знать нормы обоих выделенных родов, а не только упомянутого сначала. Это так, поскольку первый род правил из отмеченных невозможно верно понять без осведомленности о втором. Ведь именно нормы "внутренних процедур обсуждений и совещаний" в судах и административных учреждениях определяют фактический порядок проведения в жизнь "формальных правил", предназначенных для решения указанных дел.

Что касается присутствующей в юриспруденции теоретической позиции, согласно которой при любом способе оглашения прецедентное право менее доступно людям, чем юридические нормы, выраженные в статутах, то данную точку зрения Л. Фуллер разделял. Однако, считал он, включающее множество прецедентов англо-американское общее право все же достаточно известно адресатам. Приведенная им аргументация в пользу последнего вывода проста. Немалую часть своей истории общее право развивалось посредством воплощения в юридических правилах представлений, господствовавших в общественном сознании стран, где оно функционировало. В результате здесь возникла "большая степень совпадения между моральными и правовыми требованиями". Так что принципы общего права в этих государствах известны каждому, кто осведомлен о господствующих моральных взглядах. А к подобным лицам по существу относится все их население.

7. О ясности права. По мнению Л. Фуллера, обеспечение понятности юридических норм адресатам есть принцип законности, проводимый в жизнь при формулировании указанных правил. Поэтому реализовывать данный принцип должны все государственные органы, которые занимаются изложением норм, составляющих право, в источниках последнего.

Неудовлетворительные плоды такой работы Л. Фуллер уподоблял воде из загрязненного резервуара. В ряде случаев, констатировал он, эта жидкость вообще непригодна для питья, ибо очистить ее невозможно. Но даже если процесс очистки дает желанный результат, то полученная вода отличается от неочищенной. Так вот и неясное юридическое правило, когда не игнорируется, а понятно формулируется его адресатом, модифицируется в итоге отмеченного изложения.

Для недопущения этого рода неудач при правовом регулировании Л. Фуллер рекомендовал в работе по обеспечению ясности формулирования юридических норм в источниках права руководствоваться тремя идеями. Суть их сводится к следующему.

Прежде всего нельзя осуждать экспромтом юридические правила, которые делают правовые последствия зависящими от стандартов типа «добросовестности» и «должной заботливости». Иногда лучший способ достичь ясности юридических норм – воспользоваться такими предлагаемыми здравым смыслом стандартами рассудительности, выросшими в социальной жизни за пределами правотворческих органов государства, и включить упомянутые стандарты в право.

Затем при формулировании юридических норм люди не могут быть более точными, чем позволяет природа предмета, подвергаемого правовому регулированию. Причем «обманчивая ясность» предписаний права по сравнению с их «честной открытой неопределенностью» способна навредить сильнее.

Наконец, когда правотворческие органы государства не в состоянии найти способы превращения своих целей в ясно сформулированные юридические правила, этим учреждениям не следует ожидать, что с решением подобных задач справятся другие части государственного аппарата, например, суды. Иными словами, в ситуациях выделенного типа делегирование правотворческих полномочий отнюдь не всегда полезно или хотя бы не причиняет ущерб государству, где предпринимается.

8. О непротиворечивости юридических норм. Как отмечал Л. Фуллер, с момента «появления национального государства длинная линия правовых философов, тянущаяся от Гоббса через Остина до Кельзена и Сомло, усматривала сущность права в … иерархии приказов» разной степени общности. «Это понимание выражает заботу о проблеме разрешения конфликтов в пределах правовой системы». Причем «у Кельзена и у Сомло … сосредоточенность на … согласованности» юридических правил государства друг с другом является лейтмотивом их теорий.

Л. Фуллер не считал такое положение дел случайным. По его представлениям, небрежность правотворческих учреждений насчет согласования содержания отдельных юридических норм, действующих в госдударстве, «очень вредна» для осуществляемого здесь правового регулирования. Само же обеспечение непротиворечивости этих правил есть обязательный принцип законности.

С точки зрения Л. Фуллера, нельзя дать простую рекомендацию, следуя которой адресаты права неизменно будут способны добиться преодоления противоречий юридических норм, функционирующих в государстве. Однако в юриспруденции выработаны два метода, подчас помогающие достичь успеха в указанной работе.

Первый из них заключается в попытке примирить юридические правила, представляющиеся несовместимыми. Например, некогда в каноническом праве существовало два принципа. Согласно одному любое обещание, сделанное под присягой, является обязательным. Другой же гласил: обещание ростовщику не налагает никаких обязательств.

Когда при рассмотрении конкретного дела суд сталкивался с обещанием ростовщику под присягой, сначала лицу, давшему обещание, приказывалось исполнить последнее. Затем человек, в отношении кого обещание оказывалось выполненным, немедленно принуждался возвратить полученное прежнему владельцу.

Как заметил Л. Фуллер, в этой любопытной процедуре, по-видимому, присутствует «определенное символическое значение». Прежде всего суд посредством принудительной реализации контракта «драматизирует» юридическую норму об обязательности для людей обещаний под присягой. А потом упомянутый трибунал «путем аннулирования собственного постановления напоминает лицу, кому было дано обещание, о том, какой ущерб причинило ему предпринятое мошенничество».

