2. Политические ответы на новые обстоятельства классовой борьбы

а) Глобально-конструктивная политика в собственных национальных интересах

Однако такая конструктивная политика оказывается перед лицом величайших проблем, среди которых, в качестве собственно политической и предварительной, можно было бы назвать такую. Именно, было упущено из виду, как можно, исходя из наличия добровольности, получить соответствующее согласие внутри дающей стороны. Что было бы конструктивным, если рассматривать задачу саму по себе, в отрыве от всего прочего? Самым ближайшим, лежащим на поверхности решением представляется стимулированный внешним допингом инвестиций и знаний стремительный рывок по пути промышленной революции (с избежанием социальных пороков оригинала) всех отсталых народов, т. е. материализация повсюду прибавки производственных мощностей, сравнимых с теми, что уже существуют в странах-флагманах, а значит, распространение сконцентрированной прежде там высокоинтенсивной технологии по всему земному шару. Однако ранее мы уже давали понять, что есть вероятность того, что Земля, обнаруживающая признаки перенапряжения уже сегодня, не сможет вынести такого умноженного натиска. В настоящее время невозможно сказать, где именно пролегает граница, однако не следует ее даже и обнаруживать. Альтернативой было бь частичное перемещение уже существующих мощностей из областей "высокого давления" – в области "низкого", с тем чтобы совокупная нагрузка на окружающую среду оставалась в прежних пределах. Разумеется, такое сглаживание уровня, целью которого было бы подтягивание наиболее отставших, означает снижение для тех, кто ушел вперед: сокращение там производственных мощностей с соответствующим урезанием возможностей потребления – и уж тут-то, можно быть уверенным, предварительно обозначенная политическая проблема становится куда как жгучей! Правда, объективно нет никакого сомнения в том, что в переразвитых (согласно благоразумным представлениям о потреблении) странах имеются достаточно обширные резервы для урезания, которое все равно оставило бы нас далеко впереди наших дедов и даже родителей. Однако субъективная реакция на такие притязания без зримо существующей необходимости – особь статья и, если говорить об Америке, то можно почти с полной уверенностью гарантировать возникновение там стихийного сопротивления (опять-таки с включением в него также и рабочего класса!). И все же мне думается, что решение лежит в этом направлении – добровольно там, где это возможно, вынужденно там, где это необходимо. Ясно, однако, то (и в этом-то и состоит основная проблема), что всякое конструктивное решение требует значительного применения технологии (уже одна только численность теперешнего населения Земли исключает возврат к прежнему состоянию), и нанесенные этим среде обитания раны требуют нового технического прогресса для их исцеления, т. е. улучшенной технологии уже в оборонительном смысле. Однако в то же самое время она будет наступательно работать на дальнейшее отодвигание вдаль упомянутых границ толерантности окружающей природы; также и здесь всякий одержанный успех – палка о двух концах: постоянно делаясь все более рискованными, они, естественно, не могут продолжаться вечно. Властно господствующая здесь диалектика прогресса, который для разрешения созданных им самим проблем должен порождать другие, делая его таким образом собственным заложником, является центральной проблемой искомой нами этики ответственности за будущее. Когда-нибудь проблема эта вынудит саму идею прогресса перейти от экспансионистских целей во взаимоотношениях человека с окружающим миром к "гомеостатическим" (которые, тем не менее, будут и впредь ставить перед технологией как таковой вполне достаточно задач, чтобы не оборвалось дальнейшее развитие). В настоящий момент можно лишь сказать, что в той зоне, куда мы вступили с нашей техникой и где нам придется двигаться и далее, руководящим лозунгом должна быть осторожность, а не чрезмерность, и чудеса утопии (наша нынешняя тема) – поистине самое последнее, что имело бы право замутнить потребную нам здесь ясность взора. Разумеется, этой фразой уже подразумевается и то, что в них мы не верим.

