41) «Житие протопопа Аввакума». Автобиографизм, язык и стиль

«Житие» Аввакума переведено на французский, немецкий, английский и польский языки. Человек огромного темперамента, фанатически упорный в за­щите старой веры, шедший в своей борьбе на тяжкие страдания, обрёкший на них свою семью и закончивший свои дни на костре, Аввакум прожил жизнь, полную всяческих испытаний и порой не­человеческих лишений. О них он рассказал преимущественно в своём «Житии» — первом в русской литературе опыте автобио­графии, из которой мы и извлекаем подробности о его жизни.

Родился Аввакум в 1620 или, вернее, в 1621 г. в селе Григорове Нижегородской области. Аввакум был изгнан и переселился в село Лопатицы той же Нижегородской области. Там двадцати одного года он был рукоположен в дьяконы, а через два года — в священники. Аввакум стал рьяным духовником, наставлял и поучал многих, нередко противился давлению со стороны начальства, за что не раз был бит, разорён и изгнан. Боярин Шереметев едва не утопил его в Волге за крутую расправу со скоморохами и за отказ благословить сына-брадобритца, другой начальник едва не застрелил его. Придя вновь в Москву, без семьи, в 1652 г., он устроился свя­щенником в Казанском соборе, настоятелем которого был его ду­ховный отец и друг Иван Неронов. Аввакум попал в Москву как раз в пору избрания на патриаршество Никона и сам поддержи­вал перед царём его кандидатуру. Вскоре же он вмешался в борь­бу, поднятую против нововведений Никона, и за это поплатился заключением в Андрониевом монастыре. Для Аввакума и его семьи началась жизнь, полная тяжёлых скитаний, непрестанных страданий и лишений, жизнь голодная и холодная; часто он был под угрозой смерти. Местный воевода Афанасий Пашков, под начальство которого попал Аввакум, вся­чески донимал его, бил, морил в оковах в тюрьме и без меры отягчал и без того тяжкое его положение. От голода и нужды у него умерло двое сыновей. Обо всём этом Аввакум подробно рассказы­вает в своём «Житии».

С целью примирить Аввакума с официальной церковью и тем устранить влиятельного её противника, успевшего приобрести себе популярность, царь в 1663 г. вызвал его в Москву. По дороге, по его словам, он «по всем городам и сёлам, во церквах и на торгах кричал, проповедуя слово божие и уча и обличая безбожную лесть». В Москве и царь и бояре, развязавшиеся уже с Никоном, встретили Аввакума, «яко ангела божия», и всячески стремились своим вниманием и заботами вознаградить его за страдания, пере­несённые им в Сибири. Ему сулили почётные должности и давали Деньги, причём власти просили его только о том, чтобы он молчал Полгода Аввакум сдерживался, присматриваясь к церковным де­лам, время от времени бранясь с «отступниками», но, видя, что «церковное ничто же успевает, но паче молва бывает», в конце концов не выдержал и «паки заворчал», послав царю челобитие с просьбой «взыскать старое благочестие». Царь и власти, убе­дившись в его неуступчивости, сменили милость на гнев, тем более что он стал энергично группировать вокруг себя недоволь­ных никоновыми новшествами. Аввакума вместе с семьёй решенобыло сослать на крайний север, в Пустозёрск, но по дороге туда, ввиду крайней трудности зимнего пути, ссылка в Пустозёрск по распоряжению царя была заменена ему ссылкой в менее отдалён­ную Мезень.

Через полтора года, в марте 1666 г., в связи с созывом собора, на котором был решительно поставлен вопрос о борьбе со старо­обрядцами, Аввакума с двумя сыновьями привезли в Москву, оста­вив прочих членов его семьи на Мезени. В Москве его продержали полтора года, всячески стараясь победить его упорство, чередуя меры физического воздействия на него с уговорами и увещаниями. Но ни заключение в оковы в монастырских тюрьмах, ни убежде­ния не сломили воли Аввакума, и он вместе с другим своим сорат­ником по борьбе с никонианами лишён был собором сана, предан проклятию и в августе 1667 г. отправлен в заточение в Пустозёрск. Здесь он просидел в срубе, земляной тюрьме, пятнадцать лет в самых тяжёлых условиях. Но тяжесть существования не поме­шала Аввакуму энергично продолжать борьбу. Именно здесь по-настоящему началась его литературная деятельность. В пустозеской тюрьме им была написана большая часть произведений, посредством которых он общался со своими последователями. Место ссылки Аввакума стало местом паломничества его привер­женцев— ревнителей старой веры. Аввакум не сдавался. Вскоре после смерти Алексея Михайловича он написал сыну его Фёдору Алексеевичу челобитную, в которой устрашал молодого царя) частью отца, сидящего якобы в муках в аду за своё потворство никонианам. Эта челобитная припомнилась, видимо, тогда, когда окончательно решено было расправиться с Аввакумом и его союз­никами. 14 апреля 1682 г. он вместе с попом Лазарем, иноком Епи-фанием и дьяконом Фёдором был сожжён в срубе «за великия на царский дом хулы».