Второй метод преодоления противоречивости юридических норм состоит в их взаимном приспособлении с помощью толкования. Он применим независимо от наличия обсуждаемых правил в одном или нескольких источниках права. Но в обоих отмеченных случаях такой метод предполагает вступление субъекта толкования в «рискованное предприятие», результатом которого могут стать юридические нормы, отличающиеся от имеющихся в источниках права.

9. Об обеспечении населению государства возможности подчиняться юридическим правилам. По воззрениям Л. Фуллера, иногда полезно требовать от людей невозможного. В частности, подобным образом обстоят дела в преподавательской деятельности. Здесь хороший учитель нередко предписывает ученикам непосильный для них труд с совершенно похвальной целью развития способностей этих лиц. И если постаравшимся ученикам не удастся до конца решить поставленную учителем задачу, то он подчас может поздравить и себя, и их с фактически достигнутым результатом предпринятых усилий.

Однако, полагал Л. Фуллер, правотворческим органам государства нельзя действовать в соответствии с приведенным примером. Непременным принципом законности в государственной организации выступает создание для каждого субъекта права условий, позволяющих ему выполнять предписания юридических норм. Так что «право не должно требовать невозможного от подданного». Правда, хотя «самому праву не следует налагать невыполнимых обременений на человека, оно не обязано защищать указанного индивидуума от принятия на себя ответственности за осуществление невозможного по договору».

Обсуждаемый принцип законности нередко противоречит целям государственной политики. В таких обстоятельствах вероятны его нарушения правотворческими органами государства. Скажем, преследуется цель добиться, чтобы граждане, выражаясь образно, стали «готовыми прыгнуть в любом направлении» по приказу суверена. В подобной ситуации последнему подчас выгодно приучить подданных к мысли: «Нет ничего, что не может быть от них потребовано» правом. А хорошее средство внушения им этого убеждения – установить юридические нормы, предписывающие невозможное.

В отличие от упомянутых правил нормы, требующие от людей выполнения крайне трудных задач, Л. Фуллер не считал нарушающими принципы законности. Но он признавал, что отмеченные нормы зачастую весьма непросто отграничить от правил, предписывающих невозможное. Ведь «никакая определенная и твердая линия не может быть проведена между крайней трудностью и невозможностью».

Как известно, в ходе социальных изменений силы и всего человечества, и отдельных людей не остаются неизменными. Да и в любом конкретном политически организованном общественном организме способности разных человеческих индивидуумов не идентичны. Отсюда вытекает заключение, которое следует учитывать при осуществлении правотворчества. В праве нельзя устанавливать совершенно одинаковые для всех времен, народов и лиц пределы возможностей его субъектов. Чтобы юридическими средствами не требовать от людей невозможного, нужно в каждом государстве иметь собственные критерии разграничения выполнимого и невыполнимого для его населения, отвечающие особенностям последнего, и формулировать правовые нормы, согласно этим критериям.

Сделанный вывод подразумевается следующим суждением Л. Фуллера. Влияющие на правотворчество представления о соотношении возможного и невозможного определяются в фактически складывающихся условиях времени и места исторически изменяющимися человеческими идеями как о природе самих людей, так и о характере вселенной.

Есть и еще четыре вещи, подлежащие учету при формулировании юридических правил во всяком государстве, если здесь ставится задача не требовать невозможного от субъектов права. Прежде всего люди не могут не ошибаться в процессе обдуманного выполнения предписаний юридических правил. Затем человеческие индивидуумы не в состоянии в ходе реализации подобных норм постоянно оставаться в должной степени сосредоточенными на указанной деятельности для недопущения здесь промахов из-за невнимательности. Далее в сфере правового регулирования присутствуют лица, которые в своем поведении не проявляют способностей здравомыслящего человека понимать природу своих поступков и руководить ими. Наконец, правом упорядочиваются виды человеческих занятий, участники которых иногда причиняют вред посторонним людям, не только не желая этого, но и несмотря на любые старания не допустить такого ущерба.

Должностные лица правотворческих органов каждого государства, полагал Л. Фуллер, обычно сознают, что в фактических ситуациях социальной жизни, где проявляются перечисленные закономерности, неразумно предписывать людям невозможное юридическими нормами, например, требовать от сумасшедших, не понимающих законов о собственности, не брать чужих вещей либо предписывать лицам, осуществляющим взрывные работы, никогда не наносить вреда остальным человеческим индивидуумам. Поэтому цели правового регулирования в упомянутых обстоятельствах, как правило, достигаются иначе. Скажем, формулируются юридические нормы о правовых последствиях ошибок, невнимательности, поступков умалишенных, а также занятий, подчас влекущих вред окружающим даже в условиях, когда участники рассматриваемых видов деятельности предприняли все возможные меры для его исключения.

Этого рода юридических правил, констатировал Л. Фуллер, немало в современных ему правовых системах, в том числе и в праве США. Причем традиционно считается, что такие нормы устанавливают меры юридической ответственности.

