11.5. Б.Н. Чичерин о государственной организации и правовом регулировании

Перу этого известного отечественного специалиста второй половины XIX в. в области теории и истории государства и права принадлежит немало сочинений. Среди них можно выделить две выдающиеся работы – «Курс государственной науки» и «Философия права». В указанных произведениях сформулировано значительное число научных положений, не уступающих, а подчас и превосходящих по своей глубине и аргументированности лучшие мировые образцы того времени. Из этих идей Б.Н. Чичерина в последующем изложении приведены те, которые и сегодня сохраняют актуальность.

1. О познаниях, которыми должен обладать законодатель. На вопрос о том, чем следует руководствоваться законодателю «при определении прав и обязанностей подчиняющихся его велениям лиц», Б.Н. Чичерин отвечал: «Он не может черпать руководящие начала из самого положительного права, ибо это именно то, что требуется оценить и изменить; для этого нужны иные, высшие соображения». Законодатель «не может довольствоваться и указаниями жизненной практики», так как она представляет собой «значительное разнообразие элементов, интересов и требований, которые приходят в столкновение друг с другом и между которыми надобно разобраться. Чтобы определить их относительную силу и достоинство», нужно «иметь общие весы и мерило». Отсюда ясно, что необходимые законодателю общие начала возможно выявить, изучив «все отдельные науки», касающиеся человеческих обществ, сведя «их к единству» и взяв «из них то, что в них есть общего и достоверного. В таком только случае» отмеченные «общие начала будут стоять на прочном основании всесторонне исследованных и логически связанных фактических данных».

2. О предмете философии права. «Правоведение есть наука, - полагал Б.Н. Чичерин, - которая не только развивает в подробностях постановления законодательства в приложении к жизненным отношениям, но и сводит к общим началам разнообразие постановлений». Предписания законов «через это подвергаются высшей оценке; сознаются требования права, вытекающие из естественного разума, по выражению римских юристов». Причем осознанные «юристами начала воздействуют» и на само «законодательство, которое изменяется сообразно с этими указаниями. Положительное право развивается под влиянием теоретических норм, которые не имеют принудительного значения, но служат руководящим началом для законодателей и юристов. Отсюда рождается понятие о праве естественном в противоположность положительному. Это - не действующий, а потому принудительный закон, а система общих юридических норм, вытекающих из человеческого разума и долженствующих служить мерилом и руководством для положительного законодательства. Она и составляет содержание философии права».

3. О понятии государства. «Государство, - указывал Б.Н. Чичерин, - может быть понято не как союз народа, а как система мест и лиц, стоящая над народом и им управляющая. Такое воззрение ведет к ложным последствиям, ибо через это граждане перестают быть членами государства; они не входят в его состав. Недостаточность этого понятия очевидна. Народ, устроенный в государство, образует одно целое, в состав которого входят, с одной стороны, соединяющиеся лица», с другой стороны, «система учреждений, которые служат ему органами. Все это вместе составляет одно юридическое тело, состоящее из лиц и учреждений. Как таковое, оно должно иметь свое название, и это название есть государство». Иными словами, «государство есть союз народа, связанного законом в одно юридическое целое, управляемое верховною властью». И «существенный признак, отделяющий государство от всех других союзов, состоит в том, что все они юридически подчиняются государству, государство же владычествует над всеми».

4. О невозможности договорного происхождения государства. «Нет сомнения, - констатировал Б.Н. Чичерин, - что сборище людей, не связанных никакими учреждениями, может поселиться на новом месте и общим согласием соединиться в политическое тело», установив тем самым государственное устройство. Так, «английские пуритане при первом поселении в Северной Америке сделали следующее постановление: “Мы, нижеподписавшиеся, ... постановляем настоящим актом по взаимному торжественному соглашению ... устроиться в политическое тело с целью управляться и работать для исполнения наших”» стремлений. «И в силу этого договора мы соглашаемся издавать законы, акты и предписания», а также «“учредить, смотря по надобности, общественные власти, которым мы обещаем подчинение и послушание”. Вопрос заключается в том, насколько подобный акт можно назвать договором». Ведь «договор, исходя из свободной воли лиц, оставляет лица свободными и самостоятельными; они связываются только взаимными правами и обязанностями». Из этого ясно, что если в подобного рода акте «первоначальное соглашение так же, как в договоре, истекает из свободной воли лиц», то устанавливаемые «им отношения не суть договорные. Это не отношения самостоятельных воль, связанных взаимными правами и обязанностями, а единение воль, подчиняющее отдельные лица целому. Поэтому и самый акт по своему содержанию является не договором отдельных лиц между собою, а постановлением соединенных воль, которые, образуя единое самостоятельное целое, ... составляют народ, облеченный верховною властью».

5. Об условиях, необходимых для утверждения в обществе государственной власти. Как считал Б.Н. Чичерин, эти условия бывают частично фактическими, частично юридическими. Прежде всего «фактически тот, кто обладает наибольшею силою, естественно становится во главе государства. Однако фактическая сила недостаточна для утверждения» государственной власти «как постоянного и прочного учреждения». Государственная власть должна быть законной, а не только фактической. При этом она «может сделаться законною или по воле граждан, или по требованию общего блага».

Воля граждан становится выражением воли государства «там, где нет другой власти, опирающейся на положительный закон». В таких случаях «воля граждан может дать юридическое освящение фактической власти» или по собственному почину установить новую. «На этом основано утверждение властей, возникших из переворотов, всеобщею подачею голосов». В самом деле, «при государственных переворотах ... власть принадлежит народу, ибо он остается единственным представителем государства» ввиду отсутствия «положительного закона», равно как и власти, его устанавливающей. Аналогичным образом обстоят дела «при пресечении династий».