Новаторство Аввакума сказы­вается прежде всего в том, что он традиционное житие с его сти­листическими и тематическими шаблонами деформирует в полеми­чески заострённую автобиографию, в повествование не о каком-либо постороннем угоднике, а о самом себе. Старая русская литература до Аввакума ничего похожего на это не знала. Старый книжник воспитывался в пренебрежении к своей личности; он счёл бы кощунственной гордыней писать своё собственное житие и соб­ственную личность делать центром внимания и назидания. Если до Аввакума мы порой встречаемся с рассказом писателя о самом себе, как это мы видим, например, в «Поучении» Владимира Моно­маха, в «Молении Даниила Заточника», в старинных путешествиях, в письмах, то во всех этих случаях автобиографический момент составляет, с одной стороны, лишь аксессуар, а не самодовлеющую задачу, с другой—в них оценка собственной личности и её зна­чения значительно скромнее и непритязательнее, чем у Аввакума. Смелость, взятая на себя Аввакумом, находит себе объяснение в крайне повышенном его самомнении и в чувстве огромного своего духовного превосходства над обыкновенными людьми. Неудивительно, что при сознании столь огромной своей силы Аввакум непрочь был вступить в спор и препирательство с самим сыном божиим. После того как он, по приказанию Пашкова, был сильно избит за своё заступничество за двух вдов, ему, по его словам, такое взбре­ло на ум: «За что ты, сыне божий, попустил меня ему таково больно убить тому! Я ведь за вдовы твоя стал! Кто даст судию между мною и тобою?—спрашивает он словами Иова.— Когда воровал, и ты меня так не оскорблял, а ныне не вед, что согре­шил».

В своих сочинениях, особенно в «Житии», Аввакум неоднократ­но указывает на то, как «божья сила» чудесно спасала и поддер­живала его в напастях: пищаль, направленная на него, не стреляет; в воде он и его семья не тонут; ангел его чудесно насыщает в заключении вкусными щами; по его молитве лёд расступается, образуется прорубь, и он утоляет свою жажду, и т. д. Сам Авва­кум говорит о себе как о человеке, наделённом сверхъестественной способностью исцелять больных—и людей, и животных, и одер­жимых бесами.

Первое, что обращает на себя внимание в сочинениях Аввакума,— это его живая русская речь, либо перебивающая речь книжную, церковнославянскую, либо в большинстве случаев совершенно её вытесняющая. Сам он свой язык характеризует как «просторечье» и «вяканье», т. е. как свободную, непринуждённую беседу. В предисловии к третьей редакции «Жития» мы читаем обращение Аввакума к его читателю и слушателю: «Не позазрите (не осудите) просторечию наше­му, понеже люблю свой русской природной язык». И несмотря на то что Аввакум не проводит ясной границы между языками русским и церковнославянским, как это видно из ближайшего контекста его сочинений, всё же очевидно, что он обыденную, бесхитростную, домашнюю речь предпочитает речи книжной, торжественно приподнятой, тем более речи латино-польской книжности, прививавшейся у нас киевскими литератур­ными деятелями. Аввакум настолько смел в пользовании живой речью, что не ограничивается теми её элементами, которые нашли уже себе доступ в язык документов, юридических и бытовых па­мятников, а вводит в неё диалектические особенности своего род­ного григоровского говора, в том числе такую его особенность, как постпозитивный член (указательное местоимение после суще­ствительного). Проникновение образной, живой речи наблюдается и в других памятниках литературы XVII в. и, как мы видели выше, даже в XVI в., например у митрополита Даниила или Ива­на Грозного, но нигде в такой большой степени, как у Аввакума. Он не оставил после себя в этом отношении и ближайших лите­ратурных последователей, если не считать инока Ефросина с его трактатом против самосожжения. Начав изложение своего «Жития» чистой церковнославянской речью, Аввакум вскоре меняет ее на живую русскую, лишь изредка вкрапливая в неё церковнославянизмы, которые беспримесно употребляются им только в цитатах из «священного писания», обильно уснащающих как «Житие», так и другие его произведения. Эти цитаты не только приводятся Авваку­мом для аргументации и иллюстрации тех или иных его высказы­ваний, но часто влагаются и в уста персонажей, о которых идёт речь в «Житии», иногда и в уста самого автора.