Сам Л. Фуллер, если судить по используемой им терминологии для характеристики обсуждаемых правил, следовал указанной традиции. Но, по-видимому, он сомневался в правильности их описания как предусматривающих меры юридической ответственности, исходя из весьма простой мысли. Юридическая ответственность есть реакция на правонарушение. Однако в подразумеваемых случаях право явно не приказывало людям делать невозможное. Следовательно, они не нарушали юридических предписаний. Так, по словам Л. Фуллера, «когда при расчете должник переплачивает своему кредитору, причем оба действуют невиновно и разделяют одно и то же ошибочное верование относительно количества причитающихся к возврату денег, … кредитор принуждается вернуть переплаченную сумму, хотя его получение последней ни в каком смысле не было неправомерным актом». Не случайно Л. Фуллер писал об анализируемых нормах: в рамках их совокупности «анализ был спутан и в общем праве, и в римском праве тем фактом, что иски, формально классифицируемые как «деликтные» или как «основанные на деликте», использовались для исправления несправедливого обогащения одной стороны за счет другой в ситуациях, где любое правонарушение ответчика является совершенно несущественным».

Разумеется, последняя приведенная цитата может толковаться в качестве не доказывающей приписываемого Л. Фуллеру сомнения. Тем не менее нельзя сомневаться в другом. Он считал в целом неоправданной свойственную некоторым государствам практику возложения на людей рассматриваемыми нормами уголовной ответственности и придерживался мнения, что наличие здесь законов, по которым лицо «может быть признано виновным в преступлении, хотя действовало с требуемой осторожностью и с невинным намерением, … должно являться источником огорчения для каждого человека, любящего думать о верности праву как об уважении к надлежащим образом введенным правилам, а не как о готовности спокойно соглашаться с любым требованием» официальной власти.

К индивидуумам, которым в ходе правового регулирования нельзя ставить невыполнимые задачи, Л. Фуллер относил и персонал правотворческих учреждений государства, занимающийся формулированием юридических норм. Но входящее в обязанности такого персонала конституирование общих правил для отдельных лиц, с точки зрения Л. Фуллера, отчасти как раз и выступает подобной задачей. Ведь потенциал сил и способностей каждого из множества адресатов права уникален. Юридические же нормы есть не индивидуальные веления, а предписания для групп людей. И поскольку «право, - по выражению Л. Фуллера, - не знает никакой магии, предоставляющей» средство «переступить пределы этого парадокса», то в любом государстве путем правотворчества невозможно полностью добиться соответствия требований юридических правил способностям человеческих индивидуумов.

10. О недопустимости расхождения между провозглашенными и фактически применяемыми правовыми нормами. По убеждению Л. Фуллера, совпадение первых и вторых представляет собой еще один принцип законности, обязательный для реализации при правовом регулировании. Причем выделенный принцип может быть нарушен по многим причинам. В их число, в частности, входят недоступность права адресатам, а также стремление к личной власти, ошибочное толкование обнародованных юридических правил, взяточничество, предубежденность, безразличие и тупость дожностных лиц правоприменительных органов государства.

Сама многочисленность угроз совпадению промульгированных и действительно применяемых правовых норм обусловливает разнообразие средств борьбы с упомянутыми опасностями. Например, в качестве таких средств выступают и право гражданина при защите собственных интересов воспользоваться услугами адвоката, и предписание о доставке арестованного в суд для рассмотрения вопроса о законности содержания указанного человека под стражей, и деятельность чиновников типа скандинавских омбудсменов, способных быстро и эффективно реагировать на жалобы частных лиц относительно работы государственных учреждений.

Всякое из подобных средств имеет достоинства и недостатки. Так, отмечал Л. Фуллер, в США главным образом суды выполняют функцию недопущения расхождения между провозглашенными и фактически применяемыми правовыми нормами. И это дает ряд выгод. Скажем, обсуждаемое дело обычно осуществляется опытными людьми в условиях публичного надзора. Однако в американской системе реализации анализируемой функции присутствует и неудобство: исправление злоупотреблений здесь во многом «зависит от готовности и финансовой способности затронутой стороны передать свое дело в суд».

Впрочем, США, как и другим англоязычным странам, где функционирует прецедентное право, свойственна еще одна особенность усилий по обеспечению совпадения провозглашенных и фактически применяемых правовых норм. В выделенных государствах объектом этой деятельности не выступают верховные суды юрисдикции при создании юридических правил. Правда, по мнению Л. Фуллера, формулируемое данными судами прецедентное право подчас «задает такую мелодию, что под нее совершенно невозможно танцевать никому, включая композитора».

В случаях, когда в любой из рассматриваемых стран упомянутые трибуналы, а также остальные суды и иные правоприменительные государственные органы толкуют статутное право, совпадения промульгированных и применяемых юридических норм нельзя добиться без соблюдения правил надлежащей интерпретации. Последние, как они изложены Кэуком в отчете о решении английского Суда казначейства по делу Хейдона в 1584 г., требуют от субъектов толкования ответить на ряд вопросов. Во-первых, что являлось общим правом применительно к обсуждаемой проблематике перед принятием интерпретируемого статута? Во-вторых, в чем состояло зло, нормы для регулирования которого общее право не предусматривало? В-третьих, к какому средству принявший статут правотворческий орган прибег для лечения отмеченной «болезни» государства? В-четвертых, оказывается ли предписанное «лекарство» подходящим для борьбы с этим недугом?

Лишь после получения ответов на перечисленные вопросы, как предполагают анализируемые правила, возможно сделать вывод о содержании интерпретируемой нормы. Причем следует дать толкование, подавляющее указанное зло и способствующее успеху выделенного средства.