Вместе с тем «фактическая власть может сделаться юридическою и помимо явно выраженной воли граждан, во имя общего блага». Даже случайная власть требует повиновения для «общественной пользы; таковы временные правительства». Здесь повиновение требуется ради «сохранения порядка в данную минуту. Но государство есть союз постоянный и как таковой требует прочного порядка. Если фактическая власть успела утвердить законный порядок в государстве и прочным образом установить повиновение, то тем самым она доказала свое соответствие государственной пользе ... Изданный ею закон ... получает силу во имя общего блага», и через это сама власть, им определяющаяся, приобретает законность. Таким образом, время делает незаконное обладание политической властью «законным в государственном праве так же, как и в частном, где собственность приобретается давностью».

6. О неограниченности государственной власти и ее нравственной силе. В государстве, отмечал Б.Н. Чичерин, «верховная власть ... неограниченна ... Это полновластие ... существует при всяком образе правления, ибо неразлучно» с самим «существом государства как верховного союза». Однако некоторые государствоведы и юристы придерживаются иного мнения.

Одна их группа ограничивает верховную государственную власть «прирожденными правами человека». Например, подобным «было учение мыслителей XVIII в., которые в государстве видели договор свободных лиц, заключенный единственно» для охраны свободы и права. «Естественная свобода и проистекающие из нее права казались им святынею, которой государство не может касаться». Это признавалось в знаменитой «Декларации прав человека и гражданина», провозглашенной во время Великой французской революции. Но такое воззрение «не выдерживает критики. Все права членов государства суть права гражданские, определяемые положительным законом, а закон» устанавливается верховной «властью, которая является таким образом верховным судьею всякого права». В самом деле, если взглянуть на права человека, то становится ясно, что «нет ни одного, которого бы закон не мог ограничить или даже уничтожить» в конкретном случае. В частности, «первое из всех прирожденных прав, личная свобода, подлежит многочисленным ограничениям ... во имя чужой свободы и общественной пользы. И судьею этих ограничений может быть только сам закон как высшее начало, а не подчиненное ему лицо». Действительно, «за преступление или даже просто по подозрению человека сажают в тюрьму. Преступника можно держать даже в пожизненном заключении. Из зараженного места запрещают выходить. Сумасшедшего, пьяного лишают свободы во имя общественной пользы. Другое право есть собственность. Она подлежит налогам, регалиям, экспроприации. Свобода мысли и совести во внешних своих проявлениях, которые одни подчиняются действию власти, ограничивается запрещением вредных учений. Никакое государство не может терпеть проповеди восстания; не терпятся секты вроде скопцов. Наконец, государство имеет право» на саму жизнь человека. «Преступник подвергается смертной казни». И «притом государство не в этом одном случае располагает жизнью граждан. На войне оно требует от всех», чтобы они «подвергали опасности свою жизнь для общей защиты». Итак, «нет ни одного человеческого права, которое было бы безусловно неприкосновенным. Определение прав зависит от воли государства, которое имеет в виду не только свободу лиц, но и общее благо ... Поэтому полное ограждение личных прав возможно единственно через то, что лица сами становятся участниками власти. Высшее обеспечение состоит в том, что ... граждане участвуют как в установлении закона, так и в суде, то есть полное юридическое обеспечение личных прав заключается в правах политических». Отсюда те народы, которые ставят себе задачей развитие и охрану «личного права, дают гражданам участие в государственной власти. В этом состоит существо прав политических».

Другая группа ученых признает «то же ограничение» государственной власти, но «в более широкой форме. Над положительным законом они воздвигают закон естественный» и заявляют, что с последним «верховная власть всегда должна» сообразовываться. «Но в государстве действует не естественный закон, подлежащий самым разнообразным толкованиям, а положительный, обязательный для всех. Единственный законный и обязательный толкователь естественного закона в приложении к данному обществу» есть верховная государственная власть. «И все обязаны подчиняться ее толкованию. Притом она может и уклоняться от отвлеченных требований естественного закона во имя общего блага, которое для государства есть высший закон».

Третья группа теоретиков политики ограничивает верховную власть государства «началами общего блага или государственной цели». По этой концепции «государственная власть может повелевать только во имя общего блага» и не должна «выходить из этих пределов. Но общее благо по существу своему есть начало изменчивое и еще более подверженное колебаниям и толкованиям», чем «естественный закон. Здесь опять верховная власть является единственным законным судьею того, что требуется общим благом. Каждый может думать, что он хочет, но каждый обязан свое личное толкование подчинить сознанию государства, выраженному верховною властью», которая есть высший судья «своих прав и обязанностей».

Из неограниченности верховной власти государства вытекает, что восстание против нее как таковой «никогда не может быть правом». С юридической точки зрения, оно является «только фактом, нарушающим право, то есть преступлением. Поэтому восстающие против верховной власти всегда наказываются справедливо, ибо они нарушают право в самом высшем его проявлении. Тем не менее такое нарушение права не всегда может быть безусловно осуждено». Если верховная власть не обладает юридическими границами, то ей присущи «границы нравственные. И хотя юридически она сама остается судьею своих поступков, ... однако есть крайние случаи, когда выступление из всяких нравственных границ со стороны власти если не оправдывает юридически, то нравственно извиняет восстание». Вот почему иногда «подобные восстания поддерживались даже законными правительствами. Таково было, например, восстание греков против Оттоманской Порты».

Правда, восстания или «революции можно рассматривать и с точки зрения общественной пользы». Как исторические факты они могут влечь за собой «полезные или вредные последствия для народа ... Значение революций можно обсуждать с разных сторон. Но каково бы ни было суждение, юридическая точка зрения остается непоколебима. Они могут быть полезны или вредны, нравственны или безнравственны. Но правомерны они никогда не могут быть. Возмущение против верховной власти не может быть правом».

По-другому «ставится вопрос при восстании против власти ограниченной, когда она выходит из пределов, поставленных ей законом, например, когда в ограниченной монархии король нарушает конституцию. Примеры подобного рода представляют обе английские революции ... Сюда же относится и отложение Североамериканских Штатов от Англии. Здесь сама власть нарушает право, а потому восстание есть только средство защиты. Однако и тут уважение к общему благу требует по возможности воздержания от употребления силы. Народ, которого права нарушаются, имеет несомненно право восстать во имя закона. Но общее благо налагает на него нравственную обязанность испытать все средства для восстановления законного порядка», прежде чем «прибегнуть к оружию, ибо низвержение законной власти во всяком случае производит глубокое потрясение в государстве».