С церковнославянскими цитатами контрастируют обильные вульгаризмы, присущие речи Аввакума. Они проявляются главным образом в бранных эпитетах, которые он расточает по адресу сво­их противников, в откровенном описании физиологических отправ­лений, а также в непривычных сочетаниях слов, взятых из различ­ных стилистических рядов, вроде «само царство небесное валится в рот» или «большо у Христа-тово остра шелепуга-та» и т. п. Просторечие в сочинениях Аввакума находит себе внутреннее объяснение и в том, что они, независимо от своей внешней формы, по своей тенденции являются прежде всего произведениями поучи­тельными и полемическими и притом обращенными к широкой аудитории единомышленников. Даже «Житие», наряду с обычными для этого жанра элементами поучения, насквозь проникнуто полемикой. Полемические пассажи в «Житии» не ограничиваются отдельными беглыми фразами; оно начинается с длинного полемического вступления и затем включает в себя две небольшие полемические статьи — о причастии и сложении перстов. Страстная полемическая напряжённость всего тона Аввакума была причиной того, что он не стеснялся, с одной стороны, приписывать своим противникам те отрицательные, не совместимые с их положением в церкви качества, которых иной раз у них, быть может, и не было, с другой стороны — употреблять по их адресу самые изощренные ругательства. С задушевно лирическими воспоминаниями Аввакум обращает­ся не только к людям, ему симпатичным, но и к собачке, навещав­шей его в Братском остроге, и к чёрненькой курочке, нёсшей, как он говорит, по два яичка на день и этим кормившей его голодавших детей. Эпизод с курочкой, помещённый вслед за рассказом о тяжё­лом пути Аввакума с семьёй из Даурии на Русь,— одна из любопытнейших жанровых картин в «Житии», придающих ему харак­тер непринуждённого повествования, столь далёкого от канонической формы обычного жития.

Эта непринуждённость подчёркивается и теми случаями иро­нии, сарказма и шутки, которые нередки в сочинениях Аввакума.». Придя на Русь из ссылки, осмотревшись и видя, что «стоит зима еретическая на дворе», Аввакум заскорбел и поколебался, пропо­ведовать ли ему «слово божие» или скрыться, потому что связали его жена и дети. Жена, увидав мужа опечаленным, «со опрятством» приступила к нему, спросила его о причине печали и, услыхав от него, в чём дело, ободрила протопопа на подвиг: «Аз тебя и с деть­ми благословляю... Поди, поди в церковь, Петрович,— обличай блудню еретическую!» Колебания Аввакума прекратились, и он по-прежнему принялся за горячую и неустанную проповедь. Эти­ми двумя выдержками из «Жития», несмотря на всю их словесную сжатость, как нельзя лучше передана вся сила и страстность натуры спутницы и подруги неуёмного протопопа, бесстрашно делившей с ним все тяготы его бурной жизни. Многое в «Житии» Аввакума материализовано – библейские сюжеты – что лишает их одухотворённости и «божественности», приближая к апокрифичной литературе.

Возвращаясь к самому вопросу: необычно звучит название «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Герой и автор житийного повествования объединяются в одном лице – это качественно новое явление в литературе.

Поражает язык – разговорный, даже просторечный стиль в бытовых сценах сменяется возвышенно-книжным в богословских частях. Необычно и содержание жития. В этом памятнике объединяются черты традиционного жития, автобиографии, исповеди, проповеди.