Л. Фуллер считал охарактеризованные правила позволяющими обеспечить, чтобы «судьи и другие должностные лица применяли статутное право» надлежащим образом, а «не в соответствии со своей фантазией или с раздражающей буквальностью». Но он полагал необходимым отвечать в процессе толкования не только на поставленные вопросы, но и еще на один: как адресаты интерпретируемого статута понимали бы из содержащихся здесь слов цель этого акта? Ведь, по убеждению Л. Фуллера, статут «не должен становиться ловушкой» для частных лиц, не знающих его причины так полно, как правоприменители.

Вдобавок, с точки зрения Л. Фуллера, субъектам толкования нужно учитывать при его осуществлении следующие обстоятельства. Прежде всего «закон не служит цели, устанавливаемой настолько просто и легко, как, к примеру, цель пылесоса. Социальное зло, которое статут стремится исправить, нередко трудно уловимо и сложно. И само существование данного зла ощутимо лишь для лиц с определенными ценностными суждениями».

Затем предписанное законом средство «лечения болезни государства не является подобным валу, связывающему один механизм с другим». Часто законодательный орган должен выбирать из широкого ряда возможных лекарств от упомянутого недуга. Притом «отдельные из них предусматривают … окольный путь лечения».

По взглядам Л. Фуллера, приведенные правила толкования надлежит модифицировать в самых трудных случаях этого процесса, выделенных Д. Греем. О них последний писал: «О толковании обычно говорится, словно его главная функция – раскрыть, какое понимание действительно было у законодательного органа. Но когда легислатура в самом деле имела намерение … по некоторому пункту, никакого сомнения относительно содержания упомянутого замысла не возникает даже в одной из сотни ситуаций интерпретации … Трудности … толкования появляются, когда законодательный орган вообще ничего не имел в виду, если вопрос, который поднимают относительно статута, никогда не вставал перед легислатурой». В таких обстоятельствах, «когда судьи притворяются, будто провозглашают то, что подразумевалось законодательным органом, фактически они … выступают в роли законодателей, формулируя юридическую норму для непредусмотренного законом случая».

Согласно суждениям Л. Фуллера, выделенные Д. Греем трудные ситуации толкования возникают во вполне определенных комбинациях обстоятельств. Суть каждого из подобных стечений фактов иллюстрируется, если, скажем, представить, что составитель закона нацелил последний против использования преступниками «опасного оружия», имея в виду созданные ко времени принятия этого акта типы вооружений, за исключением одного, совершенно вылетевшего из его головы. Но потом изобрели оружие нового типа. И правоприменительный орган сталкивается со случаем, когда оно или некая разновидность забытого при составлении закона типа вооружений служит в качестве орудия преступления.

Как отмечал Л. Фуллер, в этого рода ситуациях правоприменитель сначала должен выяснить, распространяется ли зло, которое существующее законодательство стремится подавить, на рассматриваемое им конкретное дело. Далее следует установить, является ли средство борьбы с обсуждаемым злом, предписанное действующими нормативными правовыми актами, подходящим в случае, где нужно вынести решение. Наконец, при положительных ответах на оба поставленных вопроса необходимо распространить сформулированную в законодательстве юридическую норму, подавляющую указанное зло и способствующую успеху выделенного средства, на обстоятельства, имеющиеся налицо. А после надлежит принять на ее основе привоприменительное постановление.

В юриспруденции, констатировал Л. Фуллер, «верность промульгированному праву нередко отождествляется с пассивной и чисто рецептивной позицией» правоприменителя относительно юридических правил. Причем ученые-правоведы подчас придерживаются убеждения, что «если он действует творчески, то … выходит за пределы своего назначения как толкователя».

По представлениям Л. Фуллера, данный теоретический подход является неверным. В трудных случаях толкования, о которых шла речь, правоприменитель неизбежно должен выполнять творческую функцию, чтобы реализовать стоящие перед ним профессиональные задачи. И он, несомненно, заслуживает похвалы, когда преуспел в этой творческой роли.

11. О действии правовых норм во времени. Как полагал Л. Фуллер, «говорить о регулировании или о направлении поведения сегодня посредством правил, которые будут вводиться завтра, значит вести пустопорожний разговор». Отсюда вытекает, что правовые нормы должны иметь юридическую силу в период, начинающийся после их установления. В случае же, когда, например, содержащие такие правила законы с разными датами принятия противоречат друг другу, «решение, санкционированное обычаем, заключается в рассмотрении в качестве подразумеваемо отмененных любых положений» раньше промульгированного документа, несовместимых с более поздним актом. Притом традиционный «принцип таков: lex posterior derogat priori».

Однако сами по себе слишком частые изменения права, по мнению Л. Фуллера, в государстве следует исключить как дезорганизующие социальную жизнь. И недопустимость их должна быть здесь признана принципом законности. Правда, он отнюдь не нарушается, когда юридические нормы трансформируются надлежащим образом.