Наконец, «может быть поставлен вопрос о праве восстания или сопротивления в случае уступки области одним государством другому». Такой «вопрос не может практически возникнуть» в условиях «войны, ибо, если бы область имела возможность защищаться, то ... не была бы уступлена. Вопрос возникает, когда область уступается добровольно, по политическим соображениям». В этих случаях, когда население уступленной территории не соглашается с ее передачей иной стране и берется «за оружие, чтобы отстоять свою независимость», подобное восстание «нельзя было бы назвать возмущением против верховной власти». Ведь прежняя власть, «уступая свои права, лишается их, а новая власть еще не приобрела» законных полномочий. «Здесь вопрос, за отсутствием высшего судьи, решается только силой».

По словам Б.Н. Чичерина, нравственная сила государственной власти состоит в том, что последнюю «добровольно признают и охотно ей подчиняются. Эта нравственная связь, соединяющая правителей и подчиненных, составляет самую крепкую и надежную опору власти. Но вынудить ее нет возможности: она заслуживается, а не вынуждается. Для того, чтобы эта связь могла сохраняться, надобно, чтобы сама власть следовала предписаниям нравственного закона. Требуя от подчиненных уважения к установленным властям, нравственный закон ... требует и от последних, чтобы они добросовестно исполняли свои обязанности и управляли не в личных своих интересах, а в видах общего блага, воздавая каждому должное, уважая права подвластных и устраняя произвол и притеснения ... Правительства, которые хотят заставить подданных быть нравственными, тем самым подают пример безнравственности, ибо они извращают нравственный закон, делая его принудительным». Речь, в частности, идет о религиозных гонениях. «Такого рода политика не только возбуждает против себя притесняемых, но восстанавливает против правительства все благородные умы. Она разрушает нравственную связь между правительством и подданными».

7. О социальной структуре политически организованного общества и вытекающем из нее требовании к форме правления. «Общественные классы, - утверждал Б.Н. Чичерин, - могут быть весьма разнообразны. Они строятся и на количественных, и на качественных определениях. Каждое специальное занятие или интерес и каждая ступень в пределах одного и того же занятия могут быть основанием для образования известного класса».

Прежде всего «в экономическом отношении ... общество разделяется на богатых и бедных», а средний класс связывает «противоположные крайности ... В нормальном его развитии заключается истинное разрешение социального вопроса, возбуждаемого борьбою классов. Это развитие является естественным плодом экономической свободы».

В целом зажиточные классы есть вместе с тем и образованные классы, ибо «развитие ума требует досуга и средств». Этим определяется различие призвания зажиточных и бедных классов: первые «предаются умственному труду», вторые – «труду материальному ... Материальный труд всегда составлял и будет составлять призвание огромного большинства человеческого рода, а умственный труд всегда составлял и будет составлять призвание руководящего меньшинства ... Но классы, которых призвание состоит в материальном труде, никогда не могут иметь такого умственного развития, как те, которые призваны к умственному труду ... Высшее образование требует такого количества умственного труда, которого не в состоянии дать» человек, зарабатывающий себе на жизнь физическими усилиями. Естественно, что в народной «массе образование стоит на самом низком уровне, а потому здесь важнейшее значение получают имущественные отношения. По различию недвижимой и движимой собственности тут главным составным элементом являются мелкие землевладельцы и мелкие капиталисты. Но к ним примыкает многочисленный класс людей, живущих исключительно работою своих рук. Таковы пролетарии, которых имущественное положение и умственное развитие стоят на самой низкой ступени».

Образованность людей не увеличивается прямо пропорционально росту их материальной обеспеченности. «Образование не передается из рода в род, как имущество. Для усвоения его требуется собственный труд. Поэтому оно достигает высшей степени там, где с достатком соединяется труд, а это именно то, что имеет место в средних классах. Богатство избавляет от труда, вследствие чего на вершинах общества нередко встречается скудость умственного развития. Противодействием этой естественной наклонности могут служить только живые политические интересы, которые требуют высшего умственного развития и составляют могучую приманку для людей, обладающих значительным достатком. Без этого последние ограничиваются покойным наслаждением приобретенными без труда материальными благами и стремятся лишь к удовлетворению своего тщеславия ... Средние классы, напротив, будучи достаточно обеспечены для того, чтобы не находиться под гнетом материальной нужды», тем не менее «должны ... трудом пробивать себе дорогу к высшему положению. От них поэтому всегда и везде исходит умственное движение».

Казалось бы «всего естественнее, что в союзе лиц, соединяющихся для общих целей, верховная власть должна принадлежать совокупности этих лиц. На этом основано учение о народовластии, которое признает, что верховная власть в государстве неотъемлемо принадлежит народу и он всегда может располагать ею по своему усмотрению. Но такой взгляд противоречит истинной природе государства. Оно уподобляется простому товариществу, между тем как ... имеет совершенно иной характер и иное значение. В товариществе нет верховной власти, а есть только соглашения, в которые лица вступают добровольно. Кто не хочет подчиняться общему решению, тот из товарищества выходит. Государство же представляет» собой «не простое собрание лиц, а организованное целое, облеченное полновластием над членами».

Несомненно, что «носителем верховной власти может быть и совокупность граждан. Таково начало демократии. Но это отнюдь не единственная правомерная и даже не высшая форма государственного устройства. Если руководящим началом в устроении верховной власти должна быть» сама «идея государства, то этой идее не соответствует предоставление верховной власти большинству, то есть наименее образованной части общества. Здесь совершенно устраняется начало способности, между тем как оно в устройстве власти должно иметь преобладающее значение, ибо быть представителем целого и управлять его действиями есть высшее общественное призвание, для исполнения которого требуется и высшая способность». Поэтому в государстве «основное требование состоит в том, чтобы владычествовали образованные классы, которые одни обладают способностью ясно понимать и обсуждать политические вопросы. А так как образованные классы суть, вообще, зажиточные классы и соединение достатка с образованием составляет высшую гарантию привязанности к общественному порядку», то недемократические «образы правления», при которых политическая власть принадлежит высокообразованным состоятельным людям, «имеют такое же», как демократия, «и даже большее право на признание. Если же нельзя считать демократию единственным правомерным государственным устройством, то учение о народовластии теряет» под собой «всякую почву».