б) Призыв к насилию во имя утопии

Однако поборникам утопии дело представляется иначе, и они ни на миг не остановятся перед тем, чтобы всколыхнуть Ахеронт121* третьего мира в направлении насилия мировой революции. Ибо, во-первых, если им и в самом деле важно именно привести "человека как такового" к самому себе, то цена, причитающаяся за это к уплате, может быть безразлична им в принципе, и даже колоссальнейшее, массовейшее истребление людей будет видеться в свете необходимой, пускай даже болезненной, однако благодетельной операции, раз уж установить на Земле окончательное regnum humanum122* как-то по-иному невозможно. (Все существовавшее до сих пор, является, по своим свойствам, "расходным материалом".) А, во-вторых, частью утопической мечты является представление, что существовавшие до сих пор опасности и границы технологии перестанут тогда иметь место: не только потому, что техника, освобожденная от нерациональности барышнической экономики, будет там применяться мудрее, но и потому, что лишь тогда, освободившись от помех своему совершенно еще неисчерпанному потенциалу движения вперед, она впервые, как действительно освобожденный Прометей, достигнет высших своих возможностей. Для возможностей же этих не существует никаких других границ, кроме навязанных обществом: так что нет границ ни у собственного, всякий раз превосходящего само себя умения техники, ни у природы – для плодотворного применения этого умения, потому что также и потенциал природы сам по себе безграничен и ожидает лишь утопии, чтобы средствами ее более высокой, более хитроумной изобретательности освободиться также и ему@6. В-третьих же, даже если успех предприятия ненадежен, все же реальные на него шансы (а они существуют уже тогда, когда цель как таковая лишь возможна) вместе с недостойным человека теперешним состоянием снимают провозглашенный нами запрет игры ва-банк с человечеством: в случае такой абсолютно обязывающей цели, как обеспечение возможности для появления истинного человека вообще, вполне можно ставить на кон все в целом, поскольку лишь с достижением этой цели оно обретет оправдание, а без нее останется злым шаржем самого себя. Потому мы имеем право, если альтернатива лишь такова, идти даже на величайший риск, связанный с технологией, чтобы пожать либо величайшую благодать, либо величайшую катастрофу.

По первому моменту, отвлекаясь от любых соображений моральности (вопросов человечности или бесчеловечности "цены"), можно лишь сказать, что те, кто встал под знамена служения жертвам насилия, должны были бы оказаться последними, кто стал бы просить насилие их рассудить. И не только потому, что оно с величайшей вероятностью решит дело не в их пользу, и тогда они будут лишены возможности взывать к разуму и иным реформаторским силам; также и победа может лишь снова привести к системе, построенной на насилии со всеми его родовыми пятнами; уж не говоря о том, что само вызванное таким Армагеддоном123* опустошение земного шара и одичание человека надолго замедлит наступление утопии – из соображений отсутствия необходимого для нее "материала". Повторяю еще раз: для того, кто находится в отчаянном положении, эти соображения могут не иметь никакого значения, а вот свободно принимающие решение пользователи утопии должны иметь их в виду.

В отношении третьего пункта, готовности идти на "все или ничего", мы можем сказать лишь то, что то было бы этическим в собственном смысле, даже метафизическим смертным грехом, повинным в котором может себя сделать человечество вообще (в отличие от единичного человека), и что никакая, даже самая величайшая внутренняя достоверность цели не может смягчить степень обреченности проклятию риска столь немыслимого масштаба. Совершенно невыносима уже одна мысль, что такой грех на человечество способен возложить самозваный авангард, сделав это по дерзостной уверенности своей субъективной мечты.

В конечном счете, однако, под вопрос с философской точки зрения ставится именно внутренняя достоверность самой постановки цели такого рода, и прежде всего сюда относится уже достоверность реальных технологически-экологических условий, в отношении которых второй пункт утверждает, что реализация утопии допускается самой природой вещей. Приступая к проверке этого пункта, мы оставляем в стороне предварительные вопросы, касающиеся движущих человеческих сил, которые возможно и допустимо было бы поставить на службу революции, и ищем ответ в отношении самого образа цели. Очевидно, что уже один только отрицательный результат, полученный в ходе проверки "реалий", выбьет почву из-под ног у двух прочих пунктов; разумеется, в еще большей степени это касается отрицательного результата проверки "идеалий", т. е. содержательных моментов человеческого состояния, которых надеются достигнуть посредством этих условий. Такими двумя шагами, направленными снаружи внутрь, и намерены мы теперь предпринять критику утопического идеала как такового. Первый шаг, еще не доходящий до самого средостения предмета, делается в области знания о материи, т. е. является естественнонаучным; второй, касающийся поселившейся в обители преобразованной материи жизни, уже сущностно-критический шаг, делается в области знания о душе и духе, т. е. является антропологически-философским. Более, чем достаточно известно, что в самой природе философского знания заложена та особенность, что оно, хотя по роду своему и направлено на окончательное, неизбежно остается подверженным борьбе мнений; напротив того, знание о природе способно достичь значительной объективной надежности, так что его результаты, в зависимости от внешней достижимости, вполне способны предрешить, а именно в отрицательном смысле, вердикт в отношении философского вопроса, вне зависимости от рассматриваемых там имманентных благопожеланий. И все же разбор того, что в принципе можем мы ожидать от человека и для него, в том числе и того, в чем состоит, при всей разомкнутости будущности, вечное и неповторимое настоящее124* человеческого как такового, сохраняет свое ничем не заменимое значение для надлежащего, свободного расставания с утопическим идеалом, если того потребует отрицательный результат в отношении наличия для него материальных условий. Именно, расставание было бы свободным лишь в том случае, если бы его следовало предпочесть даже в случае не столь однозначного суждения по поводу материальных условий, т. е. если бы обнаружилось, что сам этот идеал – ложный бог, ненадлежащий предмет надежды.