Так обстоят дела, если проводимой модификации предшествует извещение о ней. И между данным сообщением и изменением права оказывается достаточно времени для того, чтобы население государства успело правильно среагировать на предстоящие перемены. При этом для уяснения его верной реакции следует иметь в виду отмеченный Л. Фуллером очевидный факт: «Иногда деятельность, предпринимаемая при опоре на предыдущее юридическое правило, может стать предотвращенной при условии заблаговременного предоставления» людям информации о грядущем новом порядке.

Разумеется, Л. Фуллер признавал, что всякое государство вольно изменять собственные правовые нормы охарактеризованным способом или иначе. Но в любом случае оно в ходе трансформации юридических правил неизбежно сталкивается с ситуациями, где становится вынужденным придавать упомянутым нормам обратную силу.

В частности, подобное происходит в работе судебных учреждений. Скажем, в рамках проблематики гражданского права «возникает спор между А и Б о смысле содержащегося в законе правила, которым определяются их … субъективные юридические права». Причем стороны спора передают его в суд.

После внимательного взвешивания всех аргументов по данному делу судья приходит к следующему выводу. Они примерно равно сбалансированы между позициями сторон. И закон не дает никакого ясного стандарта для принятия судебного постановления. Однако принципы, относящиеся к решению спора, находятся в обсуждаемом законе.

По представлениям Л. Фуллера, в очерченной ситуации «судья должен вынести постановление по рассматриваемому делу», ибо в противном случае не исполнил бы свою обязанность решать споры, возникающие из существующей системы права. А это плохо для государства. Если каждый раз при появлении сомнения о смысле юридического правила работающие здесь судьи заявляли бы о наличии правового вакуума, то эффективность всех подобных норм, функционирующих в стране, оказалась бы серьезно ослабленной. Ведь для уверенных действий по юридическим правилам людям следует не только знать право, регулирующее их поведение, но и обладать убеждением: при споре о содержании правовых норм есть метод преодоления разногласий.

Однако, констатировал Л. Фуллер, вынесенные судьями решения в ситуациях, аналогичных описанной, и в США, и в других государствах действуют при применении правил, смысл которых так разъяснен, с момента принятия последних. Поэтому любой судья в деле, относящемся к анализируемой категории, «неизбежно вовлекается в акт законодательства с обратной силой».

К этому роду судейского правотворчества в странах, где судебный прецедент признается источником права, иногда прибегают и в других обстоятельствах. Например, когда в гражданском процессе суд отвергает один из собственных прецедентов и создает новую норму прецедентного права.

Л. Фуллер пояснял выделенную ситуацию путем развития уже приведенной иллюстрации. Предположим, писал он, что вслед за делом А и Б тот же самый спор возник между В и Г. Притом В не согласился с постановлением, вынесенным в результате рассмотрения дела А и Б, снова обратился в суд и убедил его в ходе состоявшегося процесса в ошибочности упомянутого решения.

В таких условиях трибунал, осознавший допущенную ошибку, безусловно откажется от своего прежнего постановления и сформулирует иную норму прецедентного права в отношении всех будущих случаев подобных споров. Однако перед указанным судом неизбежно встанет вопрос: распространять или нет новое юридическое правило на спор В и Г.

И трибунал вполне может применить обсуждаемую норму в их деле, исходя из несложного расчета. Конечно, придание ей обратной силы приведет к проигрышу стороны спора, полагавшейся на предыдущее судебное решение. Но для поощрения индивидуума, который добился устранения ошибки в действующем праве, это цену заплатить стоит и потому, что он заслуживает награды за оказанную обществу услугу, и по другой причине. При отказе от принесения подобных жертв «трудно представить, как частные тяжущиеся когда-либо побуждались бы бороться за отмену судебных постановлений, являющихся либо неверными, либо утратившими свое оправдание вследствие изменения обстановки».

Приведенные аргументы в пользу неизбежности в одних выделенных случаях и целесообразности в других введения в государстве юридических правил с обратной силой Л. Фуллер не считал уместными относительно остальных ситуаций правового регулирования. Более того, по его взглядам, принципом законности в государственной организации выступает в высшей степени осторожное применение здесь правотворческими учреждениями имеющейся у них способности устанавливать обратную силу правовых норм как в рассмотренных обстоятельствах, так и во всех иных.

Это и неудивительно. С точки зрения Л. Фуллера, «обладающее обратной силой юридическое правило – поистине чудовище», если такая норма «взята отдельно и в отвлечении от своей возможной функции в системе правовых норм, в целом обращенной в будущее». В самом деле, «спрашивать, как нужно оценивать воображаемое право, которое состоит исключительно из юридических правил, наделенных обратной силой и только ей, - все равно что задавать вопрос, насколько большое давление воздуха присутствует в абсолютном вакууме». Поэтому подобного рода система правовых норм «могла бы существовать лишь в качестве гротескного причудливого образа».

Принцип законности об осторожности в наделении юридических правил этой силой не отличается от сформулированного перед ним по выполняемой роли в процессе упорядочения человеческого поведения. Обсуждаемые принципы предназначены быть орудиями в борьбе с вредным для людей непостоянством правовых норм.

Как известно, оно способно привести к очень серьезным негативным последствиям в сфере уголовного права. Не случайно именно здесь Л. Фуллер приветствовал практику исключения применения обратной силы юридических правил. Правда, по его убеждению, если «закон с обратной силой, создающий новое преступление, совершенно нежелателен», то аналогичный акт, «удлиняющий срок лишения свободы за существующее преступление, нежелателен в меньшей степени».