Более того, «демократия отнюдь не может считаться конечной целью человеческого прогресса. Она может служить разве только переходною ступенью политического развития. Таковою она была в древности; таковою, без сомнения, она должна оказаться и в новое время. Если в современном мире она является преобладающею, то это не означает, что так всегда должно быть. Основанное на изучении истории убеждение в совершенствовании человеческого рода заставляет, напротив, думать, что за периодом демократического развития неизбежно последует реакция во имя более разумного отношения общественных элементов. Как переходная ступень в историческом процессе демократия играет свою весьма существенную роль в политической жизни народов и в этом отношении заслуживает» некоторого сочувствия. «Но по идее это все-таки форма низшая. Там, где она становится прочною, где она вполне сливается с народным сознанием», демократия «обнаруживает одностороннюю ограниченность народного духа, а никак не возведение государственной жизни на высшую ступень». Все это объясняется именно тем, что «демократия есть по существу своему политическая форма, в которой верховная власть вручается наименее образованной части общества», а потому наименее способной «сознавать и осуществлять государственные цели».

Согласно представлениям Б.Н. Чичерина, сказанное дает возможность сделать два вывода. Во-первых, «в естественном движении общественных сил и в проистекающем из них» социальном строе значение лиц физического труда «должно быть наименьшее ... Рабочие классы, бесспорно, являются силой, ибо они составляют массу. Но при нормальном отношении общественных элементов эта масса должна стоять внизу, а не наверху. Когда же нищей и невежественной толпе говорят, что она теперь» ничто, «а должна быть всем, и она, увлекаясь этой проповедью, льстящею ее страстям, идет на разрушение всего существующего общественного строя, то подобное явление представляет» собой «величайшую опасность, какая может грозить человеческим обществам. Кроме разрушения и хаоса, из этого ничего не может выйти».

Во-вторых, «присвоение верховной власти теми или другими лицами как представителями государства ... зависит от реальных условий государственной жизни. По идее, требуется высшая способность, но в действительности эта способность может принадлежать тем или другим элементам», которые историей ставятся «во главе государства». Другое дело, что естественные руководители всей массы его граждан «суть средние классы, в которых достаток соединяется с образованием и трудом. И тут различаются классы средних землевладельцев, средних капиталистов и затем многочисленные так называемые либеральные профессии ... , составляющие умственное зерно средних классов»: техники, ученые, художники, медики, адвокаты. «Из них выходит умственная аристократия, и они являются главными двигателями ... прогресса. При правильном развитии общественных элементов эти профессии составляют источник более или менее значительных доходов, а потому здесь достаток соединяется с образованием. Но нередко в этом классе оказывается избыток, не находящий приложения своих сил. Отсюда происходит так называемый умственный пролетариат ... Он представляет» собой «серьезную опасность для общества», ибо «вследствие ненормальности своего положения умственный пролетариат охотно воспринимает утопические теории и является» вождем «масс в их стремлении к разрушению существующего строя». Ненормальность его положения «проистекает оттого, что на умственную работу мало спроса, а это бывает именно в странах бедных, где нет достаточно капиталов для ее вознаграждения. Нормальное развитие общества состоит в том, что умножение богатства идет в уровень с расширением образования. Где эти два основные фактора общественной жизни не находятся между собою в правильном отношении, там неизбежно ощущается разлад, и в обществе происходят прискорбные, а иногда опасные явления. Именно к этому разряду принадлежит развитие умственного пролетариата».

8. О политическом идеале. По мнению Б.Н. Чичерина, политический идеал «состоит в гармоническом соглашении тех двух противоположных элементов, из которых слагается общежитие: личности и общества ... Поэтому не может быть идеалом ни чистый индивидуализм, отрицающий всякую общественную власть, каковым представляется учение анархистов; ни социализм, всецело поглощающий лицо в обществе. Это две противоположные ветви, выросшие из одного корня, но одинаково основанные на полном непонимании человеческой природы и свойств общежития. Оба являются продуктами бессмысленного отрицания. Идея гармонического соглашения элементов всегда лежит посредине между крайностями. И тут один элемент может преобладать над другими; в этом выражаются исторические особенности народов. Но чем более тот или другой элемент подавляется, тем более общественный быт удаляется от идеальных начал и тем более восстановление или водворение недостающего составляет существенную потребность развивающегося общества».

9. О классификации форм правления на правильные и извращенные. Б.Н. Чичерин писал, что, «кроме трех правильных образов правления, Аристотель принимает еще извращенные. Это разделение основано на различии целей: в одних цель составляет общее благо, в других - частная польза правителей. Извращение монархии есть тирания, извращение аристократии - олигархия. Демократию же Аристотель признает извращением политии. Полибий, следуя тому же разделению, считает извращением демократии охлократию, название, которое осталось в науке. Однако извращенные образы правления нельзя признать особенными формами государственного устройства. Всякое правление может быть хорошо или дурно, смотря по тому, как оно действует. Чаще всего оно представляет» собой «смесь хороших и дурных качеств. Но пока учреждения остаются те же, пока субъект верховной власти не меняется, образ правления» сохраняется тот же. «Начала для разделения государственных форм следует искать в различном устройстве верховной власти, а не в том, как она действует, что подлежит самым разнообразным толкованиям и не дает никакого твердого мерила».