О традиционном древнерусском житии напоминают сцены, посвящённые детству героя. Аввакум родился в семье сельского священника, мать его впоследствии приняла монашество, но и в миру отличалась особым благочестием. Отец же был пьяницей. Столь традиционное первое знамение – «видение кораблей», насыщенное средневековыми метафорами. Жизнь человека - плавание по житейскому морю. Эти метафоры-символы станут сквозными. Содержит произведение Аввакума и описание чудес. Чудо в Андроньевском монастыре: три дня Аввакуму не давали ни еды, ни питья, держали на цепи в кромешной тьме, и на третий день пред ним предстал «не веем – ангел, не веем – человек», дал «хлебца немножко», Перед нами традиционный со времён «Жития Феодосия Печерского» эпизод с чудесным появлением «хлеба насущного».

Аввакум «снижает» стилистическую доминанту повествования: речь идёт о щах, они «зело прикусны, хороши», Этот же подход характерен для всех чудес. Они являются часть. Повседневного быта Аввакума, «снижены» стилистически, но то, что это всё—таки чудеса, поднимает изображаемый быт до сакрального.

Бытовая струя чрезвычайно сильна в этом произведении. Аввакум подробно, детально описывает все тяготы своей жизни. Обытовление переносится и на реальность. Иоанн Златоуст – «торговый человек» - возвращаясь к вопросу о библейских сюжетах.

Вездесущая бытовая стихия объясняется не только особенностями личной писательской манеры Аввакума, но и самой идеологией раскола. Для старообрядцев острие никоновской реформы было направлено против всего национального, коренного, традиционного; все несогласное с греческим чином объявлялось еретическим и нечестивым. Это и есть причина аввакумовской апологии русского быта.

Проблему оригинальности жанра протопоп решал двумя способами: 1) он вполне традиционно ссылался на авторитет к апостольской традиции – житийный канон сформировался под влияние структурной схемы Деяний св. Апостолов. Здесь следует видеть новый виток агиографической традиции. 2) разрешал проблему при помощи смеха: самые патетические и трагические моменты протопоп смеётся над собой (рассказывая лишении сана). Трагический эпизод оборачивается смешным, это помогает выдержать испытание. Смех спасает автора от самовозвеличивания и самолюбования.

Автобиографичность «Жития» также не следует преувеличивать. Автобиографизм – явление, вошедшее в русскую литературу ещё в эпоху Смуты в самом начале XVII века. . Писатель Смутного времени – это новый тип писателя-мемуариста, рассказывающего не только о событии, но и о своём месте в происходившем, стремящегося обосновать свою позицию Внимание к человеческой личности усиливается с самого начла XVII века. Появившись в жанре исторической повести, оно достаточно быстро проникло и в агиографию. Таково «Житие Юлиании Лазаревской», также написанное писателем-мемуаристом – сыном Юлиании.

Исповедальность тона – ещё одна отличительная черта «Жития», Целый ряд фрагментов позволяет говорить о тексте как об исповеди, обращённой к своему духовнику – старцу Епифанию.

Жанровая струя сказалась в знаменитом фрагменте о спасении «замотая», спрятанного во время одного из странствий под постель, на которой сидела протопопица.

«Суди же так, чтобы нас Христос не стал судить на Страшном Суде сего дела». – на свободном месте рукой Епифания было написано: «Бог да простит тя и благословит в сем веце и в будущем…»

Аввакум очень много пишет о своих чувствах, причём всегда – с потрясающей искренностью. Он пишет, что с ним происходило, с беспощадностью разоблачая перед читателем свои слабости падения. Не стесняется в проявлении эмоций, часто плачет, тужит, печалится, рыдает. Всё это также можно считать проявлением исповедального жанрового начала в произведении.

«Житие» - это ещё и проповедь. Произведение написано с определённой целью: показать, как следует за истинную веру.

Жизнь Аввакума интересна не сама по себе, а как пример твёрдости, верности избранному пути и истине.

Недаром начинает протопоп и заканчивает изложения со слов основ своей веры.

Объединяет все эти жанровые традиции личность автора – самого Аввакума, проповедника, исповедника и героя житийного повествования. И «единство героя» определяет стилистическую доминанту «Житие» - бытовое просторечие протопопа Аввакума. Аввакум говорит по-разному в зависимости от «предмета»: ласков со своими последователями, «лает» своего мучителя, грозно обличает Никона. За каждым словом стоит личность автора. В этом смысле Аввакум-писатель делая ещё один шаг вперёд по сравнению с Грозным. Если Грозный в своих письмах зачастую стремился к «перевоплощению», играя определённую взятую им на себя роль, то Аввакум пишет о себе и намеренно это подчёркивает.