12. О «кооперативной природе» дела поддержания законности в государстве. Согласно воззрениям Л. Фуллера, этого невозможно добиться без согласованных усилий всей системы государственных органов. Причем промах каждого из таких учреждений неизбежно отрицательно сказывается на выполнении функций по обеспечению законности остальными. Например, противоречивое законодательство не позволяет ее достичь без изменения юридических норм в процессе применения права, что само по себе наносит ущерб законности.

Имеется и еще одно проявление «кооперативной природы» анализируемого дела. Как заметил Л. Фуллер, выделенные им восемь принципов законности «не поддаются … отдельному и категорическому формулированию». Являясь средствами для одной цели, они «при меняющихся обстоятельствах» жизни людей «должны комбинироваться и перекомбинироваться в соответствии с чем-то подобным экономическому расчету». И всякий раз именно в результате упомянутой работы следует принимать решение о том, в каком обличье эти принципы «подходят к рассматриваемому случаю», а также об их «оптимальном расположении» по значимости в указанной ситуации.

В деятельности по приспособлению принципов законности к разнообразным условиям функционирования государственно организованного общества Л. Фуллер установил несколько закономерностей, подлежащих учету при правовом регулировании. Отмеченные закономерности таковы.

Во-первых, пренебрежение одним принципом законности «способно навлечь дополнительное бремя» на другой. Так, при слишком частых изменениях юридических правил решение задач правового регулирования становится очень во многом зависящим от строжайшего соблюдения принципа доведения этих норм до сведения их адресатов.

Во-вторых, отступление от некоторых из обсуждаемых принципов «может потребовать компенсирующего отклонения» от остальных. Скажем, «небрежность насчет обеспечения для субъектов права возможности повиноваться юридическим правилам в состоянии вызывать нужду в предоставлении правоприменительным органам полномочия принудительной реализации правовых норм по собственному усмотрению». А данное полномочие несовместимо с принципом законности о недопустимости расхождения между провозглашенными и фактически применяемыми юридическими правилами. Точно так же отрицательные последствия от введения в действие неясного и непоследовательного статута, требующего от людей невыполнимого и не доведенного надлежащим образом до их сведения, иногда есть шанс смягчить посредством придания обратной силы более позднему закону по той же самой проблематике, если этот закон лишен упомянутых недостатков.

В-третьих, когда правовые нормы всего лишь точно выражают разделяемые их адресатами представления о правильном и неправильном, нужда в оглашении и ясном формулировании этих правил не является очень острой. Но такая потребность велика, если право предписывает образ поведения, противоречащий указанным представлениям.

В-четвертых, от содержания комплекса юридических норм, применительно к которому обеспечивается законность, зависят и степень строгости соблюдения восьми ее принципов в целом, и расположение последних друг относительно друга по важности. К примеру, принципы законности о ясности и доступности юридических норм должны осуществляться более неукоснительно в случае действия подобных правил, предоставляющих полномочия, а не налагающих обязанности. Это объясняется следующим. Среди упорядочивающих человеческое поведение неправовых норм обычно имеются двойники только второго вида юридических правил (из выделенных). Отсюда принадлежащие к нему нормы адресаты права воспринимают легче, а правила первого вида – труднее.

13. О соотношении обеспечения законности и иных целей правового регулирования. Как полагал Л. Фуллер, чаще всего система государственных органов предпочитает следовать принципам законности для реализации своих намерений, осуществляемых с помощью права. И поддержание законности способствует эффективному претворению в жизнь «широкого разнообразия» таких устремлений.

Причем их нужно понятно излагать в источниках права. В противном случае окажется невозможным выполнять соответствующие юридические нормы. Так что не удастся достичь ни обеспечения законности, ни рассматриваемых намерений.

Но иногда государственный аппарат приносит в жертву поддержание законности другим целям правового регулирования. «К несчастью, - констатировал Л. Фуллер, - является хорошо знакомым … методом удовлетворение одного интереса посредством принятия закона и реализация противящегося интереса путем оставления упомянутого закона в широком масштабе не осуществленным в принудительном порядке».

Подобного рода подрыв законности есть недуг государства. И «нет никакого способа подвергнуть карантину эту заразную болезнь, чтобы она не распространялась» из очага заболевания «на остальные части правовой системы».

Искоренению из государственно организованного общества отмеченного недуга призвано способствовать иное отношение работающих здесь юристов к обеспечению законности, чем к остальным целям правового регулирования. Что касается последних, то правоведам следует заниматься профессиональной деятельностью беспристрастно, другими словами, не привнося в нее собственного одобрения или осуждения анализируемых устремлений. Однако каждый юрист должен не только иметь убеждение в необходимости всемерного укрепления законности, но и стремиться как можно в большей степени проявлять это убеждение при исполнении своих профессиональных обязанностей. В частности, с точки зрения Л. Фуллера, «было бы отречением от … судейской должности, если бы судья занял нейтральную позицию между толкованием закона, которое приводит повиновение упомянутому акту в пределы способностей обычного гражданина, и интерпретацией, делающей невозможным для такого лица подчиняться предписаниям обсуждаемого статута».