Вот почему «и деспотию нельзя признать за образ правления», отличный от монархии, несмотря на «авторитет писателей, поддерживающих это разделение. В том виде, как оно принимается, деспотия представляет» собой «только извращение неограниченной или чистой монархии; в обеих субъект верховной власти один и тот же». Сами последователи такого разделения не согласны насчет признаков, определяющих различие монархии и деспотии. «Монтескье, для которого оно составляло выдающуюся черту его учения, полагал его в том, что в монархии существуют посредствующие тела, через которые идет деятельность монарха, а в деспотии правитель не сдерживается ничем». Другие, как, например, Шталь, «полагают различие в независимости судебной власти, третьи - в признании прав за подданными; последнее мнение принадлежит Блунчли. Становясь на эту точку зрения, можно сказать вообще, что чистая монархия отличается от деспотии тем, что в первой верховная власть действует путем закона и граждане имеют права, тогда как в последней оба эти элемента уничтожаются перед верховною властью. Но во всяком случае закон и здесь, и там в руках монарха, следовательно, ограничения для него не обязательны. Нет деспотического правления, в котором бы не существовало постоянных законов и учреждений» и где «бы подданные не имели прав, хотя эти права могут часто нарушаться. А с другой стороны, история показывает, что и в монархиях с посредствующими телами правители часто действуют произвольно, потому что имеют на то возможность». Таким образом, «юридического различия» здесь нет. «Все, что можно сказать, это то, что чем менее монарх действует путем закона и чем менее уважаются права граждан, тем более правление приближается к деспотии».

К тому же если под именем деспотии понимать злоупотребление властью, то «она не ограничивается монархической формой» государства. «В самых демократических республиках может существовать деспотизм большинства или господствующей партии. И этот деспотизм гораздо ужаснее всякого монархического гнета, ибо он чувствует» меньше «сдержек и не только давит сверху, но охватывает свои жертвы со всех сторон и во всех углах».

10. О парламентском правлении. Как заметил Б.Н. Чичерин, «противоположные партии, хотя и враждующие друг с другом, ... могут сменять одна другую в правлении. И это служит ко благу государства», ибо через такие перемены «осуществляются различные его задачи при постоянном контроле противников ... Именно на этом основано парламентское правление». В нем «чуждый всяких частных целей» глава государства должен «играть роль посредника между противоположными элементами общества ... , имеющими в виду преимущественно свои собственные интересы. От него главным образом зависит возможность соглашения самостоятельных в своей сфере властей, и это составляет самую высокую его задачу».

Однако «даже парламентское правление не ограждает подданных от беззаконий. Оно отдает правительственную власть в руки господствующей партии. Но где ручательство, что в интересах этой партии правительство не выступит из пределов закона? Необходимы гарантии. Их может дать только судебная власть. Она не вправе отменять незаконные постановления или распоряжения правительства. Это не входит в область ее полномочий. Но она может отказать им в исполнении при столкновении с правами граждан. Это и есть обыкновенный случай. Правительство со своими требованиями обращается к гражданам. Если последние отказывают ему в законном повиновении», то «оно преследует их судом. Если же оно употребляет насилие, то гражданам», со своей стороны, «предоставляется право прибегать к защите суда. Без этого немыслимо установление законного порядка в государстве. Таким образом, отношения управления к закону сводятся к отношению его к суду. Последний является окончательною сдержкой в области исполнения. Отсюда коренное требование разделения этих двух отраслей».

11. О централизации и местном самоуправлении в государстве. «Централизация, - считал Б.Н. Чичерин, - ... есть управление делами из общего центра. Противоположно централизации местное самоуправление, то есть самостоятельное управление местными делами» представителями отдельных частей государства. «Когда говорят, что в известном государстве вовсе нет централизации, а все основано на местном самоуправлении, то это не более как преувеличение». Причем самый существенный вопрос относительно соотношения централизации и самоуправления в конкретном государстве заключается в том, «имеют ли представители местности только право решать дела с возложением исполнения на правительственные органы» или же они обладают своими собственными исполнительными структурами, заведующими предоставленными им делами. Только в последнем случае «устанавливается самоуправление в истинном смысле».

Органам самоуправления могут быть вверены функции, «принадлежащие собственно к ведомству центральной власти», а именно сбор государственных податей, взыскание повинностей, исполнение законов и распоряжений правительства. В результате «местные общественные власти становятся вместе с тем исполнительными органами правительства». Это предполагает усиление централизации, ибо правительство обращается к структурам самоуправления со «своими требованиями и подвергает их ближайшему контролю и руководству». Отсюда ясно, что ограничением компетенции органов самоуправления чисто местными делами обеспечивается их самостоятельность.

Централизация проявляется в государстве в передаче «местных дел на решение или утверждение центральной власти», так что «чем больше» таких дел поступает на рассмотрение «центральной власти, тем сильнее централизация». Она, в частности, включает, во-первых, назначение центром местных властей и утверждение им выборных должностных лиц, во-вторых, надзор из центра «за местными властями ... посредством отчетов, ревизий, объезжающих инспекторов, наконец, посредством правительственных властей, постоянно находящихся на местах»; в-третьих, «направление местной деятельности из центра посредством обязательных постановлений, инструкций и предписаний».

Проблема соотношения централизации и местного самоуправления «не разрешается простым требованием, чтобы правительство как можно менее вмешивалось в местные дела». Так, централизация выступает «самым сильным орудием объединения. Без нее невозможно обойтись там, где нужно сильнее прикрепить известные области к центру или действовать против могучего класса, враждебного государственному порядку». Не случайно в европейских государствах «централизация ... возникла именно из борьбы королей с феодальным строем». К тому же «централизация может служить гражданам гарантиею против произвола и притеснений местных властей. Непричастная мелким столкновениям провинциальной жизни, центральная власть, вообще, беспристрастнее и шире смотрит на вещи. Нет ничего невыносимее местного деспота, на которого нет суда».

12. О пределах повиновения граждан государственной власти. Как утверждал Б.Н. Чичерин, «первая личная обязанность гражданина есть повиновение ... Но это повиновение не есть подчинение произволу, а подчинение закону. Верховная власть издает законы, определяющие как права и обязанности различных властей, так и права и обязанности граждан. Повиновение держится в установленных законом пределах: это повиновение законное ... Когда известная ограниченная власть или даже отрасль верховной власти преступает назначенные ей законом пределы, обязанность повиновения прекращается. Никто не обязан повиноваться власти, которая действует без законного права или без тех форм, которые закон требует для того, чтобы приказание имело законную силу».