14. О процессуальном и материальном естественном праве. По убеждению Л. Фуллера, чтобы сделать правовое регулирование как средство достижения целей государства слаженно функционирующим, необходимо соблюдать правила такого упорядочения, выступающие в виде уже охарактеризованных принципов законности. Притом реализация последних требуется для успешного выполнения правовым регулированием указанной роли независимо от того, придерживаются ли этих принципов люди, прибегающие к помощи права для осуществления своих устремлений, или нет.

Однако, размышлял Л. Фуллер, отмеченный образ действия свойствен естественному праву. Поэтому есть основания называть принципы законности нормами естественного права.

Правда, упомянутые принципы упорядочивают сам процесс правового регулирования. А традиционно выделяемые в правоведении нормы естественного права проводятся в жизнь посредством этого процесса, когда осознаются человеческими индивидуумами.

Л. Фуллер посчитал необходимым отразить данный факт в юридической терминологии. И он распространил на естественное право известную юриспруденции классификацию позитивного права на процессуальное и материальное. В результате в теории Л. Фуллера принципы законности как нормы процессуального естественного права оказались противопоставленными правилам материального естественного права.

Последние он рассматривал вытекающими из целей, которых люди в политически организованном обществе обязательно должны добиваться. И Л. Фуллер разделял теоретическую позицию Фомы Аквинского о наличии среди таких стремлений одного, являющегося «высочайшим» и определяющего формулирование остальных. Причем, по представлениям Л. Фуллера, содержание упомянутого основополагающего стремления обусловливает характер «центрального … принципа» материального естественного права.

Буквально относительно этой цели в ее связи с иными Л. Фуллер писал: «В сочинениях Фомы Аквинского выдвинута любопытная идея. Существование конечного стремления для человеческой жизни обнаруживается, когда люди переходят от одной специфической цели к другой. Ведь при отсутствии стандарта, каким выделенное перемещение направляется, они постоянно продолжали бы стремиться в единственном направлении. Так как это невозможно и абсурдно, имеются основания сделать вывод: человеческие индивидуумы не действовали бы совсем, в любом направлении, если бы не руководствовались некоторой высочайшей целью (Summa Contra Gentiles. III ch. II)».

Согласно взглядам Л. Фуллера, подобной логике, по-видимому, следовал Г. Харт в его попытке увидеть в «скромной цели выживания» то, что «поддерживает и наполняет все человеческие стремления». И Г. Харт, безусловно, был прав, когда, по словам Л. Фуллера, отмечал: «Выживание есть необходимое условие для каждого иного человеческого достижения и удовлетворения». Однако едва ли высочайшей целью людей выступает сохранение собственных жизней. И поэтому трудно согласиться с суждением Г. Харта, в соответствии с которым в обеспечении выживания человека заключается «центральный бесспорный элемент, дающий эмпирический здравый смысл терминам естественно-правовой доктрины».

С точки зрения Л. Фуллера, по вопросу о содержании конечной цели человеческого существования верная мысль давно изложена опять же Фомой Аквинским. Она сводится к следующему. «Если бы высочайшим стремлением капитана являлось сохранение корабля, то он постоянно держал бы это судно в порту. Но капитан не имеет в виду как последнюю цель сохранение вверенного ему корабля, ибо судно предназначено для чего-то другого, а именно для плавания (Aquinas Thomas. Summa Theologiсa. Pt. I-II. Q.2, Art.5)».

По мнению Л. Фуллера, обращение к приведенной идее при определении высочайшего человеческого стремления позволяет прийти к заключению. Упомянутая цель есть поддержание общения между людьми. Так обстоят дела по ряду причин.

Во-первых, «человек смог выжить до настоящего времени вследствие своей способности к общению». В частности, люди побеждали в соревновании с остальными живыми существами, нередко более мощными физически, поскольку проявляли умение эффективно взаимодействовать в рамках социальной группы на основе приобретения и передачи знаний. И если в будущем человек не исчезнет с лица земли, то это произойдет потому, что он в состоянии общаться и достигать взаимопонимания с себе подобными.

Во-вторых, общение выступает «способом быть живым». Не случайно многие люди вряд ли хотели бы сохранять физическое существование, при котором не могли бы вступать ни в какой желанный для них контакт с иными человеческими индивидуумами. И то, как и когда человек общается в пределах системы социальных взаимодействий, позволяет расширять или делать более узкими границы самой его жизни. Вот почему Л. Витгенштейн некогда заметил: «Границы моего языка являются границами моего мира».

В-третьих, именно через общение живущие люди наследуют достижения умерших. Отсюда возможность социального взаимодействия способна примирить человека с мыслью о смерти, позволяя погибающему надеяться на использование грядущими поколениями результатов его усилий.

Приведенные аргументы, полагал Л. Фуллер, доказывают правильность предложенного им решения проблемы о содержании высочайшей цели людей. Причем на этой базе имеются шансы сформулировать вытекающий из указанного содержания центральный принцип материального естественного права. И Л. Фуллер дал определение такого принципа в виде «предписания: устанавливай, поддерживай и сохраняй целостность путей общения, посредством которых люди передают друг другу то, что понимают, чувствуют и желают».