Однако «пределы власти ... не всегда ... точно и ясно обозначены законом ... Власть, требующая повиновения, может действовать в уверенности», что она соблюдает правовые нормы, а гражданин станет придерживаться противного мнения. Если же по всякому сомнительному вопросу каждое лицо «будет считать себя вправе сопротивляться власти, то водворится анархия». Поэтому в подобных затруднительных ситуациях гражданин должен вообще, исключая крайние случаи нужды, оказать повиновение соответствующему должностному лицу, а затем подать жалобу на действия последнего.

Что же касается неповиновения граждан государственной власти, то оно может быть простое, то есть пассивное, а также деятельное, предполагающее употребление силы. Простое неповиновение, как правило, «не наказывается уголовным законом, а влечет за собою только принуждение» к предписанному государством поведению. Причем «требование законного порядка состоит в том, чтобы все» такого «рода дела ведались судом. Это составляет важнейшую гарантию для граждан». Деятельное же неповиновение заключается либо в насильственном сопротивлении, либо в открытом восстании. «Первое касается отдельных лиц и случаев. Второе составляет совокупное действие. Насильственное сопротивление незаконным требованиям является последствием начала законного повиновения, лишь бы оно не переходило в обратное насилие». Открытое же восстание оправдывается лишь «правом нужды, когда правительственная власть, преступая свои права, ниспровергает законный порядок».

Особо важное значение для обеспечения стабильности политического строя в государстве имеет правильное решение вопроса о пределах подчинения командам граждан, состоящих на военной службе. В этой связи Б.Н. Чичерин отмечал, что «войско, как и всякая другая часть государства, не может стоять вне закона ... Военная присяга не должна противоречить общей присяге, в силу которой все граждане обязываются не нарушать законов и уважать установленные власти». Вот почему «если граждане восстают во имя конституции, то восстание частных лиц во всяком случае есть нарушение закона, а потому войско обязано его укротить. Против беззаконных действий правительства должно действовать законными средствами, а не возмущением. Но ... если войско употребляется правительственною властью для низвержения народного представительства, то обязанность повиновения прекращается, ибо войско, наравне со всеми гражданами, обязано уважать законом установленные власти». Ему следует «подавить восстание против законных властей, но оно не вправе ниспровергать» сами власти.

13. О понятии гражданского общества. По воззрениям Б.Н. Чичерина, «гражданское общество» или просто общество в отличие от государства «есть совокупность частных отношений между лицами, управляемых гражданским или частным правом». Причем здесь право устраивает «только формальную сторону общежития. Содержание его составляют определяемые правом интересы, материальные и духовные», ибо «при общении людей ... возникает живое взаимодействие интересов», которому правом устанавливаются границы.

Б.Н. Чичерин считал, что формулирование понятия гражданского общества «было одною из самых плодотворных мыслей Гегеля. Этим обозначался целый ряд явлений, имеющих свой специальный характер и управляемых особыми нормами права». Более того, для юриста это понятие, предполагающее отличие гражданского общества от государства, «составляет, можно сказать, азбуку его науки, без которой нельзя сделать в ней ни единого шага». Ведь «признать, что общество есть только часть государства, а не самостоятельная область явлений, значит признать, что гражданское право есть часть государственного, чего, конечно, ни один юрист допустить не может. Если же общество есть самостоятельная область явлений, управляемых особыми нормами права, то нет сомнения, что эти явления должны быть предметом самостоятельного изучения, а потому и отдельной отраслью науки». К тому же признанием самостоятельности гражданского общества от государства «разрешается ... вечно продолжающийся спор между индивидуализмом и централизмом в общественной жизни. На индивидуализме зиждется гражданское общество, централизм составляет принадлежность государства. Разделение этих двух областей дает каждому» из упомянутых «начал подобающее ему место». Наконец, самим признанием самостоятельности гражданского общества человеческая личность, ее свободы и права ограждаются от поглощения государственным целым.

14. О вмешательстве государства в область частной деятельности граждан. В соответствии с представлениями Б.Н. Чичерина, такое вмешательство «составляет исключение, которое оправдывается только особыми обстоятельствами». Оно может иметь место, как правило, в четырех типичных ситуациях.

Во-первых, там, где частная деятельность способна наносить вред обществу. Здесь государство действует либо предупреждая, либо пресекая ущерб. «В обоих случаях издаются правила, определяющие границы и условия деятельности». Но если «в системе предупреждения требуется предварительное разрешение правительства», которое заранее удостоверяется, что все предписанные законом нормы соблюдены, то для системы пресечения характерна свобода действий, которые пресекаются, «как скоро нарушены постановленные условия». Иными словами, первая система «основана на желании отвратить зло, вторая - на уважении к свободе граждан».

Обыкновенно государственные органы должны предупреждать вред прежде всего, «когда он неисправим». Так, «при установлении правил об устройстве пароходов в видах безопасности необходимы предварительный осмотр и разрешение, ибо поздно для преследования виновных дожидаться гибели пассажиров». Кроме того, «предварительное разрешение требуется там, где большие затраты могут быть уничтожены вследствие неисполнения всех требующихся условий». Это, например, случается при постройке «фабрики в ... месте, где ей не следует быть». Наконец, применение системы предупреждения вреда «требуется ... при недостаточности контроля со стороны самих заинтересованных лиц либо по недостатку сведений, либо при недостатке конкуренции. Отсюда необходимость предварительных испытаний для медиков, аптекарей, архитекторов; отсюда предварительный осмотр частных ... железных дорог». В остальных случаях, когда частная деятельность способна нанести ущерб обществу, государственным органам надлежит прибегать к системе его пресечения.

Во-вторых, государственное вмешательство нужно, если частная деятельность «недостаточна для удовлетворения общей потребности, а потому нуждается в содействии или возбуждении». При этом государственными органами «могут приниматься меры прямые и косвенные». Первые представляют собой положительные предписания, направляющие усилия граждан. Примером является «меркантильная система в промышленной области», когда правительство берет на себя всякую инициативу и выступает в качестве всеобщего опекуна. Косвенные же меры состоят «в различных выгодах, предоставляемых известной отрасли с целью привлечь к ней частную деятельность». Эти выгоды заключаются в помощи, наградах, льготах, наконец, в устранении или стеснении конкуренции, в особенности иностранной. Такого рода поощрения «полезны или вредны, смотря по обстоятельствам. Всякое стеснение деятельности или предоставление преимуществ одним перед другими само по себе есть зло и всегда совершается за счет кого-либо. Даже устранение иностранной конкуренции оплачивается потребителями, которые принуждены необходимые им вещи покупать дороже. Только весьма крупные выгоды, проистекающие отсюда для целого общества», способны уравновесить порождаемые указанными мерами частные убытки.

В-третьих, вмешательство государственных органов необходимо, когда польза всего государства «требует общей системы или общего направления деятельности». Так, при устройстве городов устанавливаются «известные правила для построек и стоков, ибо все это должно входить в общую систему». С аналогичной целью «предписываются также правила езды по улицам».

В-четвертых, не обойтись без государственного вмешательства там, «где нужны общие учреждения, превышающие силы отдельных лиц или по существу своему носящие общественный характер». В подобных случаях государство может или само заведовать «учреждениями, или предоставить их частным товариществам на установленных им условиях и под его надзором». Однако «когда учреждение требует постоянной нравственной деятельности, ... на частные товарищества положиться нельзя ... Государство ... должно взять дело в свои руки», или превратив его в «монополию, если интерес весьма значителен», или допустив «частную конкуренцию, предоставляя более или менее широкое поприще свободе. Таковы различные системы, господствующие относительно учебных заведений».

15. О юридических ограничениях свободы договоров. «Эта свобода, как и всякая другая, - отмечал Б.Н. Чичерин, - имеет ... свои границы. Они полагаются самим существом права. Соглашения, нарушающие права третьих лиц или противоречащие общим законам, недействительны. Границы полагаются и нравственными требованиями. Если, вообще, нравственные отношения не подлежат принуждению», то касающиеся их «соглашения не могут иметь юридической силы. Тем менее можно придать принудительную силу соглашениям, которые противоречат нравственным требованиям ... С точки зрения договорного права, закон в эти отношения не вступается». Вот почему «он отказывает подобным сделкам в юридической защите. Проститутка может по своему изволению отдавать себя разным лицам, но она не может заключать на этот счет юридически обязательные договоры. По той же причине признаются недействительными долги, основанные на азартной игре. Они считаются долгом чести, а не права».

Для юридической силы договоров требуется выполнение трех условий. Во-первых, нужно, чтобы воля сторон договора была законна. Во-вторых, необходимо, чтобы она являлась свободной. «Свободному выражению воли в договоре противоречат такие действия другого лица, которые насилуют волю или извращают ее ложными представлениями. Поэтому насилие и обман разрушают обязательную силу договоров ... Она разрушается и такого рода заблуждением, при котором в соглашении одно лицо разумеет одно, а другое - другое. Тут есть только мнимое совпадение воль, а потому нет настоящего договора». В-третьих, сформулированная в договоре воля становится юридически обязательной, «как скоро она выражена в совершенно ясной и не подлежащей сомнению форме. Лучшим для этого средством служит надлежащим образом удостоверенный письменный акт».

16. О помиловании, амнистии и аболиции. По убеждению Б.Н. Чичерина, все эти термины обозначают действия, призванные восполнить недостаточность законодательства в конкретных случаях. Так, помилование заключается или в совершенной отмене, или в смягчении правительственной властью наказания, определенного судом в соответствии с законом. Помилование «может или относиться к известному преступнику, или распространяться на целый разряд лиц или преступлений. В последнем случае оно называется амнистией. Подобные общие меры всегда вызываются политическими обстоятельствами».

От помилования и амнистии «отличается аболиция. Она состоит в прекращении самого следствия» до суда, тогда как помилование и амнистия всегда следуют за судом. Аболиция, подобно помилованию и амнистии, вызывается политическими обстоятельствами и является мерой чрезвычайной. Прибегать к ней может лишь правитель государства. «В нормальном порядке такое вторжение правительства в область суда не должно иметь места. Оно может противоречить самому интересу обвиняемого, для которого всего важнее, чтобы его невинность была признана судом». Таким образом, помилование, амнистия и аболиция как политические меры «указывают на то, что в государстве», кроме охраны «прав и господства закона, существуют и другие интересы, которые должны быть приняты в соображение».

17. О смертной казни. Как полагал Б.Н. Чичерин, «материальное равенство преступления и наказания влечет за собою требование смертной казни при убийстве ... Против смертной казни ... многие восстают во имя человеколюбия; утверждают даже, что общество не имеет права отнимать у человека жизнь, которой оно ему не дало». Однако «чем выше ценится человеческая жизнь, тем выше должно быть и наказание за ее отнятие. Если ... жизнь есть ... благо, которое не имеет цены, то отнятие такого блага у другого влечет за собою отнятие того же блага у преступника. Это - закон, который он сам себе положил. Поэтому, с точки зрения правосудия, смертная казнь составляет чистое требование правды». Естественно, что «государство имеет полное право» применять смертную казнь, ибо «высшее его призвание состоит в отправлении правосудия. Во имя высших целей оно располагает жизнью людей», посылая их «на смерть для защиты интересов отечества. Оно обязано и защищать эту жизнь, карая тех, кто на нее посягает. Справедливая же кара состоит в отнятии того, что имеет одинаковую цену». Отсюда ясно, что, когда «смертная казнь ... отменяется и заменяется другими наказаниями, ... это происходит не в силу требований правосудия, а по другим соображениям».