15. О террористическом политическом режиме в стране в условиях формального сохранения институтов демократии. По воззрениям Л. Фуллера, в государстве, где последняя существовала и юридически, и фактически, на деле она может быть разрушена без отмены или изменения действующей здесь конституции и основных конкретизирующих ее правовых норм, а также без замены персонала невыборных должностных лиц исполнительной и судебной властей. Подобная ситуация способна сложиться в обстановке углубляющейся депрессии материального производства и «увеличивающегося антагонизма между различными фракционными группами, сформированными по экономическим, политическим и религиозным линиям», при победе на президентских и парламентских выборах представителей политической организации со вполне определенной идейной платформой.

Как отмечал Л. Фуллер, идеология членов этой ассоциации отличается от взглядов проигравших выборы демократов главным образом в двух отношениях. Прежде всего если побежденные «позволяют и терпят различия в точках зрения» по политическим вопросам, то победители «пытаются навязать их монолитный кодекс всем». Вдобавок для потерпевших поражение «право является гибкой вещью, которая в состоянии выражать и приводить в исполнение много различных стремлений». Притом, «когда цель оказалась правильным способом инкорпорированной в закон или в судебное решение, она должна временно приниматься даже ее противниками. И упомянутые лица обязаны ждать своей возможности на выборах либо еще в одном судебном процессе обеспечить юридическое признание собственных устремлений». Победителям же свойственна иная позиция. В соответствии с их убеждениями, надлежит «просто игнорировать юридические нормы, воплощающие неприемлемые цели». При этом вовсе не нужно предпринимать усилия, чтобы отменить указанные правила. Иными словами, в рассматриваемом отношении идеология выигравших выборы такова: «Нам нравится этот закон. Следовательно, давайте его принудительно проводить в жизнь. Нам импонирует принятое судебное решение. Пусть оно будет реализовано». А вот некоторые другие юридические акты законодательной и судебной власти нас не устраивают. Поэтому мы не станем их осуществлять, равно как и противоречащие нашим стремлениям постановления исполнительных органов государства.

По представлениям Л. Фуллера, поскольку идеология победившей группировки требует бескомпромиссного подавления политических противников этой ассоциации вплоть до их физического уничтожения, то выигравшие выборы, безусловно, готовы так действовать. Вдобавок идейная платформа победителей позволяет им проводить подобные мероприятия и при опоре на существующие юридические нормы, и отступая от данных правил. В результате, делал вывод Л. Фуллер, управляемая новой правящей партией страна вполне может оказаться «под властью террора».

Основные черты политического режима, способного возникнуть на основе идеологии победителей, в изложении Л. Фуллера складываются в следующую картину. Во-первых, «государственный аппарат … становится в сущности вторым я» выигравшей выборы организации. Но она, руководствуясь исключительно соображениями целесообразности, действует как с помощью органов государства, так и через своих членов на улицах.

Во-вторых, политические противники победителей дезорганизуются и устраняются законными и незаконными методами. Причем сами принципы законности осуществляются на практике, лишь если их реализация выгодна пришедшей к власти группировке. И они нарушаются выигравшими выборы во всех остальных случаях.

В-третьих, смена правящей в государстве партии существенно не отражается на сферах человеческой жизни, которые остаются за пределами проблематики идеологии новых политических руководителей. В частности, результаты выборов принципиально не сказываются на характере правового регулирования в этих областях.

16. О принципе парламентского суверенитета. Как заметил Л. Фуллер, указанный принцип есть доктрина об обладании парламентом «неограниченной компетенцией в правотворчестве». Например, данное учение воплощается в деятельности системы государственных учреждений Великобритании.

Применение в стране принципа парламентского суверенитета обычно выступает результатом политической предусмотрительности. Дело в том, что правящим здесь силам «всегда желательно иметь резерв правотворческой власти, готовый к использованию в непредвиденных обстоятельствах». Ведь точные ограничения полномочий законодательного органа, «которые кажутся мудрыми и полезными в момент принятия, позднее могут служить для блокирования мер, необходимых в радикально изменившейся обстановке».

Разумеется, государство способно обойтись и без анализируемого принципа, ограничив правотворческую власть своего парламента. В таком случае при политической необходимости отмеченное «ограничение возможно обойти посредством хитростей и фикций». Однако и первые, и вторые «сами дорого стоят из-за искажений, вносимых ими в нормальную атмосферу государственного управления и даже в его институционную структуру».

17. О функции права в борьбе человечества со слепой игрой случайности. По мнению Л. Фуллера, в истории государственно организованного общества имеет место борьба людей за сокращение роли нерационального в их делах. Причем «правовая система представляет собой совокупность правил, предназначенных спасти человека от слепой игры случайности и безопасно направить его по пути целенаправленной и созидательной деятельности».

Примеров действия выделенной функции правовой системы немало. Так, «договорное право объявляет не обладающими юридической силой соглашения, заключенные людьми при взаимном неправильном понимании относящихся к делу фактов». Кроме того, по деликтному праву человеческий индивидуум «способен становиться деятельным, не оказываясь должным отвечать за вредные последствия, которые являются случайным побочным продуктом его поступков».

При этом исключением из второй нормы выступают лишь ситуации, где лицо начинает некоторое смелое предприятие с поддающимся предвидению риском. Последний «может рассматриваться в качестве возможной цены его предприятия и … рационально вычисляться заранее».