Одно из них «состоит в возможности судебных ошибок, которые при смертной казни становятся неисправимыми». Но этот аргумент против смертной казни «устраняется смягчением наказания всякий раз, как приговор основан на уликах, не имеющих полной достоверности». Гораздо важнее другое возражение против смертной казни, заключающееся в том, что таким наказанием «пресекается для преступника дальнейшая возможность исправления. И тут можно сказать, что именно смертная казнь всего сильнее действует на душу человека. Она заставляет его перед лицом вечности углубиться в себя и покаяться в своих преступлениях». Вместе с тем «многие преступники идут к смерти совершенно равнодушно. Будет ли у них отнята возможность покаяния в течение многолетнего заключения?» Вот единственная позиция, «с которой можно защищать отмену смертной казни. Она касается уже не права, а нравственного отношения к душе человеческой, которым видоизменяются чистые требования правосудия». Здесь «перед человеческим законом открывается внутренний мир, над которым он не властен». Ведь юридическое правило «не управляет совестью и ему неизвестна минута, когда под влиянием» изнутри «действующей высшей силы» в человеке «могут пробудиться лучшие чувства. Это может совершиться и перед лицом смерти, и в течение многолетнего заключения». Последнее указанное соображение и обусловливает то, что вопрос о смертной казни «остается и всегда останется открытым».

По мнению Б.Н. Чичерина, рассмотренные аргументы за отмену смертной казни не вытекают «из начала общественной пользы. Если для защиты общества требуется устрашение преступников, то в этом отношении смертная казнь действует всего сильнее. Это - одно, перед чем останавливаются закоренелые злодеи, которые даже на пожизненное заключение смотрят весьма равнодушно. Для общества полезно отсечение зараженного члена. Если есть неисправимые преступники, то лучше всего от них отделаться разом». К тому же имеются «такие ужасные преступления, за которые единственным достойным наказанием может быть отнятие жизни. Естественное чувство правосудия не удовлетворяется меньшим».

18. О налогообложении доходов граждан государства. Как заметил Б.Н. Чичерин, чтобы «определить точным образом» эти доходы, государство либо «должно входить во все мелочи» частного хозяйства, либо «полагаться на ... собственные показания» плательщиков. Первое недопустимо, ибо представляет собой «инквизиционное вторжение» в личную жизнь людей. Второе же «есть подать на честность», а вместе с тем «прямое побуждение к утайкам, то есть развитие безнравственности». Отсюда «те государства, которые прибегают к подоходному налогу ... , ограничиваются всегда очень малыми» его размерами. «Мелкие доходы даже совершенно освобождаются от налога вопреки требованиям справедливости, в виде милостыни, а крупные облагаются сильнее, потому что с них легче что-нибудь взять. Во всяком случае подоходный налог служит только дополнением к другим. Основным правилом прямого обложения остается определение предполагаемого дохода по общим внешним, по возможности простым и ясным признакам, указывающим или на доходность облагаемого имущества, или на обстановку жизни, обнаруживающую известный достаток. На этом основаны подати поземельные, с фабрик, с домов, с квартир, с акционерных доходов».

19. О межгосударственных отношениях. «Каждая народность как реальная духовная сила стремится к самостоятельному проявлению своих особенностей в исторической жизни, - писал Б.Н. Чичерин, - и это сознание своей самостоятельности она находит только в установлении независимой, верховной государственной власти. Поэтому распадение человечества на различные независимые друг от друга государства составляет ... необходимое явление». Однако «государств на земле много, и между ними постоянно происходят столкновения, которые, за отсутствием высшего судьи, разрешаются войнами, то есть правом силы». При этом «если бы два государства, сильное и слабое, стояли друг против друга без всякого отношения к другим, то последнее всегда находилось бы во власти первого. Но в действительности рядом существуют многие, более или менее равносильные государства, которые сдерживают друг друга. Как скоро одно из них хочет усилиться и расширить свои владения» за счет «слабейших, так другие соединяются, чтобы дать ему отпор. На этом основана система политического равновесия, которая играет первенствующую роль в международных отношениях».

Она «не существовала в древнем мире. Там обыкновенно боролись два» соперничающих «государства, из которых одно окончательно получало перевес и становилось безграничным властителем окружающей среды. Таким способом Рим покорил своему владычеству почти весь известный тогда мир. В новое время, напротив, европейские государства, развиваясь самостоятельно на почве общей культуры при постоянных взаимных сношениях, служат друг другу сдержкою, вследствие чего слабые могут существовать рядом с сильными, сохраняя свою независимость и служа уравновешивающим элементом при взаимных столкновениях».

Не всегда такая система «действует успешно. Иногда могучие державы, преследуя свои интересы, делят между собою слабого соседа, как и случилось с Польшей. Но и тут участники дележа стараются сохранить между собою равновесие», чтобы ни одно государство «не усилилось чрезмерно, в ущерб другим. Система равновесия все-таки сохраняется, и это заставляет каждое государство руководствоваться в своей внешней политике не исключительно своими собственными интересами, а также и вниманием к интересам других. Кто этого не понимает, тот всегда рискует возбудить против себя грозную коалицию и, преследуя мелкие интересы, лишиться весьма крупных выгод. Такая политика менее всего может рассчитывать на успех».

20. О праве народа на самоопределение. Б.Н. Чичерин считал, что нельзя «говорить о праве каждой народности образовать самостоятельное государство ... Народность ... не есть лицо, а общая духовная стихия, которая не имеет ни воли, ни прав, пока она не организована в государство». К тому же «полное совпадение народности и государства вовсе не составляет непременного закона государственной жизни». Возможно «сказать только, что для прочности государства необходимо, чтобы оно опиралось на какую-нибудь преобладающую народность».

Правда, «в народе как массе людей может быть распространено желание составить самостоятельное» государство. «Но желание не образует еще права. Из воли народной истекает право, только когда эта воля организовалась как законная верховная власть. Только тот народ имеет право на независимость, который уже приобрел независимость. Пока этого нет, можно говорить только о желаниях и стремлениях народа, а никак не о праве».